Онлайн чтение книги Мои ранние годы. 1874-1904 My Early Life
Глава 8. Индия

Настало время грузиться и отправляться на Восток. Мы отплыли из Саутгемптона на транспорте, вмещавшем около тысячи двухсот человек, и после двадцати трех дней пути бросили якорь в Бомбейском порту, подняв завесу над тем, что вполне могло сойти за другую планету.

Можете себе представить, с каким ошалелым восторгом вся наша офицерская и солдатская корабельная братия, почти месяц толокшаяся на пятачке суши, взирала на пальмы и дворцы Бомбея, широким полукружием раскинувшиеся перед нами. Облепив фальшборты, мы пялились на них поверх сверкающих и пенящихся волн. Всем хотелось немедленно оказаться там и посмотреть — какая она, Индия. Формальности и проволочки выгрузки, которыми мучают обычного путешественника, стократно тягостнее для тех, кто странствует на казенный счет. Однако около трех часов дня поступило распоряжение: шлюпки спускать на воду в восемь, когда спадет жара, офицеры же, при желании, могут съехать на берег самостоятельно. С самого утра нас окружала целая стая крохотных лодок, качаемых зыбью прибоя. Мы им нетерпеливо помахали. Через четверть часа мы уже были у Сассунского дока. И слава богу: шустрое ныряние ялика вынуло всю душу из меня и двух моих спутников. Мы пристали к высоченной стене с мокрыми ступенями и железными кольцами. Волна то вздымала, то опускала лодчонку с размахом в пять-шесть футов. Я протянул руку и ухватился за кольцо; но прежде чем я поставил ногу на приступок, лодка увильнула, резко вывернув мне правое плечо. Я все же благополучно вскарабкался на причал, отпустил несколько абстрактных замечаний, в основном начинающихся с головных букв алфавита, помял сустав и вскоре забыл думать о случившемся.

Хочу предостеречь моих молодых читателей: опасайтесь вывихнуть плечевой сустав. В этом, как и во многом другом, лиха беда начало. Требуется чрезвычайное усилие, чтобы добиться разрыва суставной сумки, но, раз порвавшись, она становится ужасающе хлипкой. Хотя у меня был скорее подвывих, эта травма напоминала о себе всю жизнь. Она мешала мне в поло, заставила отказаться от тенниса и грозила страшным подвохом в минуты опасности, схватки, борьбы. Время от времени плечо «вылетало» ни с того ни с сего: спал, сунув руку под подушку, потянулся за книгой на полке, поскользнулся на лестнице, поплыл. Однажды это едва не случилось в палате общин, когда я позволил себе размашистый жест, и мне сразу в красках представилось, как изумились бы члены палаты, если бы оратор, которому они дружно внимали, вдруг по непонятной причине простерся на полу, инстинктивно пытаясь вправить на место вышедшую из «пазов» кость.

Что говорить — не повезло. Но и то правда: нет худа без добра. Действуй я в атаке при Омдурмане палашом, а не новейшим средством, маузером, вряд ли я бы сейчас кому-то что-то рассказывал. Когда одолевают напасти, не следует забывать, что они, быть может, уберегают вас от чего-то похуже, и какая-нибудь чудовищная ошибка порой приносит вам больше благ, чем самое разумное, по мнению многих, решение. Жизнь — штука целостная, и удача тоже; ни та, ни другая на части не разбирается.

Подведем итог нашему путешествию словами полковника Брабазона из его напутственной речи: «Индия — ковмилица Бвитанской ковоны». Нас отправили в лагерь отдыха в Пуне, и, добравшись туда поздно вечером, мы переспали вторую ночь после высадки в палатках на двоих в виду роскошнейшей долины. Днем учтиво, церемонно, в чалмах явились соискатели на место дворецкого, денщика и конюха — в ту пору такие челядинцы полагались кавалерийскому субалтерн-офицеру. Все выложили надежные рекомендации от наших предшественников и после недолгих формальностей и раскланиваний завладели нашими земными сокровищами и взяли на себя полную ответственность за наше житье-бытье. Если вам хотелось, чтобы вас холили и лелеяли и освобождали от бытовых хлопот, то тридцать лет назад лучше Индии ничего на свете не было. Требовалось одно: отдать форму и платье денщику, пони поручить груму, наличность вручить дворецкому — и думать больше не о чем. Ваш Кабинет сформирован, каждый из этих министров входит в свои обязанности со знанием дела, с опытом и лично вам предан. Для них — это дело жизни. За скромное жалованье, справедливое отношение и пару добрых слов они готовы на все. Их мир ограничен прозаическим содержимым вашего гардероба и прочими мелочами обихода. Ни черный труд, ни долгие бдения им не в тягость, опасности им не страшны — ничто не колеблет их спокойствия, их забота не оскудевает. Так бы принцам жить, как жилось нам.

