Онлайн чтение книги На вершине мира
Снова на Большой Земле

С нескрываемым волнением мы высыпали из самолетов. Молоков ударил каблуком по снежному насту. Его толщина не превышала двух-трех [208] сантиметров, под ним был каменистый грунт. Участники переглянулись и рассмеялись. Впереди нас дисциплинированно, но нестройно стояло почти все население заполярного города. Их было около восьмисот человек. По дороге пылили грузовики, пыхтели тракторы, мчались конные милиционеры.

Краткий митинг — и участники экспедиции направились в город, гостеприимно распахнувший перед нами все свои достопримечательности. Далекий поселок на берегу Карского моря возник всего несколько лет назад. Разведывательные партии обнаружили там богатейшие залежи флюорита — плавикового шпата, столь нужного для металлургической и военной промышленности. Вскоре тут вырос поселок, а затем и целый город, насчитывающий сейчас несколько десятков домов и около тысячи человек населения. В поселке клуб, звуковое кино, неплохая самодеятельная труппа, больница, столовые, баня, магазин, мощная радиостанция, детский сад и ясли, школа. Народ живет дружно и бодро. В течение восьми-девяти месяцев город отрезан от внешнего мира. Между ним и ближайшими крупными населенными пунктами лежат тысячи километров непроходимой топкой тундры и северной тайги.

Добывая драгоценную руду — знаменитое фиолетовое золото, большевики вгрызались в заиндевевшие недра полярной земли. Вниз ушли бесконечные штольни и переходы, постепенно добравшиеся до горизонтов, расположенных ниже уровня моря. Флюорит залегает гнездами. Его выбирают, и в каменной породе остаются огромные пещеры фантастического вида и очертаний. Рудники освещены электричеством, и в ярком свете штольни и пещеры выглядят [209] необычайно эффектно. Горняки, однако, привыкли к своей новой родине и никакого внимания на необыкновенную красоту подземного царства не обращают. Их больше интересуют проценты выполнения дневного и месячного задания, чистосортность руды.

У берегов поселка плещется хмурое, неласковое Карское море. Долгие месяцы льды сковывают непокорную гладь прибрежного океана. И лишь в июле, когда вскрываются проливы Новой Земли, сюда, к берегам рудника, подходят пароходы. Они останавливаются на рейде, в полумиле от пристани, и катера заполняют их трюмы фиолетовым золотом. Пароходы везут бесценный груз в Архангельск, Мурманск, иностранные порты.

Ждать июля было невтерпеж. Мы торопились в Москву, в столицу Советского Союза, домой. Шмидт приказал ледоколу «Садко», везущему нам колеса, пробиваться в Амдерму. По радио мы следили за ходом сверхраннего рейса. Ледокол легко прошел по Баренцову морю, но тяжелые льды и туманы Югорского Шара заставили капитана проявить все свое мастерство и богатейший опыт. Медленно, осторожно ледокол пробивался вперед сквозь сплошную ледяную кашу. И вот на третий день нашего пребывания в Амдерме мы с волнением увидели на горизонте долгожданный дымок. Море было покрыто тяжелыми льдами, дымок приближался медленно, медленно. Наконец, корабль, столь знакомый полярникам, бросил якорь на рейде. В бинокль было видно, как по талям спустили катер и, лавируя между льдинами, он направился к берегу. Сгрудившись на пристани, мы делали различные предположения о составе едущих на катере. После недолгих препирательств решили, что [210] на берег отправились капитан и командный состав. Катер подвалил к пристани. Из него выпрыгнуло несколько молодых людей с фотоаппаратами. Они бегло осмотрели нашу группу, отыскивая глазами знакомые лица, и властно скомандовали:

— Примите веселый вид! Спокойно, снимаем!

Это были фотокорреспонденты, посланные в Амдерму московскими газетами. «Садко» привез двенадцать журналистов, фотографов и кинооператоров. С тех пор участники экспедиции не знали ни сна, ни отдыха. Они снимали нас за работой, за обедом, завтраком и ужином, во время приготовления ко сну и ночного отдыха. Особенно доставалось командирам кораблей. Представитель каждой газеты требовал рассказов об экспедиции, очерков, статей, автографов. Наиболее подготовленным к газетному натиску оказался Михаил Водопьянов. Автор «Мечты пилота» безустали диктовал статьи, воспоминания, наблюдения. Великолепный летчик, он оказался прекрасным журналистом. Каждая его статья была интересна. Алексеев, склонный к скрупулезному научному труду, забрал штурмана Жукова и, уединившись в своей комнате, за три дня написал всего одну статью. Это было монументальное исследование о льдах центральной Арктики. Молоков, любящий газеты, но боящийся журналистов, увидев ораву моих коллег, немедленно сбежал в глубь тундры, откуда вернулся поздним вечером, когда, сломленные нечеловеческим напряжением, журналисты уже спали. Однако сколько ни пытался Василий Сергеевич спрятаться от корреспондентов, они его на следующий день обнаружили в кабине самолета, атаковали, и командир корабля, [211] видя безысходность положения, сдался на милость победителей и продиктовал восемь статей.

Той порою необыкновенный снежный аэродром, на который так самоотверженно нас принял начальник рудника, растаял до конца. Всюду, докуда хватал взор, серели каменистые берега, усыпанные сверху щебнем и галькой. В тундре стояли озера талой воды, чуть зеленела убогая полярная трава. Механики день и ночь возились у самолетов, меняя лыжи на колеса. Затем они заправили все машины горючим, осмотрели в последний раз моторы, объявили состояние своего хозяйства образцовым, вернулись в поселок и накинулись на яства, доставленные ледоколом. «Садко» привез нам фрукты, овощи, свежие газеты и письма от родных. Мы знакомились с жизнью страны, вчитывались в международную обстановку, жадно рассматривали расположение фронтов в Испании. Разумеется, все отдали должное и растительным дарам щедрой Москвы. Запасы помидоров, апельсинов, яблок уменьшались с катастрофической быстротой. Через два дня после прихода ледокола Саша Погосов, в прошлом комендант челюскинского аэродрома в ледовом лагере Шмидта, а ныне уполномоченный Управления полярной авиации на борту ледокола, пришел к Шевелеву и, смеясь, доложил:

— Апельсины кончились, можете лететь дальше.

Но лететь было нельзя. Уже вторые сутки участники экспедиции не покидали радиостанцию. Валерий Чкалов со своими друзьями Байдуковым и Беляковым летел из Москвы в Северную Америку, прокладывая великий воздушный тракт между двумя континентами. Напряженно [212] и взволнованно мы следили за этим чудесным перелетом. Одинокий самолет смело боролся с циклонами, облачными фронтами и туманами, вырастающими на его пути. Вот он подходит к столь знакомому для нас острову Рудольфа, летит над ним, идет дальше и дальше к северу. Каждый мысленно восстанавливал в памяти все этапы перелета, как бы своими глазами видел льды, расстилающиеся под легендарным самолетом, трещины, разводья, торосы. Вот самолет прошел место посадки Алексеева, вот он миновал лагерь Крузе, вот он подходит к параллели дрейфующей станции, минует Северный полюс.

Ночью командиры кораблей пришли к Шмидту, доложили о полной готовности самолетов к старту, о хорошей погоде на трассе и ждали решения начальника экспедиции. Шмидт задумался.

— Нет, нам нельзя сейчас улетать, — ответил он командирам. — Пока Чкалов не будет над твердой землей, мы не имеем права продолжать путь. А вдруг что-нибудь случится с самолетом? Наши корабли стоят в полной боевой готовности, и мы в любую минуту сможем отсюда вылететь на помощь. Подождем сутки!

Краснокрылый самолет победно летел вперед. Он прошел над полюсом неприступности, над прибрежными районами Северной Америки, сообщил, что остров Патрика остался позади.

— Готовьте эскадру, — сказал Шмидт Водопьянову. — Сейчас уже можно вылетать.

Готовить, впрочем, было нечего. Механики мгновенно запустили моторы и стояли у трапов с довольными, радостными, чисто выбритыми лицами. Был чудесный солнечный день, небо раскинулось над нами бездонным голубым шатром, [213] дул теплый ласковый ветер. С явным сожалением мы уложили в крылья теплые меховые вещи. За три месяца все привыкли к ним и считали их чуть ли не принадлежностью человеческого организма, на манер собственной кожи. Механики шутливо били кувалдами по колесам, как бы проверяя, не примерзли ли они к весеннему грунту.

Быстро и легко разбежавшись, в воздух ушел флагманский самолет. Вслед за ним умчался Головин, затем стартовали Молоков и Алексеев. Взлет отряда продолжался не больше пяти минут. С воздуха поселок казался крохотной деревушкой. Далеко в море виднелись одинокие льдины, тундра была переполнена водой. Озера, речки, ручьи, лужи. Построившись, эскадра чинно плыла на запад. Алексеев выскочил было вперед — и немедленно получил отпор. В наушниках послышался четкий голос Шевелева:

— Алло, алло, говорит флагман! Вызываю самолет Молокова. Где вы идете — впереди нас или сзади?

— Алло, алло, флагман! Говорит самолет Молокова. Мы идем сзади вас. Впереди, справа — Алексеев.

— Алло, алло, говорит флагман! Вызываю самолет Алексеева. Почему вы идете не по правилам? Почему вылезли вперед? Сейчас же уходите на место!

— Алло, флагман! Говорит самолет Алексеева. Вы приказали отправиться на место. Все понял. Слушаюсь.

Высота — 100 метров. Мы летели уже над морем Баренца. Оно было покрыто легким туманом. По морю гулял ветер, и сверху оно имело вид влажной тисненой кожи. Белыми трещинами пенились гребешки девятых валов. Через полтора [214] часа после старта воздушная флотилия вошла в облака. Слой облаков внизу, слой вверху. Мы летели в облачном коридоре. Высота дошла до 2100 метров, но облака все же над нами. Они отличны от тех гряд, которые нам встречались в центральной Арктике. Здесь облака какие-то вздыбленные, вспученные и катятся по воздушному океану огромными белыми комами. По радио слышно, как Шмидт окликает корабли. В облаках мы потеряли друг друга. Впереди все закрыто туманом. Слева вынырнул самолет Головина и снова пропал в облачной дымке. И вдруг туман, облака кончились, как обрезанные ножом. Снова светило жаркое солнце. Снова внизу чистая вода с бликами светила. Снова все самолеты шли вместе. Под нами проплывали какие-то безыменные островки. По морю тянулись мутные полосы тундровой воды, принесенной безымянными речками.

Механики то и дело тревожно посматривали на стрелки термометров. Перед полетом на Север моторы, вся система масляных, бензиновых и водяных труб были специально утеплены. Сейчас мы вступили в теплые широты, и механики резонно опасались перегрева моторов. Каждый час флагман запрашивал корабли о температуре масла и воды. Но все было в норме.

Солнце опять скрылось за облаками. Впереди темнели угрюмые дождевые тучи. Неужели будет дождь? Прошло несколько минут, и стекла кабины покрылись каплями. В рубку вошел довольный Молоков.

— Наконец-то мы попали в настоящий дождь, — сказал он радостно. — К весне идем!

Тундра покрыта бесчисленными блюдцами больших и малых озер, окаймленных снежными [215] полосками. Причудливые извилистые речки несли к морю изобилие воды. Вдали вырисовывалась дельта могучей Печоры. Бесконечны ее острова, рукава, каналы и протоки! На миг ласково проглянуло солнце, озаряя необычную картину. Проголодавшись, мы съели по отбивной котлете и запили «Ессентуки № 17». Где-то слева остался Нарьян-Мар. Отсюда почти три месяца назад мы улетели на Север, не зная, что ждет впереди, но уверенные в победе. Сейчас возвращаемся с победой!

Ритсланд включил приемник радиостанции и протянул мне наушники. Архангельский узел вместо традиционных сигналов «А» и «Н» передавал граммофонные пластинки. Над тундрой звучали томные мелодии танго, веселые рассыпчатые звуки фокстротов. Стрелка радиокомпаса бесстрастно стояла на нуле, отмечая прямую дорогу на северную столицу. Стрелке все равно: фокстрот, танго, методичный счет для настройки, доклад, выступление хора Пятницкого.

На самолете мирно и тихо. И лишь подогревные лампы, меховое снаряжение, банки неприкосновенного запаса да стоящие в углу винтовки напоминали, что эта машина не все время была на теплом, приветливом материке.

Внизу попрежнему тянулась темносерая безжизненная тундра. Ни одного поселка, ни одной избушки! Проходим Чешскую губу. Ее поверхность чиста, спокойна, голуба. Внешне она напоминает ласковую гладь далекого Каспия. И вдруг внизу по извивам реки Снопа проглянули зеленые пятна. Лесок! Как приятно увидеть зелень. Я помню, как поразили нас скромные чахлые кустики и жалкие клумбы Красноводска после длительного многодневного перехода по [216] пескам Кара-Кумской пустыни. Столь же радостно было увидеть зеленые отмели архангельских берегов, возвращаясь два года назад на ледоколе «Садко» из высокоширотной экспедиции. Тогда северные моряки громким «ура» приветствовали зелень. Сейчас кричать было бесполезно, моторы заглушили бы всякие восторженные возгласы, но наша радость от этого меньше не стала. У устья реки Снопа прижался крохотный поселок. С высоты полета чуть видна тоненькая извилистая дорога. Как милы сверху эти домики и этот путь. Через полчаса показался еще один поселок; он больше, крупнее: в нем не меньше пятнадцати зданий. Зеленым полотном лежала трава. Все чаще и чаще встречался лес, изредка попадались целые рощи.

— Появился человек — появились и лесные пожары, — меланхолически заметил Крузе. Впереди над лесом лежал светлый дым.

Эскадра прошла Мезень, перевалила широкую реку того же названия. Места пошли веселее, населеннее. Там и сям видны заимки и поселки, целые деревушки. Четко выделялись разделанные поля. Сплошным ковром расстилались леса, прочерченные высохшими руслами рек и блестящими змеями весенних ручьев. Ровная тундра сменилась гористой местностью. Самолет подбрасывало и болтало так, что трудно было стоять на ногах. Флагман передал для сведения радиограмму, полученную из Архангельска: на аэродроме погода отличная, ясно, видимость до горизонта, к встрече самолетов все готово. Я подтвердил прием и попросил Шевелева оказать традиционную любезность и дать радиограмму о полете в «Правду».

— Уже передал, — ответил Шевелев.

На горизонте показался Архангельск, дымные [217] трубы заводов и кораблей. Все радостно смотрели вперед. Ритсланд напевал что-то нечленораздельное, затем включил приемник и прослушал последние известия о перелете Чкалова; его самолет летел над Скалистыми горами. Вслед за тем московская радиостанция имени Коминтерна передала, что корабли Шмидта подлетают к Архангельску. Ритсланд слушал и подтверждающе качал головой.

Развернутым строем эскадра шла над городом. Вот она, северная столица, родина полярников! Отсюда по всем направлениям Арктики уходили ледоколы, шхуны, боты поморов. Отсюда отваливал легендарный «Сибиряков», повисший сейчас на камнях у бухты Озерной, отсюда отправился в далекий рейс «Челюскин», лежащий сейчас на дне Чукотского моря. Мы отомстили стихии за гибель славного корабля!

Привольно раскинулся Архангельск на берегах красавицы Двины. По спокойной дюрали реки плывут пароходы, баржи, юркими муравьями бегают катера. Справа сверкает и туманится Белое море. Видны многочисленные зеленые острова реки. Ритсланд отыскал на карте Княж-остров, но поиски были напрасными: флагман уже кружил над островным аэродромом. Корабли снизились. Сверху заметны маленькие игрушечные самолеты, стоящие на поле, толпы людей, кумач платков.

Широко размахнувшись, самолеты пошли на посадку. Путь окончен, мы на подступах к Москве. Еще один перегон, и мы опять увидим столицу, Красную площадь, величественный Кремль.

Северная столица встречала нас радушно и гостеприимно. Многочисленные заводы Архангельска, школы, пионерские отряды, пристани и [218] лесобиржи наперебой звали выступать, рассказывать, делиться воспоминаниями. Спасаясь от чрезмерной популярности, мы уехали за город в дом отдыха областного исполнительного комитета, туда, где жили перед отлетом из Архангельска. Водопьянов и Головин с восторгом увидели знакомый зеленый стол биллиарда, и тишина загородного санатория немедленно огласилась бурными выкриками:

— Играю пятнадцатого в угол… Дуплет в среднюю… Промазал!

Механики расположились на аэродроме. Сколько Шмидт ни приглашал их разделить общий кров и стол, они отказывались наотрез. Предстоял последний этап перелета — путь на Москву, и наши технические директора машин с утра до ночи возились у моторов, приводили в образцовый порядок летающие громады. На зеленом лугу аэродрома запестрели знакомые розовые палатки, еще так недавно выделявшиеся экзотическими пятнами на льду Северного полюса. Попрежнему в палатках лежали спальные мешки, но никто, разумеется, уже не думал во время сна выискивать в них теплые уютные тайники. На сей раз мешки просто предохраняли от сырости. Вокруг палаток толпились любопытные горожане, у палаток выросли горы ящиков с пустыми бутылками фруктовых вод, в неимоверном количестве уничтожавшихся участниками экспедиции. Прошло два дня, и наши заслуженные самолеты, обшарканные всеми ветрами последних параллелей, битые льдом, ледяной крупой и колючим арктическим снегом, приняли вид, ласкающий взор. Умелой рукой были сглажены морщины на челе самолетов, их тщательно почистили, умыли и, похоже, даже припудрили. [219]

Больше всего нас беспокоила теплая летняя погода, нависшая над городом. Термометры показывали 30 градусов тепла. На такую высокую температуру наши моторы не ориентировались. Они строились и приспосабливались к безотказной деятельности при больших морозах. Каждое утро старшие механики с грустью посматривали на пылающий шар солнца, недвижные листья деревьев, белые платья архангельских девушек. Весь город радовался необычайному крымскому климату Архангельска, и лишь механики сокрушенно качали головой. Они опасались, что при такой температуре будет очень трудно взлететь, моторы закипят и выйдут из строя. С бензиновых и масляных магистралей механики безжалостно содрали всю теплую изоляцию, предельно обнажили капоты моторов, но тем не менее в успехе уверены не были.

Москва сообщила, что ждет эскадру 25 июня. Ровно в пять часов дня самолеты должны были опуститься на бетонированное поле центрального аэродрома им. Фрунзе. Следовательно, нам нужно было вылететь не позже одиннадцати часов утра. Но это значило проделать весь путь в самое жаркое время дня, рискуя выходом моторов из строя. Шмидт, собрав командиров, долго обсуждал с ними создавшееся положение и вслед за тем отдал приказ:

— Все на аэродром, через два часа вылетать!

Спасаясь от адской дневной температуры, начальник экспедиции и командиры решили вылететь ночью, ранним утром опуститься на посадку, переждать там наиболее жаркую пору дня и уже затем совершить небольшой часовой прыжок в Москву. Тактически операция была разработана правильно и безукоризненно. Быстро и весело механики подготовили машины к старту, [220] но вдруг налетела гроза, грянул сокрушительный ливень, и все участники экспедиции вместе с провожающими кинулись под гигантские крылья самолетов. Под их защитой можно было разместить, пожалуй, половину города. Прошло полчаса, час, дождь не прекращался, а золотое время уходило. Махнув рукой, Водопьянов начал выруливать на старт. По крыше фюзеляжа барабанил дождь, в небе сверкали молнии, но флагман уже был в воздухе. Вслед за ним поднялся Молоков, затем Алексеев и Головин. Штурман экспедиции засек время: было 2 часа 24 минуты утра 25 июня. Пронесясь низко над рекой, самолеты построились и двинулись к югу. Через полчаса из-за туч выглянуло солнце.

С флагманского самолета по радио непрерывно осведомлялись о температуре воды и масла, механики не отрывали глаз от стрелок термометров. Все было в порядке. И вдруг мы увидели, как самолет Головина, шедший слева от нас, круто развернулся и лег на обратный курс. Оказалось, что его моторы перегрелись на взлете. Головин вернулся, сел на опустевшем аэродроме, охладил двигатели, выкинул из. самолета весь груз, в том числе и личные вещи экипажа, слил запас бензина, оставив горючего в обрез и ринулся вдогонку.

Эскадра меж тем продолжала свой путь. Внизу расстилался сплошной колючий покров северной тайги. Зеленый ковер прошнуровывался причудливыми витками дорог, четкой лентой магистрали Архангельск — Москва. Спокойными ровными блюдцами лежали многочисленные озера, весело змеились широкие и узкие реки, волнистой пеленой над лесом стояли дымовые шапки пожаров. Точно и уверенно Спирин [221] вывел эскадру к Калинину. Самолеты мягко приземлились на зеленом лугу пригородного аэродрома. Наскоро поздоровавшись с встречающими, мы кинулись в Волгу. Как приятно ощущать после долгого перерыва теплую, ласковую воду великой русской реки. Правда, некоторым из нас приходилось в дни экспедиции невольно купаться в Ледовитом океане, но тогда ощущение было иным.

Короткий сон, сытный завтрак, последние рукопожатия, и мы снова в воздухе. Все подтянуты, приодеты, безукоризненно выбриты. Наши заслуженные кожаные костюмы оживлены белоснежными сорочками, сверкающими запонками и стильными черными галстуками. Ноги, привыкшие к меховым торбазам и кожаным сапогам, обуты в легкие ботинки. Все стали застенчивы и в то же время важны.

Могучие тучи загромоздили все небо. От близости их самолеты подскакивали вверх, тяжело ухали вниз. Под нами леса, поля, заводы. Сколь индустриальна земля советская! Сверху кажется, что она вся заставлена фабричными трубами, постройками, лесозаводами, зданиями совхозов, расчерчена ровными широкими квадратами бескрайних колхозных полей. До Москвы еще полчаса полета.

Впереди в молочной дымке вырисовывалась столица. Самолеты плыли над безукоризненно ровными берегами канала Москва — Волга. Видны были шлюзы, здания речных вокзалов, пароходы, плывущие по большевистской реке. Я протянул Ритсланду карту, он отбросил ее в сторону: никакие карты не могут угнаться за творческой энергией советских людей. Нет на этой карте новых дорог, заводов тундры, совхозов тайги, каналов. Гигантским крестом проплыли [222] внизу взлетные полосы центрального аэродрома. Ленинградское шоссе усеяно народом. Самолеты медленно кружили над восторженной столицей и, наконец, пошли на последнюю посадку.

Незабываемая встреча! Круг завершен, экспедиция окончилась. Автомобили подвезли нас к центральной трибуне. Мы увидели знакомые лица товарищей Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина, членов правительства и ЦК ВКП(б). Участники экспедиции переходили из объятий в объятия. Товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов поздравляли, обнимали и целовали поочередно всех участников перелета. Мы были взволнованы и потрясены необычной встречей. Так просто и прекрасно может встречать только родина.

* * *

От имени всех участников экспедиции с взволнованной речью выступил начальник экспедиции О. Ю. Шмидт.