Онлайн чтение книги Мои ранние годы. 1874-1904 My Early Life
Глава 15. Кавалерийская атака и впечатления от нее

Задолго до рассвета мы начали подниматься, и к пяти часам 21-й уланский полк верхами потянулся за ограждение. Командир моего эскадрона майор Финн, австралиец по рождению, еще за несколько дней до этого обещал мне, когда придет время, показать «потеху». Я боялся, что данное мне поручение к лорду Китченеру он посчитает достаточным основанием для того, чтобы забыть об обещании. Однако я был отделен от отряда и послан с патрулем обследовать горный кряж между пиком Джебель-Сурхам и рекой. Другие патрули из нашего эскадрона и египетской кавалерии также торопливо устремились во мрак. Я взял с собой шестерых солдат и капрала. Мы поскакали рысью по равнине, и вскоре нас встретили неведомые горные склоны. Ничто в мире не может сравниться с рассветом. Четверть часа перед тем, как занавес поднимается и ситуация становится очевидной, переживаются на войне особо. Занял ли враг эту гряду? Не наткнемся ли мы сейчас во мраке на орды свирепых дикарей? Каждый шаг мог оказаться губительным, но проявлять чрезмерную бдительность было некогда. Полк следовал за нами, а рассвет уже брезжил. Пока мы поднимались, тьма отступила. Что ожидает нас наверху? Обожаю такие моменты за их сдержанную напряженность.

Вот мы почти и у гребня. Я приказал одному из бойцов отстать ярдов на сто, чтобы в случае нападения было кому о нем донести. Безмолвие нарушалось лишь цокотом копыт. Достигнув гребня, мы придержали лошадей. С каждой минутой горизонт распахивался все шире — обзор, только что составлявший ранее ярдов двести, увеличился примерно до четверти мили. Ни звука, мы были одни среди скальных зубцов и песчаных холмиков вершин. Ни засад, ни каких-либо следов лагеря! Равнина внизу, видимая теперь на полмили и более, тоже совершенно пуста.

Значит, они снялись с места! Как мы и считали, без боя отступили к Кордофану! Но погодите-ка! Света с каждой минутой становилось все больше. Мутные завесы одна за другой сползали с окрестностей. Что-то мерцает там, вдали, на равнине? Более того, в нарастающей ясности за мерцанием можно различить какие-то темные пятна. Так это же они! Огромные темные участки — это тысячи бойцов, а мерцание — это блеск их оружия. Теперь уже было абсолютно светло. Я соскочил с коня и на листке из своего блокнота написал: «Армия дервишей все еще находится в полутора милях к юго-западу от Джебель-Сурхама». Послание это я отправил с капралом, как и было приказано, непосредственно командующему с пометкой XXX, то есть соответственно классификации, принятой военными учебниками: «очень срочно» или же, что называется, «сломя голову».

За нами разгорелся красивейший восход, но восхищенным взглядом мы наблюдали другую картину. Теперь уже можно было воспользоваться биноклем. Темные пятна словно выцветали прямо на глазах: вот они уже светлее равнины, вот принимают желтоватую окраску, вот делаются почти белыми на фоне коричневатого ландшафта. Перед нами на четыре или пять миль протянулись боевые порядки. Они занимали весь открытый нам горизонт, отсеченный справа зубчатым силуэтом Сурхама. Вот он, долгожданный час! Мы снова вскакиваем на лошадей, но вдруг новые впечатления приковывают нас к месту. Вражеское скопище не стоит на месте, оно движется, и движется быстро, подобное приливу. А что это за приглушенный гул, накатывающий на нас волнами? Это вопль во славу Господа, Пророка его и богоданного халифа. Неприятель уверен в победе. Сейчас мы ему покажем! И все же должен признаться, что на минуту мы застыли, удерживая лошадей, прежде чем начать спускаться по склону.

Теперь утро уже вступило в свои права, и косые солнечные лучи заливали своим сиянием картину, сообщая ей дополнительную красоту. Из бесформенной массы выступили очертания идущих шеренгами людей, сверкающих клинками, осененных реющими знаменами. Воочию мы увидели то, что видели крестоносцы. А надо увидеть больше! Я потрусил вперед, в направлении тех песчаных холмов, где накануне стоял 21-й уланский полк. Теперь неприятель находился едва ли не в четырехстах ярдах от нас. Мы опять спешились, и я приказал четырем бойцам открыть огонь, а двум другим — держать их лошадей. Враги прихлынули как море. Прямо перед нами и чуть левее затрещали ружья. Вверх взметнулись клубы пыли. Нет, христианам тут не жить. Мы ринулись прочь и ускакали, по счастью, без потерь. Едва успели мы въехать на гору, как вернулся на взмыленной лошади посланный мною гонец. Вернулся он от Китченера с приказом, подписанным начальником штаба: «Оставайтесь на месте так долго, как только сможете, чтобы докладывать ход атаки». Вот повезло так повезло! Просто неслыханная удача: с самого рассвета на коне на расстоянии выстрела от наступающей вражеской армии, все видеть и общаться напрямую со штабом!

Так мы и оставались на верхотуре в течение почти получаса, и я наблюдал вблизи то, чему мало кто был свидетелем. Вся неприятельская армия, за исключением одного отряда, на какое-то время скрылась от нас за пиком Сурхам. Но этот отряд, численностью уж никак не меньше шести тысяч человек, попер прямо через кряж. Они уже начали взбираться на склон. С того места, где мы сидели в седлах, нам открывался вид на обе стороны. Основные силы нашей армии стояли в боевой готовности у реки. На воде ощетинились пушками канонерки. Сухопутная артиллерия тоже ждала лишь сигнала. А тем временем с противоположной стороны это длинное пестрое полчище с молниеносной быстротой, не нарушая строя, карабкалось по крутизне к лучшей точке обзора. Мы были в двух с половиной тысячах ярдов от наших батарей и чуть более чем в двухстах от их приближающихся мишеней. Про себя я называл дервишей «Белыми флагами». Лесом вертикально торчащих бело-желтых знамен они напоминали мне изображаемые на гобеленах воинства. Между тем главные силы неприятеля, продвинувшись вперед, оказались в пределе досягаемости пушек, и соединенная британо-египетская артиллерия открыла огонь. Мой взгляд приковало к себе другое зрелище. На вершине «Белые флаги» перестроились, развернувшись широким фронтом вдоль гребня. Тогда пушки ударили по ним. Две или три батареи совместно с канонерками начали плотный обстрел. Снаряды с воем неслись в нашем направлении и падали в самую гущу «Белых флагов». Это происходило в такой опасной близости от нас, что мы словно зачарованные сидели на своих конях, не смея пошевелиться. На наших глазах Смерть принялась крушить эту людскую стену. Флаги падали дюжинами, люди — сотнями. В стройных рядах образовывались пустоты и бесформенные груды. Мы стали свидетелями нелепых прыжков и неуклюжих увертываний людей от разрывов шрапнели. Но никто из них не повернул назад. Шеренга за шеренгой, в дыму яростной ружейной пальбы, они устремлялись вниз по склону, неумолимо приближаясь к нашему заграждению.

Пока что нас они не замечали, но вот я увидел слева всадников, по двое-трое мчавшихся по равнине к нашему кряжу. Один из этих патрулей оказался на расстоянии пистолетного выстрела от меня. Темные фигуры в капюшонах походили на монахов, вооружившихся длинными копьями. Не слезая с лошади, я выпустил в них несколько пуль, и они отскочили подальше. Я не видел причины не оставаться на этом хребте на протяжении всей атаки. Я рассчитывал отойти поближе к Нилу и наблюдать всю картину боя из безопасного места. Но тут поступил строгий приказ майора Финка, которого, общаясь напрямую с главнокомандующим, я волей-неволей вынужден был игнорировать: «Немедленно возвращайтесь, пехота вот-вот откроет огонь». На самом деле вверху нам грозила меньшая опасность, потому что, едва мы успели вклиниться в ряды пехоты, как пошла жуткая обоюдная пальба.

Я не ставлю целью в этом повествовании, посвященном личной моей истории и впечатлениям, дать подробное описание битвы при Омдурмане. О ней рассказывали так часто и с такими деталями, что каждый, интересующийся этим предметом, без сомнения, уже знает, как все происходило. Я расскажу о ходе сражения лишь в самых общих чертах, без чего непонятны будут мои ощущения.

Вся почти шестидесятитысячная армия халифа прошла в боевом порядке от места своей последней ночевки до песчаного бугра, отделявшего одно войско от другого, перевалила через него и теперь единым потоком катилась вниз по пологости амфитеатра, на арене которого ожидали ее, стоя плечом к плечу спиной к Нилу, двадцать тысяч бойцов Китченера. Древность против современности. Средневековому оружию, фанатизму и методам ведения войны в силу необычайной их живучести пришлось столкнуться в жестоком бою с дисциплиной и новейшими достижениями девятнадцатого века. Итог был предрешен и никого не удивил. Когда потомки и наследники сарацинов спустились по длинным пологим склонам к реке, их встретил ружейный огонь двух с половиной пехотных дивизий, выстроенных в два плотных ряда и поддерживаемых залпами семидесяти орудий и канонерских пушек, стрелявших с неизменной и методической меткостью. Под таким шквалом атака захлебнулась и вскоре прекратилась уже в семистах ярдах от англо-египетской линии обороны, обернувшись шести-семитысячными потерями. Однако у дервишей было около двадцати тысяч ружей самых различных моделей — от допотопных до новейших, — и когда их копьеносцы отступили, стрелки, залегши на равнине, принялись беспорядочно, неприцельно, но очень активно пулять в наше заграждение. Впервые они начали наносить нам урон, и за короткий промежуток времени, пока это длилось, потери британцев и египтян составили около двух сотен человек.

Видя, что атака утонула в крови и что он находится теперь ближе к Омдурману, чем его защитники, Китченер мгновенно перестроил пять стоявших полукругом бригад в обычную колонну, левым флангом к реке, и двинул ее на юг к городу. Таким образом он намеревался отрезать рассеянную, как ему казалось, ораву дервишей, от их столицы и базы, от продовольствия и воды, и загнать их в простиравшуюся по сторонам пустыню. Однако дервиши вовсе не были побеждены. Весь их левый фланг, находившийся вне пределов досягаемости, даже не попал под обстрел. Резерв халифа, насчитывавший примерно тысяч пятнадцать, был цел и боеспособен. И вся эта лавина с беспримерным мужеством устремилась теперь на силы британцев и египтян, не сосредоточенные для боя, а просто марширующие вдоль берега. Этот второй набег обошелся нам дороже, чем первый. По всей длине колонны дервишам удалось приблизиться на расстояние от ста до двухсот ярдов, а арьергардная бригада суданцев, обложенная с двух сторон, спаслась от разгрома лишь благодаря мастерству и твердости ее командира генерала Гектора Макдональда. Однако дисциплина и техника все же взяли верх над отчаянной храбростью, и после ужасной бойни, итогом которой были минимум двадцать тысяч трупов, громоздившихся кучами, «как сугробы», армия дервишей распалась на группки, потом на горстки и исчезла, растворившись в фантастических миражах пустынной дали.

Во время первой атаки египетская кавалерия и верблюжий корпус защищали наш правый фланг, а 21-й уланский полк оставался единственным кавалерийским полком на левом, ближайшем к Омдурману фланге. Немедленно после того, как атаку отбили, нам было приказано выяснить, какие силы неприятеля находятся — если находятся — между Китченером и городом, и постараться отогнать их, очистив путь наступающей армии. Конечно, простой полковой офицер мало что знает о том, как протекает сражение в целом. Всю первую атаку мы простояли возле своих лошадей, защищенные крутым берегом Нила от вражеских пуль, свистевших над нашими головами. Как только огонь стал ослабевать и до нас донеслись слухи, что враг отогнан, галопом прискакал генерал в сопровождении свиты и скомандовал «в седло и вперед». Уже через две минуты четыре эскадрона выехали на рысях из укрытия и устремились на юг. Мы вновь поднялись на склоны Джебель-Сурхама, сыгравшего свою роль на первом этапе операции, и с его утесов вскоре увидели перед собой простершийся в шести или семи милях от нас Омдурман — большой, выстроенный из глины город, различили его минареты и купола. После многочисленных остановок и рекогносцировок мы образовали, что называется, «взводную колонну». Каждые четыре взвода составляли эскадрон, а четыре эскадрона — полк. Взводы располагались теперь друг за другом. Взвод, которым командовал я, шел вторым с хвоста, в него входило двадцать — двадцать пять уланов.

Все мы надеялись, что пойдем в атаку. Мы мечтали о ней с самого Каира. Уж сейчас, конечно, атака будет. В те дни, до бурской войны, британскую кавалерию учили в основном атаковать. И вот он — подходящий случай! Но с какого размера отрядом нам предстоит сшибка, на каком рельефе, в каком направлении ожидается бросок и с какой целью, рядовым бойцам было неведомо. Мы продолжали свой марш по жаркому твердому песку, вглядываясь в искаженную миражами даль, едва сдерживая возбуждение. Внезапно в трехстах ярдах от нас по флангу, параллельно прямой, на которую завершала поворот колонна, я заметил длинный ряд каких-то иссиня-черных точек на расстоянии в два-три ярда друг от друга. Таких точек я насчитал около полутора сотен. Очень скоро я понял, что это люди — вражеские стрелки, приникшие к земле. И почти в ту же секунду горн протрубил «рысью — марш», и наша длинная кавалькада с грохотом и звяканьем понеслась вдоль линии скорчившихся на песке фигур. Кругом воцарилось безмолвие, как перед бурей. Вдруг все черные точки разом утонули в облачках дыма, и странную тишину взорвал громкий ружейный залп. Промазать с такого расстояния было невозможно, и по всей колонне запрядали лошади, несколько человек упали.

Наш полковник явно намеревался обойти с фланга армию дервишей, укрывавшуюся в ложбине позади стрелков и только что им замеченную, но невидимую нам, а обойдя, атаковать ее с более выгодной позиции, однако открывшийся огонь и растущие потери, вероятно, заставили его счесть дальнейшее продвижение по открытой местности нецелесообразным. Прозвучал сигнал горна «строй фронт направо — марш-марш!», и все шестнадцать взводов развернулись лицом к иссиня-черным стрелкам. Почти сразу же полк взял в галоп, и для наших уланов началась их первая на этой войне атака.

Думаю, мне удастся с большой точностью передать то, что произошло потом, то, что я видел и чувствовал. После я так часто воскрешал это событие в своем воображении, что впечатление от него живо и поныне и картина встает передо мной с той же яркостью, как четверть века назад. Когда мы встали в шеренгу, то взвод, которым командовал я, оказался вторым справа. Подо мной был резвый и крепкий серый арабский поло-пони. Еще до того как мы, развернувшись, помчались на врага, офицеры ехали с шашками наголо. Я же давно для себя решил, что в случае рукопашной буду, не полагаясь на вывихнутое плечо, действовать не шашкой, а пистолетом. В Лондоне я приобрел автоматический пистолет-маузер новейшего образца и потихоньку пристреливался к нему, пока мы поднимались вверх по реке. Им я и намеревался воспользоваться. Первым долгом мне надо было сунуть шашку обратно в ножны, что не так-то просто проделать на полном скаку, а затем вытянуть из деревянной кобуры пистолет и взвести курок. На выполнение этой двойной задачи у меня ушло довольно много времени, в течение которого я не смотрел на происходящее, а лишь изредка скашивался влево, чтобы знать, велик ли наносимый нам обстрелом урон.

И вдруг я увидел прямо перед собой, на расстоянии буквально в половину поля для игры в поло, цепочку синих фигур. Припав к земле, они бешено палили, окутанные белым дымом. Справа и слева от меня офицеры держали строй. Прямо за мной колыхалась длинная череда нацеленных на врага пик. Все мы шли быстрым ровным галопом. За конским топотом и треском ружей не было слышно свиста пуль. Обозрев таким образом своих, я опять устремил взгляд на противника. Открывшаяся глазам картина внезапно изменилась. Иссиня-черные фигуры продолжали стрельбу, но за ними обозначилась похожая на неглубокий овраг впадина. В ней притаились люди — много людей, они поднимались нам навстречу. Словно по волшебству вверх взвились пестрые знамена, и буквально из ниоткуда в гуще и по бокам этого воинства появились эмиры на конях. Глубина вражеского строя не превышала десяти-двенадцати шеренг, и вся эта серая масса сверкала сталью и переливалась, заполняя собой сухое речное русло. Я мгновенно смекнул, что правый наш фланг далеко обходит их левый, что мой взвод может ударить по самому их краю, в то время как те, кто находится справа от меня, вообще промахнутся. Командир правого взвода, младший офицер Уормольд из 7-го гусарского, тоже понял ситуацию, и мы оба, пустив лошадей в карьер, стали забирать влево, заходя во фронт рогом полумесяца. У нас не было времени ни для страха, ни для посторонних мыслей — думали мы лишь о необходимости сделать то, что я описал. Мы были сосредоточены только на этом.

Столкновение близилось. Прямо на моем пути, меньше чем в десяти ярдах, лежали двое. Между ними был просвет в пару ярдов, и я направил лошадь в этот просвет. Оба выстрелили. Я пролетел сквозь облако дыма с сознанием, что цел. Следовавший за мной солдат был убит — этими выстрелами или другими, я не знал. Чувствуя, что начинается спуск, я придержал своего пони. Умное животное в кошачьем прыжке пролетело четыре-пять футов и опустилось на мягкое песчаное дно высохшего русла, где меня окружили, как мне показалось, десятки врагов. Но стояли они здесь не настолько плотно, чтобы мне пришлось с ними по-настоящему схватиться. В то время как взвод Гренфелла, через один от моего, был остановлен и нес тяжелые потери, мы протискивались вперед, как, бывает, протискиваются сквозь толпу конные полицейские. Быстрее, чем длится этот рассказ, мой пони вскарабкался на противоположный склон. Я огляделся.

Теперь, вновь очутившись на твердой хрусткой почве, я припустил рысью. Мне показалось, что дервиши разбегаются кто куда. Прямо передо мной на землю упал человек. Читателю следует учесть, что мне, как кавалеристу, внушили следующее: если кавалерия прорвала строй пехоты, той несдобровать. Поэтому я было подумал, что человек этот перепуган. Но тут же увидел, как сверкнула в его руке кривая сабля, занесенная с намерением перерезать сухожилие моему коню. Мне хватило времени и свободного пространства, чтобы развернуть коня, и, свесившись с седла с другой стороны, я выпустил во врага две пули с расстояния в три ярда. Вновь утвердившись в седле, я увидел перед собой еще одного с занесенной саблей. Подняв руку, я выстрелил. Мы находились так близко друг от друга, что дуло фактически ткнулось в плоть. Человек и сабля исчезли, оставшись где-то внизу позади, а в десяти ярдах слева появился арабский всадник. Он был в ярком кафтане и стальном шлеме с кольчужной сеткой. Я выстрелил в него. Он шарахнулся от меня. Я пустил лошадь шагом и вновь огляделся.

В кавалерийской атаке, как в каком-то смысле и в обычной жизни, пока ты при оружии, твердо держишься в седле и не выпускаешь из рук поводья, враги предпочитают с тобой не связываться, они сторонятся тебя. Но едва нога твоя потеряла стремя, узда порвалась, ты сам ранен, выронил из рук оружие или лошадь твоя захромала, враги кидаются на тебя, как стая коршунов. Такая участь постигла многих моих товарищей из соседних со мной взводов. Остановленные остервенелой толпой, обложенные по кругу, они были заколоты копьями, зарублены саблями, стащены с седел и искромсаны на куски.

Но тогда я ничего этого не видел и не знал, а впечатления мои от хода сражения были самые что ни на есть благоприятные и оптимистические. Я считал, что мы хозяева положения, громим неприятеля, гоним и убиваем. Так вот я придержал лошадь и огляделся. В сорока или пятидесяти ярдах слева от себя я заметил скопление дервишей. Они толклись на месте, теснясь друг к другу. Вид у них был крайне возбужденный — воинственно притопывая, они потрясали копьями. Я лишь скользнул по этой колышащейся массе глазами, но мне мнится, что я различил в ней коричневые силуэты уланов. Одиночки, которых было рядом со мной вдоволь, не порывались на меня покушаться. Однако где мой взвод? Куда делись другие взводы эскадрона? На сотню ярдов вокруг не было видно ни одного офицера или солдата. Я опять посмотрел на толпу дервишей и увидел на ее краю двух или трех стрелков, которые, присев, целились в меня. И тут впервые за это утро меня охватил страх. Я ощутил полное одиночество. Пришла мысль, что вот сейчас стрелки эти меня убьют и вся орава, как стая волков, накинется на тело и растерзает его. Какой же я дурак, что медлил посередь вражеского гнезда, что не мчался сломя голову! Я пригнулся к седлу, пришпорил скакуна и оставил позади опасное место. Промчавшись так ярдов триста, я наткнулся на свой взвод — уже развернутый для наступления и частично даже построившийся.

Другие три взвода эскадрона перестраивались неподалеку. Внезапно среди моих бойцов вдруг появился дервиш. Не знаю, откуда он взялся — возможно, выпрыгнул из какой-нибудь ямы или из-за куста. Все бойцы кинулись на него с пиками, но он метался туда-сюда, создавая дикую сумятицу. Раненный не один раз, он, шатаясь, сделал несколько шагов ко мне и поднял копье. Я пристрелил его с расстояния меньше чем в ярд. Он упал на песок и затих, мертвый. Как легко, оказывается, убить человека! Но я сохранил хладнокровие. Обнаружив, что расстрелял весь магазин моего маузера, я прежде всего вставил в него новую обойму с десятью патронами.

Мной все еще владело убеждение, что мы здорово пустили кровь неприятелю, не понеся при этом почти никаких потерь. В моем взводе недоставало трех-четырех человек. Шесть человек и с десяток лошадей получили кровавые раны — колотые и резаные. Мы все ждали приказа о немедленном продолжении атаки. Бойцы были готовы к ней, хотя глядели хмуро. Некоторые испросили разрешения бросить пики и обнажить шашки. Я спросил у младшего своего сержанта, понравилась ли ему атака. Он отвечал: «Да не скажу, чтоб очень уж понравилась, сэр, но, думаю, к следующему разу я пообвыкну». Весь взвод покатился со смеху.

Но тут со стороны неприятеля потянулась страшная вереница: лошади, исходящие кровью и ковыляющие на трех ногах, бредущие пешком кавалеристы, кровь, хлещущая из жутких, развороченных крючкастыми наконечниками копий ран, вывалившиеся наружу кишки, искромсанные руки и лица, задыхающиеся, кричащие, теряющие сознание, Испускающие дух люди. Первой нашей задачей было помочь им, а между тем военачальники наши вновь обрели присутствие духа. Они вдруг впервые вспомнили об имевшихся у нас карабинах. Общая суматоха все еще продолжалась, но уже слышались горны и отдаваемые команды, и мы рысью тронулись к флангу противника. Заняв позицию, удобную для продольного огня по сухому руслу, два эскадрона спешились, и через несколько минут плотным огнем мы заставили дервишей отступить. Таким образом, мы овладели полем сражения. Через двадцать минут после разворота шеренгой и начала атаки мы сделали привал для завтрака в той самой ложбине, которая чуть не погубила нас. Вот тебе и хваленое Arme Blanche! [28]Холодное оружие (фр.). Дервиши унесли своих раненых, и мы смогли насчитать тридцать-сорок брошенных неприятельских трупов. Тут же лежали тела и двадцати наших уланов, изувеченные до неузнаваемости. Из трехсот десяти офицеров и солдат, составлявших численность нашего полка, мы за две-три минуты потеряли убитыми и ранеными пять офицеров и шестьдесят пять солдат, да еще сто двадцать лошадей — почти четверть нашей живой силы.

Таков был итог этой знаменитой битвы. Крайне редко пехота и кавалерия, не дрогнув в схватке, сражаются на равных и одинаково доблестно. Обычно либо пехота, не теряясь, расстреливает кавалерию, либо в панике беспорядочно отступает под мощными ударами шашек и пик. Но две-три тысячи дервишей, схватившиеся в ложбине с 21-м уланским полком, не прогнулись под нашим напором и не испугались кавалерии. Им не хватило огневой мощи, чтобы нас остановить, но биться с конниками им, несомненно, приходилось не раз во время войн с Абиссинией. Что такое кавалерийская атака, они хорошо знали, испытав ее на собственной шкуре. Более того, в оружии мы тоже были равны, потому что британцы, как встарь, управлялись шашками и пиками.

Белая канонерка, наблюдавшая начало атаки, поспешно двинулась вверх по реке, надеясь нас поддержать. Их командир Битти затаив дыхание следил за всем происходящим с высоты своего мостика. Прошло много лет, прежде чем мне довелось, поговорив с ним, узнать, что он видел наш галоп. Встретились мы, когда я уже был первым лордом адмиралтейства, а он — самым молодым из адмиралов Королевского флота. Я спросил его:

— И как это выглядело? На что это было похоже?

— На вареный пудинг с изюмом, — ответил адмирал Битти. — Темные изюмины, утопающие в толще масла.

Это очень бытовое, но весьма впечатляющее сравнение чрезвычайно подходит для того, чтобы завершить им рассказ о пережитом мной приключении.