7. «Дом милосердия»

Онлайн чтение книги Музей невинности
7. «Дом милосердия»

Мать купила ту квартиру в «Доме милосердия» двадцать лет назад – и в качестве вложения капитала, и чтобы было место, где она оставалась бы одна и могла отдохнуть. Однако квартира вскоре превратилась в склад для старых, ненужных, немодных или надоевших ей вещей, которые жалко выбросить. Название этого дома, стоявшего в тени высоких деревьев сада, расположившегося во дворе соседнего полуразрушенного особняка Хайреттина-паши, где постоянно гоняли в футбол мальчишки, с детства казалось мне забавным, а мать любила повторять его историю.

После того как в 1934 году Ататюрк ввел для всех турок обязательно, помимо имени, указывать и фамилии, в Стамбуле множество вновь построенных домов стали называться по фамилиям владевших ими семейств. Это оказалось весьма уместным, так как во времена Османской империи ни названий улиц, ни нумерации зданий в Стамбуле не существовало и знаменитые роды` отождествлялись у людей с особняками, где они жили все вместе. Кроме того, появилась мода нарекать семейные гнезда по величайшим нравственным ценностям. Правда, мама говорила, что те, кто называл построенные ими особняки «Свободой», «Милостью» или «Добродетелью», в жизни ничем таким не отличались.

Строительство «Дома милосердия» начал в Первую мировую войну один старый толстосум, всю жизнь торговавший сахаром и игравший на черной бирже, но в конце дней своих ощутивший угрызения совести. Оба его сына (дочь одного из них училась вместе со мной в начальной школе), поняв, что отец решил заняться благотворительностью, а потому доход от дома собирается раздавать беднякам, уговорили некоего лекаря объявить отца сумасшедшим и упрятали его в лечебницу для душевнобольных, присвоив себе «Милосердие». Только вот благое название так и не сменили.

В среду, 30 апреля 1975 года, на следующий день после нашего с Фюсун разговора, с двух до четырех часов дня я ждал ее в условленном месте, но она не пришла. Мысли путались и вводили в уныние, обида не давала дышать; возвращаясь к себе в контору, я очень нервничал. На следующий день снова пошел туда, будто квартира могла придать мне спокойствия. Фюсун опять не появилась. В душных комнатах, среди старой одежды и пыльных ваз, брошенных здесь матерью, я находил предметы, оживлявшие в моей памяти мгновения детства и юности, которые настолько стерлись, что нельзя было даже припомнить, когда они потеряли свои очертания; я рассматривал старые любительские фотографии, сделанные отцом, и сила предметов понемногу обуздывала мое смятение.

Еще через день, сидя за обедом в Бейоглу, в ресторане «Хаджи Ариф», со своим бывшим армейским сослуживцем Абдулькеримом, которому мы давно поручили представлять интересы фирмы в Кайсери, я со стыдом подумал, что уже два дня подряд жду Фюсун в пустой квартире. Мне захотелось поскорее забыть обо всем – и о Фюсун, и об истории с поддельной сумкой. Но через двадцать минут я посмотрел на часы и представил, что Фюсун, может быть, именно сейчас идет к «Дому милосердия», чтобы вернуть мне деньги. Наврав Абдулькериму про какое-то внезапное срочное дело, я быстро доел обед и побежал туда.

Фюсун позвонила в дверь ровно через двадцать минут после моего прихода. По крайней мере, я надеялся, что это она, когда шел открывать. Накануне мне приснилось, как я распахиваю дверь и вижу ее.

В руках она держала зонтик, а с волос стекала вода. На ней было желтое платье в горошек.

– Я думал, ты меня уже забыла. Ну, входи.

– Не хочу вас беспокоить. Только отдам деньги. – Фюсун протянула мне помятый конверт, на котором значилось «Высшие подготовительные курсы», но я его не взял. Притянув за плечо, завел ее в квартиру и закрыл дверь.

– Дождь очень сильный, – пробормотал я первое, что пришло на ум, хотя в окно ничего не заметил. – Посиди немного, не надо мокнуть. Я как раз ставлю чай, согреешься.

Вернувшись с кухни, я увидел, как Фюсун рассматривает старые мамины вещи, одежду, чашки, трубки, покрытые пылью часы, коробки для шляп и прочий хлам. Чтобы она почувствовала себя увереннее, я попытался развеселить ее, поведав в красках, с какой страстью мама скупала эти вещи в самых модных магазинах Нишанташи и Бейоглу, на распродажах имущества из особняков османских пашей или из полусгоревших летних вилл и даже из расформированных дервишских обителей-текке, а также во всевозможных магазинах, магазинчиках и антикварных лавках по всей Европе. И как, едва попользовавшись ими, тут же отвозила сюда, чтобы забыть о них навсегда. Рассказывая, я открывал шкафы, откуда пахло нафталином и пылью. Потом показал старый ночной горшок, кютахийскую вазу с красными цветочками (ту самую, что мать просила меня поискать) и маленький трехколесный велосипед, на котором мы оба с Фюсун катались в детстве (старые детские велосипеды мама всегда отдавала бедным родственникам).

Хрустальная конфетница напомнила мне о былых праздничных застольях. Когда маленькая Фюсун приходила к нам по праздникам в гости с родителями, то леденцы, засахаренный миндаль, марципаны, грецкие орехи в меду и лукум подавались именно в этой конфетнице.

– Помните, однажды на Курбан-байрам мы пошли с вами гулять, а потом катались на машине. – Фюсун оживилась, и глаза ее засияли.

Картина той прогулки предстала перед глазами, словно все происходило вчера.

– Ты тогда была еще совсем ребенком. А сейчас превратилась в красивую молодую женщину.

– Спасибо, – смутилась она. – Мне пора идти.

– Ты еще не выпила чая. И дождь еще не кончился.

Я подвел ее к балконной двери и слегка раздвинул тюлевую занавеску. Фюсун с любопытством посмотрела на улицу, как дети, которые, впервые попав в новый дом, удивленно рассматривают все вокруг, или как совсем юные люди, в которых еще не угас интерес ко всему и есть открытость, потому что они не знают страданий. Мгновение я с желанием смотрел на ее затылок, шею, ее кожу, на бархатистые щеки, на крохотные родинки, незаметные издалека (а ведь у моей бабушки тоже была на шее выпуклая родинка!). Моя рука потянулась сама собой и погладила ее заколку в волосах. На заколке было четыре цветка вербены.

– У тебя волосы совсем мокрые.

– Вы кому-нибудь говорили, что я тогда… в магазине… не сдержала слез?

– Нет. Но мне любопытно, отчего ты плакала.

– Любопытно? Вам?

– Я очень много думал о тебе. – Мой тон сделался еще нежнее. – Ты очень красивая, не такая, как все. Я хорошо помню тебя маленькой хорошенькой смуглой девочкой. Но и представить себе не мог, какой красавицей будешь.

Сдержанно улыбнувшись, как все красивые и хорошо воспитанные девушки, привыкшие к комплиментам, она в то же время недоверчиво подняла брови. Воцарилось молчание. Фюсун отступила от меня на шаг.

– Что сказала Шенай-ханым? – перевел я разговор на другую тему. – Она согласилась с тем, что сумка поддельная?

– Сначала возмутилась. Но, поняв, что вы решили не раздувать историю, а просто вернули сумку и просите назад деньги, нашла разумным обо всем забыть. Меня она тоже попросила об этом. Думаю, она знает, что сумка поддельная. А о том, что я пошла сюда – нет. Я сказала ей, что вы сами заходили в тот день после обеда и забрали деньги. Извините, но мне пора.

– Без чая не годится!

Я принес из кухни чай. Смотрел, как она легонько дует на него, чтобы остудить, а потом осторожно пьет, по глотку. Я смотрел на нее со смешанным чувством – чем-то средним между смущением и восхищением, радостью и нежностью… Моя рука опять потянулась, словно сама собой, и погладила ее по волосам. Я приблизил голову к ее лицу, но она не отодвинулась, и тогда я поцеловал ее в уголок рта. Фюсун густо покраснела. Так как обе руки у нее были заняты горячей чашкой, она не могла отстранить меня. Я чувствовал, что она и сердится, и совершенно растеряна.

– Вообще-то, я очень люблю целоваться, – смело сказала она затем. – Но сейчас, с вами, это совершенно невозможно.

– Ты много целовалась? – спросил я неуклюже, пытаясь казаться беспечным.

– Конечно. Но и только.

Она в последний раз окинула комнату, все вещи и кровать с голубой простыней, нарочно оставленную мной не убранной, таким взглядом, в котором читалась убежденность, что все мужчины одинаковы. Видно было, что она сразу сделала обо мне соответствующие выводы, но мне в голову, возможно от стыда, не пришло ничего, что позволило бы продолжить эту игру.

Сувенирная феска, лежащая сейчас в моем хранилище воспоминаний, попалась мне как-то на глаза в одном из шкафов, и я украсил ею журнальный столик. Фюсун прислонила к феске полный конверт денег. Она видела, что я краем глаза уловил движение, однако все равно сопроводила его словами: «Я конверт вон туда положила…»

– Ты не можешь уйти, не допив чая.

– Я опаздываю, – сказала она, не поднимаясь с места.

За чаем мы вспоминали наше детство, родственников. Ее семья всегда побаивалась моей матери, однако по иронии судьбы та больше всех уделяла внимания маленькой Фюсун. Всякий раз, когда тетя Несибе приходила к нам на примерку и приводила дочку с собой, мать давала ей наши игрушки – заводных курицу с собачкой, которых Фюсун очень любила и боялась сломать, а каждый год, пока она не поучаствовала в том конкурсе красоты, посылала ей с водителем Четином-эфенди подарки ко дню рождения: один из подарков – калейдоскоп – хранится у нее до сих пор… Если мать посылала одежду, то покупала ее на несколько размеров больше – на вырост. Как-то раз она прислала шотландскую юбку в крупную клетку, которую Фюсун смогла надеть только год спустя: но она так ее полюбила, что, когда выросла из нее, носила как мини-юбку, хотя та совсем вышла из моды. Я сказал, что видел ее однажды в этой юбке в Нишанташи. Но мы тут же заговорили о другом, словно боясь, что речь зайдет о ее тонкой талии и стройных ножках. Мы вспомнили дядю Сюрейю. Он жил в Германии и отличался некоторыми странностями, но, приезжая в Стамбул, непременно навещал всю родню; благодаря ему все ветви большого рода, давно порвавшие отношения, получали друг о друге известия.

– Утром в тот день, когда был Курбан-байрам и мы поехали кататься на машине, дядя Сюрейя тоже был у вас дома, – припомнила Фюсун. Потом быстро встала, надела плащ и начала безуспешно искать зонтик. Поиски ни к чему не привели, потому что, готовя чай, я незаметно спрятал его в прихожей за вешалку.

– Ты что, не помнишь, куда его положила? – стараясь не выдать себя, недоумевал я, разыскивая зонтик вместе с ней.

– Я оставила его здесь, – растерянно показала Фюсун на вешалку.

Пока мы обыскивали вдвоем всю квартиру, заглянув даже в самые необычные места, я, выражаясь излюбленными фразами глянцевых журналов, поинтересовался, как она проводит свое свободное время. В прошлом году она не сумела поступить в университет, так как не набрала нужного количества баллов для того отделения, куда ей хотелось. А сейчас, в свободное от бутика «Шанзелизе» время, ходит на Высшие подготовительные курсы. Сейчас она много занимается, потому что до вступительных экзаменов осталось сорок пять дней.

– Куда ты хочешь поступить?

– Не знаю, – ответила она, слегка смутившись. – Вообще-то, мне хотелось поступить в консерваторию и стать актрисой.

– На этих курсах только время впустую потратишь, там все ради денег. – Мой тон напоминал наставления учителя. – Если у тебя трудности по каким-либо предметам, особенно по математике, приходи сюда. Я каждый день бываю здесь после обеда, чтобы поработать в одиночестве. И быстро тебе все объясню.

– Вы и с другими девушками здесь математикой занимаетесь? – Казалось, она прочитала мои мысли, выдав себя лишь насмешливым движением бровей.

– Других девушек нет.

– Сибель-ханым бывает у нас в магазине. Она очень красивая, очень приятная девушка. Когда у вас свадьба?

– У нас помолвка через полтора месяца. Этот зонтик тебе подойдет?

Я предложил ей летний зонтик, купленный матерью в Ницце. Она сказала, что не может появиться в магазине с ним. К тому же теперь ей хотелось непременно уйти, и зонтик был уже не так и важен: «Дождь, кажется, закончился». Когда она стояла в дверях, я с тревогой почувствовал, что больше никогда не увижу ее.

– Пожалуйста, приходи еще, и просто попьем чая, – попросил я.

– Не обижайтесь, Кемаль-бей, но я не хочу приходить. Вы сами знаете, я больше не приду. Не беспокойтесь, я никому не скажу, что вы меня целовали.

– А что с зонтиком?

– Зонтик Шенай-ханым, да бог с ним, – ответила она и, торопливо запечатлев у меня на щеке не лишенный чувственности поцелуй, ушла.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
7. «Дом милосердия»

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть