ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Онлайн чтение книги Убийство на Эйфелевой башне Mystere rue des Saints-Pères (=Murder on the Eiffel Tower)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Четверг 30 июня, после полудня

Виктор не понимал, где находится, и почему он голый. Зрение медленно прояснялось, но несколько минут ушло на то, чтобы понять, что висевший на стене напротив портрет кисти Гейнсборо немного накренился вправо. «Я у себя в спальне. Но почему я на полу?»

Он дошел до туалетной комнаты и сунул голову под кран. Чтобы на пленке его памяти проявилось хоть что-нибудь разумное, он попытался прорваться сквозь сон, походивший на сшитый из лоскутов костюм Арлекина: мальчишки, перерезанные глотки, скелеты, женщина в тюрбане, пчелы, краснокожие, поезд, кот. Слова. «Фигаро, я здесь… Здравствуй, утенок…» И кот, он ведь что-то орал по-русски! Список… «Фигаро», вот что самое важное! Листок «Фигаро на башне»! Был ли среди подписантов 22 июня Данило Дукович?

Виктор быстро направился в спальню Кэндзи, порылся в ящиках, перешел в спальню. Мизинцем ноги зацепился по дороге за ножку стула, чертыхнулся, на глаза выступили слезы. Прыгая на одной ноге, он споткнулся и упал на цыновку, расстеленную на металлической сетке кровати. В сетке обнаружилось углубление, из которого он достал пакет, обернутый тканью, металлическую коробочку, два больших конверта и экземпляр «Фигаро на башне». Раскрыв его, он увидел, что строка, где написано «R.D.V. J.C.», вырвана. Он заново просмотрел список.

В первой колонке значились следующие имена:

…Мадлен Лезур, Шартр. Кэндзи Мори, Париж. Зигмунд Полок, Вена, Австрия. Марсель Форбен, лейтенант 2-го кирасирского полка. Розали Бутон, белошвейка, Обервилье. Мадам де Нантей, Париж. Мари-Амели де Нантей, Париж. Эктор де Нантей, Париж. Гонтран де Нантей, Париж. Джон Кавендиш, Нью-Йорк, США.

Во второй колонке:

Константин Островский, коллекционер произведений искусства, Париж. Б. Годунов, Славония. Гильермо де Кастро, студент из Аликанте. Танкред Пиндарус, священник из Бордо. Шарлин Кросс из Фоли-Бержер.

Он перечитал начало. Б. Годунов. «Слава и многая лета царю Борису…» Данило Дукович! Части головоломки начинали сходиться. «Это он. Утром он за мной следил…»

Ничего не убирая, Виктор поспешно оделся и выскочил по внутренней лестнице на улицу.


В который раз восхитившись широкой перспективой улицы Турнон, Кэндзи замедлил шаг у ресторана «Фуайо», где от души посмеялся, глазея на депутатов, которым подали баранью ногу. Пройдя еще немного, вошел в магазинчик своего друга Максанса де Кермарека, антиквара, который специализировался на торговле старинными струнными музыкальными инструментами.

В магазинчике, обшитом деревом и выкрашенном в бело-золотые тона в стиле Людовика XV, имелся большой выбор верджинелов, спинетов и клавесинов, как правило расписанных маслом. На инкрустированных мозаикой деревянных столах лежали классические гитары, учебные скрипки, смычки, даже балалайки и мандолины.

Арфа в инкрустированной раме стояла словно на карауле у посудного шкафа, полного тарелок севрского фарфора с изображениями музыкантов, играющих на лютне и виоле.

Худой, высоченный, с аккуратной остроконечной бородкой, в экстравагантном костюме темно-красного бархата, придававшем ему сходство с дьяволом, хозяин дожевывал сандвич, шагая из угла в угол. Увидев входящего Кэндзи, он бросился к нему, протягивая руку.

— И наконец, в пустыне раскаленной, узрел я путника, приятного себе!

И в буквальном смысле затолкал визитера в глубокое кресло.

— Присядьте, мсье Мори. Чаю? Кофе?

— Чаю, спасибо.

Пока антиквар возился в подсобке, Кэндзи разгладил номер «Пасс-парту» и нарочито положил на маленький столик. Дьявол в красном камзоле не заставил себя ждать, появившись с серебряным подносом, на котором дымилась чашка, полная светлой жидкости.

— Чистый жасмин, а вы мне за это расскажете новости.

— Вы видели это? — заметил Кэндзи, показав на газету.

Антиквар бросил взгляд на крупные буквы заголовка и потеребил бородку.

— Да, видеть-то видел… Надо же: одна пчелка и — хоп, на том свете! Успели продать ему эстампы Утамаро?

Кэндзи кивнул.