Вместе со слугами к нашей палатке пришли два или три грума с пони и записками от их хозяев, а следом пожаловал взволнованный красавец в красной с золотом ливрее и передал нам конверт с внушительным гербом. Это был посланец от губернатора, лорда Сандхерста, приглашавшего меня и моего спутника Хьюго Бэринга отужинать в его резиденции. Весь долгий день мы жучили солдат, не желавших носить тропические шлемы и подвергавших свою жизнь опасности, а вечером сидели на роскошном банкете с охлажденным шампанским. В конце ужина, после того как были осушены бокалы за здоровье королевы-императрицы[15]В январе 1877 г. королева Виктория была провозглашена императрицей Индии., его превосходительство любезно пожелал выслушать мой взгляд на некоторые вопросы, я же, отдавая дань дивному гостеприимству, счел неприличным отмалчиваться. Теперь я уже забыл, в каких именно пунктах британско-индийских дел он ожидал моего совета, но помню, что разглагольствовал долго. Были минуты, когда губернатор явно порывался изложить свое мнение, но я из вежливости не позволял ему так себя утруждать, и он охотно закрывал рот. Он был настолько заботлив, что отправил с нами своего адъютанта проследить, чтобы мы не заблудились. В общем и целом, за сорок восемь часов внимательно приглядевшись к Индии, я составил о ней в высшей степени благоприятное впечатление. Порой, думал я, такие вещи схватываешь с первого взгляда. Как говорит Кинглейк[16] А. У. Кинглейк (1809–1891) — английский историк Крымской войны (1853–1856).: «…разглядывание пристальное, помещающее предмет под неверным углом зрения, не так хорошо для вынесения суждения, как беглый охватный взгляд, позволяющий увидеть вещи в их истинной пропорции». Проваливаясь в сон, мы всем существом сознавали огромнейшую работу, какую Британия совершала в Индии, ее высочайшее призвание управлять этим простейшим и отзывчивым народом — к его и нашей пользе. И буквально тут же трубы заиграли подъем, и мы поспешили на пятичасовой поезд в Бангалор — это тридцать шесть часов пути.

Огромное треугольное плато Южной Индии заключает в себе владения Низама и махараджи Майсура. Спокойствие этих земель, вместе почти равных территории Франции, обеспечивают, в случае нужды, два британских гарнизона — в Бангалоре и Секундерабаде, по две-три тысячи человек в каждом. И тому и другому гарнизону придано вдвое большее число индийских солдат; таким образом для любых учений и маневров имеется достаточно войск всех родов. Согласно установившемуся обычаю, британские силы расквартировываются в пяти-шести милях от людных городов, находящихся под их защитой, а в промежутке стоят лагерями индийские полки. Британские войска размещаются в просторных, прохладных, окаймленных деревьями казармах. Предусмотрительность и порядок осуществляли здесь свои планы, не жалея ни времени, ни пространства. Превосходные дороги, тенистые аллеи без конца и краю, изобилие чистой воды, импозантные конторы, лечебницы и учебные заведения, обширные плацы и манежи — яркие приметы этих центров совместного проживания больших колоний белых людей.

Прекрасен климат Бангалора на высоте более трех тысяч футов над уровнем моря. И хотя солнце палит нещадно, за исключением самых жарких месяцев ночи прохладны и свежи. Европейские розы в бесчисленных глиняных вазонах являют само совершенство цвета и запаха. Буйствуют цветы, соцветия кустарников, лианы. В болотах пропасть бекасов (и змей). На солнце порхают сверкающие бабочки, при луне их сменяют баядеры.

Офицерам не полагается казенное жилье. Они получают квартирное довольство в серебряных рупиях, каковое вместе с денежным содержанием и всякими добавками ежемесячно сгружается в плетеную кошелку размером с призовой турнепс. Вокруг клубной столовой лежит район вместительных одноэтажных бунгало с огороженными дворами и садами. Отслужив очередной месяц, младший офицер получает свою кошелку с серебром, шествует с ней в свое бунгало, вручает ее сияющему дворецкому, и — казалось бы — он свободен от мирских забот. Но кавалеристу в те дни было весьма желательно пополнять щедрые воздаяния королевы-императрицы втрое-вчетверо большими поступлениями из дома. Всего мы получали за нашу службу около четырнадцати шиллингов в день плюс три фунта в месяц на содержание двух лошадей. Вместе с пятьюстами фунтами за год, которые выплачивались поквартально, это было единственное, чем я держался; все остальное приходилось брать под ростовщические проценты у сговорчивых местных банкиров. Против этих господ остерегали всех офицеров, а мне они нравились: очень толстые, очень любезные, очень честные и до ужаса жадные. Требовалось подписать какие-то клочки бумаги и предъявить, словно по волшебству, пони для поло. Улыбчивый финансист прядал на ноги, покрывал лицо руками, влезал в свои шлепанцы и, удовлетворенный, убегал — ровно на три месяца. Брали они всего два процента в месяц и недурно устраивались, поскольку вряд ли сталкивались с неоплатными долгами.

Наша троица — Реджинальд Барнс, Хьюго Бэринг и я, — сложив наши капиталы, сняли роскошное бело-розовое бунгало под тяжеловесной черепичной крышей, с глубокими навесами на белых гипсовых колоннах, увитых алой бугенвиллеей. Стояло оно на огражденном участке площадью акра в два. От нашего предшественника нам достались сотни полторы прекрасных розовых кустов: «Маршал Ниель», «Франция», «Слава Дижона» и так далее. Сами мы выстроили большую глиняную конюшню, крытую черепицей, со стойлами для тридцати лошадей и пони. Наши дворецкие образовали триумвират, в котором разногласий не возникало. Мы поровну складывались в общий котел и избавляли себя от бытовых забот ради одного серьезного дела.

Дело это было поло. На нем, помимо службы, сосредоточились все наши помыслы. Но для того чтобы играть в поло, нужно иметь пони. Еще в плавании мы основали полковой клуб поло и из умеренных, но регулярно вносимых всеми офицерами пожертвований создали фонд, способный предоставлять солидные кредиты на приобретение этих верных соратников. Приехавшему из метрополии полку примерно года два нечего было и мечтать о том, чтобы добиться значимых результатов в индийском поло. За такой срок только и можно, что подобрать подходящих пони. Но после долгих и горячих дискуссий президент нашего клуба и старшие офицеры нашли умное и неординарное решение. Бикулахские конюшни в Бомбее служат главным рынком, через который арабские скакуны попадают в Индию. Местный полк легкой кавалерии, Пунский конный, где заправляли офицеры-британцы, имел, благодаря постоянному дислоцированию, безусловное преимущество в приобретении арабских пони. Проезжая через Пуну, мы испытали их пони и провели серьезнейшие переговоры. В итоге было решено, что наш полковой клуб приобретает у Пунского конного всех их поло-пони (числом 25); им предстояло стать ядром, вокруг которого мы сплотим силы для нашей будущей победы в Межполковом турнире. Не могу даже передать, с какой целеустремленностью мы все включились в это дерзкое и немыслимое предприятие. В истории индийского поло не было случая, чтобы кавалерийский полк из Южной Индии завоевал межполковой кубок. Мы понимали, что это потребует двух-трех лет самоотречения, сосредоточенности и тяжелого труда. Но мы были уверены, что, если не разбрасываться, успех вполне достижим. Поставив перед собой задачу, мы посвятили себя ей всецело.

Не забуду сказать, что было еще множество служебных обязанностей. Каждое утро, еще не светает, а вы уже видите перед собой смутный силуэт, и мокрая рука дерет вам вверх подбородок и несет поблескивающую бритву к намыленному беззащитному горлу. Около шести часов смотр полка, выезжаем на открытое место и полтора часа проделываем всяческие маневры. Потом возвращаемся в свои бунгало, принимаем ванну и идем в столовую завтракать. С девяти до половины одиннадцатого манеж и канцелярия; потом домой в бунгало, пока не началось пекло. Расстояния в широко раскинувшемся лагере столь велики, что пешком их не одолеешь. Мы перемещаемся только верхом. Но задолго до одиннадцати свирепое дневное солнце загоняет всех белых людей в укрытия. В половине второго мы бежим, обдаваемые жаром, на ленч и возвращаемся спать до пяти часов. Потом все оживает. Наступает час поло. Вожделенный час. В те дни я стремился отыграть столько периодов, сколько мне перепадало. С утра определялся порядок для гарнизона; шустрый маленький вестовой составлял списки офицеров с указанием количества периодов, в которых они желают участвовать. Цифры усреднялись, дабы принести «наибольшее благо наибольшему числу людей». Я редко играл меньше восьми, обычно десять или двенадцать «чакэ».

Когда тени на поле удлинялись, мы, потные, еле переводя дух, трусили к себе, чтобы принять горячую ванну, отдохнуть и в половине девятого сесть за обед, протекающий под бряцание полкового оркестра и клацанье льдинок в стакане. Потом старшие офицеры вовлекали невезучих в скучную, модную тогда игру «вист», остальные покуривали под луной, и в половине одиннадцатого, самое позднее в одиннадцать, давался «отбой». Вот таким, три года кряду, был для меня «долгий-долгий индийский день», и, добавлю, день неплохой.