Онлайн чтение книги На другой день
52

— Садись, Того, потолкуем.

Оба усаживаются на скамью. Сталин освобождается от меховой шапки, пятерней зачесывает, как гребнем, свои жестко вздыбленные волосы. Затем вытаскивает из шинельного кармана еще рыбину, потчует Каурова:

— Грызи!

— А ты? У тебя же больше нет.

— Ну, разделим надвое по-братски.

В руках Кобы трещит, переламываясь, хребтина воблы, рвутся напитанные солью волокна, сыплются сухие чешуйки, он протягивает другу лучший кус, довольствуясь меньшей половиной.

— Какие, Того, у тебя планы? Куда думаешь податься?

— Думать не приходится. Поеду к себе в армию.

— Но сам что бы хотел делать? Открывай свои задумки.

— Кое-что замыслил. Мечтаю написать книгу.

— Книгу? О чем же?

— О коммунистической морали.

— И какова главная мысль?

— Понимаешь ли, если сказать коротко, буду трактовать проблему; власть и мораль. — Кауров выбрасывает ладонь, указывая на громоздящиеся остатки памятника. — Кстати, и Робеспьер когда-то говорил: власть без добродетели гнусна, добродетель без власти бессильна.

Э, Коба, кажется, заинтересовался. Во взгляде мелькнуло знакомое вбирающее выражение. Он, однако, возражает:

— Во-первых, абстрактной добродетели не существует. Для нас добродетельно лишь то, что служит победе революции. Во-вторых, сначала отстоим нашу власть, а уже потом будем писать книги.

— Разве же мы ее не отстояли?

— Раненько успокаиваешься.

— Да вовсе я не успокаиваюсь. Придет опасность, окажусь в деле. Но ты меня спросил про мои мечтания. Кауров смущенно добавляет: — Лежал больным, какая штука, а на уме книга.

— Ладно, пока это отложим. Коба швыряет обглоданный хребетик. Что скажешь о моем вчерашнем выступлении? Выкладывай напрямик.

Кауров все же сперва запинается. Ему требуется, как и не раз в прошлом, одолеть некую словно бы пригибающую незримую силу, источаемую Кобой.

— Ты, какая штука, всегда оригинален. Я бы назвал тебя большим оригиналом.

— Комплимент сомнительный. Ну, не ходи вокруг да около. Давай по существу.

— Видишь ли… Что же у тебя получается? Кауров наконец перестает мяться, слова вольно полились: — Ленин велик, не видит ни ям, ни оврагов на своем пути.

Коба слушает не перебивая. Его собеседник продолжает:

— И потом… Как же это так? Октябрьская революция произошла вроде бы вопреки тому, что он советовал.

— Ты не понял. Не вопреки… Старик — великий стратег партии. Он указал нам единственно верное направление действий. Мы, практики, лишь кос в чем его поправили. Некоторые конкретные подробности нам, небольшим людям, были виднее. Коба по давнишней манере отделяет паузами фразу от фразы. А как же иначе? Как иначе может жить партия?

Он упирает взгляд в Каурова, ожидая ответа. Платоныч не находит опровержения. В самом деле, как опрокинешь эту несокрушимую ясную логику? Сталин высказывается далее:

— Да, в отдельных частных несогласиях мы проявили твердость против Старика. А как же иначе? — Речь привычно уснащена повторением риторического оборота. — Как же иначе? Мы идем за ним не слепо, а с открытыми глазами. Он и сам не потерпел бы другого к себе отношения. Лишь какой-нибудь фальшивый аристократ духа, фальшивый барин жаждет слепого преклонения. — Коба выговорил это со злостью, которую перед Кауровым не счел нужным скрывать. В марксистской партии такие долго не заживутся. Теория героя и толпы, культ личности нам чужды и, надеюсь, не проникнут в нашу партию… Что, не согласен?

Кауров не может не признать убедительность слов Кобы. И произносит:

— Согласен.

— Что же, по этому случаю закурим трубку мира.

Сняв варежку с несвободно двигавшейся левой руки, Сталин достает из кармана трубку и жестянку с табаком, выбивает чубук о скамеечную доску, смахивает пепел. Кауров говорит:

— Все-таки надо бы тебе полечить в Ессентуках руку. Кавказ теперь стал нашим. Лечись.

— Когда-нибудь съезжу. Возможно, и с тобой там повидаемся.

— Э, меня-то туда, наверное, не отпустят.

— Как знать… Попросим, отпустят.

Платоныч поднес Кобе спичку. Свернул и для себя самокрутку. Подымили, помолчали. Опять заговорил Сталин:

— Новые времена — новые переброски. Перебросим, Того, и тебя в другое место.

— На польский фронт?

— Польша — эпизод. Последняя тучка рассеянной бури. Будем глядеть дальше. Россия, Того, велика. Всюду нужны люди. Намечаем демобилизовать тебя из армии, послать на мирную партийную работу, Что скажешь?

— Да мой сказ тебе известен: куда партия пошлет, туда и отправлюсь.

— Не очень, впрочем, мирную. Штатские ботиночки нам с тобой надевать рано. В Дагестан тебя сосватаем.

— В Дагестан? Коба, но я же никогда там не бывал. Не знаю уклада, обычаев…

— А где наберем знающих? Бывал, нс бывал, Россию сплачивать надо. Старый кавказец, сориентируешься. Да и тут немного познакомим с обстановкой. Будешь работать заместителем секретаря Дагестанского обкома и редактором газеты.

Сталин затем кратко информирует: получена телеграмма Серго Орджоникидзе, который объездил города и аулы Дагестана, откуда Красная Армия прогнала деникинцев. Основная масса населения встречает нас восторженно. Но существует опасность появления банд, опирающихся на богатые верхи. Есть, конечно, и промежуточные элементы, коим доверять нельзя. Серго умоляет дать крепких работников. На Кавказе прежде всего встретишься с ним, он введет в курс дела.

— А твое, Коба, напутствие?

— Будь тверд. Покажи колеблющимся, кто мы такие… Пожалуй, перед твоим отъездом еще поговорим.

Откинув шинельную полу, Сталин извлекает из кармана брюк белый свежий платок, о котором, наверное, позаботилась жена, вытирает поблескивающие жирком воблы пальцы. И достает из голенища военную полевую книжку.

В эту минуту откуда ни возьмись промелькивает оса, рано оживленная теплынью. И, вдруг вернувшись, принимается летать над головой Кобы, очерчивая и очерчивая круги. Тот отмахивается.

— Ты с ней осторожней! — говорит Кауров. — Это сумасшедшая. Вылетела раньше срока. Ужалит.

— Чего ей от меня понадобилось?

— Должно быть, в тебе есть что-то особенное.

— Того, это лесть? Не надо. Не люблю.

Оса близко носится над Кобой. Явственно видны черные и желтые полосы брюшка. Коба последил за ней.

— Ну, летай, летай. Полетаешь, устанешь и сядешь. И тогда я тебя убью.

Более не обратная внимания на крылатое, вооруженное жалом существо, повторяющее и повторяющее свои круги, он спокойно раскрыл книжку, взял находившийся в ней карандаш, стал перебрасывать страницы.

— Зайди в среду в девять утра в Наркомат национальностей. К этому дню утвердим тебя постановлением Оргбюро. В наркомате подготовим кой-какие материалы… Да, еще вот что: если тебе скажут, что меня нет, все равно иди ко мне. Они не знают, что я на месте.

— Странный у тебя порядок.

— Хожу через черный ход прямо к себе.

Оса меж тем опустилась на слегка скошенный лоб Кобы, поползла к краю волос и замерла. Сталин словно бы с полной невозмутимостью что-то черкнул в своей книжке. И вдруг поистине молниеносным движением его рука взметнулась и… Расплющенная умертвленная оса свалилась на шинель.

— Лихо! Не ужалила тебя?

— Обошлось.

Щелчком Сталин стряхивает на землю недвижное маленькое туловище да еще втаптывает подошвой.

— Не только убей, но раздави!

Он поднимает упавший карандаш, умещает в книжку, сует за голенище.

— Коба, все-таки объясни. Почему ты завел этакое: в наркомат с черного хода?

— Меньше будут видеть, больше будут бояться.

Опять не разгадаешь, то ли Сталин шутит, то ли говорит всерьез.

Натянув шапку, он встает. Живо вскакивает и Того.

— Меня не провожай! — повелительно роняет Коба.

И ничего к этому не добавляет. Чудится, будто, как и в минувшие годы, его овевает некая таинственность. Крепким рукопожатием распрощавшись с Кауровым, невысокий человек в шинели и шапке не быстро и не медлительно шагает вдоль вековой зубчатой стены в направлении Красной площади, теряясь среди прохожих, не оглядывающихся на него.

_1967–1970