— Я знал, что его это интересовало. Недолго же он любовался ими, бедняга! Я только что приобрел коллекцию герцога Фриульского, превосходнейшее фортепьяно, смычок Франсуа-Ксавье Турта, спинет Томаса Хэнкока, а заодно уж забрал и библиотеку, так что вам есть чем поживиться.

Он проглотил последний кусок сандвича.

— Как жаль, — проговорил он с набитым ртом, — терять хорошего покупателя. Я говорил вам, что убедил его вложиться в скрипки?

— Да, когда мы виделись в прошлый раз.

— Смешные они, право слово, коллекционеры эти! И в музыке-то ничего не смыслят! Позвольте я покажу вам, что он собирался купить, — если, конечно, у вас есть время…

Антиквар открыл маленький, обитый мягкой тканью шкафчик и с немыслимыми предосторожностями извлек оттуда скрипку.

— Гварнери. Не чудесно ли? А знаете, чему, по утверждению некоторых, обязана она своим неподражаемым звучанием? Налету плесени, поглощающему сырость и делающим древесину легче и суше. Забавно, что именно это придает ей цену. Наш приятель отвалил мне немалый аванс, теперь придется возвращать наследникам, если таковые найдутся. Остаток — кругленькую сумму — он должен был доплатить в конце недели. Ваш чай остынет.

Сделав над собой усилие, Кэндзи допил чай — он предпочитал улунский.

— Так он был на мели? — спросил Кэндзи.

— Да что вы! Он одалживал, и с выгодой. Финансировал несколько предприятий — тайно, разумеется, чтобы его имя нигде не фигурировало. Вроде того небольшого дельца, о котором я рассказывал на прошлой неделе. Такая игра придавала его жизни вкус, даже если его временами и пощипывали, хотя, должен сказать, такое случалось редко, противник он был непревзойденный. «Дорогой Максанс, — говаривал он, — кто не рискует, тому неизвестен настоящий вкус жизни, я как те артисты яванского театра теней, что стоят за кулисами и дергают за ниточки. Но если кто-нибудь захочет спутать мои нити, — солоно тому придется, я предпочту разрезать всю пряжу, а не распутывать узлы». Скажите откровенно, мсье Мори, сами-то вы верите в эти басни насчет пчел-убийц?

— Одно достоверно: в мире нет ничего достоверного.

— Узнаю восточную мудрость. Что ж, тем хуже для Гварнери, — сказал антиквар, пряча скрипку, — на товар такого рода покупатель у меня всегда найдется. Желаете взглянуть на книги?

— У меня назначена встреча. Я вернусь позже. Кстати, напомните, о каком это дельце вы рассказывали мне в прошлый раз?


Хотя едва минуло четыре часа дня, в «Пасс-парту» стояла тишина. Брошенный посреди опустевшего наборного цеха линотип походил на насторожившегося зверя, ощерившего челюсти.

Он снова вышел на улицу. В уличном тупичке, присев на обочину тротуара, два типа играли в кости.

— А что, в «Пасс-парту» никого нет? — спросил Виктор.

— Мадемуазель Эдокси, должно быть, наверху.

Он поднялся по лестнице, постояв на лестничной клетке у дивана, заваленного всяким бумажным хламом. Эдокси не слышала его шагов. Сидя за столом с прямой как палка спиной, она стучала на машинке со скоростью пианиста-виртуоза, и при этом грызла орешки. Пальцы перелетали от одной клавиши к другой, самодвижущееся колесико вращалось. Эдокси выхватила напечатанную страницу, положила справа от себя, разжевала орешек, заправила в машинку девственно чистый лист и снова забарабанила. Прежде Виктор думал, что с такой скоростью можно только строчить на швейной машинке.

Он постучал в полуоткрытую дверь. Эдокси быстро спрятала пакетик с орешками.

— Ах, это вы! И давно тут стоите?

— Я вами любовался. Вы просто мастер!

Она хихикнула, поправив прическу.

— Хотите сами попробовать? Это модель «Хэммонд», такую можно увидеть на выставке.

— О нет-нет, куда мне до вас!

— Тут дипломов не требуется, а надо только попадать пальцами на нужные клавиши, вот и вся наука. Я бы с удовольствием поучила вас своему методу.

— Очень любезно, однако…

— Я вижу, у вас превосходные руки, пальцы длинные, чувствительные, умелые, — заметила она, поправляя на груди блузку.

Кашлянув, чтобы прочистить горло, он понял, что ужасно хочет закурить.

— А остальные где?

— Вы пришли очень вовремя: Гувье сидит в префектуре, Мариус пошел к врачу.

— Он заболел?

— Немного расклеился. Антонен вернется к шести. Таша на выставке, но без нее-то уж мы обойдемся, верно?

Эдокси встала и подошла к Виктору вплотную. Он вынул из портмоне конверт.

— Я должен кое-что выяснить, и вы, возможно, могли бы мне помочь.

— Постараюсь.

— Это насчет письма. Курьер принес его в мой магазин сегодня утром, часов в восемь. Я полагаю, его доставили из «Пасс-парту».

Она взяла Виктора за локоть.

— Войдите же на минуточку, мсье Легри, здесь светлее.

С загадочной улыбкой она провела его в помещение редакции.

— Дайте взглянуть! Надеюсь, ничего плохого? — спросила она, чуть пожимая ему руку.

У Виктора было чувство, что вокруг него медленно обвивается змея. Он мягко высвободился.

— Нет, просто какой-то читатель бранится по поводу моей хроники. Уж не вы ли мне это отправили?

— О, мсье Легри, мне бы никогда не пришло в голову оскорбить такого человека, как вы!

— Да нет же, я не так выразился, я хотел знать, побывало ли оно у вас в руках.

— Будьте уверены, если бы представился случай, я принесла бы его сама.

— Тогда, может, кто-то из редакции…

— Смеетесь! Курьеры — это на мне. Я утром прихожу на службу раньше всех и начинаю с того, что сортирую почту. Вы правда не хотите, чтобы я поучила вас печатать на машинке? Это могло бы пригодиться вам в магазине. В Нью-Йорке уже не осталось торгового дома, в котором письма пишут пером, служащий…

Пока она расхваливала ему достоинства «Хэммонда», он попытался привести мысли в порядок. Если письмо было доставлено прямо в магазин, его автором не мог быть Капюс. «Я не удержался и сообщил ему адрес».

Сомнений не оставалось, его умышленно затягивали в западню. «Как он узнал об этом? Откуда этот негодяй Дукович мог выяснить, что я говорил с Капюсом?» Ответ напрашивался сам собой. Он вспомнил, как старик записывал в школьной тетрадке его фамилию и название «Пасс-парту». «На случай, если вы исказите мои слова». Перерезав горло Капюсу, Дукович, конечно, перевернул его комнату вверх дном и нашел тетрадку.

— Вы так побледнели… У вас все в порядке? — спросила Эдокси, внезапно прижимаясь к нему и расстегивая его редингот.

Он вяло сопротивлялся. Ему нужно было еще кое о чем спросить. Освещала ли «Пасс-парту» приезд Буффало Билла?

— Не окажете ли мне любезность показать первые номера газеты? — пробормотал он хрипло.

Удивленная, она отступила.

— Прямо сейчас?!

— Прошу вас.

— Вам ни в чем нельзя отказать, — отозвалась она с явным разочарованием. — Присядьте за мой стол. Это за машинкой, я сейчас ее отодвину.

Она положила перед ним дюжину экземпляров и наклонилась, заглядывая через плечо.

— Если вы скажете, что ищете, мсье Легри, я определенно смогу вам помочь.

— Ничего особенного, просто хочется почувствовать общую интонацию газеты, понять, для какого читателя я работаю.

Спина налилась тяжестью, затылок сдавило, в желудке встал ком.

— Не могли бы вы… — он осекся, — открыть окно, здесь душно.

— Я принесу стакан воды. Да снимите вы редингот, какие между нами церемонии!

Не ответив, он принялся с шумом перелистывать подшивку. Она вышла, и он слышал, как она открыла шкаф. Скорее, скорее… О Буффало Билле ни слова. Тогда что же в тот день делала Таша на вокзале Батиньоль? Номер за 14 мая был скучный, а за 13-е почти целиком посвящен родам, случившимся…

— «…в одном из лифтов башни. Новорожденная, Августа-Эйфелина, названная так в честь конструктора этого сооружения, будет одарена самим Гюставом Эйфелем…» — прочитал он вслух, ибо в эту минуту Эдокси вошла в комнату со стаканом воды.

Виктор осушил его залпом, подавился, закашлялся. Она похлопала его по спине.

— Что ж это за способ пить такой!

Она присела на подлокотник кресла, прижавшись к нему бедром.

— Это ж надо додуматься, а? Взбираться на такую высоту на девятом месяце беременности! Есть же такие женщины, способны невесть на что, лишь бы прославиться!

— Это необычнее, чем приезд Буффало Билла, — заметил он с деланной непринужденностью.

— Мариус решил, что лучше вообще не упоминать о краснокожих, потому что все газеты об этом пишут. Как вы знаете, он плывет против течения. Впрочем, мне тоже нравится быть непохожей на других. Возьмем хоть мужскую внешность. В отличие от большинства женщин, меня не волнует телосложение блондинов.

В ответ Виктор тусклым голосом промямлил:

— Я бы охотно выпил еще воды.

С легким вздохом Эдокси вновь вышла из комнаты, а он спасся бегством, причем со скоростью не меньшей, чем когда вырвался из комнаты мертвого Капюса.


Словно стайка попугаев, топорща перышки и издавая пронзительные звуки, дамочки так и порхали вокруг бедняги Жозефа. С риском наткнуться на острие зонтика, он прорвался к прилавку и использовал его в качестве укрытия, оценивая намного превосходящие силы противника и примериваясь к новой вылазке. Оставалось последнее средство:

— Говорит пусть только одна, или я вызову полицию! — завопил он.

Повисла удивленная тишина. После короткого совещания с подругами Рафаэллой де Гувелин, Матильдой де Флавиньоль, Бланш де Камбрезис и Адальбертой де Бри графиня де Салиньяк подняла белый флаг и повторила свои требования.

— Роман называется «Та, которая».

— Фамилия автора? — сухо осведомился Жозеф.

— Жорж де Пейребрюн.

— Издатель?

Пять дамочек, выстроившихся у прилавка, обменялись безнадежными взглядами.

— Ладно, проехали. О чем роман?

— Это история о трех бедных непорочных девушках, одна из которых после серьезного проступка — сами догадываетесь, какого, — становится матерью! — воскликнула графиня де Салиньяк, меряя Жозефа взглядом так, словно это он был виноват в столь драматическом повороте событий.

— Признаюсь, мне такая книга неизвестна, — сказал измученный Жозеф. — Дорогие дамы, нам пора закрывать магазин!

— Уже? Да ведь только пять часов!

— Учет!

Воспользовавшись тем, что голоса покупательниц заглушили звон колокольчика, Виктор прокрался в магазин. Жозеф заметил его, когда тот уже дошел до бюста Мольера, и попытался было что-то сказать, но Виктор приложил к губам палец и скрылся на лестнице.

Наконец дамы, несмотря на свое численное преимущество, были вытеснены за дверь. Жозеф запер ее на ключ, вытер лоб и взбежал по лестнице. Виктор ждал его на кухне.

— Ну и ну, мсье Легри, вот уж явились не запылились! Жаль, вы не пришли на несколько минут раньше, они меня тут чуть не укокошили!

— Жозеф, вспомните хорошенько, в котором часу курьер доставил письмо?

— Письмо? Какое письмо? Ах, письмо! Я только что раскрыл ставни, ровно в восемь. Он хотел отдать его вам в собственные руки, сказал, это срочно. Я ответил, мол, срочно или нет, не могу же я достать вас из своей шляпы.

— В восемь? Вы уверены?

Жозеф состроил обиженную мину.

— Мсье Легри, я каждое утро открываю магазин в 7.45, минута в минуту, вам ли не знать! Я несколько раз покричал вам, никакого ответа, тогда я забеспокоился, поднялся и вижу: никого. И тут я подумал: «Неужто мсье Легри решил сопровождать мадам де Валуа до самого Ульгата!»

— Как он выглядел, этот курьер?

— Как и всякий кучер.

— Кучер!

— Ну да, кучер. Его фиакр стоял перед лавочкой Сюльпис Дебов.

— Внутри сидел пассажир?

— Эх, мсье Легри, я сквозь стены не вижу, и потом должен вам сказать, что…

Не дослушав, Виктор помчался к себе в кабинет. Оскорбленный Жозеф вернулся в магазин, ворча себе под нос:

— Выложи я ему сейчас, что на душе накипело, он бы так просто не ушел…

Он снова отпер дверь магазина, окинув улицу взглядом: дам уже не было поблизости. Ну а раз так, что бы ни случилось, лавка останется открытой до девяти.


Не в силах усидеть на месте, Виктор ходил из угла в угол, рассуждая сам с собой.

— В восемь часов Дукович пускал рулады на улице Нотр-дам-де-Лоретт. Письмо могла доставить только Таша. Да, это она. Она предупредила его о непредвиденных обстоятельствах ночью или ранним утром. Я ничего не слышал…

Взволнованный, он остановился у комода и схватил картину, написанную Ломье. На него вдруг накатило: это ладное тело, круглые груди, которые он так страстно сжимал… Неужели она играла комедию?

«Ты ничего о ней не знаешь, ничего».

По улице с грохотом проехал фиакр. Виктор закрыл глаза, словно от яркого света. Последний раз взглянув на картину, он перевел взгляд на фотографию Кэндзи. Наполнил ванну и стал раскладывать по местам предметы, лежавшие на ковре. Заинтересовавшись коробочкой, после некоторого колебания он приоткрыл крышку. Там обнаружился медальон с миниатюрным портретом его матери и фото молодой женщины, на обороте которой стояла надпись: Айрис, март 1888, Лондон . Он вытащил из-под рамки два толстых конверта с восковыми печатями, поборов желание вскрыть их, и перевязанный шнурком пакет. Еще не отдавая себе отчета в том, что делает, он быстро развязал тесьму. Это были «Капричос» Гойи. «А мне сказал, отнес к переплетчику!» Виктор стоял в оцепенении, машинально переворачивая страницы, пока его внимание не привлек один из офортов: истомленный человек, окруженный хищными ночными птицами, — оригинал репродукции, что висела в спальне Таша!

— «Сон разума порождает чудовищ».

Нельзя допустить, чтобы поток подозрений перечеркнул всю его жизнь. Виктор продолжал листать книгу, чтобы занять чем-нибудь руки. Он отказывался поверить, что Кэндзи причастен к этому делу, и тем не менее с очевидным не поспоришь, он и Таша явно были в сговоре.

«Она ждет меня в восемь вечера!» — подумал он с горечью. Им овладел внезапный приступ ярости. «Она писала мне нежную записочку, а сама прекрасно знала, что ее сообщник придет расправиться со мной! Но кто же этот сообщник?»

События прошедшего дня пронеслись перед ним. Он положил обратно «Капричос», накрыл циновкой и простыней матрас и вышел.


У подножия Эйфелевой башни, между набережными и железнодорожными путями, по которым ехали поезда на Марсово поле, раскинулась диковинная деревня, где были представлены виды человеческого жилья от доисторического времени до эпохи Возрождения. Возведенные по проекту Шарля Гарнье, эти шесть участков, каждый из которых состоял из множества конструкций, были обречены на успех у любопытной толпы. Но металлическое чудовище накрывало постройки своей зловещей тенью, и даже немногочисленные посетители чувствовали себя здесь неприютно.

В конце дня по аллеям, под равнодушными взглядами хозяев питейных забегаловок и продавцов сувениров, прохаживалась странная пара. Громадный бородач, закутанный в изъеденную молью медвежью шкуру, вел под руку старика-африканца в бубу, показывая ему королевство дерева и цемента и подкрепляя речи широкими жестами.

— Оно понятно, что начинать с конца не самое лучшее, но тут, дорогой Самба, это не имеет значения! — говорил Данило Дукович. — Глянь-ка на этих скво, плетущих корзины, — думаешь, они из Адирондэка? Ничуть не бывало, вон та малышка, рядом с этим похожим на чучело дурнем с перьями индюка на голове, — испанская танцовщица, она вертит задницей в кабаре на бульваре Клиши.

Они прошли мимо японского и арабского домиков, русской избы. Данило остановился напротив гостиницы XVI века, у которой девицы в платьях эпохи Генриха II торговали муранским стеклом.

— Довольно старомодны эти итальянские соломенные шляпки. А как в них смотрятся тунисцы, черт побери! А вот другие, на греках! И еще на персах. В Париже много безработных тунисцев, вот и нашли, чем их занять. У индуистской постройки задерживаться не будем, тут пусто, ее используют как отхожее место. Ах, еврейский дом! Его сдали торговцу коврами с улицы Тейбу. Привет, Марсель, как идут дела?

— Не пойму я, — сказал Самба, — тут написано, что шатер египетский, а в нем продают азиатский фарфор.

— Заметь, торговец принял меня за тунисца. Устроители морочат публике голову.

Посетители, дойдя до аллеи, вдоль которой стояли галло-романские хижины, доставали съестные припасы и раскладывали их на картонных ящиках из-под ячменного пива. Римская матрона с пышными формами поднесла Даниле стаканчик сидра.

— Спасибо, Фрида. Она австриячка, тоже поет, — шепнул он на ушко Самбе. — Но — молчок о том, как круто мне повезло, я не скажу ей ни слова, не то от зависти лопнет. Хочешь пригубить?

Он протянул стакан Самбе. Тот смочил губы, сделал гримасу, потом покосился на отдыхающих.

— Они едят картошку.

— С маслом. Вкуснотища! — причмокнул Данила.

— Картошка, одна картошка. И это они называют столицей мировой гастрономии! Лошади и собаки гадят на мостовые, дома заслоняют свет солнца, улицы грязны, а они, смерив меня высокомерным взглядом, спрашивают: «Ну как тебе в Париже, сенегалец?» Так нельзя обращаться к людям. А если я скажу: «Эй, француз! Эй, тунисец! Эй, торговка! Эй ты, певун!»

— Меня будут называть баритоном, — промурлыкал Данило. — Умчались прочь мои печали, никто дорожки больше мне не перейдет. Я принят, понимаешь, что это значит? Принят после того как меня прослушали, это я-то, Данило-тридцать-три-несчастья! Спасибо, Шарль Гарнье, что ты построил для нас такую распрекрасную Оперу!

Они вышли на авеню Бурдоннэ, по обеим сторонам которого теснились строения доисторических времен. Данило с завистью посмотрел на суровое жилище пеласгов и даже на хижину эпохи верхнего палеолита, потом остановился у входа в пещеру.

— Мое скромное жилище кроманьонца, — объявил он.

Туда вошел какой-то посетитель. Данило вдруг присел на корточки и поднял то, что тот только что бросил наземь.

— Талисман, — сказал он, показывая находку Самбе. — Я проверю его силу в тот вечер, когда состоится премьера «Бориса Годунова»! Афишу я уже придумал: постановка Данило Дуковича, серба с голосом как чистое золото…

— О, да-да, голос, можно сказать, золотой, — подтвердил Самба, разглядывая кончик сигары, который Данило поднял с земли. — Можно, я это возьму? Послужит мне образцом, я ведь произвожу и товарные знаки тоже, наклеиваю их на трости и всякие коробочки.

— Бери. Я пойду переоденусь. Подожди меня здесь, у галереи машин кормят бесплатными обедами, устроим кутеж!

— Ради всего святого, только без картошки! — пробормотал Самба, глядя, как тот исчезает в пещере.


Пританцовывая, Данило прошагал в глубину своего «жилища». На ходу он приветственно помахал Аттиле, набитому соломой кабану, которого позаимствовал у галло-римлян, чтобы скрасить одиночество. «Привет, обитель чистая моя», — пропел он, отодвигая шторку, за которой скрывалась миниатюрная вешалка. Прервав пение, он резко вскрикнул, лицо его дернулось, и он быстро поднес руку к затылку. Его что-то кольнуло! Скорее ошеломленный, чем испуганный, он сделал над собой усилие, пытаясь обернуться. Перед глазами плясала темная тень. Он сощурился. Слабый свет газового фонарика померк. Он хотел снова зажечь его, протянул руку, но она не слушалась. Ему страшно захотелось спать. «Ты и правда устал, а ведь завтра надо быть в форме… Это твоя первая репетиция…»

Схватившись за штору, он начал сползать на землю. Пока Данило медленно падал, он снова ясно увидел роскошные груди Таша, за которой иногда подглядывал сквозь дырку в стене. Тени вокруг него плясали, очертания предметов размывались, все словно заволакивал туман. Оборвав шторку, он мягко рухнул наземь.


Усевшись на травке по-турецки, Самба поджидал возвращения друга. Его завтрак состоял только из кулька жирной жареной картошки, и он уже проголодался. Он представил себе калебас, до краев наполненный рассыпчатым дымящимся рисом с посыпанными приправой овощами. У него потекли слюнки.

На пороге пещеры появился человек. Самба встал, но с огорчением увидел, что это всего лишь один из посетителей.

Когда минуло еще четверть часа, у него лопнуло терпение. Преодолев робость, он осторожно зашел в пещеру. В полутьме с трудом различил застывшего на четырех лапах зверя и вздрогнул, сдерживая волнение.

— Ты напугал меня, некто в облике бородавочника! Мсье Дукович, вы здесь?

Он продвигался вперед маленькими шагами, выратащив глаза и вытянув перед собой руки, в страхе прогневить духа пещер.

Споткнувшись о груду тряпья, потерял равновесие.

— Мсье Дукович!

На земле лежал человек. Собравшись с силами, Самба нагнулся к его лицу, и, осмотрев ближе, убедился, что Данило Дукович больше никогда ничего не споет. Потрясенный, он подобрал полы своего бубу.

Бежать из этого проклятого места, скорее!


— Хозяин! Хозяин! Вы меня слышите? Это важно! — кричал Жозеф, барабаня в дверь.

— Что такое? — проворчал Виктор.

— Посетительница, причем хорошенькая, рыженькая, хочет с вами поговорить. Она утверждает, что вы знакомы.

— Пусть войдет.

Виктор отодвинул засов, приоткрыл дверь, нервно пригладил усы. На лестнице застучали легкие шаги Таша, и девушка проскользнула в комнату. Она непринужденно потянулась к нему с поцелуями, однако Виктор почему-то отступил. Удивленная, она мгновение стояла затаив дыхание, потом обрела дар речи.

— Ты видел мою записку? — только и нашла она что спросить.

Он кивнул.

— Я не смогу быть дома вечером, придется поужинать на выставке в обществе Шарля Гарнье, Антонена, Мариуса, Эдокси и всяких официальных лиц, ну, ты понимаешь, это нужно для статьи. Жаль, но мне не удастся просто уйти по своим делам. Как только узнала, поспешила тебя предупредить. В моем распоряжении два часа, — заключила она, кладя на стул перчатки и шляпку.

Эти распущенные волосы, эти розовые щечки… Не поддаваться. Сделав вид, будто его внезапно очень заинтересовало состояние собственных ногтей, Виктор безразличным тоном заметил:

— Это была хорошая идея, зайти. Мне не дает покоя один вопрос: любопытно узнать, где вы нашли «Капричос» Гойи.

— Да что это значит? Почему ты говоришь мне «вы»? — Таша засмеялась. — А-а, понимаю! Это из-за того человека внизу! Не беспокойся, он давно уже вернулся за прилавок.

Виктор не реагировал, и она продолжала уже не так уверенно:

— Это у тебя такие шутки?

— Нет, Таша, просто я хочу знать, где… Я видел у тебя копию, и вот…

Не давая ему закончить, она закричала:

— Да у Островского! В обмен на мои акварели с изображением краснокожих он позволил мне срисовать несколько картинок со своего экземпляра. И что ты…

— Этого не может быть. Распродано всего двадцать семь томов офортов. После февраля 1799 года инквизиция их запретила.

— И что с того? Ты не единственный, у кого они есть! Кстати, твои ли они? Да какая муха тебя укусила?! Этот ледяной вид, эти вопросы… Ты снова думаешь обо мне плохо, хотя эту ночь мы провели вместе!

В ее голосе слышалась обида. Виктору трудно было сохранять невозмутимость.

— Таша, я схожу с ума! Скажи правду, кто ты?

— Кто я? Все та же, точно такая же, какой была, когда спала с тобой! А вот ты-то кто? Ты пришел ко мне, а у самого любовница, увешанная безделушками!

Он нахмурился. Она поняла, что взяла верный тон.

— Вчера, узнав о смерти Островского, я ходила по улицам в каком-то бреду. Я не могла вернуться домой, мне было не по себе. Столько смертей… Я подумала о тебе, хотела тебя повидать, поговорить с тобой. Пришла сюда. И увидела тебя с той женщиной, вы садились в фиакр. Меня заметил твой компаньон, можешь спросить у него. Он не любит меня, не знаю, почему, может, боится, что я тебя уведу. Успокой его, у меня нет такой цели! — заключила она, снова надевая шляпку.

— Вчера вечером ты не отвергла меня.

— Почему я должна была это сделать? Ты свободен. Я свободна. Зачем лишать себя удовольствия?

— Вот именно. Зачем?

Распаленный ее румянцем, кудрями, выбившимися из-под шляпки, он приблизился и грубо впился губами в ее губы. Она его оттолкнула:

— Не так! — и подняла шляпку, которая упала с ее головы.

Резкими движениями приведя в порядок прическу, она надела перчатки и стояла не двигаясь, опустив руки.

— Зачем мы все портим? — сказала она шепотом.

В конце концов, нельзя отрицать, что ею двигало чувство! Это несколько успокоило Виктора, и он предложил ей чего-нибудь выпить.

В кухне стоял кислый запах капусты. Его внимание привлекла записка от Жермены, сообщавшей, что черный редингот отдан в чистку, но прежде она вынула все из карманов. Виктор с облегчением увидел лежавшие на столе ключи, которые считал потерянными у Капюса, носовой платок, входной билет на выставку, пуговицу и металлический стерженек, запаянный в выточенную из слоновой кости трубочку, поломанный в середине: тот самый, что дала ему Мари-Амели де Нантей.

Дрожащей рукой он налил стаканчик малаги, отнес его Таша, извинился, что должен ненадолго ее покинуть, и спустился в магазин.

Жозеф расставлял на полках книги.

— Я скоро буду закрывать, хозяин, сегодня тут просто настоящая пустыня Гоби. Вы не против, если я запру магазин на пятнадцать минут раньше?

Помотав головой, Виктор направился в подсобку и открыл шкаф, в котором Кэндзи хранил свои реликвии. Схватив одну из иголок для татуировки, привезенных с Сиама, он сравнил ее с находкой Мари-Амели: они были похожи как две капли воды. С лихорадочно бьющимся сердцем он уже хотел было закрыть шкаф, как вдруг заметил клочок бумаги, высовывавшийся из книги «Путешествие в глубь Африки». Закладка? Вытащив его, Виктор сразу узнал рекламную афишу большого парада Буффало Билла, в карикатурном виде изображенную Таша в день их первой встречи. Ему почему-то вспомнилась фраза, услышанная в далеком детстве: «В сердце пустая дыра, пустая дыра…» Не владея собой, он скомкал афишку, но тут же старательно разгладил. И кинулся к Жозефу.

— Та женщина, что сейчас поднялась ко мне, она приходила недавно в магазин?

— Ну да, она спрашивала вас, вы обещали ей книгу Гойи, но мсье Мори сказал, что у нас такой нет. Я поискал в подсобке и убедился, что, он сказал правду. Что-нибудь не так? Мне не нужно было ее впускать?

— В какой день это было? — быстро спросил Виктор.

— Обождите… В день мсье Франса!

— Вчера?

— Нет, в прошлый четверг, я запомнил, потому что одна дамочка настойчиво требовала «Литейщика», и мсье Мори отправил меня отнести книгу ей домой на бульвар Сен-Жермен, это записано в бухгалтерской книге. А что?

— Вы при этой молодой особе шкаф открывали?

— Да, ей хотелось взглянуть на книгу про Африку.

— Вы были рядом?

— Мне пришлось отойти на пару минут, меня мсье Мори позвал.

— До того дня она уже сюда приходила?

— Нет, тогда я видел ее в первый раз!

Виктор стремительно побежал наверх.

— Еще недавно я не хотел в это верить… Мерзавка! — загремел он, хватая ее за руку с такой силой, что она не смогла удержать стакан.

Он смотрел ей прямо в лицо, не владея собой. Она попыталась вырваться, но он вытолкнул ее на лестницу и потащил к подсобке.

— Сознайся же, сознайся, что это ты! Ты украла у меня татуировочную иглу, украла у Островского кураре, ты их убила, всех, и сегодня утром у Капюса за ними следом едва не отправился я! Зачем?! Но зачем?!

— Ты сумасшедший… Я ничего не понимаю, что ты наговорил! — Таша изо всех сил залепила ему пощечину. — Прощай! — бросила она сквозь слезы.

Опустошенный, Виктор остался стоять перед шкафом. Ему хотелось обо всем забыть. На его губах блуждало лишь одно слово, и Жозеф услышал его: «Кэндзи».

— Видит бог, мсье Легри, на вас лица нет! Знаете, хозяин, оно, конечно, дело не таких чурбанов, как я, а все же вам бы поберечься, так можно до болезни какой дело довести. И потом, что за блажь вам пришла в голову насчет этой рыженькой! Она уж точно не воровка. Если кто тут и есть виноватый, так это один я, не надо было мне открывать шкаф мсье Мори, но я был уверен, что она не возьмет оттуда ничего. И потом, совершить что-нибудь этакое мог кто угодно, да хоть ваши друзья из газеты, мсье Бонне или его приятель, что одет как английский лорд, они тоже оставались тут одни в комнате! А почему не та дамочка или ее племянница, или, если хотите, я?.. — потрогав лоб хозяина, Жозеф присвистнул. — Да у вас лихорадка, а мсье Мори нет! Вы можете встать? Я помогу вам подняться. Вам лучше всего сейчас поспать.

Жозеф заставил Виктора проглотить две таблетки церебрина, раздел и уложил его на свежие, только что постеленные простыни не переставая ворча:

— Работать с вами — смысл моей жизни, это я вам точно говорю. Но тут приходил один тип, осточертел он мне. Все сегодняшнее утро ошивался у магазина, чокнутый, и говорил все что-то про оперу и еще, что вы будто бы хотите принять его на работу. Вы случайно не ищете кого-то вместо меня? Если так, я готов уйти, только скажите! Ладно уж, сейчас вы заснете, а я побегу сказать матушке, что останусь здесь до утра, закрою ставни как полагается, и… где ж мне поспать-то? Может, у мсье Мори? Вот уж у кого, думаю, ложе жесткое, как доска!


Виктор проснулся среди ночи с тяжелой головой. Сцена с Таша вспоминалась как дурной сон. Похоже, с ней и вправду все кончено, чего не скажешь о серийных убийствах. У изголовья Жозеф поставил ему графин с водой и стакан. Виктор долго пил, потом сел за стол, положил перед собой записную книжку и стал делать пометки. Данила не мог быть тем, кто напал на него на улице Паршеминери, ведь, по словам Жозефа, утром он был в книжной лавке. Впрочем, ничто не мешало ему прошедшей ночью прикончить Капюса. Тогда… Все свидетельствовало против Кэндзи. При этом никаких явных улик не было, чего нельзя сказать про Таша: листок с Буффало Биллом уличал ее. И все-таки кое-что не сходилось. Таша пришла в магазин накануне смерти Эжени Патино, но целый месяц спустя после смерти Меренги. То есть татуировочная игла была уже украдена. Или его расследование ошибочно по всем направлениям? Если так, Таша никогда не простит его, никогда больше не захочет с ним видеться.

Мари-Амели сказала, что перед смертью Эжени Патино толкнул какой-то тип. Кучер перевозил человека в фиакре перед тем, как умер Островский. Это был тот самый человек, который у Капюса пытался убить и его, Виктора. В который раз он записал: Кэндзи ?

Потом он подумал, что, в сущности, любой читатель «Пасс-парту» мог узнать его адрес, прочтя анонс. И Капюс тоже…


Читать далее

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть