ВЕСНА

Онлайн чтение книги Море ясности
ВЕСНА

РАЗНЫЕ СОБЫТИЯ

Весна появляется неожиданно. О ее приходе всегда узнаешь с опозданием: вдруг утром в прихожей как-то по-особенному хлопнет дверь и кто-нибудь скажет веселым голосом:

— Вот и весны дождались!

Как это они узнают? Вот этого Володя не мог понять.

Сегодня он встал и, как всегда, открыл форточку, прежде чем делать зарядку. И тут с улицы начал вваливаться в комнату такой необыкновенно густой и пахучий воздух, что Володя растерялся. А тут еще на краешек форточки прыгнул воробьишко и, покосившись на Володю своим черным глазком, чирикнул что-то, должно быть, очень смешное. Сейчас же на всех ветках громко затрещали воробьи. Они вертели головками, заглядывали в комнату и явно посмеивались над Володей. Ему так и показалось, будто они хихикают.

Он тоже засмеялся, оттого, что пришла весна и что он сам узнал о ее приходе, а это значит, что он и сам понемногу делается взрослым и начинает понимать то, что прежде было ему недоступно.

Поскорее одевшись, он вышел в прихожую, громко хлопнул дверью и звонко прокричал:

— Весна пришла! Весна пришла! Весна пришла! Из своей двери выглянула Тая.

— А все уж и без тебя знают, что весна…

Но и это не омрачило его радости. Все знают, ну и хорошо. И он знает. Он догадался сам. Сам.

А Тая, поджимая губы, взрослым голосом приказывает:

— Иди скорей завтракать, а то в школу опоздаешь…

Румяная от морозного утренника весна гуляла по городу. Она только что пришла и посматривала кругом любопытствующими горячими глазами.

Выбежав на улицу, Володя звонко свистнул от восторга: уж очень хороша была улица в этот ранний час утра.

— Ох, чтоб тебе! — испуганно охнула Муза.

Она только что вышла из своего дома. В обеих руках у нее разноцветные абажуры, надетые один на другой. Она их сама делает из бумаги или шелка и по воскресеньям носит на базар продавать. Она занялась этим делом с тех пор, как Капитон уехал искать Ваську. Это он так говорил, но все-то знали, зачем он уехал. Он сам сказал Музе, что здесь ему все равно житья нет и надо искать счастья в другом городе, где его еще никто не знает. Уж такое у него счастье нечистое, что надо его искать тайком от честных людей.

Получив от мужа письмо. Муза каждый раз прибегала к тетке, чтобы рассказать, что он пишет. Писал Капитон, наверное, все одно и тоже, потому что она всегда говорила:

— Пишет: ты там гляди, а не то убью!

— Ох, да какой же он у тебя нервный, — шептала тетка. — И на всех-то он кулаки свои сучит, а попадает-то все ему, все ему.

Тетка тоже получала письма от Гурия, но никому не рассказывала, что он пишет. Она и так-то была неразговорчива, а тут и вовсе замолчала.

И вообще в доме стало так тихо, как будто никто в нем и не живет. Скучный стал дом. Когда приехала мама и Володя перестал ходить на проверку к Елене Карповне, то он не каждый день даже видел-то ее. Только слышал иногда, как она выходит перед сном покурить в прихожую и от скуки разговаривает сама с собой. Говорить ей не с кем, потому что Ваоныч с тех пор, как его выбрали председателем в Союзе художников, редко приходит работать в свою мастерскую. А Тайка неизвестно отчего заважничала. Она распустила свои тонкие, как крысиные хвостики, косички и начала завязывать волосы на затылке большим черным бантом. Она думает, что у нее получается прическа, как у взрослой, вот и задается.

И на дворе не веселее, чем дома: Васьки-то нет и неизвестно, где он. Очень стало скучно, вот почему Володя и старается бывать дома как можно меньше. Иногда он возвращается даже позже мамы. Конечно, влетает ему за это, а он заранее знает, что влетит, и все равно не торопится. Да и не очень-то ее боится — покричит, поругает, а потом сама же и спрашивает:

— Окончательно ты от рук отбился. Скажи, что мне с тобой делать? Ну что?

А Володя только вздыхает: если бы он знал, что с ним происходит и что ему надо сделать для нормальной жизни.

А весной стало еще хуже. Все ребята, как хлебнули весеннего воздуха с ветром, с солнцем, так и ошалели. В классы никого не загонишь, носятся по школьному двору, по коридорам, будто даже и не слышат звонка.

И на уроках сидят неспокойно. Володина соседка. Милочка Инаева, то и дело шепчет, что сидеть с ним рядом стало просто невозможно. Но и она тоже отличилась: на третьем уроке, когда Мария Николаевна что-то объясняла, Милочка долго смотрела в голубое окно, а потом подняла руку.

— Тебе что? — спросила Мария Николаевна.

Милочка встала и с выражением, будто стихотворение прочла, мечтательно и звонко проговорила:

— А уже весна… и скоро будет лето!

Никто даже не засмеялся, только Мария Николаевна улыбнулась чуть-чуть:

— Ну, хорошо, садись.

Весна пришла — в этом уже никто не сомневался. Но по-настоящему она развернулась к полдню, когда Володя возвращался из школы. Он шел, распахнув пальто и радуясь, что шарф можно засунуть в карман вместе с варежками, которые чаще теряешь, чем носишь.

Он шел и мокрыми снежками сшибал длинные сосульки. А на крышах стояли люди с лопатами и обрушивали вниз целые сугробы серого городского снега. При этом все они весело покрикивали:

— Берегись! Эй!

Дома, отыскав в чулане лопату, Володя залез на крышу навеса и тоже начал сбрасывать снег. И хотя поблизости никого не было, он все равно кричал на весь двор:

— Берегись! Эй!

А потом, когда он устал и остановился, чтобы передохнуть, он с удивлением отметил, как вдруг все изменилось вокруг. Какой новый, совершенно не похожий на прошлогодний, блестящий и разноголосый мир вытаивает из-под снега! Под ясным небом заблестели, словно только что выкрашенные разноцветными красками, крыши домов, вынырнули из снега чугунные столбики ограды вдоль дороги, а кое-где уже показались голубые проталинки асфальта.

Но самое удивительное — на улицах вдруг появилось очень много маленьких детей. В разноцветных колпачках и блестящих ботиках, они ковыряли лопаточками хрупкий снег или таскали на веревочках жестяные автомобили.

Их было так много и появились они так внезапно, что можно было подумать, будто они тоже вытаяли из-под снега. Сидели себе, сидели в сугробах, а как солнышко припекло, так и они и принялись вытаивать один за другим в своих разноцветных колпачках.

Эта легкая весенняя мысль развеселила Володю, он схватил лопату, с размажу воткнул ее в снег и во все горло заорал:

— Берегись!

ПУТЬ, ПОЛНЫЙ ОПАСНОСТЕЙ

Разве только какие-нибудь очень уж злопамятные люди продолжают еще называть Оторвановкой чистую, хорошо освещенную улицу Первой пятилетки. Там, где когда-то был пустырь, сейчас настроили пятиэтажных корпусов, а на свободной площади разбили сквер с аллеями, фонтанами и киосками, где продаются разноцветные прохладительные напитки и мороженое, тоже всех возможных на свете оттенков.

Таким достался этот рабочий район города Володе и его товарищам. Ничего другого они не видели и только по рассказам знали, что была когда-то на свете Оторвановка — отпетый район городской голытьбы.

Но у Володи с Оторвановкой были свои счеты, и даже не со всей Оторвановкой, а только с некоторыми мальчишками и девчонками с улицы Первой пятилетки.

Вот он утром выходит из своего дома и не торопясь идет по тротуару.

Все очень хорошо. Тротуары влажно блестят от утренней росы, ветви деревьев обильно осыпаны темно-зелеными, тугими почками. На каждую почку ласковое весеннее солнце уронило по блестящей искорке, отчего все деревья кажутся политыми веселым дождем.

Голуби на крышах рассказывают друг другу свои теплые сны. Все очень хорошо.

Володя идет умиленный прелестью весеннего утра. Тяжелый портфель покачивается сбоку на ремне. Ручка у портфеля оторвалась еще в прошлом году, в оставшиеся от ручки кольца Володя продел ремень и стал носить портфель через плечо. Это получилось так здорово, что многие ребята нарочно поотрывали ручки у своих портфелей. Тут что главное: ничего не надо тащить в руках, а если взяться за ремень и размахнуться как следует тяжелым портфелем, то, сами понимаете, что из этого может получиться.

Но пока все идет благополучно. Володя шагает, засунув ладони под ремень на животе, и поглядывает по сторонам.

Румяное утреннее солнце освещает его путь.

Весна в полном разгаре. Вот уже и знакомый скворец вернулся в свой домик на высоком шесте, прибитом к воротам. Он сидит у круглого окошечка на жердочке, а на ветвях старой березы разместилась воробьиная стайка и возмущенно чирикает. Этих воробьев Володя тоже приметил. Они всю зиму жили в скворечнике и теперь, должно быть, отчаянно ругаются оттого, что явился хозяин и выселил их.

Скворец послушал, послушал, склонив голову набок, потом презрительно свистнул и скрылся в своем домике. Очень ему надо разговаривать с нахалами. Воробьи возмущенно заохали, запищали и, дружно снявшись с места, рассыпались каждый по своим делам.

Все эти весенние пустяки занимали Володю до тех пор, Пока он не дошел до аптеки. Над входом висели большие матовые шары, на одном было написано «Аптека», на другом «№ 6». Около самой двери прибита пожелтевшая от ржавчины жестянка с надписью: «Новость! Пудреница-диск» и нарисован какой-то темный круг — это, наверное, и есть пудреница. Мама рассказывала, что когда она бегала в школу, то эта жестянка уже висела. Вот какие бывают новости!

Володя сделал вид, что его вдруг очень заинтересовало это древнее, изъеденное ржавчиной объявление. Потом он с такой же заинтересованностью залюбовался другим объявлением, написанным от руки на куске картона: «Зубной техник Арон Гутанг за углом, в доме 12/1».

Володя изо всех сил старался показать, что его интересуют исключительно эти объявления, чтобы оторвановские не вообразили, будто их кто-то боится. Он их не боится, он просто незаметно изучает обстановку. А дело тут вот в чем.

Прямо от аптеки через пустырь шел ближний путь до школы. Именно здесь бегали в школу еще родители нынешних учеников, их старшие братья и сестры. Бегали и они сами до прошлого года. А в прошлом году, в один осенний денек, когда первая смена возвращалась из школы, все увидели, как по пустырю с ревом ползают три бульдозера. В этот день многие пришли домой только к вечеру, а вторая смена опоздала на урок.

Пустырь был очищен от вековых залежей мусора. Потом и взрослые и дети копали ямы, намечали, где будут деревья, где пойдут аллеи, где забьют фонтаны.

В ту же осень вдоль будущей ограды насадили кусты акации и сирени. Большие деревья привозили на машинах, и подъемные краны осторожно подхватывали их и опускали в приготовленные ямы.

В эти дни жить было интереснее, чем всегда. Кругом трещали моторы, огромные самосвалы с грохотом опрокидывали целые водопады щебенки, золотого песку или черной, сверкающей на солнце, влажной земли.

Экскаваторы выгрызали узкие траншеи. Потом туда укладывали водопроводные трубы для фонтанов. Тут же отливались огромные чаши самих фонтанов.

А в этом году, еще не везде сошел снег, в парке снова закипела работа. Кругом поставили красивую чугунную ограду. И вот тут-то и оказалось, что ближний путь в школу закрыт навсегда. Теперь, чтобы попасть в школу, надо пройти через калитку, а не хочешь через калитку — так шагай вокруг парка.

Вот что придумали! Нет, все это не для него, все эти калиточки, песочек. Пусть здесь девчонки прогуливаются. Так размышлял Володя, в первый раз взбираясь на красивую ограду.

Но тут появилось новое общество, перевернувшее все привычные понятия о мальчишеской доблести — «Общество друзей сада». Организовали его сами ребята заводского района. Самыми активными «друзьями» оказались неуемные оторвановские. Сгоряча, не разобравшись, к чему все это приведет, Володя тоже вступил в общество. С увлечением он помогал писать красивыми буквами разные воззвания насчет газонов и чтобы не рвали цветов.

Он еще не понимал, как все это обернется против него. А когда сообразил, то было уже поздно.

На газонах зеленела, поблескивая на солнце, щетинка молоденькой травки; склонившись над клумбами, женщины высаживали цветы и пели задумчивые песни, иногда они покрикивали на ребят, чтобы не лезли куда не надо; по дорожкам похаживали оторвановские мальчишки и девчонки с зелеными повязками на рукавах и строго поглядывали по сторонам.

Едва Володя спрыгнул с ограды, как сразу и попался. Случилось это на днях, и с этого момента началась непрерывная борьба. Силы были неравны, ну и что ж из того, все равно он не отступит. Он еще им покажет, оторвановским.

Для начала он получил строгое предупреждение — нашли чем пугать! Потом нарисовали на него карикатуру — и вовсе не похоже! А после всего исключили из «Общества» — наплевать, он и так проживет.

А жить, по правде говоря, становилось все труднее и труднее. Но Володя не сдавался, упорно отстаивая свои права, хотя он прекрасно понимал, какие это глупые и совсем не нужные права. Но отступать уже нельзя.

Вот стоит он, как дурак, которому неизвестно для чего понадобилась пудреница-диск. Стоит и поглядывает: не видать ли где зеленых повязок?

— Собираешься зубы вставлять? — слышит он за своей спиной звонкий девчоночий голос.

Это Павлик Вершинин, самый справедливый мальчик в классе. Несмотря на свой нежный голос, он умеет постоять и за дело и за себя. Кроме того, Володя знает, что Павлик не один — его немедленно поддержат «друзья сада», которые, конечно, наблюдают за каждым Володиным движением.

А кто поддержит Володю? Не оборачиваясь, он отвечает:

— Как бы самому не пришлось вставлять…

— Давай пошли, — говорит Павлик.

— Куда?

— В школу.

— Знаешь что, — посоветовал Володя, — иди-ка ты своей дорогой!

— А ты пойдешь своей?

— Где надо, там и пойду.

Он решительно двинулся к ограде. Но наперерез уже бежали зеленые повязки, отрезая ему путь. Тогда он сбросил с плеча ремень и, закрутив над головой свой боевой портфель, диким голосом завопил:

— Прочь с дороги!

Первому досталось Павлику. Он упал. Зеленые повязки отступили. Но тут Володя заметил, что к ним на помощь спешат взрослые. Он перемахнул через ограду и прямо по газонам, через хрупкие кусточки акации побежал в школу.

МАРИЯ НИКОЛАЕВНА УМЫВАЕТ РУКИ

Володя так и знал — его вызвали к директору школы. Он этого ждал и был уверен, что на этот раз ему придется туго. Но, несмотря на это, он не стремился ни отделаться от наказания, ни отсрочить его. Ему было все равно.

В этот день Венка Сороченко дежурил по классу. Он утащил Володю под лестницу в конце коридора и там горячо зашептал:

— Хочешь, я скажу, что ты заболел, что ты играл в футбол и тебе выбили глаз, или на тебя напал слон…

Зная, что Венка еще и не то выдумает, если его не остановить, Володя сказал:

— Это уж ты загнул. Слон!

— А что? Он из цирка вырвался, как, помнишь, в прошлом году?

— Так цирк давно уж уехал.

— А может быть, Николай Иванович не знает, что уехал.

— Все равно узнает и завтра вызовет.

— Забудет до завтра-то! — еще горячей зашептал Венка. — Вдруг его в райком вызовут, или кто-нибудь к нему приедет, или он под автобус попадет, или под дождь и простудится…

Володя обреченно отмахнулся:

— Он не забудет. У него, знаешь, все записано.

Большая перемена гудела по всем коридорам и лестницам школы, как небольшая, очень бойкая и очень бестолковая река, которая настолько ошалела, что даже перепутала свое собственное направление. Ее волны беспорядочно плещут во все стороны, закручиваются в маленькие водовороты или вдруг с воплем кидаются против течения.

Друзья стояли в конце коридора под лестницей, в стороне от кипучего потока, хотя Венке, как дежурному, полагалось находиться в центре главного русла. Но дежурный — тоже человек, и у него могут быть свои неотложные дела.

— Ну, смотри, — предупредил он, — на волоске держишься.

Насчет волоска Венка был прав. За последнее время столько замечаний ни у кого не было. Волосок, на котором держался Володя, был до того тонок, что мог оборваться в любую минуту.

Все это так, но есть еще одно обстоятельство, о котором почему-то Венка забывает. Володя напомнил:

— Ничего они мне не сделают — у меня по всем предметам голые пятерки. Круглый пятерочник.

— Ты круглый дурак! — перебил Венка.

— Кто дурак? — спросил Володя таким голосом, словно он съел подряд четыре порции мороженого, и, выпятив грудь, повернулся плечом к Венке. — Кто дурак?

Венка объяснил:

— Чего ты на меня наскакиваешь? Я хочу как лучше. Знаешь, это Мария Николаевна сказала директору. Она сказала: «Делайте что хотите, я больше не могу».

— Это она про меня?

— Про тебя. Ты слушай самое главное: «Я, говорит, умываю руки».

— А он что?

— А директор говорит: «Мы не имеем права умывать руки, мы за него, за тебя значит, отвечаем».

— А потом что? — хмуро спросил Володя.

— А тут они заметили меня.

— Прогнали?

— Конечно. Вовка, а что это они про руки?

Володя и сам не понимал таинственного смысла этих слов. Кто его знает, что они означают. Наверное, хорошего мало. Никогда ничего определенного нельзя сказать, если имеешь дело со взрослыми.

На всякий случай он сказал:

— Ну и пускай умывает свои руки.

Раздосадованный упорством друга, Венка осуждающе проворчал:

— Нашел с кем связываться. Не знаешь оторвановских, что ли? Обойди ты их за сто метров!

— Да что ты пристал со своими оторвановскими!

— Что тебе, трудно обойти? — обозлился Венка. — Принципиальный какой!

Володя хотел ответить, что для него никакого труда это не составляет обойти оторвановских за сто метров. Пожалуйста! Хоть за тысячу. Жалко, что ли! Но пускай он лучше пострадает, а не уступит оторвановским.

Но сказать он ничего не успел. На лестнице, прямо над их головами, раздался такой уж совершенно отчаянный вопль, что Венка сразу же вспомнил о своем высоком звании.

Поправив красную повязку на рукаве, он со скоростью космической ракеты вознесся по лестнице и врезался в самый центр скандала.

УДАР ПО ВОРОТАМ

Николай Иванович, директор, снял очки и вздохнул:

— Не знаю, что с тобой и делать…

Володя в ответ тоже вздохнул. Никто этого не знает, ни учителя, ни мать. Они только вздыхают или угрожают чем-нибудь, и все почему-то думают, что очень это интересно, когда тебя называют хулиганом и все время жалуются на тебя.

А интересно, если бы у него, как у всех, был бы отец, он бы знал, что надо делать. Наверно бы знал.

Он бы как сказал:

— Я знаю, что мне с тобой делать. У меня, брат, не отвертишься. Покоряйся моей воле.

И Володя с полным доверием покорился бы твердой воле отца.

Вначале он еще ждал, что придумают для него какое-нибудь настоящее испытание, но так и не дождался. Все осталось по-старому. Его стыдили в учительской и перед всем классом; спрашивали, есть ли у него совесть; рисовали в стенгазете — плохо нарисовали, он бы в сто раз лучше нарисовал.

За окном догорал хороший апрельский денек. Внизу, на спортивной площадке, ребята гоняли мяч, доносились ликующие возгласы и пронзительный свист. Сразу видно, что там играют не в узаконенный волейбол. Там лупят мяч ногами, что было строжайше запрещено после того, как в учительской высадили сразу четыре стекла.

Володя осторожно взглянул на директора: старается, думает, как бы перевоспитать непокорного ученика. И ничего не получается. Он участливо спросил:

— Для других так знаете, а для меня так нет?..

— Знаешь что, — невесело оказал Николай Иванович, — ты меня не учи.

— Уж и спросить нельзя…

Выхватив из кармана блестящий портсигар, директор достал папиросу, покрутил ее между пальцами и бросил на стол. Постукивая ребром портсигара по своей ладони, он оказал:

— Вот сейчас мама твоя придет.

— А зачем? — Володя потянул носом. Почему это, когда человеку приходится трудно; нос начинает усиленно вырабатывать свою продукцию.

— А в этом вопросе как-нибудь без тебя разберемся.

Подумав, что без него как раз ничего бы и не было, Володя сообщил:

— Не придет она.

— Как так не придет?

— Сегодня партсобрание.

— Все тебе известно, — проговорил Николай Иванович и снова занялся своим портсигаром.

Наступила томительная тишина. Володя тоскливо рассматривал старый диван, обитый черной облупившейся клеенкой, равнодушно ожидая наказания. Молчание затягивалось. Именно в такие минуты чувствуешь себя особенно неловко, сознание собственной вины чудовищно набухает, и ты начинаешь глупо надеяться на какое-нибудь чудо: вдруг начнется пожар, или провалится пол, или случится еще что-нибудь такое, отчего все твои преступления сразу побледнеют.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Николай Иванович.

Вошла мама. На ней было новое пальто, которое она привезла из Москвы — широкое, светло-желтое, с коричневыми черточками. Володе оно очень нравилось, потому что мама в нем была необыкновенно красивой. Особенно сейчас, когда от быстрой ходьбы у нее разгорелись щеки и ярко блестели глаза.

— Я опоздала, — проговорила она, порывисто дыша, — извините, пожалуйста.

И тут Володя заметил, что она робеет перед директором, наверное, от этого у нее так и разгорелись щеки. Володя гуще засопел и отвернулся. А директор встал, подошел к маме и подал ей руку.

— Садитесь, пожалуйста.

И указал на клеенчатый диван.

— Спасибо, — ответила мама и, прежде чем сесть, почему-то пристально посмотрела на диван, а когда села, то тихонько погладила его. Володя это заметил и ничего не понял. А Николай Иванович, кажется, понял, он сказал:

— Диван чистый. Вы не бойтесь.

Оказывается, он тоже ничего не понял. Мама разъяснила:

— Нет, не то. Этот диван напомнил мне войну. Тогда в нашей школе был госпиталь, а здесь, в этой комнате, кабинет главного врача. А диван так и стоит на своем месте. Я тут работала санитаркой.

— Вот как, — сказал Николай Иванович и тоже погладил диван.

Оба они на какую-то минуту забыли о Володе, а он стоял да посапывал.

Мама сказала:

— Где у тебя платок?

— У меня нет.

— Опять потерял?

— Еще вчера. Или позавчера.

— А сказать не мог…

Володя мог бы сказать, что и вчера и позавчера мама так поздно приходила домой, что он уже спал. Но это были дела семейные. Он промолчал.

Мама покраснела, выхватила из своей сумочки платок и сунула его Володе. От платка слабо пахло духами.

Директор вздохнул, отошел от дивана и сел на свое место к столу.

— Да, платок, — задумчиво проговорил он. — Мелочь.

— Я понимаю, — торопливо заговорила мама, — в деле воспитания мелочей не бывает.

— Правильно. Как ни странно, а беспризорность у нас существует, и самая страшная, семейная беспризорность. Ее трудно разглядеть и еще труднее с ней бороться. Труднее, чем со всякой другой беспризорностью.

— А что я могу? У меня такая работа.

— Это вас не оправдывает…

— А я и не ищу оправданий!

Володя не ясно представлял себе, о какой беспризорности идет речь. Он только видел, что маме приходится плохо, как, наверное, в тот день, когда она просила, чтобы ее взяли работать в госпиталь. Она вот так же сидела на этом диване, и ей было нехорошо. Но тогда она была одна. Некому было ее защитить.

— Мама, пойдем, — шепнул Володя.

— Подожди там, в коридоре, — приказал директор.

— Мама, пойдем! — громко повторил Володя.

— Тебе сказано: выйди! Что за неслух такой! — рассердилась мама.

А все-таки чудеса бывают. Тонко зазвенело стекло, и черный, грязный футбольный мяч влетел в кабинет. Свалившись на подоконник, он перепрыгнул через голову директора на стол. Оставив на бумаге свой грязный след, мяч спрыгнул на пол и подкатился к Володиным ногам.

Сразу стихли на дворе ликующие крики.

Николай Иванович распахнул окно.

— Опять в футбол играли? — спросил он не очень сердито.

Раздался чей-то голос:

— Мы нечаянно, Николай Иванович!

Володя вспомнил, что ему приказано выйти. Подняв мяч, он выбежал из кабинета. Венка стоял на крыльце. Глаза его сияли:

— Ну, как?

— Во! — ответил Володя, показывая большой палец. — Зови ребят, пошли к дамбе.

РЕШИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

В этот день мама поздно пришла домой, так что Володя успел вернуться домой и даже приготовить уроки. С уроками он зря поторопился — мама сказала:

— Ты своего добился: исключили из школы на неделю. Можешь радоваться.

И все. Больше ничего она не сказала, ни одного словечка. Молча пообедали, молча убрали посуду. Володя растерялся. Он ждал самого жесткого разноса, самого страшного наказания, — и был готов ко всему. Он все еще не терял надежды, что мама придет в себя и уж тогда-то он получит сполна все, что ему полагается.

Но, закончив уборку, мама взяла книжку и села у стола. Так ничего и не сказала. Если и без того жизнь не казалась Володе легкой, то теперь она становилась еще труднее. А главное — он отлично понимал, что сам во всем виноват. Он это понимал, но ничего не мог с собой поделать. И почему это его так и тянет всегда делать то, чего не надо бы делать?

Он немного повздыхал около мамы. Все напрасно, никакого внимания она не обратила на его вздохи. Он направился к двери, думал, что, может быть, она спросит, куда это он на ночь глядя. Нет, даже головы не подняла.

Он вышел в прихожую. Повздыхал и здесь, уже для собственного удовольствия. Дверь в комнату Ваоныча была приоткрыта, и там горел яркий свет. Но в комнате никого не было, должно быть, художник пошел к Елении.

На мольберте стояла большая доска, окрашенная в красивый голубой цвет. Наверху нарисован белый лебеденочек, каким его сделал дед. Он широко распахнул трепещущие крылья, готовый взмыть в сияющий простор. А за ним солнце, такое алое и по всему небу лучи такие золотые, что даже глазам больно! А внизу синие буквы: «Музей Великого Мастера».

Вывеска была хорошая, веселая. Володя немного порадовался около нее и пожалел, что нет никого, кто бы мог порадоваться вместе с ним.

Он увидел разбросанные по дивану разные журналы и среди них тот журнал, где напечатаны картины Снежкова. Он взял его и понес домой.

— Вот. Любимая сестра…

Мама очень долго смотрела, потом отодвинула журнал и глухим голосом проговорила:

— Глупости все это… Ни о каких ромашках мы там и не думали.

— Ты, может быть, позабыла? — упрашивал Володя. — Вспомни…

— Ничего я не позабыла. Все помню.

— Так он сам же все видел. Своими глазами.

— Не было его там со мной! Пойми ты, не было!

Она встала и вышла из комнаты. Теперь от нее тем более слова не добьешься. Стоит посреди спальни, заложив руки за спину и смотрит в угол. Просто стоит и смотрит туда, где ничего нет. Пустой угол.

Остановившись на пороге, Володя тоже посмотрел в угол, где не было даже пылинки. Что она там нашла? Просто она задумалась. Переживает. Громко и требовательно он сказал:

— Давай напишем ему письмо!

— Зачем? — тихо спросила мама.

— Пусть приедет. Скажет что-нибудь. А то я совсем тут пропаду.

Мама не ответила. Володя осмелел:

— И никто не знает, что надо делать.

— Иди ко мне, — позвала мама.

Он подошел. Она прижала к себе его голову.

— А мне, думаешь, легко? Все одна и одна. Ты меня мало слушаешься. Мне бы тоже очень хотелось, чтобы у нас кто-нибудь был. И чтобы это был Снежков. Он хороший. Он был очень хороший. Я тебе рассказывала. И, наверное, я виновата, что его нет. А теперь уж и не знаю. Наверное, у него кто-нибудь и без нас есть. А мы как жили вдвоем, так и будем жить. Только бы тебе было хорошо…

Что-то горячее упало на Володину голову. Он замер. Мама теплой ладонью стерла свою нечаянную слезу и тихонько посмеялась:

— Вот как я сама себя пожалела! До слез. Даже смешно.

Горячо дыша в мамину грудь, Володя сказал:

— А вдруг он ждет нас?

— Так долго не ждут.

— Никто не ждет?

— Почти никто.

— Ну вот! Почти. А он вдруг ждет?

— Я сказала: так долго не ждут.

— А вдруг он потерял наш адрес?

— Все-то у тебя вдруг…

Володе показалось, что мама улыбается, и, высвободив голову, он посмотрел вверх, чтобы убедиться в этом. Он увидел, что и она смотрит сверху прямо в его глаза и, наверное, ей надо понять, что он хочет еще сказать. Она как-то так умеет понимать все по глазам. Она и на этот раз все поняла, сразу перестала улыбаться и даже как будто испугалась чего-то. Но Володя все равно твердо сказал то, что он хотел сказать:

— Он сидит и ждет.

— Нет, нет, — прошептала она. — Не надо этого!

— Ждет, — убежденно повторил он, — ждет. А тогда зачем же он нарисовал тебя? «Любимая сестра Валя»!

Не отвечая на вопрос, мама, мягко отталкивая Володю, попросила:

— Давай-ка забудем все это…

— А ты и сама хочешь, чтобы он приехал.

— Мало ли чего я хочу.

— Вот возьму да напишу ему.

Она рассмеялась так, словно эти слова очень обрадовали ее, и проговорила совсем не сердито, но, как всегда, твердо:

— Я сказала: забудем. И все!

— А почему ты виновата, что он не с нами?

— Все, Володька, все! Время позднее, пора спать, а утром все забудется.

А НА ДРУГОЙ ДЕНЬ…

Сказав сыну, что утром он забудет все свои нелепые выдумки, Валентина Владимировна и сама в это не верила и видела, что и Володя не поверил. Нет, не все поддается забвению. Кроме того, всегда найдется человек с хорошей памятью и богатым воображением. И он напомнит.

Собираясь на работу, она причесывалась и в большом зеркале видела этого человека с неуемным воображением. Вот он спит в своей постели, залитой утренним солнцем, посапывает, и горя ему мало. Чем-то он сегодня удивит, что придумает?

Она очень хотела, но никак не могла отделаться от темных ночных дум. Она шла на работу. Улицы были еще по-утреннему прохладны и свежи, как и десять лет тому назад, когда она возвращалась в отчий дом. Тогда тоже была весна и улицы дышали утренней прохладой. Она шла стремительной походкой, готовая к бою.

И хотя с того времени прошло десять лет, Валентина Владимировна ничего не забыла, ни одной мелочи, ни одного сказанного тогда слова. Она и сейчас представляет себе все с такой беспощадной отчетливостью, словно она вновь предстала перед всем светом на суд, чтобы заносчиво заявить о том, что виновной себя она не признает.

Никогда, ни одной минуты она не считала себя виновной и заставила всех примириться с этим. Всех, кроме одного, самого дорогого на всем свете — ее сына. Он один продолжает ворошить забытые всеми потрясения, вытаскивая из многолетних наслоений пыли старое не признанное ею обвинение.

Прошло десять лет — сможет ли она теперь не признать своей вины? Вот только теперь впервые к ней пришло сознание, что она виновата и ей не найдется оправдания, по крайней мере сейчас. И когда сын вырастет и сам узнает все радости и невзгоды любви, даже тогда он не снимет своего обвинения. Он просто забудет о нем, а если не забудет, то сочтет не стоящим никакого внимания.

Значит, все это надо пережить, перетерпеть и постараться удержать Володю от всяких решительных действий. А хватит ли сил удержать? Должно хватить.

Володи дома не было. Не явился он и к ужину. Тогда Валентина Владимировна начала всех спрашивать, не видал ли кто ее сына. Нет, никто его не видал. Раньше веек вернулась с работы тетка, но и она ничего не могла сказать.

Спросила Таю.

— Нет, теть Валя, я из школы пришла, а его уже нет, — затараторила она с такой готовностью, что тетка сразу заподозрила неладное.

— Ох, что-то крутишь ты, крутена! Говори, что знаешь!

— Да ничего я не знаю! Вот еще…

Елена Карповна посоветовала сходить к Володиным друзьям, к Венке в первую очередь. Никто про Володю ничего не знал. Тогда пришлось обратиться в милицию.

И вот уже двенадцать часов ночи: Валентина Владимировна, измученная и бледная, сидит на диване в кабинете у дежурного, и он уже позвонил по всем телефонам, но мальчика по имени Володя, девяти лет, смуглого, черноволосого, в старом синем пальто и серой кепке, нигде не оказалось. И вообще ни с какими мальчиками за прошедшие сутки ничего такого не случалось. Везде полный порядок.

Везде полный порядок, а Володя пропал.

Тогда вызвали главного специалиста по всяким ребячьим делам, лейтенанта Василия Андреевича. Он только что пришел из театра, сидел дома, пил чай и радовался, что везде, у всех мальчишек в городе полный порядок.

Он скоро пришел, нарядный, потому что еще не успел переодеться и только снял галстук. Наверное, поэтому он не внушал доверия Валентине Владимировне: надо бы для такого дела кого-нибудь посолиднее. Подумав так, она осторожно сказала:

— Как все неожиданно получилось.

— Такой народ — мальчишки, — очень спокойно проговорил Василий Андреевич, — у них всегда все неожиданно. Пойдемте на место происшествия…

Она очень испугалась и, глотая воздух, начала спрашивать:

— Какое происшествие? Что вы говорите? Что с ним произошло? Куда надо идти?

— Главное место происшествия у всех мальчишек, учтите, одно: это — дом родной. Оттуда все начинается.

— Ох, а я уж подумала! У нас дома все хорошо.

— Не все, значит.

— Я просто даже и не знаю.

— И я не знаю. Вот и посмотрим.

Они вышли на притихшую ночную улицу. Василий Андреевич, посмеиваясь, сказал:

— Володька-то ваш, ух, парень!

— А вы разве знаете его?

— Встречался.

— Из школы исключили его. На неделю.

— За что?

Валентина Владимировна рассказала. Она пока еще не плакала, но уже не все понимала, что ей говорили. Наверное, чтобы ее успокоить, Василий Андреевич сказал:

— Все ясно, — хотя по его задумчивому лицу было видно, что ничего ему еще не ясно.

На «месте происшествия» он прежде всего взял Володин боевой портфель, покачал его на ремне.

— Вот это, — заметил он, — это первая ступень холодного оружия.

Тут Валентина Владимировна не выдержала и заплакала, а он, чтобы показать, что ничего еще серьезного нет, пошутил:

— Да найдем мы вашего Володьку. На другие планеты за истекшие сутки ракеты не улетали, а на земле от нас никто не укроется. Вы лучше осмотритесь повнимательнее: вещи у вас все на месте?

— Не знаю.

— А вы проверьте. Вещи и деньги.

— Он у меня без спросу ничего не возьмет.

Перебирая Володины книги, Василий Андреевич неопределенно заметил:

— Это вы так думаете…

— Да, я так думаю. Вот видите: деньги все целы, лежат, как и лежали, в коробочке.

— Хорошо, — отозвался он. — А это что?

Из одной книги выпал конверт. Развернув письмо, Василий Андреевич прочитал: «Письмо секретное, пишет Василий Капитонович…»

— Ого! Вот еще один знакомый. Недавно запрос о нем был. Теперь все улажено. Парень свое место нашел.

Валентина Владимировна всхлипнула. Когда-то Володя успокоится на своем месте?

Спросила:

— Не мог он, как по-вашему, к Ваське уехать?

— Он все может, — послышался обнадеживающий ответ.

— Что же делать? Почему мы ничего не делаем?

— Мы ищем.

— Не знаю я, что мы ищем! А он, может быть…

— Не надо терять голову. Вы спокойно осмотритесь, подумайте. Не может он так чисто все сработать, чтобы не оставить следов.

Валентина Владимировна уже не плакала. Она перебирала в памяти все места, где может быть Володя, вспоминала все его слова, сказанные за последние дни, а вот своих слов вспомнить не могла. Ни одного словечка. Ведь если бы она поговорила с ним, то неужели бы не догадалась, что он затеял?

И как могло получиться, что сын перестал доверять матери? Когда это произошло и почему она прозевала такой перелом в его характере? Валентина Владимировна начала перебирать в памяти все столкновения с сыном, все разговоры, размолвки, она старалась припомнить тот случай, после которого он перестал доверять матери, искать ту главную причину, которая в конце концов вытолкнула сына из родного дома.

Она хотела припомнить хотя бы свой последний разговор с сыном, но, как всегда бывает в минуты сильного волнения, ничего не могла вспомнить.

— Сумки нет! — вдруг воскликнула она так, словно исчезновение старой хозяйственной сумки и есть та самая главная причина, которая увела ее Володю из дома и которая поможет найти его.

— Вот, смотрите, гвоздик в косяке, тут она и висела. Зеленая сумка.

— Так, — проговорил Василий Андреевич с таким видом, словно он заранее знал, что Володя прихватил с собой зеленую сумку. — Теперь давайте подумаем, для чего он ее взял. Что он в нее положил. Что, по-вашему, берут мальчишки, отправляясь в путь?

— Откуда мне знать. Полотенце, может быть?

— Нет. Полотенце ему и дома надоело. Прежде всего он берет перочинный нож.

— У него нет ножа.

— Иногда берут блокнот и карандаш, авторучку обязательно, бинокль тоже.

— И бинокля нет. — Валентина Владимировна прошла по комнате, соображая, что могло понадобиться в дороге ее сыну, она заглянула в спальню и сразу же выбежала оттуда:

— Он взял портрет!..

— Какой портрет?

— Я знаю, куда он поехал. Он же говорил. Как я могла забыть?

Как же она могла забыть вчерашний разговор, Володины прямые вопросы и свои уклончивые ответы? Разве так надо отвечать сыну? Вот он и решил сам отыскать Снежкова и все узнать. Чтобы везде во всем была ясность.

В ПУТЬ-ДОРОГУ

Пришло утро, и ничего не забылось. Володя запомнил каждое сказанное мамой слово, каждое ее движение. На свою память он не в обиде: она сохранила даже некоторые несказанные слова и тайные мысли. Мама сказала, что в чем-то она провинилась и поэтому у них получилась такая нескладная жизнь. А в чем она виновата? Спрашивать бесполезно, все равно не скажет. Да Володя и не собирался спрашивать.

Володя давно уже задумал поехать в Северный город, разыскать там Снежкова для того, чтобы задать ему всего один вопрос, и тогда все станет ясно. Но он все никак не мог решиться на этот шаг и, может быть, так и не решился бы, но тут совсем неожиданно подвернулось Васькино «секретное письмо».

В это утро он сидел один в целом доме и обдумывал, как бы лучше провести эту неделю. Было очень тихо, и он сразу услыхал, как хлопнула калитка и потом звонко опустилась крышка ящика для почты, прибитого у входной двери.

Володя достал газеты для Елены Карповны и одно письмо. Никогда ему еще не приходилось получать писем, поэтому он очень удивился, прочитав на конверте свое имя. Он не сразу догадался, что письмо это от Васьки, даже когда его прочитал.

«Письмо секретное, пишет Василий Капитонович Понедельник другу Вовке, привет из города Москвы. Моей жизни перемена взяли меня в цирк учеником веселого клоуна и кое-что уже научился. Скажи почтение Марии Ник. а больше никому не говори. Остаюсь, Васька, артист цирка».

Прочитав это письмо, Володя не долго думал. А что тут думать? Вот Васька и нашел то, что искал, добился своего. Надо искать, надо добиваться.

И тогда Володя решил: если уж у него выдалась целая неделя, свободная от уроков, то надо использовать ее с толком. И деньги у него есть, которые на велосипед отложены.

Сколько до Северного города? Наверное, сутки. И обратно сутки, да там один день. Много ли надо времени, чтобы разыскать такого известного человека, как Снежков, и задать ему только один вопрос.

И вот после обеда Володя вышел из дома и неторопливой походкой направился по улице. У него такой вид, будто он никуда не собирается уезжать из города, а просто так вышел подышать свежим воздухом.

Он идет и старается не глядеть на одного мальчишку, который тоже интересуется свежим воздухом. Проветривается. Вон как он вышагивает и даже не глядит по сторонам.

А по другому тротуару, потряхивая жиденьким пучком волос, перевязанным коричневой лентой, идет девчонка. В руке несет зеленую сумку. Такие девчонки то и дело пробегают по улицам то в магазин, то из магазина.

Это Володя так придумал, чтобы никто не догадался о его намерении. Все делали вид, будто не знают друг друга, и только на вокзале сошлись в самом дальнем углу огромного зала.

Венка пошел узнавать насчет билета. Скоро он пришел и принес бутылку ситро Володе на дорогу. Он сказал, что касса еще не открыта, потому что поезд придет только через два часа, и что он занял очередь.

Бутылку поставили в зеленую сумку, но тут всем сразу захотелось пить. Пришлось вытащить ситро. Пили прямо из бутылки, строго наблюдая, чтобы всем досталось поровну. А на дорогу пришлось купить еще одну. Ее тоже выпили. Подошла девушка с голубым овальным ящиком — мороженое. Съели по две порции. Жить стало веселее. А интересно, сколько можно съесть мороженого? Только было развернулся спор на эту тему, как выяснилось, что все захотели есть. Наверное, оттого, что в буфет, который находился в противоположном углу, принесли пирожки.

Купили. По две штуки. Венка сказал:

— Их машиной делают, пирожки эти.

— Придумал! — усмехнулась Тая.

Тогда Венка, давясь пирожком, рассказал, как в прошлом году он ел точно такие же пирожки и ему попалась гаечка. Вот такая. Из пирожковой машины вывинтилась.

Заспорили о пирожковых машинах, снова захотели пить, но тут подошла тетка в красной фуражке и почему-то в валенках.

— Куда, ребятишки, собрались?

Все примолкли, а Венка ответил:

— Вот этого товарища провожаем.

— Не велик товарищ-то…

— Вырастет, — пообещал Венка.

—. Это уж обязательно. А с кем он путешествует?

Володя ответил:

— Ни с кем.

— Как это так? Что-то вы непутное придумали…

Тая затрясла перед ней своим бантиком:

— Как это вы, тетя, рассуждаете? А если у него никого нет!

Тетка не очень-то поверила, но все-таки вздохнула:

— Ох ты, горюн!.. А направляешься куда?

Тогда выступил Венка и такой завел рассказ про Володину жизнь, что заслушаешься. Но под конец он так заврался, что и сам запутался. А тетка слушала-слушала, да как крикнет:

— Ох, да замолчи ты! От твоих слов аж голова закружилась. Ишь какие вы все вострые собрались! У меня чтоб тихо. А то милиционер вот он!

ВОЛНЕНИЯ И ВСТРЕЧИ

Поезд был проходящий, поэтому, когда Володя вошел в вагон, то увидел, что все места заняты. Он осторожно пристроился на уголке самого крайнего дивана. Прижимая к себе зеленую сумку с дорожным припасом, он подозрительно поглядывал на своих соседей: кто их разберет, что у них на уме?

Совесть у него была не совсем чиста. А уж если на совести заведутся темные пятна, то, известно, человек сразу перестает всем доверять и ему начинают мерещиться всякие подвохи.

Вот кругом сидят люди, у них такой вид, будто они едут по своим делам и никакого внимания не обращают на одинокого мальчишку. А сами нет-нет да и глянут в его сторону; того и жди, кто-нибудь спросит зловещим голосом:

— А ты зачем из дома удрал?

Кто же это может быть? С какой стороны следует ожидать первый удар?

У окошка пристроилась чистенькая старушка, вся какая-то розовенькая, с пуговичками: кофточка пушистая, розовенькая, пуговички черненькие; щеки розовые, носик пуговичкой; она, размахивая розовыми ручками, угрожающе рассказывает:

— Ты меня к своему дому не привораживай! Это я ему так говорю. Я тебе не бабка-вожатка, чтобы с твоими детьми возиться!..

Ее слушают три девушки, сидящие на противоположном диване. Совсем еще девчонки: на школьниц похожи, на семиклассниц. Слушают они не особенно внимательно, все время перешептываются и часто вздыхают. В то же время все четверо, и старушка, и девушки, дружно поедают бутерброды, запивая их чаем из одинаковых белых кружек.

— Он мне и говорит, зять-то мой, мне это говорит: «Ни об чем, мамаша, не волнуйтесь, пенсию вам определили, внуки вас обожают…» — «Не-ет, — это, значит, я ему, — нет, говорю, такое дело у нас не пойдет. Пенсией ты меня не убаюкивай. Я всю жизнь в тайге, при деле. Прощай, зятек, приезжайте в гости!» Сказала так да и уехала…

Старушка в своей розовой пушистой кофте казалась такой мягкой и доброжелательной, что Володя сразу успокоился. А девчонки не в счет. Их-то он ничуть не боится. Они сами, видать, всего боятся.

А вот с другой стороны на боковой скамейке дядька сидит — этого надо опасаться. Вон как он на всех посматривает поверх очков. А сам он весь какой-то помятый, неприбранный, весь какой-то волосатый. Мало того, что он давно уж не брился, не стригся, а наверное, и не причесывался целый месяц. У него целые кисти из ноздрей торчат, а из ушей — как будто все время дым идет. От такого дядьки всего можно ожидать.

Он глянул на старушку поверх очков и осуждающе проскрипел:

— Пенсия дается для успокоения старости.

Старушка даже не оглянулась на него, продолжая отчитывать своего зятя, который попытался ее, таежную вольную птицу, неугомонную труженицу, приспособить к своим домашним делам.

— Не выйдет дело. Я к тайге привычная. И вы, девчонки, ничего не бойтесь. Доброму человеку в тайге хорошо. Она, матушка, и накормит, и обогреет, и утешит…

И она таким счастливым голосом начала рассказывать, как отлично живется хорошему человеку в тайге, что девчонки притихли.

А поезд все шел да шел. Вагон постукивал колесами, поскрипывал и покачивался. Мимо окон проносились столбы, проплывали леса и поляны.

Володя успокоился и начал подумывать, что пора бы и ему закусить, но вдруг старушка обратила на него внимание:

— Смотрите, девчонки, какой с нами парнишечка едет. Ты откуда такой взялся?

Володя струсил и насупился. Он даже отвернулся. Но напрасно он думал, что его так и оставят в покое.

— Чаю хочешь? Да поставь ты свою сумочку, никто ее тут не тронет.

Она сейчас же усадила его около столика, налила чаю в кружку, а девчонки так дружно начали подсовывать ему всякие бутерброды да булочки, что он просто не успевал пережевывать. После такого угощения отмалчиваться стало просто уж невозможно.

Он слово в слово повторил рассказ, который недавно сам прослушал в Венкином исполнении. Только вместо Оренбурга пришлось назвать Северный город, куда шел поезд, а то никто бы ему не поверил. Рассказ получился очень длинный и такой запутанный, что Володя и сам перестал соображать, кто он на самом деле и куда едет. Он думал, что его слушатели сейчас же увидят, что он заврался, и тогда все получится очень плохо. Может быть, они даже остановят поезд и выкинут его из вагона прямо в болото среди дремучего леса.

Это он так думал, потому что никогда не ездил в поездах и еще не знал, какой доверчивый и терпеливый народ эти дорожные слушатели.

Они со вниманием выслушали все, что Володя им рассказал, и начали вникать в подробности. Торопиться-то некуда: поезд идет — время бежит.

— А где отец работает? — спросила розовая старушка.

— Он художник.

— Да что ты говоришь! — воскликнула она прижимая к груди пухлые ладошки. — Художник. Смотри-ка!

— А ты не брешешь? — проскрипел волосатый. — Поимей в виду: я всех художников знаю…

Володя побледнел от обиды.

— А Михаила Снежкова знаете?

— Какого Снежкова? Нет такого художника.

— Господи! — воскликнула старушка. — Снежкова! Да его же все знают. Вся тайга.

— А я не знаю.

— Ага! Не знаете. Вот я сейчас покажу…

В его зеленой сумке, вместе с колбасой и булками находился завернутый в газету мамин портрет, нарисованный Снежковым, и сложенные вчетверо картины, вырезанные из журнала.

— Вот, глядите!..

— Есть же такие люди, — возмутилась старушка, разглядывая картину, — не зная человека, уж и под сомнение его подводят. Эх! А еще в вагоне книжку читает.

Захлопнув книгу, волосатый проскрипел:

— Это не книжка, это расписание поездов.

Отвернувшись от него, старушка снова заговорила:

— Все его у нас знают, Снежкова-то. Вся тайга. И в редком доме его картины нет. У нас так считается: самая дорогая премия за работу — картина Снежкова. Да он и сам не скупится, кто ему полюбится, тому картину подарит. И все он рисует тайгу и как человеку жить в тайге полагается…

Разглядывая картину, там, где «любимая сестра Валя», девушки как-то вдруг приумолкли, и Володе показалось, что они сразу сделались очень похожими на молоденькую фронтовую сестру.

Наверное, и старушка это заметила, потому что она сказала:

— Девонька-то какая. Не старше вас. А, глядите, на фронт пошла, не побоялась. А вы тайги бойтесь.

Девушки нахмурились, а одна из них прошептала:

— Да мы и не боимся вовсе.

— Мы куда хочешь.

— Ну вот и хорошо, — обрадовалась старушка. — Надо же так трогательно все нарисовать. За сердце берет.

Скоро все в вагоне узнали, что здесь едет мальчик, который разыскивает отца — знаменитого на всю тайгу художника Снежкова. И хотя не все слыхали о таком художнике, однако соглашались, что он непременно знаменитый. А как же иначе, если его картины даже в московском журнале печатают. И все рассказывали друг другу сложную Володину историю, которую наспех придумал Венка и которую по памяти повторил Володя.

Он и не заметил, как около того места, где он сидел, собрались пассажиры чуть ли не со всего вагона. Ведь тут в гости никто никого не зовет. Кто захотел — тот и пришел, а кто пришел — тот и гость. Сидят, разговаривают, дают разные советы. Торопиться-то некуда: поезд идет — время бежит.

Поезд летит сквозь тайгу. Поезд везет Володю в неведомые края, где почти в каждом доме знают Снежкова. Значит, нечего бояться, везде найдутся друзья.

Но все-таки совесть у него была нечиста: вот придумал Венка глупую историю, а Володя сидит и повторяет ее. Потому что, если рассказать по правде все, как есть, то его отправят обратно, как беглеца. Он начал вздыхать и отмалчиваться, а все подумали, что ему просто захотелось спать. Тогда все разошлись, и одна из девушек сейчас же уложила Володю на свое место.

Лежа на верхней полке, Володя слушал, как постукивают колеса на стыках, и подумал, что это они от скуки бормочут там в темноте:

— Раз-два-три, раз-два-три…

И сам тоже начал считать вместе с колесами. Считал, считал, и вдруг ему ясно послышалось, как они спрашивают жесткими, железными голосами:

— Ты-ку-да? Ты-ку-да?

Ответил, что и всем:

— Вот еду, сам не знаю куда. Может быть, и найду что ищу…

— Как-же-ты? Как-же-ты? — продолжали колеса. А может быть, и не колеса вовсе беспокоили его и мешали спать, а совесть, которая все-таки у него была нечиста.

КОННИКОВ

Но скоро он устал; сон окончательно сморил его, и ему показалось, что он заснул и во сне услыхал, как чей-то звучный голос спросил:

— А где тут мальчик, который едет к художнику Снежкову?

И розовая старушка, которая как будто только и ждала этого вопроса, тоже сейчас же спросила:

— А что?

— Да вот хочу его повидать.

— Сейчас нельзя. Спит он.

— А мне очень надо.

— Всем очень надо.

— А мне не как всем! Я знаю, где сейчас Снежков находится. Он мой лучший друг.

— Все равно пусть спит.

— Тогда хоть портрет, который он везет, покажите.

— Портрет можно. Вот я его сейчас из сумочки достану.

Володя крепче зажмурил глаза, чтобы не упустить какие-нибудь подробности. Давно известно, как все непрочно, когда видишь сон: только покажется что-нибудь интересное, так сразу и пройдет. Никак до конца не досмотришь.

Но на этот раз сон как будто попался очень устойчивый, ничего не пропадало и даже, наоборот, голос незнакомого человека звучал все яснее, когда он читал подпись под портретом: «Любимая сестра Валя. Михаил Снежков. Двадцать второго января сорок третьего года».

Прочитал и сказал задумчиво:

— Все верно.

Володя еще крепче зажмурил глаза, боясь, что сон исчезнет и он ничего больше не узнает. А незнакомый человек уже читал на обороте портрета о том, как прилунилась ракета. Прочитал и твердым голосом заявил:

— Нет уж вы как хотите, а я его разбужу.

— Да вы-то кто будете? — раздался скрипучий голос волосатого дядьки. — Может быть, тоже художник?

— Вы угадали. Художник. Только я работаю лесотехником. Конников моя фамилия.

— Конников? Не знаю.

Лесотехник весело сказал:

— Это ничего.

— Это ничего не значит, — повторила розовенькая старушка, — и если вот этот гражданин, — она кивнула на волосатого, — если он оспаривает, значит вы и в самом деле Снежкову друг. Он все, что справедливо, то и оспаривает. А парнишка, вот он, на верхней полочке. Только вы, уж будьте добры, не будите его до утра.

— Утром нельзя, — торопливо ответил Конников, — нам сейчас надо. Снежкова нет в городе. Он на Ключевском кордоне этюды пишет. У него и мастерская там. Зачем же парнишке зря в город.

Тут заговорили девушки, к ним присоединились пассажиры из соседних купе, и все начали обсуждать вопрос, можно ли ночью в вагоне доверять незнакомому человеку. И все они расспрашивали Конникова так придирчиво, будто Володя здесь не случайный попутчик, а близкий человек. Нет, что-то непохоже на сон.

Володя открыл глаза. Нет, определенно сон!

В проходе между диванами стоял такой необыкновенный человек, каких в жизни не бывает. Такой может только присниться. И Володя уже где-то встречал этого человека или видел во сне. Он был великан. У него загорелое лицо, большой румяный нос и такая красная борода, перед которой побледнели бы даже Васькины волосы.

А как он одет! На нем старая зеленая шляпа. Куртка кожаная, желтая. Подпоясан он не каким-нибудь ремнем, а патронташем, набитым патронами. И сбоку у него висел кинжал в черных ножнах. На ногах болотные сапоги, подтянутые к поясу ремнями. За плечами мешок и ружье в чехле.

И все это такое потертое, поцарапанное, пожухлое оттого, что мокло под дождем и снегом, сохло у костров. Сразу видно — побывал человек в переделках. Прошел он через болота и леса; грозы гремели над ним своими громами; тучи заливали своими дождями; веселые костры согревали его жгучим своим огнем; а дикие звери, почуяв его, кидались в темноту, завывая от ужаса и страха.

Ох, какой человек красивый! Какой человек бесстрашный и надежный! Разве такому можно не доверять?

— Почему же вы мне не доверяете? — как-то даже недоумевающе спросил Конников.

— А потому, — отозвался скрипучий голос, — видно, каков пришел человек…

— Кому видно?

— Всем видно, — продолжал сосед и, обращаясь ко всем собравшимся, коротко хрюкнул смешком. — Вы, граждане, на его украшение обратите ваше внимание. Да пусть он шляпу свою сымет, коли не стыдно. Буйный это человек, выпивающий.

Конников сорвал свою шляпу и, подставляя лицо под свет лампочки, спросил:

— Вот это?

Володя только сейчас увидел розовые рваные полосы, которые протянулись от виска через щеку и скрывались под бородой.

— Это, это самое! — торжествовал сосед. — Вот как вас устаканили!

— И все-то ты врешь да на людей наговариваешь! — вспылила розовая старушка. — Мишкина это расписка!

— Какой такой Мишка? — опешил сосед и вдруг сообразил, какую сказал глупость, отвернулся к стенке и в разговоры уж больше не ввязывался.

Девчонки сразу всполошились, заахали:

— Медведь! Ах! Ах!..

И тут Володя сразу вспомнил, где он видел этого человека. На картине Снежкова «Художники».

Старушка бесстрашно спросила:

— Это как же тебя угораздило?

— Здоровый попался, — смутился Конников, — ну и смазал слегка лапой…

— Вижу, что слегка.

— Бородой теперь прикрываю.

Володя часто задышал:

— А медведь? Он что?

— Ага, ты проснулся? Медведя убили. Будем на кордоне, шкуру покажу. Пойдешь со мной?

— Пойду! — восторженно и с безграничным доверием сказал Володя. — А собака у вас есть?

— Есть. Она на кордоне. У объездчика.

Ох, какие слова замечательные, какие необыкновенные слова!

Володя повторил:

— На кордоне! У объездчика.

— Ну, до свидания, товарищи, — сказал Конников, взмахивая своей зеленой шляпой.

Со всех сторон послышалось:

— Счастливо! Счастливо!

Старушка сказала:

— Иди, иди, парнишечка, ничего не бойся. Видишь, какой тебе человек попался. А худому мы тебя и не отдали бы.

Вот так и началось это полное приключений путешествие.

НАЧАЛЬНИЦА РИТА

Конников спрыгнул с подножки вагона вниз и сразу провалился, как в черную пропасть. Володя хотел испугаться, но не успел: могучие руки подхватили его и тоже повергли в пропасть.

Почувствовав под ногами землю, Володя покрепче ухватился за ремень, подтягивающий сапог к поясу, и в это время светлые прямоугольники вагонных окон поплыли в сторону, сначала медленно, а потом все быстрее, быстрее, и вот они уже мелькают так, что Володя видит одну сплошную сверкающую линию.

А поезд грохочет, и кажется, что все кругом грохочет и летит в желтых вспышках света. Володя оглянулся и увидел, как из темноты выскакивают мокрые елки и, взмахнув ветками, снова проваливаются в темноту.

Это только так кажется, будто они выскакивают, а на самом деле стоят себе на месте. Смешно на них смотреть. От мелькания света и от грохота у него закружилась голова. Но вот последний вагон пронесся мимо и пропал в темноте. Сразу стало тихо, а от этого как-то страшновато.

— Пошли на станцию, — сказал Конников. — Давай руку.

И они пошли в сторону, где виднелись какие-то желтые огни. Подошли к небольшому домику. Никто не догадался бы, что это станция. Просто избушка. Но Володя сразу понял, избушка эта не простая. Это станция «Таежная». Так написано на синей вывеске, освещенной единственным фонарем, который висит на высоком столбе. В лужах дрожит желтый свет. На избушке около двери медный колокол, над ним прибита доска, на ней написано «Миру — Мир»! А над дверью тоже висит доска, поменьше, написано «Зал ожидания».

И еще можно рассмотреть садик, огороженный низкой оградкой, выкрашенной в зеленый цвет. В садике клумба, на которой торчат сухие стебли прошлогодних цветов, а посредине стоит футболист на одной ноге. А где другая — неизвестно. Наверное, отбита или ее просто не видно в темноте. Володя хотел рассмотреть, но Конников очень быстро шел, так что даже иногда приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

Они вошли в зал ожидания, плохо освещенный единственной лампочкой. Тут никто ничего не ожидал. Стояли четыре дивана, и в стене — закрытое окошечко: «Касса». На одном диване стояла тетка в красной фуражке, такая же, как на городском вокзале, до того похожая, что Володя сейчас же спрятался за Конникова. Тетка стояла на диване и вкручивала еще одну лампочку. Вдруг стало очень светло. Конников сказал:

— Здорово, начальница Рита!

Тетка обернулась, засмеялась и громко, как на улице, закричала:

— Ого! Обратно к нам? Здорово, Конников!

Она была молодая, краснощекая и, сразу видно, очень веселая. И нисколько не похожа на ту, городскую. Просто одеты они одинаково.

Рита легко спрыгнула с дивана и тут же увидела Володю. Она вновь залилась звонким смехом.

— Ах ты, Конников! Уже и мальчонку подцепил. Это у тебя откуда?

— Это у меня знакомый мальчик. Зовут Володя.

— Постой, постой. А фамилия у тебя как?

Помня Венкины наставления, Володя прошептал:

— Инаев.

— Врешь! — радостно закричала Рита. — Фамилия твоя Вечканов. И сумка у тебя зеленая, и пальтишко синее. Все приметы схожи. Только сейчас по всем станциям передали, чтобы задержали и сообщили.

Вот и попался… Сейчас веселая начальница схватит его и закончится его путешествие в самом начале!

Конников, этот ни на кого не похожий человек, сказал:

— Мы это дело решим так. Сейчас пошлем твоей маме телеграмму, чтобы не беспокоилась. А ты, — он широкой ладонью помахал перед красной Ритиной фуражкой, — ты нас не видела. Договорились?

Рита радостно закричала:

— Ты меня куда нацеливаешь, Конников?

— Договорились?

— Ты меня на преступление нацеливаешь. Не пройдет. Я сама куда надо пошлю телеграмму.

— Не пошлешь, — уверенно сказал Конников.

— Не надейся.

— А я как раз надеюсь…

— Наша станция передовая. Мы за переходящее знамя бьемся. Знаешь, какие у нас показатели?

— Знаю. Передовые.

— А ты их смазать хочешь! Понял?

Вот так решалась Володина судьба, а он стоял и думал, хорошо бы сейчас убежать. Это было бы самое верное дело. Дорогу на этот Ключевский кордон он как-нибудь и сам нашел бы. Он убежал бы, если бы не такая темная ночь, не такая черная тайга. И, наверное, рыщут там под елками разные звери и злобно щелкают зубами. А люди сейчас все спят, и никто не придет на помощь, никто не укажет дорогу на кордон.

Придется потерпеть до рассвета. Если они даже и пошлют свою телеграмму, то все равно до утра никто за ним не приедет. В городе тоже все спят. И мама, наверное, спит. А может быть, и не спит. Лежит, может быть, на своей кровати, смотрит на высокую вечкановскую звезду и думает про Володю: где-то он сейчас? что делает?

Конников что-то тихо говорил Рите, а та слушала, смешно моргая своими черными блестящими глазами, как будто хотела заплакать. Или рассмеяться. Не разберешь. Но она не заплакала, она просто сказала, задумчиво разглядывая Володю:

— Вон какое дело… Фронтовая, значит, его несчастная любовь. Слушай, Конников, война кончилась — уже пятнадцать лет прошло, а как же мальчонка? Ведь ему годков-то сколько…

— Тише, Рита, — сказал Конников.

Она очень громко вздохнула и вдруг сердито закричала:

— Задурили вы мне голову!

И сразу же без остановки рассмеялась.

Конников взял за руку Володю и потащил к выходу, а она все еще вдогонку кричала:

— А телеграмму, будь спокоен, сейчас же дам. Срочную!

ОТКРЫТИЕ МОРЯ ЯСНОСТИ

— Зачем телеграмму? — спросил Володя, поеживаясь от сырого таежного ветерка.

Конников неопределенно ответил:

— А ты как думал?

И Володе показалось, что его спутник — этот необыкновенный человек — тоже, как и все простые, ничем не замечательные люди, не понимает его и даже, кажется, осуждает его поступок и, может быть, он договорился с веселой начальницей отправить Володю домой.

Ему стало так плохо, вот будто он потерялся и один идет по темной тайге. Так он шел, спотыкаясь о какие-то не видимые в темноте мягкие кочки, и хлюпал носом от жалости к самому себе. А Конников идет себе впереди и посвистывает. Ему что! Он человек свободный и бесстрашный.

От этих мыслей Володе стало так уж плохо, что терпеть такое положение он дальше не мог.

— А других выдавать хорошо разве? — спросил он отчаянным голосом.

— Шагай, шагай, — донеслось из темноты.

— Все равно убегу.

— Куда?

— Знаю куда.

Но Конников даже не обернулся. Посмеиваясь, он проговорил на ходу:

— Далеко не уйдешь. Здесь у меня кругом все дружки. Мне стоит только свистнуть, как тебя тут же схватят и ко мне приведут.

— Кто схватит? — Володя осторожно поглядел по сторонам. — Тут и нет никого.

— Тогда вот посмотришь.

— А что будет?

— Хочешь, свистну?

— Никого тут нет, — повторил Володя, но сам подумал: «А может быть, есть».

Все тут может быть, в этой черной тайге. Все здесь совсем не так, как в городе. И станция не такая, и темнота, и люди, и повадки людей. Все не такое. В городе сколько ни свисти, никто никого не схватит, а тут?.. А все-таки интересно, что получится, если Конников свистнет?

Розовая старушка говорила в вагоне: «Хорошему человеку тайга зла не сделает». Вот идет очень одинокий мальчик. А какой он: хороший или нет? Если по-городскому считать, то не очень уж хороший. А если по-таежному, то как?

Конников спросил:

— Что припух?

— Ничего я не припух.

— Я вижу…

Но Володя уже дошел до того, что у «его забегали по спине мурашки, и ему захотелось выкинуть что-нибудь отчаянное. Охрипшим голосом он выкрикнул:

— Свистите!

И вот тут раздался свист! Такой свист пронзительный и раскатистый, будто под каждой елкой, под каждой сосной засвистело сто человек; и Володе показалось, что внезапно сверкнула молния; и сейчас же вокруг залаяло сто собак; и где-то между сосен заблестели бледные огни; и тонкий мальчишеский голос издалека грозно отозвался:

— Ктой-то иде-от?

Володя хотел крикнуть: «Я иду!», но почему-то у него получилось не так. У него получилось: «Мама». Он кинулся к своему спутнику и, споткнувшись, выронил сумку и сам упал на мягкую мховую кочку.

— Идет… Идет… Идет… — звонко орали мальчишки, прыгая вокруг Володи.

Он разозлился на весь свет: на эту чертову кочку, на собачий лай, на бестолковых мальчишек, которым только бы орать в лесу, и на самого себя: ну, чего испугался, дурак! Все знают, что это эхо по лесу раздается.

А тут еще где-то в темноте, в чащобе громко рассмеялся Конников. Подумав, что он смеется над ним, Володя еще злее рассердился. Подняв голову к черному небу, он закричал:

— Да чего вы все тут!..

И вот тут-то он и струсил как следует: неизвестно откуда, прямо из темноты на него прыгнул какой-то черный зверь. Хрипящая пасть ткнулась в лицо, обдав его своим жарким дыханием. Закрыв голову руками, Володя ткнулся в мягкий мокрый мох и замер.

И снова в темноте раздался смех Конникова:

— Соболь, ко мне!

Сразу стало понятно, что неведомый зверь — это просто собака и, наверное, такая черная, что ее не видно во мраке, потому и назвали ее Соболем. — Ну, что ты, дурак, — ласково укорял Конников Соболя. — Не узнал? Эх ты. Ну, ладно, ладно, нечего оправдываться…

Сидя на кочке, Володя наконец-то разглядел собаку. Она, повизгивая от восторга, кидалась Конникову на грудь, старалась лизнуть его лицо, но так высоко не могла допрыгнуть. Тогда она кинулась к Володе и горячим языком облизала его щеку.

Конников закричал на весь лес:

— Карасик, это я-а!

Мальчишеский голос прокатился по тайге, такой звонкий, будто сто веселых птиц пронеслось между деревьями:

— Конников! Иди сюда-а-а!

В той стороне, откуда выпорхнули звонкие птицы, наверное, был конец этого черного леса. Там, сквозь частые стволы сосен, переливчато светилось что-то очень большое, похожее на длинное слоистое облако, а на этом облаке, как большие звезды, мелькали редкие, золотистые огни.

Что это такое, Володя не знал. Он был подавлен всеми чудесным тайнами, опасностями и открытиями, на которые не скупилась тайга.

Все это, как могучий поток, захлестывало его, но он был прекрасным пловцом. Даже последнее приключение слегка ошеломило его, но не сломило воли и ничуть не повлияло на его самочувствие.

Таинственное море Ясности, к которому он стремился, оказывается, бушевало вокруг него. Не оно ли переливчато светится в черной тайге между стволами сосен?

Володя хотел опросить, что там впереди, но в это время Конников сам спросил его:

— Убежишь?

Володя вздохнул: ладно, хорошо такому сильному и могущественному, окруженному верными друзьями, хорошо ему посмеиваться… А вот если кто один в тайге. То как?

— Конников! — часто дыша, горячо заговорил Володя. — Я очень вас прошу, не выдавайте меня…

Конников сразу перестал смеяться. Он быстро опустился рядом с Володей.

— Да ты что?

— Если бы вы знали, как мне надо найти Снежкова?

— Да я и знаю.

— А телеграмма зачем?

— Чудак ты какой! Телеграмма, чтобы в городе не беспокоились. Пока они там разберутся, мы, знаешь, где будем! Мы с тобой будем в глухой тайге.

Володя засмеялся от счастья — так, что даже заплакал. Хорошо, что темно и не очень заметно, что он вытирает слезы. Но Конников — от него ничего не укроется, не такой он человек — он все заметил.

— Это тебя Соболь лизнул? — деликатно подсказал он.

Но тут надо быть честным до конца, изворачиваться еще недостойнее, чем плакать от счастья.

— Плачу я! — выкрикнул Володя.

Положив руки на Володино плечо, Конников прижал его к холодной коже своей куртки.

— Ты молодец. Не испугался.

— Я испугался, если хотите знать, — всхлипнув последний раз, ответил Володя. — Я только виду не подал.

— Вот я и говорю — ты молодец. Испугался, а виду не подал. Это, знаешь, самое трудное: не подать виду.

— А вы, когда на вас медведь насел, испугались?

— Еще как! Я тогда так заорал, что, я думаю, и медведь опешил.

Ладонями вытирая остатки слез, Володя, посмеиваясь, подсказал:

— Он, наверное, подумал, что вы орете от храбрости. Да?

— Вот этого я не успел выяснить. Медведя тут же убил один мой товарищ.

— Вы в самом деле художник? — спросил Володя.

— В самом деле.

— А я думал вы — охотник.

— Я художник и охотник. Художник все должен уметь. Тогда он будет настоящим мастером своего дела.

Володя долго молчал, прежде чем задать свой главный вопрос. Он осторожно, потому что сейчас решалось самое важное в жизни, спросил:

— А Снежков?

— Снежков? Ого!

— Он охотник?

— Он у нас самый главный заводила! Того медведя тогда он убил.

Счастливо рассмеявшись, Володя уже безбоязненно начал задавать вопросы:

— Он храбрый?

— Самый храбрый!

— Сильный?

— Конечно…

А в этот момент звонкие птицы снова рассыпались по тайге:

— Коннико-ов… Вы что жа-а-а!

— Пойдем. Карасик ждет. Смотри, звонко как! — похвалил Конников, явно восхищаясь голосом неизвестного Карасика.

Володе тоже очень захотелось чем-нибудь восхитить своего спутника и он, напрягая голос, распустил по тайге почти таких же, как у Карасика, звонких птиц:

— Кара-а-сик, мы иде-е-ом!

КАРАСИК

Продолжается путешествие по неизвестной стране. Открытие следует за открытием.

А Карасик-то и не мальчишка вовсе. Это девчонка. Вот отчего такой звонкий крик получается. Девчонки на это мастерицы. Хотя надо прямо сказать, Карасик — девчонка совсем особенная. Она таежная девчонка. По-настоящему ее зовут Катя. А фамилия у нее необыкновенная — Карасик. Катя Карасик.

Все это сообщил Конников, пока они выбирались из тайги.

— И еще, — сказал Конников, — она здорово плавает. Видишь — река, она ее запросто переплывает.

Таинственное море Ясности, которое переливчато светилось среди черной тайги, оказалось широкой таежной рекой. Над ней стоял негустой, голубоватый туман. Совсем непонятно, почему река такая светлая, когда кругом — и на земле и на небе — совершенно темно. Может быть, это от тумана? Вдоль черного берега, среди черных, шумящих вершинами деревьев мелькают несколько золотистых огоньков. На светлой реке тоже виднелись огоньки и слышались гулкие удары бревен и голоса людей, которые делали там, в тумане, какую-то таинственную работу.

Соболь, как воспитанный пес, бросился к девчонке и негромко гавкнул два раза, докладывая о выполнении задания.

Катя поднималась по крутому берегу им навстречу, вырисовываясь на светлом фоне реки, будто вырезанная из черной бумаги.

В одной руке Катя несла ведро, в другой — какой-то длинный шест с обручем на конце. Обруч обтянут сеткой, с которой капала вода.

Володя сообразил, что это сак, которым ловят рыбу, и сразу подумал, что девочка эта стоящая.

— Много поймала? — спросил Конников, протягивая ей руку.

— Да нет. Вас услыхала, бросила.

Она поставила ведро и, как взрослая, поздоровалась с Конниковым. Он сказал:

— А это Володя. Из города. Ничего не боится. Девочка и Володе протянула руку, как взрослая, и, аккуратно складывая пухлые, румяные губы, представилась:

— Катя. А чего у нас тут бояться?

На ней была старая телогрейка, подпоясанная пестрым пояском от какого-то летнего платья, блестящие резиновые сапожки до колен и, как у взрослой, туго затянутая темная косынка на голове.

От ее одежды шли великолепные запахи ночной реки, смолы, рыбы, запахи необыкновенных приключений. Володя понюхал свою руку, от нее тоже пахло ночной рекой и рыбой.

— Подержи, — сказала девочка, передавая Володе сак.

— Отец где? — спросил Конников.

Поправляя волосы, выбившиеся из-под темной косынки, она заговорила непонятными словами:

— Да все на выпуске. Так на бонах и пропадает, третьи сутки. А лес все идет да идет. А по рации с рейда требуют, чтобы не меньше как две тысячи кубиков за смену. А вы на кордон?

Конников ответил тоже не совсем понятно:

— Утром сплавимся.

Он взял ведро, и все направились вверх, где на отлогом берегу светилось несколько окошек в поселке сплавщиков. Поселок был новенький, только что срубленный, и в темноте среди громадных сосен слабо белели свежие стены и крыши.

Когда вошли в поселок, Володя обнаружил, что он потерял свою зеленую сумку. Наверное, он ее тогда уронил, когда на него прыгнул Соболь.

— Утром найдем, — сказала Катя.

— Нельзя оставлять до утра, — решил Конников, — там у него очень важные документы, а в тайге сыро.

Тогда Катя спросила:

— На тропе потерял?

Никакой тропы Володя не заметил, ему казалось, что они все время шли по кочкам и болотам, но оказалось, что это и была таежная тропа. Конников так и сказал:

— Точно, на тропе.

— Соболь! — крикнула Катя и побежала в темноту. Собака кинулась за ней.

Издалека донесся Катин голос:

— Ищи, Соболь, ищи!

Скоро она вернулась с зеленой сумкой.

— Соболь нашел.

Вот это здорово! Рассказать ребятам в школе, не сразу и поверят. А это было одно из тех чудес, к которым Володя уже начал привыкать.

КАРАСИК-ПАПА И КАРАСИК-МАМА

Вот настало утро, и снова начались всякие чудеса, так что Володя никак не мог сообразить, во сне это или он уже проснулся. Он даже начал подумывать, что он совсем и не убегал из дома и все ему приснилось.

Уж очень не походило на обыкновенную, привычную жизнь все то, что с ним произошло. И прогулка по черной тайге, и разбойный свист в темноте, и многоголосый лай собак, и девочка по имени Карасик. Все это сон, стоит только открыть глаза — и все кончится.

Он так и сделал: открыл глаза, и ничего не кончилось! Совсем наоборот. Тут началась такая жизнь, что не увидишь и во сне!

Жизнь началась красная, как кровь, как солнце, как флаг! Володя лежал на широкой скамейке у окна, в незнакомой комнате. И комната, и все в комнате: печка, потолок, окна — все залито густым вишневым светом.

А посреди комнаты на красном полу стоял плотный человек в блестящем плаще и, высоко подняв руки, держал под жабры большую рыбину. Рыбина слабо пошевеливала широким, как две ладони, хвостом. С хвоста стекали на пол рубиновые капли, похожие на капли вишневого сока. И-с плаща тоже капал вишневый сок. Как будто человек этот, для того чтобы поймать рыбину, нырял за ней в самую красную газированную воду.

Он высоко поднял свою добычу и зверским голосом зарычал:

— Зимогоры, подымайтесь! Глядите, какого я тайменя поймал!

А глаза у него были очень веселые, и сам он смеялся.

Из соседней комнаты выскочила Катя в длинной розовой рубашке, растрепанная.

— Папка явился! — закричала она.

Не поднимая головы, Володя осторожно поглядывал из-под одеяла: так вот он какой Карасик-папа! Это он, значит, трое суток прожил на бонах, в тумане и сырости. Оттого он так зверски и рычит. Потому что, если он будет говорить обыкновенным голосом, то его никто и не услышит.

— Мать спит? — сиплым шепотом спросил он.

— Спит, она ночью пришла.

— Ты ее не буди.

— А у нас гости: Конников.

— Видел. Он за мыском плотик вяжет.

Карасик-папа положил рыбину на стол, снял свой блестящий плащ и повесил его у двери.

Володя прислушался: что там за мыском делает Конников? Тут все говорят какие-то непонятные слова.

Катя, надевая спортивные брюки, проговорила шепотом:

— Вот спит мальчик. Зовут Володя. Конников говорит: он бесстрашный.

Смешно, все время говорила громко, даже кричала, а как про Володю, так шепотом. Это она думает, что он спит.

Карасик-папа тоже шепотом прохрипел:

— Отчаянный. Помоги-ка мне.

Стаскивая с отца огромные резиновые сапоги. Катя рассказывала:

— Он из дома убежал, мама рассказывала, и теперь его разыскивают. А Конников хочет его на плоту увезти.

— Отчаянный, — повторил Карасик-папа, — подай-ка мне кирзовые сапоги, надо Конникову помочь.

Из соседней комнаты послышался голос Карасик-мамы:

— Петро, а ты бы дома посидел с таким горлом.

Что-то очень знакомый голос, где-то Володя уже слышал его. Пока он соображал, где он мог слышать этот голос, Карасик-мама вышла из спальни. Так это же веселая начальница Рита!

Володя спрятал голову. Теперь ничего хорошего не жди. Теперь вся надежда на Конникова.

— Спит? — спросила Карасик-мама, поглядывая на Володю.

— Спит.

— Ночью телеграмма пришла от его мамы.

Она еще что-то сказала, но Володя не разобрал. Ему вдруг стало так трудно дышать под одеялом, что он больше не выдержал.

— А я все равно убегу на кордон! — громко сказал он, откидывая одеяло.

— Ох, какой ты настырный! — засмеялась Карасик-мама.

А дочка, аккуратно складывая пухлые, как у мамы, губы строго поправила:

— Он бесстрашный.

— Я пошел все-таки, — прошипел Карасик-папа.

— И я с вами, — засуетился Володя и начал собираться, — подождите, пожалуйста…

Спал он одетый, как свалился, так и уснул, только ботинки были сняты да пальто. Сборы поэтому были недолгими: раз-два — и готово.

— Никуда ты не пойдешь, — сказала Карасик-мама Карасику-папе. — Конников и без тебя справится. А Володю, если уж ему крайне необходимо, Катерина проводит.

СОЛНЕЧНЫЙ БЕРЕГ

Володя выбежал на крыльцо и сразу же лоб в лоб столкнулся с огненно-алым солнцем. Оно только что оттолкнулось от мохнатой заречной горы, и было очень веселое, озорное, и все кругом веселилось, плясало и пело от радости.

На стены домиков и на стекла лучше было и не смотреть — они блестели наперегонки: кто ярче. Стволы высоченных сосен сверкали, как древки праздничных флагов, отбрасывая прямые синие тени через весь берег. Сквозь кроны сосен пробивались огненные пики золотого света.

Птицы трещали и свистели на разные голоса.

Розовый туман плясал над огненной рекой.

Соболь, тоже красный, как лиса, подлетел к Володе и, как друг, положил лапы на его плечи. Они вмиг подружились.

— Пошли, — сказала Катя, появляясь на крыльце.

На ней была та же старая стеганка, только уж без пояска, и блестящие сапожки. Она говорила на ходу:

— Ты, наверное, думаешь, что моя мама несерьезная? Ты не знаешь, какая она на работе? Очень строгая. Она просто веселая. А у тебя?

Они пошли по сырому песку. Соболь подбежал к реке и понюхал воду.

Володя вспомнил свою маму и вздохнул. Какая она? Конечно, она очень хорошая. Она самая лучшая. Только ей все время некогда. А раньше и она веселая была, и он никогда не думал, серьезная она или не очень. В футбол играла с мальчишками, болтала всякую веселую чепуху. И в то время ничего не скрывала от сына. Сразу отвечала на все его вопросы.

Он молчал, и Катя, наверное желая его утешить, тихонько сказала:

— Ну, ничего…

Как будто по голове погладила. Эти девчонки всегда лезут со своими утешениями. Володя вспылил:

— А у меня мама, знаешь, какая? Я вот тебе картину покажу. На фронте она, у палатки сидит.

— А я уже видела. Конников показывал, когда ты спал.

— Тогда и нечего спрашивать!

— Ух, какой! Зачем ты от нее убежал, удивляюсь?

— Убежал, и все. А тебе-то что?

— Уж и спросить нельзя?

— А чего спрашивать? Я тебя не спрашиваю.

— Так я ведь из дома не убегаю, — задиристо проговорила Катя и тут же поняла, что этого не надо бы говорить. Она не бегает… Подумаешь, чем расхвасталась. А для чего ей бегать, когда у нее папа есть? А у Володи нет, и он думает, что Снежков его отец, а мама говорит, этого быть не может, и он напрасно надеется.

Засунув руки в карманы пальто, Володя шел впереди. Вода широкой, ленивой волной набегала на берег и снова откатывалась, как будто кто-то легонько раскачивал реку.

В тишине было слышно, как Соболь звонко пьет розовую воду.

Володя остановился. Соболь сейчас же перестал пить и подошел к нему. Володя погладил его, и тот тихонько заскулил, тычась холодным носом в Володину руку.

Володя взял его за уши. Соболь сразу притих и прижался к нему. Собака понимает, когда человеку не по себе, особенно если это такой небольшой человек.

Глубоко вздохнув за его спиной, Катя тихо позвала:

— Пойдем.

Володя не тронулся с места. Катя подождала немного, соображая, обидеться ей или не стоит.

— Как хочешь, — равнодушно сказала она.

Заложив руки за спину и глядя на носки своих блестящих сапожек, она пошла вдоль реки. Потом остановилась подняла плоский камешек и ловко, совсем как мальчишка, запустила его по воде. Это называется блинки печь. Камешек шлепнулся два раза. Она бросила еще несколько камешков, но больше четырех блинков у нее не получилось.

Презрительно скосив глаза, Володя смотрел на ее старания, хотя для девчонки совсем неплохо. Но он и не собирался соревноваться с ней. Он просто хотел показать ей, на что способен мальчик. Пусть не очень-то зазнается.

Выбрав камешек, он небрежно швырнул его. Один блин.

Катя улыбнулась и ловко испекла четыре.

А у Володи больше одного никак не получалось, шлепнется разок — и бульк в воду.

Стряхнув с ладоней песок. Катя торжествующе посмотрела на Володю.

— Ладно уж, пойдем, — сказала она снисходительно.

— А вот это видела? — воскликнул Володя и, пригнувшись, пустил камешек впритирку. — Считай, не запинайся!

Получилось шесть блинков. Катя заморгала ресницами, а Володя все бросал и бросал камешки.

— Считай! — вскрикивал он каждый раз. — Считай-успевай!

И все кидал и кидал. Кидал снавесу, внакидку, внахлест с оттяжкой; кидал так, что камешек делал большой скачок, и тогда только начинались блинки или, наоборот, сразу от самого берега начинались такие мелкие блинки, что они сливались в одну сплошную дорожку.

Он делал все, что хотел. Знай наших, только не зазнавайся.

Катя была потрясена до горячих слез.

— Ох, какой ты вредный! — воскликнула она. — Где ты так научился?

— Художник во всяком деле должен быть мастером, — ответил Володя.

— А ты разве художник?

— Конечно.

— Как Снежков?

— Мне еще поучиться надо, чтобы до него дорасти. Ну, пошли.

Идут два человека по берегу таежной реки и обсуждают разные вопросы жизни.

— А ты знаешь, что мама в телеграмме пишет? — спросил Володя.

— Конечно. Она приедет сегодня.

— Тогда все пропало!

— Не пустит она тебя?

— И думать нечего.

— А почему?

Этот вопрос остался без ответа. Володя и сам не знал, почему мама даже и говорить о Снежкове не разрешает. Или заплачет, если спросишь, или так прикрикнет, что пожалеешь, зачем и спросил.

— Наверное, она его не любит? — снова спросила Катя.

— Не знаю.

Она вздохнула:

— А Снежков очень хороший человек. Очень. — Она крепко зажмурила глаза и тряхнула головой, чтобы Володя хорошенько понял, какой хороший человек Снежков и как необъяснимо отношение к нему Володиной мамы.

— Я что-то знаю про него, — добавила она.

— Выдумываешь ты все…

— Он забыть ее не может.

— Он сам тебе говорил?

— Знаешь, я сама слыхала. Он моей маме говорил. Но это такой секрет, что никто не должен знать.

Она остановилась, обняла его за голову и, притянув к себе, горячо задышала в самое ухо:

— Он очень любит твою маму.

— Врешь! — воскликнул Володя, вспотев от волнения. Аккуратно складывая пухлые губы, Катя обидчиво заметила:

— Я никогда не вру.

— Снежков?!

— Да.

— Ну, смотри!..

— Сам увидишь…

Так идут по песчаному берегу два человека и обсуждают разные вопросы жизни. А солнце уже оттолкнулось от горы, потушило алые факелы, и все кругом приобрело свои настоящие веселые, весенние краски. Река засияла небесной голубизной, верхушки сосен зазеленели, и Соболь снова стал черным, как ему и полагается по кличке.

ПО ВОЛНАМ

Путешествие продолжается. Четыре лесины, прочно связанные еловыми вицами, — отличный корабль. Даже мачта есть — сучковатый такой еловый стволик; стоит он посреди плота для того, чтобы на него вешать все, что может подмокнуть. Висит ружье и патронташ, висит Володина зеленая сумка; когда стало жарко, он снял свое пальто и тоже повесил на сучок, и шапку повесил.

Конников сказал:

— Не простудись смотри.

А сам даже рубашку снял. Стоит на конце плота и длинным шестом отталкивается от берега. Загорелый, рыжебородый, в зеленой шляпе, на щеке следы медвежьих когтей. Очень красивый человек!

— Можно и я рубашку сниму? — спросил Володя, желая хоть сколько-нибудь походить на Конникова.

— Валяй. На пять минут. Солнце сейчас зверское.

— А вы?

— Я зимой снегом обтираюсь каждое утро.

— А Снежков?

— Он, конечно, тоже обтирается и купается даже. Мороз, вьюга, а он — в прорубь…

— Ух ты!

Каким же должен быть Снежков, если он еще смелее, еще красивее, чем Конников!..

Плыли долго. Один раз приставали к берегу, на костре кипятили чай в котелке. От чая пахло сладковатым хвойным дымком. Прежде чем хлебнуть, надо было подуть в кружку, отогнать к другому краю попавших в чай комаров. Это был напиток таежников — вольных людей.

Чтобы отпугнуть комаров. Конников положил в костер сырых гнилушек. Повалил желтый, горький дым, от которого слезились глаза и все время хотелось сморкаться. Но комары не очень-то испугались.

— Знаешь что, — сказал Конников, хлопая себя ладонями по шее, — ну их к лешему. Поплывем дальше.

На плоту, если держаться подальше от берега, комары не кусали. Володя спросил, а как же другие люди живут среди комаров, и узнал, что есть такая мазь, намажешься — и ни один комар не тронет.

Потом Володя уснул. Проснулся он от какого-то шума. Очень низко, почти у самой воды, трещал крыльями вертолет. Он повисел немного, потом поднялся и полетел, чуть не задевая верхушки сосен.

Оказалось, что это пожарный вертолет. Наблюдает: не горит ли где. Лес охраняет.

— А вон на пригорке, смотри-ка, лоси, — сказал Конников.

На самом деле: посреди круглого холма, покрытого нежной зеленью, стояли лосиха с лосенком. Подняв тупые морды, они смотрели на вертолет. Видно было, что им нисколько не страшно.

Еще немного проплыли по широкой реке между высоких гор и дремучих лесов. Снова показался зеленый круглый холм, только побольше того, где лоси, и повыше. На вершине холма стоит домик и поглядывает на реку блестящими окошками. Над крышей высокая антенна. По склону холма сбегают ступеньки деревянной лестницы. На песке лежат две лодочки и висит на кольях сеть.

— Кордон, — объявил Конников.

У Володи застучало сердце — сейчас совершится какое-то чудо, самое расчудесное из всех таежных чудес: он увидит Снежкова.

Но сколько ни всматривался, никого не заметил на зеленом берегу. Ни одного человека.

— Вот и добрались, — проговорил Конников, подталкивая плот к берегу.

Наверху залаяла собака, сообщая о прибытии новых людей, и сейчас же там показалась какая-то женщина в желтом пальто. На ее голове трепетал голубой шарфик… Легко постукивая каблуками по звонким ступенькам, она побежала вниз. Пальто распахнулось, мелькнуло ярко-красное платье. Шарфик съехал на шею. Нет, в такое чудо Володя не сразу поверил.

А женщина бежала по ступенькам и кричала:

— Володька! Володька!

И голубой шарфик весело трепетал за спиной, как прозрачные крылья стрекозы.

Все еще не веря в чудо, Володя тихо сказал:

— Мама…

РАЗГОВОР И БРУСНИКА

Плот сильно налетел на берег, должно быть. Конников поднажал шестом изо всей силы. Володя с трудом удержался на ногах. Он выскочил на песок, мама сразу же схватила его и бессильно опустилась перед ним на колени.

Она ничего не говорила, а только все время своим шарфиком вытирала то свои глаза, то Володины.

Конников, стоя на плоту, снял шляпу и низко ей поклонился.

А она сказала:

— Я благодарить вас должна, а мне и говорить-то не хочется с вами!

Не надевая шляпы, Конников пробормотал, смущенно посмеиваясь в рыжую бороду:

— Вы успокойтесь. Потом, может, и захотите поговорить со мной.

Но мама, все еще стоя на коленях, прижала сына к себе и проговорила:

— Нет. Нет. Нет. Если бы вы знали, как плохо вы все для нас сделали…

Мама поднялась и как-то вся выпрямилась. Тонкие брови ее сдвинулись. Володя знал, что сейчас будет. Сейчас Конникову достанется за то, что он не послушался ее и увез Володю. Она это умеет.

Володя, защищая своего спутника, закричал:

— Да мама же! Смотри, у него что на щеке. Видишь? Это его медведь! Когтями!

Мама вдруг засмеялась и сказала:

— Ну, хорошо. Я не буду медведем.

Володя не понял, зачем она так сказала, а Конников, этот необыкновенный человек, сразу понял. Он тоже улыбнулся и, надевая шляпу, сказал:

— Правильно.

— А того медведя, знаешь, кто убил? Снежков!

— Да? — Мама сразу перестала смеяться. — Нет, я решительно не хочу быть медведем… Мы долго еще будем стоять на этом берегу?

— Наверху есть дом, — предложил Конников.

— Я не в том смысле. Как нам поскорее выбраться отсюда?

— А как вы попали сюда?

— Я прилетела на вертолете, — сказала мама так просто, словно она каждый день прилетает в тайгу на вертолете.

— Видите, для вас нет препятствий, — восхищенно заметил Конников. — Это не каждому удается.

Вот и еще одно открытие: мама, оказывается, такая красивая, такая строгая, такая отважная, что даже Конников, этот неустрашимый человек, восхищается ее поступками.

А она все так же просто, словно о самом обычном, рассказала, что на пожарный вертолет ее устроил лейтенант Василий Андреевич, что они спустились на станции Таежной и, узнав, что Конников уже успел увезти Володю на кордон, сейчас же прилетели вдогонку.

Заметив восхищённый взгляд сына, мама тихонько засмеялась:

— Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, от меня можно убежать? Я ведь все равно догоню. Я никому тебя не отдам. Это все должны бы знать…

— Может быть, мы все-таки поднимемся наверх, — предложил Конников.

Мама вздохнула:

— Делать нечего. Ведите.

Дом стоял на вершине зеленого холма, окнами к реке. Он был срублен из толстых бурых бревен, покрыт дранью, которая за долгие годы так вымокла под дождем и так высохла под солнцем, что крыша казалась сделанной из старого серебра.

В задней стене тоже были окно и дверь под навесом. По обе стороны двери стояло, ощетинившись над крышей, множество разных шестов в багров. А пониже виднелось несколько весел.

На низком крыльце сидела большая белая собака и лениво тявкала. Увидев Конникова, она очень обрадовалась, приветливо заскулила, застучала хвостом, но с места не тронулась. Она была на цепи.

Большую широкую поляну с трех сторон обступила тайга. Согретая щедрым весенним солнцем, она не казалась страшной, наоборот, она привлекала к себе своей таинственностью. Вот, например, это тропинка, которая начинается от самого крыльца, идет по краю холма и скрывается в тайге. Так и хочется пробежать по ней, чтобы узнать, что там на другом ее конце.

Как бы угадав его мысли. Конников сообщил:

— Вот эта тропинка ведет к домику Снежкова. Всего около километра.

Володя посмотрел на маму, вздохнул и ничего не сказал.

— У него, кстати, имеется моторная лодка, — добавил Конников.

Мама даже не вздохнула, как будто здесь никто ничего и не сказал.

Молча вошли в дом. Там была одна очень большая комната и отделенная от нее дощатой перегородкой вторая, маленькая. В большой комнате все было большое: две кровати, стол, накрытый розовой клеенкой, печь. Володе подумалось, что они забрели в дом, где живут великаны. От этой мысли ему сделалось не по себе: что они скажут, когда увидят у себя непрошенных гостей.

Но тут оказалось, что один из великанов — это Конников, потому что он начал хозяйничать, как у себя дома. А потом оказалось, что он как раз и есть главный хозяин этого дома.

— Располагайтесь, — сказал он. — Я не понимаю, почему вы боитесь этой встречи?

Снимая пальто, мама попросила:

— Можно об этом не говорить?

Конников повесил на гвоздь ружье и, расстегивая патронташ, мягко произнес:

— Я думаю, что надо бы поговорить. Я его лучший друг и знаю, как он ждет вас. Всю жизнь.

— Столько лет ждет? — тихо проговорила мама.

Конников спросил:

— Удивительно?

— Ох, нет! Страшно. И трудно поверить.

— Потом, наверное, он сам расскажет вам все, и тогда вы поверите. Только не надо думать, будто ждать так долго — это удивительно и даже страшно, а жениться за это же время несколько раз не страшно и не удивительно.

— Я так не думаю. Откуда вы взяли?

— Тогда вы должны увидеться с ним.

Мама села на скамейке у окна.

— А вы не думаете, что только одна я могу это решить?

Конников достал из шкафа хлеб и стаканы.

— Нет, не думаю.

— Почему?

— Около вас есть еще один человек.

— Он — ребенок.

Володя начал было прислушиваться к разговору. Он уже начал понимать кое-что, но тут Конников отвлек его внимание. Он вдруг начал разбирать пол около печки. Вынул три короткие доски. Оказалось, что там у них подполье, и чтобы туда попасть, надо вынуть три доски. Конников спустился вниз. Его голова с рыжей бородой возвышалась над полом, совсем как на картинке «Бой Руслана с головой».

Голова назидательно сказала:

— Ребенок тоже человек. Только маленький. Вот в чем дело.

Голова исчезла, а мама поглядела на черное отверстие в полу и решительно пообещала:

— С ним-то я сговорюсь.

— Вы хотите сказать — уговорю, — послышалось из-под пола.

— Я всегда говорю то, что хочу сказать.

— И всегда без ошибки?

Показалась рука с миской, в которой было налито что-то очень густое и красное, похожее на варенье. Мама взяла чашку и поставила на стол. Выбравшись наверх, Конников закрыл подполье.

— Это моченая брусника, — сказал Конников, разливая в стаканы красную жидкость с ягодами. — С хлебом очень вкусно. Вот сахар, кто любит послаще. Придет Анна Петровна, будем ужинать.

Моченая брусника целиком захватила Володю: он обмакивал в терпкий сок серый необыкновенного вкуса хлеб, отчего он становился слаще всякого пряника. Корочкой он подхватывал кисловатые ягоды, хрустящие и свежие, как первый снег.

С первым стаканом он покончил в два счета. Съел бы еще, но взрослые, увлеченные своими разговорами, и сами ничего не ели, и других не угощали.

— Вы просто только поймите, — строго, как, наверное, на своих заседаниях месткома, говорила мама. — Вы поймите: ребенка нельзя уговорить, чтобы он кого-нибудь любил или не любил. Дети могут играть во что угодно, но только не в чувства. Их не заставишь дружить с тем, кого они невзлюбят. Они не умеют лицемерить. А уж если они привяжутся к кому-нибудь, тогда даже матери не под силу порвать эту привязанность. Вот чего я боюсь.

Конников слушал да помалкивал. Понял, наверное, что с мамой лучше не спорить. Воспользовавшись его замешательством, Володя сказал:

— Эта моченая брусника почему-то сразу кислая, сразу-сладкая и сразу горькая. Даже смешно…

— Дай-ка я тебе еще подсыплю, — догадался Конников.

Съел еще стакан брусники, а они все еще что-то обсуждают, отвернувшись к окну. Володя воспользовался обстановкой и сам «подсыпал» себе брусники в стакан и не пожалел сахару.

Он ел и даже не старался подслушивать, о чем они там говорят у окна. В конце концов самое замечательное во всем этом, конечно, брусника, а все остальное не стоит внимания. Давно выяснено, что разговаривать с мамой о Снежкове — дело бесполезное. Конников-то об этом не знает. Но уже, наверное, и он понял, вон как он глубоко вздохнул. Он вздохнул, и вдруг до Володи донеслось:

— Э-эх, любимая сестра Валя…

— Это еще что?

— Простите. Вырвалось по привычке. Иначе мы с ним вас и не называем.

— Мы договоримся до того, что нам придется сесть на ваш злосчастный плот и… куда глаза глядят!

Володя внес поправку:

— А лучше бы на вертолете.

— А лучше бы ты не вмешивался! — раздраженно откликнулась мама. — Кончил есть? Иди умойся.

— Рукомойник в сенях, — подсказал Конников с такой готовностью, что Володя только вздохнул: сдался даже и сам бесстрашный Конников. Не выдержал.

Володя усмехнулся и вышел в сени. Ну и ладно. Где тут у них рукомойник? Никакого рукомойника и нет. Висит на веревочке не то котелок, не то смешной какой-то чайник с двумя носиками. Может быть, это рукомойник? Стоит под ним великанская лохань, рядом на полочке мыло, а на громадном деревянном гвозде полотенце. Ясно, это и есть рукомойник.

Умылся. Вышел на крыльцо. Белая собака лежала на прежнем месте. Увидев Володю, она не пошевельнулась, а только постучала хвостом.

Володя погладил ее и сел рядом. Она положила на его колени тяжелую морду и вздохнула. Глаза у нее были скучные. Конечно, ей надоело день и ночь сидеть одной на цепи, сторожить дом, когда кругом так много интересного.

И ему показалось, что и его тоже посадили на цепь и заставили сторожить что-то совсем ненужное. У него сейчас же мелькнула одна отчаянная мысль и, как всегда, когда у него появлялись отчаянные мысли, он не стал долго раздумывать. Поглядывая на окно, он отцепил кольцо от ошейника. Собака сейчас же вскочила и сильно встряхнулась, так что пыль полетела во все стороны. Потом она оглянулась, весело посмотрела на Володю, и ему даже показалось, что она засмеялась от радости.

Он выпустил ошейник, и она ринулась вперед.

Ни минуты не раздумывая и не выбирая пути, Володя побежал по тропинке, которая начиналась у самого крыльца и скрывалась в тайге.

А что-то там, где она кончается?

НА ТОМ КОНЦЕ ТРОПИНКИ

Володя знал, что на другом конце этой тропинки должен стоять дом. Но он все шел и шел, а никакого дома ему не попадалось.

Он впервые оказался один в тайге, и ему ничуть не было страшно. Розовая старушка была права, и Катя была права — они обе говорили, что хорошему человеку в тайге бояться нечего.

Володя шел совершенно один и ничего не боялся — зяачкт, он вообще-то хороший человек.

Белая собака жила полной собачьей жизнью. Радуясь свободе, она рыскала вокруг, разрывала лапами мох и громко фыркала.

Володя и не заметил, как тропинка оборвалась, словно заросла зеленым мхом и какой-то таежной травкой с темно-зелеными и красными блестящими листочками.

Но даже и теперь он не испугался, ему было просто интересно, куда это так сразу делась тропинка? Как в сказке: была-была, да вдруг и пропала.

Вокруг стояли молоденькие елочки, некоторые так малы, что их не сразу и разглядишь. Таких он еще не встречал. А немного поодаль расположились, совсем уже по-сказочному, темные великаны — ели. Они широко раскинули свои ветки, похожие на мохнатые лапы, а с них свешиваются серые космы мха, такие длинные, что достают до земли. И очень непрочные: если потянешь — сразу рассыпаются.

По золотому стволу снизу вверх пробежала пестрая птица. Володя не знал, какая это птица, а она сама подсказала: остановилась и длинным клювом начала долбить кору. Дятел! Сразу видно.

А вот белку он узнал. Она сидела на еловой ветке, с любопытством посматривая на Володю блестящими черными глазками. Подбежала собака и сейчас же облаяла ее. Белка ничуть не испугалась, она быстро протрещала что-то, наверное, очень обидное для собаки, потому что та сразу притихла и уткнулась мордой в мох.

Но тут Володя заметил, что приближается вечер, и забеспокоился. Он не знал, как зовут собаку, Конников никак ее не назвал, поэтому пришлось придумать ей кличку. Она белая, значит, Белка.

— Белка! Белка! — позвал он, и собака сразу же подбежала к нему.

Взяв ее за ошейник Володя сказал:

— Ищи.

Белка посмотрела на него и повиляла хвостом. Ничего он от нее больше не добился. Тогда Володя испугался. В тайге стояла тишина, только бодро посвистывала какая-то, должно быть, маленькая неугомонная птичка. И сколько ни слушай — ничего больше не услышишь. Даже деревья не шумят.

Не выпуская ошейника, Володя пошел куда глаза глядят. Шел он не очень долго, пока не почувствовал запаха дыма. Он только никак не мог сообразить, с какой стороны он доносится. А тут Белка вдруг рванулась, залаяла и кинулась в чащу. От неожиданности Володя выпустил ошейник. Он побежал на лай и увидел, что ему надо было. Это было именно то, из-за чего он и пустился на поиски.

Дом, который он искал, стоял среди очень маленькой, круглой, как блин, золотой лужайки, и около дома сидел художник Снежков. Это был именно он, и никто иной. Володя притих, сжался и долго смотрел на Снежкова.

Тот, в красной клетчатой рубашке и меховом расшитом шелком жилете, сидел на низеньком складном стульчике. На коленях у него был этюдник. Художник писал сосны и бледное, чуть тронутое вечерней позолотой небо, просвечивающее сквозь стволы и кроны сосен. Неподалеку дымил костерок-дымарь, отгоняя комаров.

Белка, прыгая вокруг Снежкова, не лаяла, а только тыкалась носом в его спину, колени, бока и восторженно повизгивала, а Снежков отталкивал ее локтем и что-то негромко приговаривал. Сразу видно, что они давно знакомы.

Потом Белка кинулась к Володе и залаяла. Тогда Снежков увидел какого-то незнакомого мальчика и спросил:

— А ты откуда такой взялся?

Володя вышел на полянку, вытянулся и, прижимая руки к бокам, двинулся к Снежкову. Подошел и сказал:

— Я взялся из Нашего города.

— Из Нашего города? — художник поставил на траву свой этюдник. — Как ты сюда попал? С кем?

— Я приехал на плоту. С Конниковым. А мама после прилетела на вертолете.

— Ага… Ничего я не понимаю. Какая мама?

— Моя мама. Я из дома убежал, она меня искала, а я вас искал…

Выслушав все это, художник резко взмахнул рукой, словно отгоняя от себя комаров.

— Вот что: давай все сначала. Тебя как зовут?

Володя ответил. Снежков сразу притих.

— Вечканов? — шепотом повторил он. — Дальше можешь не объяснять.

И, обращаясь почему-то к собаке, он взял ее морду обеими руками и добавил:

— Вот какие у нас дела…

Потом, оттолкнув собаку, он подбежал к Володе.

— А почему Вечканов?

Приподняв плечи, Володя усмехнулся—почему? Как это взрослые иногда не понимают самых простых вещей.

— Такая фамилия, — объяснил он.

— Чья фамилия?

— Наша. Моя и мамина.

— Ага, — пробурчал Снежков и о чем-то задумался.

Потом он несмело глянул на Володю и осторожно спросил:

— А другой фамилии у вас не было?

— А зачем нам другая? — удивился Володя. Если у человека нет отца, то какая же у него может быть другая фамилия? Он хотел все это объяснить Снежкову, но тот уже и сам все понял.

— Значит, вы так и живете вдвоем с мамой? — спросил он.

— Так и живем.

Этот простой ответ особенно разволновал Снежкова. Он для чего-то застегнул на все пуговицы свою расшитую безрукавку и, снова растегивая ее, шепотом спросил:

— Скажи ты мне вот что… Этот у вас там такой с черными волосами…

Он так покрутил над своей головой растопыренными пальцами обеих рук, что Володя сразу понял, о ком идет речь.

— Ваоныч?

— Кто он?

— Он художник.

— Никогда не слыхал.

— Его фамилия Бортников.

— Бортников? Знаю. Он что у вас?

— Ничего. Просто в нашем доме у него мастерская. А живет он в другом месте. У своей жены, в норушке на горушке.

— А мама? Она где?

— На кордоне.

— Здесь, на кордоне?

— Да. Разговаривает с Конниковым…

Володя с готовностью отвечал на все вопросы. А как же иначе. Снежков должен все знать о нем, о маме, обо всем. Но вопросы налетали на Володю, как комары. Он еле успевал отбиваться от них. Наконец ему надоели и вопросы, и комары. Тогда он сам спросил, поглядывая на дом:

— Вы тут всегда живете?

Снежкова комары почему-то мало беспокоили. Он стоял перед Володей, засунув руки в карманы, и о чем-то думал.

— Нет, — ответил он, — не всегда. Я живу в Северном городе, а здесь работаю.

Тут он и сам, должно быть, заметил, что комары одолевают Володю. Он крикнул:

— Беги в дом, пока они тебя совсем не сожрали!

И, подхватив Володю, он побежал с ним к своей избушке.

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

Это была настоящая берлога бродяги, следопыта и художника. От бревенчатых стен шел знакомый запах смолы и сохнущего дерева. Точно так же пахло в спальне деда, где вырос Володя. И здесь было такое же огромное светлое окно. Из этого окна видны обрыв, сосны на обрыве, сквозь которые просвечивали небо, и река, и заречные высокие горы, и дремучая тайга.

На большом столе у окна в беспорядке свалены такие немыслимые ни в каком другом доме вещи, как охотничий нож с ручкой из оленьей ноги, чучело белки, не совсем еще законченное, тюбики с красками, пустые и набитые патроны, желтоватые искривленные корни какого-то растения, огромные шишки и еще многое другое. Посмотришь — дух захватит.

А самое главное — тут же на столе сидел огромный ручной ворон с белым клювом. Ворон что-то клевал из чашки. Увидев Володю, он злорадно гаркнул: «Ага!» и, подпрыгнув, подлетел поближе. Усевшись на самом краю стола, он так строго поглядел своими черными глазами, как будто спросил:

— А тебе тут что надо?

Володе сделалось не по себе, он попятился к двери, но Снежков сказал:

— Не бойся.

— Да я и не боюсь, — ответил Володя, досадуя, что он с первых же шагов так оконфузился. Что теперь о нем Снежков подумает?

— Его все боятся, — рассказывал Снежков. — Это таежный колдун. Его зовут Тимофей Тимофеевич. Видишь, как он посматривает на тебя.

Ясно, что ничего хорошего Снежков не мог подумать, иначе не стал бы рассказывать таких сказок.

— Колдунов не бывает, — хмуро проговорил Володя. Но он тут же забыл о своем промахе.

На полу, прислоненные к стене, стояли этюды, эскизы на холсте, на фанере и просто на картоне. Некоторые из них висели на стенах.

На всех этих полотнах была нарисована тайга: стрельчатые сосны, ели над рекой, сосны, поваленные бурей, штабеля бревен. Было и несколько портретов. Володя догадался, что здесь нарисованы охотники и лесорубы. Но его внимание привлек один портрет, который висел над столом. На нем нарисована девушка, немного похожая на маму, когда она была еще любимой сестрой Валей. Заметив, что Володя разглядывает именно этот портрет, Снежков поспешил отвлечь его внимание.

— Вот, смотри, веера какие к стенам прибиты, это все глухариные крылья, а это хвосты. Верно, здорово?

— Огромные какие! — отозвался Володя. — А раньше вы лучше маму рисовали…

— Видишь, медвежья шкура на топчане? Очень мягкая. Я на ней сплю.

Он вдруг подхватил Володю и посадил его на свой топчан и сам сел рядом.

— Ну, как?

— Ничего. Как перина.

— Хочешь, я ее тебе подарю?

Он еще спрашивает! Еще бы — медвежья шкура! Сколько найдется на свете мальчиков, имеющих медвежью шкуру? Тут и спрашивать нечего.

Подавляя восторг, Володя осторожно ответил:

— Как хотите.

— Считай, что она твоя!

Снежков взял Володину руку, положил ее на шкуру и сверху, для верности, прихлопнул ее своей горячей ладонью.

— Этого медведя вы сами убили?

— Это мы вместе с Конниковым. Он возражать не будет, не сомневайся. Этот медведь ему заметку на лице сделал.

— Я видел. А вы его спасли от верной смерти…

— Конников рассказывал?

— Конников.

— Очень его просили… А еще что он про меня рассказал?

Глядя на портрет, напоминающий маму, Володя проговорил:

— Все он рассказывал. А на том портрете, который находится у нас, вы написали: «Любимая сестра Валя».

— Да? Это, понимаешь, очень интересно. Ты вот куда еще посмотри. Это рога сохатого.

— Здоровые какие!

— Хочешь я тебе подарю эти рога?

— Как хотите…

— Забирай. Мне для тебя ничего не жалко. А потом когда-нибудь пойдем с тобой в тайгу и еще, может быть, найдем.

— Ага! — закричал Тимофей Тимофеевич и, подпрыгнув, уселся над самым топчаном, на широкой лапе сохатиного рога.

Пронзительный взгляд его черных глаз смущал Володю. Смотрит и смотрит, как самый главный хозяин.

— Ты его боишься? — спросил Снежков.

Володя неуверенно возразил:

— Очень надо…

— Не хвались. Он, знаешь, как долбанет тебя своим клювом!

— А кто его боится-то! — вспыхнул Володя в поднял руку.

Ворон широко разинул клюв и зашипел, думая, что Володя очень испугался. А он как раз и не струсил. Он никогда не трусил, если противник вместо того чтобы немедленно нанести удар начинал запугивать. Скверная это привычка. Она-то и подвела Тимофея Тимофеевича.

Пока ворон шипел, Володя изловчился да так его толкнул, что тот свалился прямо на топчан. Но он тут же захлопал крыльями, запрыгал и взвился под самый потолок. Страшно ругаясь на своем вороньем языке, он забрался на печь, уселся на трубе и уже больше оттуда не вылезал. Так и сидел все время в темноте, поблескивая глазами и пощелкивая своим белым клювом.

Тут Володя вспомнил, что он еще не сказал Снежкову самого главного:

— Знаете что, я буду космонавтом, когда вырасту…

— Это хорошо, — одобрил Снежков.

— И еще художником. Чтобы там все нарисовать. На Луне или на Марсе.

— Это ты сам придумал? — спросил Снежков с удивлением.

— Это придумали мы с Венкой.

— Венка — это кто?

— Это мой друг.

— Ты будешь первым космонавтом-художником. Ох, какой ты, оказывается! Замыслы у тебя чудесные. Как это у тебя получилось?

— Знаете, у меня был дедушка?

— Знаю. Мастерище был великий!

— Он говорил: самое распрекрасное место без человека ничего не стоит.

— Хороший был человек твой дед. И говорил он хорошо и все отлично делал. Уж он-то умел украшать жизнь!

Ворон так и сидел на своей трубе и поглядывал: как бы еще не попало.

— Колдун! — презрительно сказал Володя.

Он встал и подошел к столу, над которым висел портрет «любимой сестры Вали».

— А ты молодец, — задумчиво проговорил художник. — У тебя замыслы хорошие, и ты в самом деле ничего не боишься…

Только он это сказал, как Володя по-настоящему испугался. Его испугала собственная отвага, а может быть, не отвага совсем, а отчаянье, с которым он неожиданно для себя задал свой самый главный вопрос.

— Вы кто: отец мне или нет? — спросил он, глядя прямо в глаза «любимой сестры».

Он долго ждал ответа. Так долго, что даже устал ждать, пока наконец услышал охрипший от волнения голос Снежкова:

— А ты маму об этом спрашивал?

— От нее не добьешься толку.

— Ага! — издевательски гаркнул Тимофей Тимофеевич из темноты. — Ага! Прижало тебя! Будешь толкаться? Будешь обижать черного ворона — лесного колдуна? Ага! Ага! — гаркнул ворон и щелкнул клювом.

— Хочешь, я тебе Тимофея Тимофеевича подарю? — спросил Снежков отчаянным голосом. — Он совсем ручной, и ты с ним отлично поладишь. Тем более, что у него перебито крыло и он от тебя далеко не улетит. Характер, верно, у него не особенно хороший, но ты его укротишь. Ты настойчивый и сильный. Хочешь, я подарю его тебе?

— Ничего мне от вас не надо, — нахмурился Володя и, как будто бы не ему дарили, а он сам щедро одаривал всех, проговорил:

— И шкуру свою забирайте, и рога, и эту птицу.

Снежков прикрикнул:

— Не смей обижаться на меня!

— А я и не обижаюсь, — горячо задышал Володя, — очень надо.

Снежков подошел к нему и сказал:

— Понимаешь, да ты только пойми! Не могу я ответить на твой вопрос, пока не поговорю с мамой. Ведь это все она решить должна. Все будет так, как захочет она…

— Ну, ладно, — вялым голосом утомленного человека проговорил Володя, — я пойду.

Снежков встал и положил руку на его плечо.

— Подожди. Самое главное, знаешь, что? Самое главное вот что. Я, понимаешь, хочу, чтобы ты был мой друг, на вечные времена. Чтобы ты был мой сын, а я твой отец… Как ты на это смотришь?

— Она даже слышать про вас спокойно не может!

— Да ты пойми, что это очень хорошо! Это отлично! — воскликнул Снежков так радостно, что Володя растерялся. Что же хорошего, если человека ненавидят?

— Она мне не позволяет и думать-то про вас!

— Отлично! — ликовал Снежков. — Ты только скажи свое слово, а мы с тобой все пересилим-победим.

Он забегал по комнате, захлопал дверцами шкафа, ящиками стола, как будто в избушку ворвался ветер и закрутил все, что попалось на его пути.

— Ты пока посиди здесь… Вот, смотри, еда! Вот тут картинки всякие: захочешь — посмотри! У тебя есть медвежья шкура: захочешь — ложись!..

— Ага! — проскрипел Тимофей Тимофеевич, блестя в темноте черным глазом.

Володя воскликнул:

— Я ничего не хочу без вас. Я с вами! Подождите!

ВСТРЕЧА

Все, что было дальше, промелькнуло, как в кино. Вот они выбежали из дома. Белая веселая собака подпрыгнула на крыльце и, повизгивая, залаяла от радости. Снежков проговорил:

— Лучше бы ты остался дома. А теперь не отставай!

На ходу застегивая пальто, Володя бежал по тропинке, пересеченной синими вечерними тенями.

Солнце, наверное, чтобы ему лучше было видеть все, что происходит, пригнулось к самой горе за рекой и заглядывало под сосны.

— Я не отстану! — крикнул Володя.

Белка, думая, что люди бегут только для того, чтобы поиграть с ней, вертелась перед Володей, прижималась грудью к земле, виляя не только хвостом, но и всем телом. А когда Володя добегал до нее, тогда она вдруг вскакивала под самым его носом и летела догонять Снежкова.

И вдруг Снежков остановился. Навстречу ему спешила мама. Подол красного платья трепетал вокруг ног. Голубой шарфик дрожал за спиной. Она была похожа на стрекозу, трепещущую на солнце.

Белка очень обрадовалась и кинулась к ней навстречу. Она думала, что игра продолжается. Мама остановилась, глядя на Снежкова. И он тоже остановился, постоял и тихо пошел навстречу.

А за мамой невдалеке виднелся Конников. Он шел не спеша, поглаживая красную бороду и ни на шаг не отставая от мамы.

А мама и Снежков шли навстречу друг другу, не обращая на Володю никакого внимания. На Конникова тоже. Снежков сказал:

— Любимая сестра Валя!

Мама сказала:

— Нет. Наверное, совсем не то.

Снежков сказал:

— Да. Я вижу.

Мама сказала:

— Все это никому не надо.

Снежков сказал:

— Простите.

Мама засмеялась:

— Бог простит.

При чем тут бог? Какой тут бог? Ну что они там говорят! Что они делают!

Конников спросил:

— Да что вы делаете-то?..

Но ему не ответили.

Белка, наверное, поняла, что никакой тут игры не получится, посидела около елки, потом завертелась на месте и, щелкая зубами, начала чесать бок своим черным носом.

— Вот ваш мальчик, — сказал Снежков. — Для него я готов на все.

— Я тоже, — сказала мама. — И вы уже сделали все, что от вас требуется: вы его привели. Надеюсь, вы не поддержали его выдумку?

— Не знаю, — ответил Снежков, — я старался…

Мама сказала:

— Спасибо…

— Пожалуйста, — сказал Снежков.

И мама сказала:

— Пожалуйста. Спасибо.

— До свидания, — сказал Снежков.

Но он никуда не ушел. Он стоял на тропинке, обхватив руками свои плечи, как будто ему стало холодно. Он сейчас совсем не был похож на человека, который убил медведя.

И солнце тоже, наверное, поняло, что смотреть тут совершенно не на что, оно тоже немного почесалось о нагорные елки и спряталось.

Все кругом поголубело. От реки потянуло холодом. Зашумели верхушки сосен.

Тогда и Володе стало понятно, что все кончилось, что ждать уже больше нечего. Он устало проговорил:

— Эх, вы!

И пошел к хорошему, красивому человеку. Он пошел к Конникову. Для этого пришлось обойти Снежкова, маму и Белку, которая все еще стояла на тропинке и чего-то ждала. Проходя около мамы, Володя позвал:

— Ладно уж… Пойдем.

— Снежков! — веселым голосом позвала мама. — Хотите поужинать с нами?

Непонятно, отчего это она вдруг развеселилась?

Володя догнал Конникова, и они вместе пошли по тропинке, тихие, молчаливые. Белая собака бежала впереди. Они шли, не слушали, о чем говорят мама и Снежков. Какие уж тут могут быть разговоры? Вот к чему, например, Снежков спросил:

— Приговор окончательный?

На что мама ответила:

— Вы ожидали встретить любимую сестру Валю? Но ведь с тех пор прошло пятнадцать лет. И мне уже тридцать два. Так что все ясно…

— Да, конечно.

— Помните, вы приходили?

— Я все помню.

— Постоял у калитки и не вошел. Почему?

И тут они начали вспоминать, как это у них получилось, что они тогда не встретились. Снежков, оказывается, подумал, что мама — жена Ваоныча, и не вошел, чтобы не разрушать семейное счастье. И это он сделал оттого, что любил маму и думал: пусть ей будет хорошо.

Мама сказала:

— Произошла ошибка?

— Нет, просто мы глупо обманули сами себя.

— А вы поверили?

— Поверил? Не знаю. Я тогда не все понимал, что со мной творилось. Наверное, не очень-то я поверил, потому что приехал. Ну, тут, когда сам все увидел… Вы, он и ребенок…

— И вы сразу отступили. Не пытались бороться за свою любовь?

— А что я должен был сделать? Вломиться в чужую жизнь? Разрушить ваше счастье? Если это называется борьбой за свою любовь, то я против.

После этого они так долго молчали, что Володя подумал: не остановились ли они, чтобы никто не подслушивал. Осторожно оглянулся. Нет, идут. Наговорились, наверное, отдыхают, собираются с силами. Так и есть, вот мама снова начала:

— Во всем виновата я. Столько лет ждать!..

— А я не только ждал. Работы было больше, чем ожиданий. На ожидания оставалось не так-то много времени. А вы?

— Я, скорей всего, боялась. И за себя и за него.

— Боялась. Чего?

— Вот того, что сейчас получилось.

— Все получилось как надо.

— Не знаю. Ждать всегда страшно. А когда ожидаемое уже пришло, то не страшно: надо как-то принимать его, что-то с ним делать…

Вот так они шли в сумерках по тайге и разговаривали о своих делах. А Володя думал, зачем взрослые так много говорят, когда уже и без того все ясно? Мама, которую он очень любит, и Снежков, которого он готов полюбить… А Конников шагает рядом в своих болотных сапогах и уже больше ни во что не вмешивается. А собака поджала хвост и опустила морду до самой земли. Все, наверное, устали и хотят есть.

Интересно, вернулась ли на кордон Анна Петровна, которую все ждали, чтобы поужинать?

САМОЛЕТ ПРИБУДЕТ НА РАССВЕТЕ

Не только Анны Петровны, но и самого кордона на месте не оказалось. Осталась от кордона только одна крыша, да и она плыла, покачиваясь по каким-то голубоватым волнам, затопившим поляну. И лес, стоящий кругом, и одинокие сосны на поляне — все тоже плывет и покачивается.

Мама и Снежков, оба они совсем утонули в голубых волнах. Кажется, что они тихонько плывут и из воды высовываются только их головы и плечи.

А Белку так и вовсе не видно. Вот какой, оказывается, бывает туман в тайге! Он такой плотный и тяжелый, что не может подняться вверх и полощется у самой земли, как вода.

Такого тумана Володя еще никогда не видывал, да и Конников, должно быть, видел не часто, потому что он негромко проговорил:

— Вот так туманище!

Из тайги, как бы преодолевая волны, вынеслась большая серая лошадь и стремительно поплыла через поляну. Она встряхивала головой, развевая пышную гриву, ее хвост расстилался по туманным волнам.

Верхом на лошади сидела женщина в красной косынке.

— Вот и Анна Петровна плывет! — сообщил Конников.

Захлебываясь в тумане, Белка кинулась к ней навстречу.

Похрапывая и гулко ударяя копытами о землю, лошадь неслась прямо на Володю. Он струсил и хотел спрятаться за Конникова, но в это время Конников сам выступил вперед и ликующим голосом воскликнул:

— Здравствуй, Анна!

— Здравствуй, милый! — тихим голосом, похожим на голубиное воркованье, ответила она. — Ох, как заждалась я тебя!

Конников взял повод из ее рук и помог ей слезть с лошади. Стоя на земле, она оказалась чуть повыше Володи. У нее было скуластенькое загорелое лицо и черные монгольские глаза. Своим голубиным голосом она спросила:

— У нас гости?

— Да. Это Володя, он сын «любимой сестры Вали».

Володя уже привык к тому, что здесь все знают о маме и о Снежкове гораздо больше, чем знает он сам, и подумал, что сейчас Анна Петровна начнет все расспрашивать. Взрослые очень любят обсуждать всякие дела, не стоящие обсуждения. Ну, конечно: вот она уже и спрашивает:

— А она здесь?

— Да. И она.

Но дальше, к его удивлению, Анна Петровна заговорила совсем о другом:

— Знаешь, как я ждала тебя!

— Что случилось?

— На старых посадках появилась свиноголовка.

Володя не знал, что это такое — свиноголовка, и только из дальнейшего разговора понял, что это такая бабочка, очень вредная для леса, потому что Конников очень встревожился.

— Эти посадки — наша гордость, и мы за них головой отвечаем, — тревожно говорил он. — Надо спасать лес. Будем вызывать самолет. Иди включай рацию. А я пока расседлаю Серого.

Они шли все втроем. За спиной громко фыркала серая лошадь, наверное, от тумана. Володя тоже попробовал фыркнуть по-лошадиному и неожиданно чихнул. Тогда Конников остановился, положил руку на Володино плечо и подтолкнул его к Анне Петровне:

— Володю возьми. Он тут всю кашу заварил и натерпелся зато больше всех.

Мама и Снежков уже были в комнате. Он сидел около двери, как будто бы зашел на минутку и сейчас уйдет. Мама стояла у окна и что-то рассматривала в тумане. Они молчали. Должно быть, наговорились вдоволь. Вид у обоих был усталый и недовольный, как у людей, которые проделали какую-то трудную работу и тут оказалось, что ничего этого делать не следовало и все их труды пропали даром.

Анна Петровна сказала:

— Здравствуйте! Что же вы в темноте сидите?

— У нас Валя, — устало сообщил Снежков. — Валентина Владимировна.

— Я знаю, — отозвалась Анна Петровна и попросила Снежкова: — Миша, включи рацию, а я займусь ужином.

— Вы не забыли мое отчество? — спросила мама.

Снимая у порога сапоги, Анна Петровна вызывающе сказала:

— Он у нас памятливый. Иди, Миша, надо скорее.

Мама вздохнула:

— А он меня никогда и не называл по отчеству. Вот я и подумала…

Анна Петровна, раздеваясь, повторила;

— Он все помнит, наш Миша…

Она сняла телогрейку и в своем клетчатом платье стала еще больше походить на задорную девчонку. Даже косички, светлые и тонкие, торчали в стороны, как у Тайки. Шлепая босыми ногами по полу, она пошла к печке. Из-за перегородки уже слышалось потрескивание и гудение рации.

Володя сидел у стола, клевал носом, глаза у него сами закрывались, и он уже плохо разбирал, что творится кругом. До него доносилось гудение рации и негромкий голос Снежкова. Мама с Анной Петровной о чем-то говорили расплывчатыми, туманными голосами. На мгновение мелькнул синий огонек примуса в темном углу, где стояла печь, и послышалось его шипение. Должно быть, над столом зажгли лампу, потому что в глаза бросился яркий свет, и он увидел розовую клеенку на столе и склоненное над ней, тоже розовое, лицо Анны Петровны. Она что-то делала, наверное, готовила ужин и тихо ворковала:

— Главное — не спешите. Не надо все решать сегодня.

Вдруг, побеждая все звуки и даже Володин сон, раздался громкий голос Снежкова:

— Самолет прибудет на рассвете!

Володя хотел открыть глаза, но не смог. Он подумал, что до рассвета еще целая ночь, он еще успеет выспаться. Самолет — это здорово! Он спасет лес, за который Конников отвечает головой.

— Да ты совсем спишь! — воскликнула мама, поднимая Володину голову.

На одну секунду он широко распахнул глаза:

— Нет…

И тут же снова уронил голову на стол.

ДОБРОЕ УТРО

Володе показалось, что он спал очень недолго, каких-нибудь пять минут. Даже снов никаких не успел увидеть. А проснулся, смотрит; уже утро, он лежит на одной из великанских кроватей, как дома — совсем раздетый.

А на другой великанской кровати лежит незнакомый очень молодой человек и негромко похрапывает. Он раскинулся прямо на одеяле, широко разбросав ноги в белых мохнатых носках. На нем синий комбинезон, застегнутый на «молнию». На розовой клеенке стола лежит черный кожаный шлем и смотрит прямо на Володю сверкающими стеклами очков.

Ночью Снежков сказал: «Самолет прибудет на рассвете». Вот, значит, и прибыл. И Володя проспал такое событие.

Володя вскочил с постели и подбежал к окну. Конечно, вот он, самолет! Стоят посреди сверкающей от росы широкой поляны. Большой, зеленый и пока что тихий. Летел, наверное, всю ночь и теперь отдыхает. На крыльях и на фюзеляже тоже поблескивают капельки росы.

Через поляну к дому идет большой усатый человек в таком же, как и на летчике, сияем комбинезоне и в зеленой стеганке. Он на ходу вытирает тряпкой ладони. За ним по росистой траве тянется темный след.

А летчик все спит да спит. А Володя смотрит и думает, что он похож на большого мальчика, и удивляется, как такому покоряется огромная машина.

Володя осторожно погладил шлем, взял его в руки а хотел примерить, но в это время усатый вошел в комнату.

— Не озоруй, — сказал он хриплым шепотом, — видишь, человек отдыхает.

— Я тихо, — тоже шепотом ответил Володя и осторожно положил шлем на место.

Погрозив Володе толстым, черным от масла пальцем, усатый изо всех сил закричал:

— Юрка, подъем!

Летчик сейчас же вскочил с постели. Потягиваясь и зевая, он спросил:

— Как там, порядок?

Ничего не ответив, усатый вышел из комнаты.

Летчик засмеялся. Натягивая сапоги, он спросил:

— Напугал тебя механик?

— Да кто его боится-то!

— А я вот побаиваюсь, — признался летчик. — Ну-ка, дай шлемофон. Ты, наверное, летчиком хочешь стать?

— Нет. Космонавтом.

— Ого! Это, брат, не так просто. Ну, желаю удачи.

Он вышел. Володя бросился разыскивать свою одежду, боясь, что самолет улетит без него, а он так ничего и не увидит.

Натянул штаны и рубашку, всунул ноги в ботинки. Застегивать пуговицы и завязывать шнурки уже было некогда.

На крыльце сидела мама и, задумчиво глядя на Белку, лежащую у ее ног, куталась в чей-то чужой серый платок. Она незнакомым голосом спросила:

— Проснулся?

Но в это время самолет так взревел, что кругом все покачнулось и даже солнце задрожало в небе. Белка заскулила и прижалась к Володиным ногам. Самолет взревел еще раз и покатился по росистой траве, оставляя за собой две черные дорожки. Он бежал все скорее и скорее прямо на деревья, и вот он стремительно взмыл в ясное небо, косо развернулся и улетел спасать старые посадки.

Володя сказал:

— Летчика зовут Юра. Я с ним познакомился.

Мама промолчала. Она все куталась в чужой серый платок, как будто ей все время было холодно, несмотря на то, что солнце начало как следует пригревать. И лицо у нее было неподвижное, застывшее.

— А где все? — спросил Володя.

Мама тихо ответила:

— Уехали.

— На старые посадки?

— Да.

— А Снежков?

— А он их повез на своей моторной лодке.

И вдруг она сбросила платок, и лицо ее вспыхнуло. Она привлекла к себе Володю, обняла и горячо поцеловала в неумытые, не остывшие еще от сонного тепла щеки.

— Хочешь, у нас будет папа? — прошептала она и начала застегивать пуговицы на его рубашке.

Володя горячо задышал на мамины руки. Что они еще там надумали, пока он спал, до чего договорились?

— Никого мне не надо.

— А Снежкова? Знаешь, оказывается, он твой…

Она, наверное, хотела сказать, что Снежков Володин отец, но не сказала и прижала свои ладони к груди.

— Ладно уж, — проговорил Володя и отвернулся.

Мама покраснела и торопливо объяснила:

— То есть, он будет, как отец. Он тебя любит, и тебе будет хорошо.

— А тебе?

— И мне тоже. Давай завяжу шнурок.

— Я сам, — хмуро ответил Володя.

Опустившись на нижнюю ступеньку крыльца, он стал не торопясь шнуровать ботинки.

— Ну сам, так сам, — почему-то засмеялась мама.

Она погладила его давно не стриженный затылок, где уже закручивались темные завитки, и вздохнула. Отчего — тоже непонятно.

— Он тебя любит.

— А тебя?

Мама долго не отвечала. Она видела внимательный и вместе с тем осторожный, как у пугливой птицы, блестящий глаз сына, настороженно высматривающий каждое ее движение. Она знала — одним неверным словом, даже резким жестом можно спугнуть эту птицу. И тогда ничего не поправишь.

Наблюдая исподлобья, Володя увидел, как нежно алели мамины щеки, как неудержимо залил ее шею и уши жаркий румянец и как в глазах закипели слезы. И она дела, что сын заметил ее замешательство, и заставила себя улыбнуться в ответ на его настороженный взгляд, отчего улыбка получилась неестественной, а Володе она показалась загадочной.

— И меня, конечно, — ответила она.

Ей хотелось, чтобы ее ответ прозвучал просто и весело, но оттого, что она очень старалась, у нее получилось неестественно и вызывающе. От этого она смутилась еще больше.

А Володя все смотрел на нее, и она показалась ему сейчас необыкновенно красивой, похожей на ту девушку, которую он видел на афише около кино. Та девушка, как значилось на афише, имела прямое отношение к той запретной и стыдной любви, смотреть на которую не разрешалось детям до шестнадцати лет.

И он вспомнил разговор о любви с мамой и с Васькой Рыжим. Мама тогда не захотела ничего объяснить, а Васька не поскупился, все рассказал. И вот теперь, увидев красивую мамину улыбку, он вспомнил именно то, что объяснил ему Васька, и поэтому он отвернулся и жестко проговорил:

— Никаких нам любовников не надо.

Он ждал, что мама сейчас рассердится и накричит на него, но, к его удивлению, она звонко и, как ему показалось, весело рассмеялась. Она обеими своими горячими ладонями схватила его лицо и так сжала щеки, что у него смялись и вытянулись губы. Крепко поцеловав эти вытянутые губы, она, все еще продолжая смеяться, убежала в дом.

Володя посидел на крыльце, растерянно ожидал, что же произойдет дальше. Но дальше ничего не происходило. Стояла тишина, и он был один среди этой тишины.

Он поднялся и пошел, стараясь ступать на следы черноусого механика. На том месте, где стоял самолет, нежная весенняя травка была примята и кое-где испачкана черными пятнами машинного масла. Здесь еще не выветрился запах бензина. Это был запах самолета, чудесный вольный запах голубых просторов, головокружительной высоты, где все ясно и откуда все видно намного дальше, чем на земле.

А стоять на земле в это весеннее утро не всем было очень уж хорошо. Одному стоять в центре золотой просторной поляны среди глухой тайги. Стоять и ничего не делать. Одиночество и безделие — что может быть хуже? А ведь на этом месте совсем недавно могуче ревел и рвался в ясное небо зеленый самолет.

Только подумал о самолете, как где-то совсем рядом застучал мотор. Это на реке. Володя подбежал к лестнице и сверху увидел плотик, на котором он вчера приплыл. К плоту приближалась голубая лодочка с подвесным мотором, а в лодочке сидел знакомый человек в красной клетчатой рубашке. Снежков.

Мотор умолк. Лодочка, скользнув по зеленоватой воде, мягко ткнулась в плот. Снежков выпрыгнул так ловко, что лодочка даже не покачнулась.

Стоя на плоту, он снял свою рубашку и, как флагом, взмахнул ею.

— Давай сюда!..

И сверкающая река, и синие горы, и обласканная добрым утром тайга дружно отозвались на этот веселый призыв и разноголосым хором повторили его, приглашая Володю к своим великим радостям.

Но он все это выдержал и даже не сдвинулся с места. Как стоял, так и остался на самой верхней ступеньке. Нет, так просто его не возьмешь! Еще походите да попросите.

Но не тот оказался человек Снежков, чтобы стал кому-то кланяться и уговаривать. Он просто перестал обращать внимание на Володю. И даже не смотрел на верхнюю ступеньку. У него есть свои дела.

Вот он несколько раз глубоко вздохнул, широко раскидывая руки, сделал великолепную стойку, снова вскочил на ноги и без разбега прыгнул в воду. Его смуглое тело, тускло блеснув на солнце, словно врезалось в зелень реки.

Плот еще покачивался, когда Володя вбежал на скользкие бревна. Сильно выбрасываясь из воды. Снежков доплыл до средины реки, и там он, как большая рыбина, перевалился через волну и стремительно ушел под воду. Он не показывался так долго, что у Володи задрожали колени, и он позабыл дышать. Нет, не от страха. У него даже и мысли не возникло такой, что со Снежковым может что-нибудь случиться. Бесстрашные так запросто не погибают! Без борьбы не сдаются. А Снежков сильный и бесстрашный. Он красивый, как Конников, или даже еще красивее. Он человек, который убил медведя и не хвастает этим.

Голова Снежкова неожиданно вынырнула совсем рядом с плотом, у самых Володиных ног. Ухватившись руками за крайнее бревно, Снежков сильным движением выбросил свое блестящее и упругое тело на плот.

Только сейчас Володя вздохнул.

— Это у вас как?..

Ладонями стряхивая воду со своих рук и груди. Снежков ничего не ответил. Только, когда уж надел рубашку, равнодушно спросил:

— Пришел все-таки?

Володя не обиделся. Он даже сказал:

— Я бежал по этой лестнице… Эта ваша моторка?

Снежков оделся совсем и уж тогда сказал:

— Мне только одно непонятно: за что ты на меня злишься?

— Я? Да нисколько.

— Нет уж, давай не будем вилять. Давай начистоту. Откровенно. Ты на меня вчера обиделся? Верно?

— Да.

— А за что? Я все выполнил, как мы с тобой договорились.

— Я знаю. Мама сказала.

Володя прямо посмотрел на Снежкова. И Снежков тоже смотрел прямо. Володя вспомнил свой разговор с мамой и вздохнул.

Снежков спросил:

— Теперь отвечай: признаешь меня отцом?

Володя вздрогнул и выпрямился, чтобы вид у него был такой же решительный и гордый, как у Снежкова.

— Признаю!

— На вечные времена?

— Да!

— Имей в виду: с этой минуты все у нас будет на дружбе, на строгости. Все будет на честности. Вилять друг перед другом мы и не подумаем. Хочешь так жить?

— Хочу так жить!

— Давай твою руку!

Пермь — Ялта

1962 г.


Читать далее

ВЕСНА

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть