Онлайн чтение книги На улице Мынтулясы
8

Он продолжал писать каждый день, но теперь уже тщательно обдумывал и внимательно перечитывал каждую страницу, прежде чем передать охраннику. Он отдавал себе отчет, что помимо воли постоянно возвращается к событиям, которые кажутся ему важнейшими, но если чего и страшился, то не самих повторений, а неправильных толкований, порожденных несколькими вариантами одних и тех же историй. Фэрымэ понял это, когда через несколько недель вновь очутился в кабинете Думитреску.

— Можно сказать, что я желаю вам добра, — начал Думитреску вместо приветствия. — Но сам себя спрашиваю: почему? Ведь я же не писатель и по характеру своему вовсе не склонен обмирать при имени артиста или писателя, что случается со многими, кто здесь работает. Возможно, вы поняли, — тут губы его скривились в горькую усмешку, — что ваши россказни прошли через многие руки и их читали даже люди, облеченные большой ответственностью, уже не говоря о писателях, как молодых, так и пожилых.

— Этого я не знал, — Фэрымэ залился краской, — не знал, что...

— Теперь знаете, — оборвал его Думитреску. — Хочу обратить ваше внимание также и на то, что для меня литературные достоинства ваших показаний не имеют никакого значения. Меня интересует исключительно ход следствия, об этом я и хочу побеседовать с вами. Из многих, слишком многих сотен страниц, которые вы исписали к настоящему времени, из всех устных показаний, какие вы дали, становится совершенно очевидной связь Ликсандру с Дарвари.

— Они были друзьями еще с начальной школы...

— Я не говорю ни о начальной школе, — прервал Думитреску, — ни об их дружбе с Оаной, Замфирой и другими. Я говорю об их связи в тридцатом году, когда Дарвари вместе со своим самолетом оказался в России.

— Они и тогда были друзьями...

— Из ваших показаний этого не следует. Вы противоречите сами себе. Я как-нибудь покажу выдержки из ваших показаний, и вы убедитесь, что путаетесь, а иногда и противоречите себе. Мне бы не стоило говорить вам об этом, — тут Думитреску сделал многозначительную паузу, — но вполне возможно, что, сам того не замечая, я желаю вам добра. Я задаю себе вопрос: вы путаетесь потому, что не помните досконально, как было дело, или же потому, что хотите что-то скрыть? Если вы действительно хотите что-то скрыть, то могу вас заверить, вы тешите себя иллюзиями. Л в вашем весьма почтенном возрасте питать какие-либо иллюзии было бы опрометчиво...

Наступило молчание.

— Я понял, — заговорил Фэрымэ, пытаясь улыбнуться. — Понял и очень вам благодарен. Скрывать я ничего не собирался. Но я понимаю, почему у вас создается такое впечатление: когда события изложены не столь полно, как это следует, порой возникает путаница, отчего и некоторые подробности выглядят так, будто противоречат целому. Как учитель, я понимаю это. Поэтому впредь я буду внимательней и постараюсь писать как можно четче.

— Это в ваших же интересах. — Думнтреску нажал на кнопку. — Между прочим, — тут он пристально посмотрел в глаза Фэрымэ, — могу сообщить вам один факт, о котором сами вы никак узнать не могли: Дарвари не добрался до России. И самолет, который он угнал, тоже не нашли, хотя и с нашей, и с русской стороны велись долгие поиски. Надеюсь, вы понимаете, что это значит...

В тот день Фэрымэ почти ничего не написал. Долго сидел он сжав виски руками и склонясь над бумагой. Наконец пришло решение, и он начал выстраивать даты: 1700 (Аргира), 1840 (Селим), октябрь 1915 (Йози), осень 1920 (свадьба Оаны), 1919-1925 (Марина), 1930 — Дарвари... Тут он остановился и невидящим взглядом уставился на цифры. Потом, точно очнувшись, принялся тщательно и методично все это вымарывать, часто макая перо в чернильницу.

На следующий день он снова принялся описывать события 1914—1915 годов, вплоть до исчезновения Йози, но уже сжато и четко. С этого момента он каждый день резюмировал, сухо, в казенном стиле, всю цепь событий, предшествовавших исчезновению сына раввина, которые в то же время имели прямое или косвенное отношение к улице Мынтулясы.

Прошло около недели, и охранник вновь разбудил его среди ночи.

— Пожалуйста, машина пришла. Прошу на прогулку, — улыбнулся он.

Фэрымэ приехал на виллу за полночь. Анка Фогель сидела за письменным столом перед грудой бумаг и курила. Рядом на маленьком столике стояли две бутылки шампанского.

— Добрый вечер, Фэрымэ! — воскликнула она. — Садитесь и закуривайте. — И через стол протянула пачку сигарет. — Расслабьтесь. Выпейте шампанского. — И она разлила вино по бокалам.

— Большое спасибо, — закивал Фэрымэ.

— Переведите дух, а потом продолжите свой рассказ. Но не так, как вы любите: все, что в голову взбредет, а только то, что интересует меня. К примеру, сегодня расскажите о свадьбе Оаны.

— Если вы позволите, я бы начал с истории Замфиры...

— Вы же говорили, что она растянулась на двести лет, — улыбнулась Анка Фогель.

— Я изложу наикратчайшим образом. Ведь если вы не будете знать, что произошло двести с лишним лет тому назад, вы не поймете свадьбы Оаны, а тем более того, что случилось после нее.

Анка Фогель пожала плечами и снова наполнила свой бокал шампанским.

— Возможно, вы припоминаете, — начал Фэрымэ, — что жена боярина Йоргу Каломфира, прекрасная Аргира, была весьма слаба глазами. Она обожала книги, но не могла прочесть их собственными глазами, а только брала в руки, гладила, подносила к лицу, чтобы разобрать хотя бы название, а потом передавала своей компаньонке, гречанке, чтобы та читала вслух. Помимо стихов, романов и описаний всяческих путешествий Аргире необычайно нравился театр. Это была подлинная страсть, и лишь только она обвенчалась с Каломфиром, как тут же попросила разломать в доме стену, разделявшую два больших зала, и заменить ее колоннами, а также устроить сцену. Сама она была столь близорука, что участвовать в спектаклях не могла, хотя и очень этого хотела. Так что она довольствовалась тем, что придумывала костюмы для своих знакомых и их детей, которые разыгрывали разнообразные сцены. Аргира любила костюмы ярких, ослепительных цветов. Она сама выбирала сукна, бархат, шелк и сочетала их так, чтобы они бросались в глаза: огненно-красный бархат — с белоснежной чесучой, шерстяные ткани, шитые золотом, — с турецкими шелками, зелеными, голубыми, оранжевыми, потому что цвета она различала и издалека. Во время спектаклей она сидела в кресле прямо напротив сцены и следила за текстом, потому что сама знала его наизусть. Муж ее, как я уже говорил, потратил целое состояние на докторов и шлифовальщиков стекол. Но все было напрасно: какие бы очки она ни надевала, глаза ее начинали слезиться. Ни один врач не доискался до причины, почему глаза Лргиры не выносили никаких увеличительных приборов. Лекари и знахари перепробовали все мыслимые и немыслимые снадобья и зелья, но все было тщетно, пока в один прекрасный день после утренней воскресной литургии не поднялась к ней в комнату молодая девушка из ближнего села. «Я — Замфира, — заявила она. — Я умою тебе лицо этой водой, и Господь Бог вернет свет твоим глазам...» Так все и произошло: Аргира умылась целебной водой и стала видеть, как видят все люди. Она обняла Замфиру, осыпала ее подарками и каждый день стала приглашать ее в свои покои. Вскоре она выдала Замфиру замуж за доверенного человека своего отца — Мынтулясу, подарив ей дома и земли, на которых потом и выстроилась улица Мынтулясы, но это уже другая история, и, возможно, я ее расскажу в другой раз, когда будет случай... Теперь же я хочу рассказать вам, — продолжал Фэрымэ, закуривая новую сигарету, — что кузина Драгомира, скульпторша, чье настоящее имя было Марина, с детских лет знала все эти истории и Замфира представлялась ей вроде святой. Марина была даже похожа на Замфиру, а может, она и была Замфирой, вернувшейся на землю спустя двести лет, чтобы научить людей видеть. Марина считала, что люди разучились смотреть вокруг себя и все грехи и все зло проистекают от того, что в наши дни люди почти ослепли. А чтобы излечить их от слепоты, есть только одно средство: научить их смотреть произведения искусства, и в первую очередь скульптуру. Поэтому-то она и питала такую слабость к Оане, постоянно навещала корчму и рисовала девушку, заполняя набросками целые альбомы. Она утверждала, что Оана достойна быть моделью для богини.

— Нет, Фэрымэ, — подняла руку Анка Фогель, — это меня не интересует. Я вас просила рассказать про свадьбу Оаны.

— Через несколько минут доберемся и до свадьбы, — краснея, подтвердил Фэрымэ. — Ведь на свадьбе Оаны в монастыре Пасеря была и Марина, и остальные ее друзья.

— Когда была свадьба?

— Осенью двадцатого года.

— А все, что вы рассказывали про Марину, которая называла себя Замфирой, когда происходило?

— Примерно за год до свадьбы, значит, в девятнадцатом году.

— Ну хорошо. Оставим все это и перейдем прямо к свадьбе.

Фэрымэ опустил голову и принялся растирать колени.

— Если вы настаиваете... Я только попрошу еще две-три секунды, чтобы сообщить, что Марина только-только начала ваять свое «Рождение Венеры», когда Оана попросила разрешения у отца отправиться в горы. Так что в то лето Марина осталась без модели. В полном отчаянии она собрала своих знакомых юношей, и они пировали все ночи напролет. Нужно сказать, что никто из них никогда еще не бывал в таком богатом боярском доме...

— Две-три секунды уже давно прошли, — напомнила Анка Фогель.

— Прошу прощения. Хотя это и странно, но я никак не могу перескочить через некоторые подробности, на первый взгляд совсем незначительные и все-таки решающие для последующих событий. Я должен вспомнить этот старый богатый дом, потому что в нем проживали тетки Марины — две старухи, у которых, казалось, не было и одного ума на двоих, но это только казалось...

— И какое это имеет значение? — сухо оборвала его Анка Фогель.

— А вот какое. Эти старушки постоянно твердили мальчикам, которым, прошу заметить, в ту пору не было и двадцати лет: «Смотрите не влюбитесь ненароком в Марину, потому что она суженая Драгомира. Только за Драгомира она должна выйти замуж, иначе угаснет наш Фэрымэ неожиданно замолчал, испугавшись не столько телефонного звонка, сколько резко изменившегося выражения лица Анки Фогель. Мрачно глянув на телефон, она раздавила в пепельнице только что зажженную сигарету. Потом сняла трубку и поднесла ее к уху, выдавливая из себя улыбку. Фэрымэ вдруг стало страшно, и он отвернулся к книжному шкафу.

— Понятно, — услышал он ее шепот.

Последовала пауза, потом прозвучало несколько слов на русском языке, и трубка опустилась на рычаг.

— Фэрымэ, — прозвучал как будто посторонний голос, — вы счастливый человек.

Анка Фогель налила бокал шампанского, выпила его до дна и закурила новую сигарету.

— Только не знаю, приносите ли счастье другим. Но это мы узнаем позднее. Во всяком случае, все может оказаться еще более таинственным, чем вы рассчитывали, когда начинали выдумывать историю с Оаной и Замфирой.

— Даю вам честное слово... — зашептал, бледнея, Фэрымэ.

— Прошу не перебивать. Мне совершенно безразлично, все или не все приключения, о которых вы пишете и рассказываете, придуманы вами. Но возникает маленькая психологическая проблема, которую я хотела бы разрешить. Проблема такая: зачем вы по ходу рассказа придумываете разных действующих лиц? В надежде оттянуть время и таким образом спасти себя? Но я не понимаю, чего вы боитесь, не понимаю, что это за опасность, которой вы так хотите избежать...

Фэрымэ побледнел еще больше и непроизвольно принялся растирать колени. Но сказать что-либо не решался, хотя Анка Фогель смотрела на него и вроде бы ожидала ответа.

— Во всяком случае, — заговорила она, еще раз наполняя бокал, — человек вы везучий. Ведь вы и не знаете, какой сюрприз приготовили мы вам этой ночью. Вам даже в голову это прийти не может! — Лицо ее искривилось вымученной улыбкой. — Я хотела после трех часов, когда, как вы говорите, Господь Бог спускается на землю, прогуляться вместе с вами по улице Мынтулясы, чтобы вы показали мне и вашу школу, и корчму, и дома с глубокими подвалами...

— Этой улицей нужно любоваться летом, — горячо заговорил Фэрымэ. — Пожалуйста, приезжайте летом, когда деревья у нас просто ломятся от вишни и абрикосов!

Лика Фогель бросила на старика пристальный взгляд и принялась отпивать шампанское мелкими глотками.

— Как я сказала, вам повезло. Я никогда не узнаю, что вы выдумали, насколько исказили все события, потому что по улице Мыту лясы пройти нельзя...

Она расхохоталась, увидев, как испуганно поднялся из кресла Фэрымэ.

— Точнее, — продолжала она, — нельзя пройти сегодня ночью. Нам с вами нельзя. Так что, как видите, жизнь куда сложнее, чем это следует из ваших рассказов...

Она нажала на кнопку, и тут же появился дежурный.

— Дайте ему сигарет и быстренько посадите в машину.

Анка Фогель резко поднялась из-за стола, пересекла комнату и исчезла за гардиной, закрывавшей выход на балкон. Тщетно пытаясь унять дрожь, Фэрымэ склонился в глубоком поклоне. Ощутив руку дежурного на своем плече, он покорно вышел из кабинета. Во дворе их поджидала группа мужчин в длинных шинелях, не было ни одной знакомой физиономии, и он почувствовал, что ноги стали ватными. Он бы и упал, не поддержи его дежурный.

— Что она еще сказала? — спросил кто-то из военных, которые тут же окружили их.

— Сказала, чтобы я дал ему сигарет.