Онлайн чтение книги Бунт на "Баунти" Mutiny on the Bounty
4

Да, времена наступали те еще! Готов признать, в подземный каземат суда я спускался с тяжелым сердцем и безрадостными ожиданиями. День начался так весело и всего за несколько часов окутался таким мраком, что я поневоле гадал, какие еще терзания припасла для меня судьба. Утром я позавтракал в заведении мистера Льюиса половинкой селедки и яичным желтком и отправился на рыночную площадь, ничего не страшась. Беседа с французским джентльменом носила характер умозрительный, а я из тех, кто любит поболтать время от времени на умственные темы. Его карманные часы, коими я завладел без всяких усилий, вполне могли сделать меня состоятельным человеком, – прекрасной работы брегет, красивого цвета и на крепкой тесьме, купленный у ювелира не иначе как за несколько фунтов; останься он при мне, я мог бы снести его моему одноглазому знакомому, скупщику краденого, и получить целых полкроны. Но теперь все потеряно. Я отправлялся в тюрьму и подготавливал мою душу к одному лишь Богу известно каким и скольким унижениям и карам.

Думаете, я слишком горд, чтобы вспоминать о слезах, которые увлажняли мои глаза, пока я дожидался отправки? Не слишком.

Бейлиф отвел меня вниз, где мне предстояло дожидаться транспорта в ад, и я оказался в холодном помещении, сидеть там можно было только на каменном полу. Судейский ярыжка втолкнул меня внутрь, ни словом не извинившись, и с кем же мне предстояло разделить ожидание? – с мистером Уилберфорсом, приговоренным к тюрьме передо мной. При моем появлении здоровенный скот сидел на горшке, а его выделения создавали такую несусветную вонь, что я сразу же пожелал убраться от него как можно дальше, однако дверь захлопнулась и мне осталось лишь стойко сносить эту пагубу. Почем знать, может, мне еще придется провести в его обществе немалое время.

– Старый ублюдок и тебя в тюрягу отправил, так, что ли? – спросил он и ухмыльнулся. Что же, убожество любит компанию.

Вместо ответа я направился в самый далекий от него угол камеры и сел там, подняв к подбородку колени и обхватив их руками. Меня окружало узилище. Я смотрел на свои ступни и гадал, надолго ли обувь, которую я носил, останется на мне после того, как меня отвезут в мой новый дом. И думал о мистере Льюисе, о неприятностях, которые он мне уготовит, узнав, что со мной приключилось, – я видел, как он избивал мальчиков до полусмерти и за меньшие прегрешения.

– Отправил, – наконец подтвердил я. – И тоже несправедливо.

– А ты чего натворил-то?

– Часы украл, – сказал я, теперь уже и глядеть на него не способный, поскольку он встал и принялся изучать содержимое горшка, точно какой-нибудь доктор или аптекарь. – Однако владелец часов получил их назад, все были довольны. Где же тут преступление, позвольте спросить?

– Старому ублюдку ты про это сказал? – спросил мистер Уилберфорс, и я покачал головой. Последовал новый вопрос: – Сколько он тебе дал?

– Двенадцать месяцев, – ответил я.

Мистер Уилберфорс присвистнул сквозь зубы, покачал головой:

– О, это срок. Да уж, это срок, тут и говорить не о чем. Сколько тебе годков, паренек?

– Четырнадцать.

– Когда через год выйдешь оттуда, будешь сильно старше своих лет, – с немалым удовольствием сообщил он, – чудесная новость для меня и положительная, опять же. – Я попал туда, когда был на год-другой старше тебя, но рассказывать, что там со мной проделывали, не хочу. Если расскажу, ты спать не сможешь.

– Так и не рассказывай, – ответил я, искоса смерив его сердитым взглядом. – Сохрани свой секрет и не лезь в чужие дела, старый пропойца.

Он уставился на меня, кривя губы. Но я знал: если нам предстоит общая поездка, а после жизнь в одной камере, лучше нагрубить ему при первом знакомстве, пусть поймет, что я не из тех мальчиков, которыми можно помыкать по причине их малых лет.

– Это ты меня пропойцей обозвал, мерзавец маленький? – спросил он, выпрямляясь и подбочениваясь так, точно надумал попозировать для памятника на Пэлл-Мэлл. – Я такой клеветы отродясь не слыхал.

– Зато я слыхал, как старик Хендерсон примерно то же и говорил, – ответил я, тема нашей беседы начинала меня увлекать. – Он тебя и в тюрьму на три месяца за это отправил. А та, что по тебе слезы лила, жена твоя, что ли?

– Ага, жена, – сказал он, прищурившись, едва я упомянул ее всуе. – А что?

– Да то, что, когда меня вели сюда, она миловалась с другим малым. Ворковала ему что-то на ушко, меня чуть не стошнило, да глазки строила, давая понять, что скучать не собирается, где бы ты ни был.

– Ах ты мелкий ублюдок, – сказал он и пошел на меня, и тут я сообразил: не стоило мне его поддевать, поскольку увидел при его приближении, что он куда крупнее, чем мне казалось, а его смахивавшие на окорока ручищи заканчиваются кулаками, которые способны нанести мне изрядный урон. На мое счастье, едва он нагнулся и оторвал меня от того места на каменном полу, где я вкушал покой и отдохновение, в дверном замке повернулся ключ, дверь распахнулась – и кто в ней появился? Опять же бейлиф. Он быстрым взглядом окинул нас, пребывавших не в самой удачной диспозиции: меня держали за горло, так что ноги мои болтались в дюйме-другом от пола, а свободный кулак мистера Уилберфорса был занесен для удара.

– Еще миг, и он прикончил бы тебя, – сказал бейлиф словно бы между прочим, как будто его совершенно не заботило, что может случиться с каждым из нас, и он вполне готов был постоять, понаблюдать за моей кончиной.

– Вали отсюда, ярыжка, дай мне закончить дело, – потребовал мистер Уилберфорс. – Он очернил мою жену, и будь я проклят, если не получу причитающееся мне удовлетворение.

– Ну так и будь проклят, – ответил бейлиф, и подошел к нам, и толкнул его; пальцы, сжимавшие мою шею, разжались, я рухнул на землю – не впервые, надо сказать, за этот день.

Я ощупал гортань, гадая, в целости ли мои дыхательные пути, смогу ли я когда-нибудь снова петь. Мне вдруг пришло в голову, что мое тело, должно быть, походит под одеждой на черно-синюю радугу – от всех выпавших ему за последние часы злосчастий.

– Вставай, паренек, – сказал, кивнув мне, бейлиф, и я начал медленно подниматься.

– Где уж мне стоять, – тонким голосом пожаловался я, – такому всему избитому.

– Вставай, – повторил он, на сей раз гораздо суровее, и шагнул ко мне с такой злостью на лице, что я мигом обрел равновесие и выпрямился.

– Мы уже в тюрьму едем? – спросил я, потому что, хоть меня и не радовала перспектива провести еще какое-то время рядом с моим свирепым компаньоном, мысль о предстоящей долгой отсидке тоже восторга не внушала. – Разве сегодня никаких дел больше не слушают? Неужели в Спитхеде греховодники перевелись?

– Иди за мной, – сказал бейлиф и, взяв меня за руку, повел к двери. И уже от нее добавил, обернувшись к мистеру Уилберфорсу: – А ты посиди пока тут. Как придет карета, я за тобой зайду.

– Неужто вы его отпустите? – воскликнул мой бывший кореш, поняв, что я ускользаю из его лапищ. – Этот малый – угроза для общества, Богом клянусь! Если в тюряге есть место только для одного из нас, так отправить туда надо его, он же целый год получил, а я в четыре раза меньше.

– Кончай языком молоть, – сказал, захлопывая дверь, бейлиф. – Он за свое преступление заплатит, обещаю.

– А твоей женушке я привет передам, – крикнул я, когда дверь закрылась, и тут же услышал, как мистер Уилберфорс, подскочив к ней, лупит по двери кулаками, да так, что косяк трясется.

– Так что меня ожидает, бейлиф? – спросил я, следуя за ним; он был первым за этот день человеком, который не считал нужным тащить меня за собой, как собаку на поводке.

– Иди за мной, паренек, и задавай поменьше вопросов, – сказал он. – Тебя желает видеть мистер Хендерсон.

При этих словах сердце мое упало. А что, если старик переговорил с портсмутскими полицейскими и решил, что я порочен до мозга костей и двенадцати месяцев тюрьмы для меня маловато? Вдруг он увеличит мой срок или подвергнет меня предварительной порке?

– А зачем? – спросил я. Знать это мне было нужно, чтобы подготовиться, пока мы идем, к разговору с судьей.

– Это одному только Богу ведомо, – пожал плечами бейлиф. – Или ты думаешь, что он сообщает о своих намерениях таким, как я?

– Нет, – признал я. – Ты лицо не слишком высокопоставленное.

Он остановился, смерил меня сердитым взглядом, но затем покачал головой и пошел дальше. У меня создалось впечатление, что его не так легко пробрать, как некоторых из здешней публики.

– Ты просто иди за мной, паренек, – сказал он. – И не болтай ерунды, если желаешь себе добра.

Добра я себе желал и был не прочь объяснить ему – какого. Добро выглядело так: меня немедленно выпускают на улицы Спитхеда, ограничившись нагоняем и моим обещанием посвятить жизнь помощи бедным и увечным, а на то, что мне не принадлежит, даже и не смотреть никогда. Однако я промолчал. Последовал совету бейлифа и шел за ним, пока мы не достигли большой дубовой двери. Бейлиф звучно постучал, а у меня мелькнула мысль, что за этой дверью меня ожидает либо спасение, либо проклятье. Я глубоко вдохнул и приготовился к худшему.

– Войдите! – крикнули за дверью, и бейлиф распахнул ее и отступил в сторону, пропуская меня.

Нет ничего удивительного в том, что комната мирового судьи была малость получше других помещений, которые мне пока что показали в суде. В очаге горел огонь, на столе стоял поднос с обедом старого негодяя – чашка супа, блюдо с мясом. Мистер Хендерсон, заткнувший за воротник детский слюнявчик, сидел за столом, расправляясь с едой. Едва я увидел ее, как желудок мой пробудился и заявил о своих правах; я вспомнил, что не ел с самого утра, а пережил с тех пор многое.

– Тот самый мальчишка, – сказал мистер Хендерсон. – Входи, входи, мошенник, и веди себя благопристойно, пока я с тобой разговариваю. Спасибо, бейлиф, – произнес он, повысив голос и посмотрев на ярыжку. – На этом пока все. Можете закрыть дверь.

Бейлиф так и сделал, а мировой судья всосал в себя остаток супа, вытер слюнявчиком губы и вытянул его из-под воротника. Затем он откинулся на спинку кресла, прищурился, сложил пальцы домиком и вперился в меня, облизываясь. Уж не числюсь ли я следующим блюдом его меню? – подумалось мне.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – после длительной паузы произнес он, выговаривая каждый слог моего имени так, точно оно было стихотворной строкой. – Ну и прохвост же ты.

Я собрался было опровергнуть это голословное утверждение, однако тело мое пронизала дрожь, какую чувствуешь, когда в комнату впархивает привидение или кто-то прогуливается по твоей могиле, – я ощутил присутствие рядом кого-то еще. Я стремительно обернулся – и кого же увидел сидящим в покойном кресле за моей спиной и не замеченным мной, когда я сюда входил? Да все того же французского джентльмена, которого избавил в начале этого дня от часов. Обнаружив его здесь, я выругался, в ответ он улыбнулся и покачал головой, а вот мистер Хендерсон терпеть подобные выражения в своем личном покое не пожелал.

– Изволь выражаться прилично, мальчишка, – рявкнул он, и я повернулся к нему и потупился.

– От всей души извиняюсь, Ваше Святейшество, – сказал я. – Я не хотел быть неуважительным, слова эти сорвались с моих губ, прежде чем я успел перехватить самые дурные.

– Это дом закона, – ответил он. – Королевского закона. И я не позволю никому вроде тебя марать его грязными словами.

Я покивал, но говорить ничего не стал. В комнате наступила тишина, я думал, что, возможно, ее нарушит французский джентльмен, однако тот покамест молчал, и возобновить разговор пришлось мистеру Хендерсону.

– Мастер Тернстайл, – в конце концов сказал он. – Знаешь ли ты сидящего позади тебя джентльмена?

Я обернулся, чтобы взглянуть на него еще раз, увериться, что глаза меня не обманули, потом опять поворотился к судье и пристыженно покачал головой.

– К вечному моему стыду, знаю, – сказал я. – Это очень достойный джентльмен, перед которым я покрыл себя нынче утром позором. Потому-то и стою сейчас перед вами, как бесчестный человек.

– Бесчестие – слово слишком слабое для твоего проступка, мастер Тернстайл, – заявил судья. – Слишком, слишком слабое. Ты вел себя как чудовище, как подлейший негодяй, ничем не лучше карманника самого низкого пошиба.

Мне захотелось указать, что я, собственно говоря, карманник и есть, что в таком уж мире я вырос, не изведав поддержки ни отца, ни матери, однако здравый смысл остановил меня, и я придержал язык, понимая, что это не те слова, которые желает услышать судья. И произнес другие:

– Я ужасно сожалею о моем проступке. – И, вновь повернувшись к французскому джентльмену, добавил с несвойственной мне честностью: – Утром вы были очень добры ко мне, сэр. И разговаривали со мной так, что я ощутил себя лучшим, чем я есть, человеком. Если бы я мог исправить то, что совершил, то так и сделал бы.

Джентльмен кивнул, и я решил, что мои слова тронули его, и вдруг, к большому моему удивлению, обнаружил, что сказал правду. Когда начался наш разговор, он слушал меня со вниманием . И разговаривал со мной так, точно между моими ушами находился не просто клубок паутины, – переживание для меня редкое.

– Ну, что скажете, мистер Зулус? – спросил, взглянув на француза, мировой судья. – Подходит вам такой?

– Зелес, с вашего дозволения, – устало произнес джентльмен, и я сообразил, что, оказавшись здесь раньше меня, он не раз уже вынужден был вносить эту поправку. – Я не африканского происхождения, мистер Хендерсон. Я родился в Париже.

– Прошу прощения, сэр, – сказал судья.

По тону судьи было ясно, что происхождение француза его нимало не заботит, он просто хочет, чтобы этот разговор как можно скорее пришел к счастливому завершению. А я, взглянув на джентльмена, погадал, кем может он быть, чтобы иметь такую власть над бешеным псом вроде мистера Хендерсона.

– Да, он похож на то, что я ищу, – сказал мистер Зелес. И спросил у меня: – Какого вы роста, мальчик?

– Чуть выше пяти футов, сэр, – ответил я, слегка покраснев, потому как всегда находились люди, говорившие, что я коротковат, и это бремя мне приходилось нести всю мою жизнь.

– А лет вам, если не ошибаюсь, четырнадцать?

– Ровно четырнадцать, – сказал я, добавив, впрочем: – И два дня.

– Идеальный возраст, – сказал он, а затем встал и подошел ко мне. Мужчиной он был красивым, ничего не скажешь. Высоким, худощавым, элегантным, с добрыми глазами, которые говорили, что он не из тех, кто может испортить человеку жизнь. – Надеюсь, просьба открыть рот вас не затруднит? – спросил он.

– Затруднит? – взревел мистер Хендерсон и захохотал. – Какая разница, затруднит его что-нибудь или не затруднит? Открой рот, мальчишка, делай, что велит тебе джентльмен!

Я решил не обращать внимания на его хриплые вопли, но сосредоточиться на французе. Он способен помочь мне, подумал я. И открыл рот, а он взял мою нижнюю челюсть в ладонь – она там целиком поместилась – и осмотрел зубы. Как будто коня выбирал.

– Зубы очень здоровые, – миг спустя объявил он. – Как удается пареньку вроде вас сохранять их в таком прекрасном состоянии?

– Яблоки ем, – сообщил я и заметил, что в моем голосе прибавилось уверенности. – Столько, сколько удается раздобыть. Они очень полезны для грызалок, так мне, во всяком случае, говорили.

– Что же, дело свое они определенно сделали, – сказал он и легко улыбнулся мне. – Вытяните перед собой руки, мальчик.

Я вытянул, и он сжал ладонями мои бока, потом грудь, но сделал это на манер доктора, а не человека, которого подобные штуки распаляют. На такого он нисколько не походил.

– Думаю, мальчик вы здоровый, – сказал он. – Хорошего сложения, с крепкими костями. Немного коротковаты, но это не беда.

– Спасибо, сэр, – ответил я, решив проигнорировать последнее замечание. – Вы очень добры.

Мистер Зелес кивнул и, повернувшись к мистеру Хендерсону, весело произнес:

– По-моему, он более чем подойдет.

Для чего? Для немедленного освобождения? Я переводил взгляд с одного из них на другого и гадал, что меня ожидает.

– Ну, тогда тебе повезло, парнишка, – объявил мистер Хендерсон и, взяв с тарелки кость, принялся высасывать ее таким отвратительным манером, что у меня мурашки побежали по коже. – Как бы тебе понравилось избежать двенадцати месяцев тюрьмы, э?

– Очень понравилось бы, – ответил я. – Клянусь, я раскаялся в моих прегрешениях.

– Ну, раскаялся ты или нет, значения тут не имеет, – сказал судья и, взяв с тарелки кусок мяса, оглядел его, соображая, с какой стороны он вкуснее всего. – Мистер Зелес, вы не желаете объяснить мальчику, что его ждет?

Французский джентльмен вернулся в свое кресло, окинул меня взглядом, явно что-то обдумывая, а затем покивал, словно приняв окончательное решение.

– Да, все правильно, – сказал он скорее себе, чем кому-либо другому. И спросил меня: – Скажите, мальчик, вы когда-нибудь выходили в море?

– В море? – усмехнулся я. – Нет.

– А не желали бы попробовать, как вам кажется?

Я ненадолго задумался, а затем опасливо произнес:

– Да можно бы, сэр. Но в качестве кого?

– Неподалеку отсюда стоит на якоре судно, – сказал он, – которому предстоит выполнить чрезвычайно важное поручение Его Величества.

– Так вы знакомы с королем, сэр? – спросил я и широко открыл глаза – оказываться рядом с тем, кто мог оказаться рядом с особой короля, мне еще не доводилось.

– Да, я имею это превеликое удовольствие, – ответил он спокойно, совсем не как человек, пытающийся внушить тебе, что ты должен по такому случаю считать его невесть каким удальцом и умницей.

Я от изумления выругался, и мистер Хендерсон грохнул кулаком по столу и выругался в ответ.

– Судно, – продолжал мистер Зелес, пропустив наши высказывания мимо ушей, – должно отплыть для выполнения своей задачи сегодня, однако возникло небольшое затруднение, и мы полагаем, мастер Тернстайл, что вы способны помочь нам справиться с ним.

Я снова кивнул и постарался расположить в моей голове услышанное так, чтобы поскорее понять, что от меня требуется.

– Юный паренек, – продолжал мистер Зелес, – вашего, кстати сказать, возраста, находившийся на борту как слуга капитана, сбегал вчера под вечер по сходням с быстротой, не подобающей для передвижения по влажному, скользкому дереву, и, коротко говоря, переломал ноги, отчего теперь и ходить-то не может, не то что плавать. Существует предположение, что он был пьян, однако оно к сути нашего с вами разговора отношения не имеет. Необходимо подыскать ему замену, и сделать это быстро, поскольку дурная погода и так уж задержала отплытие и корабль должен уйти сегодня. Что скажете, мастер Тернстайл? Готовы ли вы к приключениям?

Я быстро прикинул. Корабль. Слуга капитана. Надо соглашаться.

– А тюрьма? – спросил я. – Меня от нее избавят?

– Это если ты хорошо покажешь себя на борту, – сказал мистер Хендерсон, невежественный старый слон. – А если нет, отсидишь по возвращении троекратный срок.

Я помрачнел. Прохиндейство – в самом чистом виде.

– А плавание, – спросил я у мистера Зелеса, – как долго оно продлится?

– Думаю, года два, – ответил он, пожав плечами, как будто такое время представлялось ему совсем небольшим. – Приходилось вам слышать об Отэити? – осведомился он. (Я подумал-подумал и покачал головой.) – А о Таити? – продолжал мистер Зелес. – Его нередко и так называют. (Я покачал головой еще раз.) Ну неважно. Скоро от вашего неведения и следа не останется. Пункт назначения корабля – Отэити, – сказал он мне. – Миссия его очень важна. После ее выполнения корабль вернется в Англию. И по возвращении вы получите жалованье – шесть шиллингов за каждую неделю вашего отсутствия плюс освобождение от наказания за совершенное вами преступление. Как вам такие условия, мой достойный друг? Можно ли считать, что мы договорились?

Я попытался прикинуть, в какую сумму сложатся шесть шиллингов, получаемых раз в неделю на протяжении двух лет, да ума не хватило. Я понял только, что быть мне богачом, и готов был обнять французского джентльмена, несмотря на его высокое положение в обществе.

– Я очень вам благодарен, – сказал я – с запинками, но быстро, поскольку боялся, что он передумает. – С превеликой благодарностью принимаю ваше предложение и уверяю вас, что служить буду наилучшим образом и во всякое время.

– Стало быть, решено, – с улыбкой сказал он, вставая, и положил руку мне на плечо. – Боюсь, однако, что времени у нас осталось немного. Судно отходит в четыре часа.

Он полез в карман, достал часы и помрачнел, увидев разбитое стекло, поломанные стрелки. И, бросив на меня быстрый взгляд, но ничего не сказав, возвратил часы на прежнее место.

– Мистер Хендерсон, – спросил он, – у вас есть часы?

– Сейчас четверть четвертого, – ответил судья, которому общество наше уже надоело, он хотел целиком отдаться питанию.

– О, тогда нам следует поспешить, – сказал мистер Зелес. – Так могу я забрать мальчика, сэр?

– Берите, берите, – последовал ответ. – И постарайся больше не попадаться мне на глаза, юный прохвост, слышишь? Иначе тебе будет худо.

– Конечно, Ваше превосходительство. И спасибо вам за доброту, – прибавил я, выходя за мистером Зелесом в дверь навстречу моей новой жизни.

Естественно, по коридору он пошел так же быстро, как ходили здесь все прочие, мне пришлось почти бежать за ним. Но в конце концов мы оказались на улице у ожидавшей нас кареты. Я забрался в нее следом за мистером Зелесом, сердце мое приплясывало, я снова вдыхал свободу и чистый воздух. Мне предстояло покинуть Англию, изведать приключения. Может, и был когда-либо на свете мальчик счастливее меня, но я ни имени его, ни обстоятельств не знал.

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, когда карета тронулась, – могу ли я осведомиться о названии корабля и имени капитана, которому мне предстоит услужать?

– А я их не упомянул? – удивленно спросил он. – Корабль – фрегат Его Величества «Баунти», а командует им весьма одаренный человек, мой близкий друг лейтенант Вильям Блай.

Я кивнул и постарался запомнить эти имена – тогда они, как резонно полагал мистер Зелес, ничего для меня не значили. Карета свернула за угол и покатила к берегу, и я ни разу не обернулся, не огляделся по сторонам, чтобы запомнить столь хорошо мне знакомые улицы, не бросил ни единого взгляда на мостовые, на которых десять, если не больше, лет предавался воровству и мошенничеству, ни разу не вспомнил о доме, где вырос, где мое детское простодушие сотни раз подвергалось надругательствам и обманам. Я смотрел в будущее, с трепетом предвкушая новые рискованные приключения.

Ах, глупый мальчишка, как мало знал я о том, что оно мне уготовило.