Глава двадцать вторая. Дальний рейд

Онлайн чтение книги Набат. Книга первая: Паутина
Глава двадцать вторая. Дальний рейд

Острие меча в битве храбрости,

Острие ума в битве хитрости!

Джалаледдин Руми

Давно уже они ехали.

Местность становилась все более унылой и пустынной. В плоских неглубоких долинах и логах кое-где среди чуть вздымающихся рыжих увалов с белыми пятнами недавно выпавшего снега чернели шапки одиноких юрт. Было безлюдно. Только летом сюда выезжали из своих кишлаков локайцы, спасаясь от клещей и блох. Селение, расположенное на горе, на самой границе с пустынной равниной, лежало в развалинах. Люди жили в скотных загонах. Дома разрушили басмачи по приказу Ибрагимбека.

Над всей местностью недвижно висела желтоватая пыльная мгла, сквозь которую едва-едва проступали темными массами горы.

Местами дорога падала в глубокие выемки, где тяжелая пыль вздымалась ногами лошадей. Всадники двигались окутанные душным облаком. Солнце превратилось в оранжево-красный шар, на который можно было смотреть даже не щуря глаз.

— Ехать рядами! Галоп!

Отдав команду, Сухорученко стряхнул с себя дремоту.

Белое обожженное плато постепенно поднималось к далекой громаде гор с снежными вершинами. Из-за края плато виднелись голые верхушки деревьев.

«Город, — подумал Сухорученко, — сюда, говорили, подался Энвер. Как он нас встретит?»

— Впереди банда! — крикнул подскакавший сбоку дозорный. Вдали в дрожащем воздухе маячили всадники. Они точно плавали в молочных испарениях, поднимавшихся над оттаявшей под лучами солнца землей.

— Клинки к бою! — прогремела команда.

Вырвавшись вперед, командир оглушительно крикнул:

— За мной!

Но появившиеся бекские кавалеристы меньше всего думали об отпоре. Они исчезли так же мгновенно, как и появились. Эскадрон спустился беспрепятственно в глубокий каньон, окаймленный крутыми обрывами, и только на подъеме к самому городу встретил довольно серьезное сопротивление. Сарбазы стреляли беспорядочно и неумело. Начальник выскочившей из-за построек группы регулярной бекской конницы сабель в триста рассчитывал, очевидно, на то, что красные утомлены сорокаверстным переходом, а лошади вымотаны, и пытался, видимо, взять на испуг.

Однако, как всегда, Сухорученко накануне приказал отпустить лошадям усиленную норму фуража, и кони, несмотря на долгий путь, чувствовали себя свежими и бодрыми. Расчеты сарбазов на то, что красные, устрашившись их грозного воя и блеска обнаженных клинков, повернут обратно или залягут для затяжной перестрелки, не оправдались. Едва Сухорученко предпринял атаку холодным оружием, в банде началось замешательство. Передние всадники попытались остановиться, другие повернули назад, задние, не зная, в чем дело, продолжали напирать с воплями «ур! ур!».

Нежелание басмачей рубиться было давно известно. Кое-кто объяснял это тем, что якобы человек, убитый ударом сабли, а еще не дай бог оставшийся в схватке без головы, не попадет в рай, ибо аллах брезгует и не допускает пред свое светлое лицо людей, изуродованных в битве, а тем более обезглавленных. Сам Сухорученко понимал все иначе. Он знал, что в свою, ранее состоявшую из наемников, армию эмир перед самой революцией двадцатого года набрал силой дехкан и ремесленников, обманув их демагогическими призывами к священной войне. Они просто не желали воевать, и им совсем не хотелось умирать за эмира, которого в народе иначе и не звали, как «проклятие твоему отцу». После бегства эмира за границу вся армия его рассыпалась, рассеялась. И только в глухих местах еще отсиживались шайки из бывших сарбазов, не знавших, куда им деться.

Но сейчас не оставалось времени для размышлений. Банда, разогнавшись, уже не могла остановиться, скатилась по довольно крутому склону и в полном беспорядке и смятении сшиблась с эскадроном Сухорученко. Конники порядком устали, встречное солнце нажгло лица, мучила жажда, наконец просто хотелось есть. Бойцы, обрадовавшись случаю сорвать злость на эмирских вояках, схватились с ними без выстрела. Лязг клинков, глухие удары, вопли, треск, ржание коней огласили лощину. Еще секунду назад на тяжелом галопе Сухорученко равнодушно поглядывал на стремительно приближающуюся стену всадников. Он даже видел, что красные их камзолы и чалмы все в грязных пятнах и сильно поношены. Он отлично запомнил целую галерею бород, лиц, искаженных не столько воинственным азартом, сколько растерянностью и страхом. Сарбазы вызвали в Сухорученко чувство почти сожаления. Он разглядел даже на какое-то мгновение, что руки у многих с поднятыми клинками неуверенно колеблются в воздухе. Но все это промелькнуло перед глазами подобно вспышке молнии. Перед ним возникла оскаленная желтозубая с черной бородой маска, а над головой взметнулась шашка…

Как всегда в таких случаях, рука Сухорученко парировала инстинктивно и мгновенно и ответила ударом на удар. А дальше уже он ничего по обыкновению не помнил. В считанные секунды он проложил клинком дорогу в банде и вырвался на большую улицу городка. Ни у домов, ни в лавочках не оказалось ни души. Видно, услышав звуки боя, горожане бросились кто куда и попрятались. Освещенный утренним солнцем базар производил странное, нереальное впечатление. Все товары оставались в лавочках на месте. Валялась в грязи штука полосатого тика, оброненная лавочником, должно быть застигнутым шумом битвы в тот самый момент, когда он отмеривал материю покупателю. Целыми горами высились глиняные кувшины и миски с желтой, поблескивающей поливой. Прыгали в чайханах в своих нитяных клетках перепелки и неустанно «питпиликали» незатейливую, но милую песенку. Из-под моста ошханы выглядывала облезлая собака, и ее не столько интересовал всадник, появившийся среди внезапно вымершего базара, сколько запах шипящего и скворчащего на шампурах в мангале шашлыка, брошенного поваром. Запах пробудил у Сухорученко дремавший голод, и он потянулся к шашлыку, но оказалось, что мясо уже почти обуглилось.

Тогда Сухорученко оглянулся. По каньону в обе стороны с воплями скакали бекские сарбазы, преследуемые красными конниками. Звуки схватки удалялись.

«Быстро!» — усмехнулся Сухорученко, но вдруг внимание его привлекли в отдалении высокие ворота, в которых метались какие-то одетые в парчовые халаты всадники.

— Уж не сам ли Энвер? — вслух сказал Сухорученко и пришпорил коня.

Взбешенный столь непривычным обращением, Лихач рванулся, и Сухорученко промчался через базар и ворвался в большой, мощенный квадратным кирпичом двор, окруженный нарядными постройками.

Осадив коня, он оглянулся.

И, надо сказать, удивился. Двор оказался белым от чалм. С полсотни людей, облаченных в яркие халаты, склонились перед внезапно ворвавшимся всадником, и Сухорученко не видел ни одного лица, а только море чалм.

— Что такое? — громко спросил Сухорученко.

По чалмам прошло только легкое колебание.

Сухорученко с силой послал клинок в ножны. Сталь резко звякнула, и сразу же чалмы встревожено вздернулись вверх, а из-под них показались бледные, трепещущие бородатые лица.

— Пусть чистый сахар наполнит ваш рот, господин, и сладость его подсластит гнев ваш, господин… — звучал льстиво голосок по-русски с явным татарским акцентом.

С любопытством Сухорученко разглядывал маленького, очень дряхлого, но сохранившего на лице девичий румянец старичка и ничего не понимал.

— Да не проникнет в ваше сердце и в вашу благородную печенку гнев…

— Хватит о сахаре и печени! Что здесь такое? Давай Энвера! — закричал Сухорученко…

— Господин, — вздохнул старичок, — господни, зять халифа не изволил почтить нас своим посещением.

— Где же он, дьявол его возьми?! Где он, наконец, шигардакает, собака?

— Господин, нам неведомо. Мы, с вашего позволения, старосты махаллей города, собрались проводить достопочтенного бека кабадианского, поспешившего по ряду жизненных обстоятельств покинуть свой город, и мы…

— Так что здесь, бекский дворец? — спросил Сухорученко.

Он увидел на большом айване дастархан, уставленный посудой, горами лепешек, виноградом, и усмехнулся.

— Так в чем же дело! — воскликнул он, спрыгивая с коня. — Значит, проводы. Ну что ж, теперь устроим встречу.

Аппетитно пахло жареным мясом. Сухорученко быстро распознал, откуда идет соблазнительный запах. Он сунул свой нос в круглое отверстие печи и сразу установил, в чем дело. Оказывается, барана изжарили целиком в большом тандыре. Конечно, он не предназначался для командира красной конницы.

Сухорученко прошел по проходу, образовавшемуся в толпе чалмоносцев, через двор, вбежал, звеня шпорами, по лестнице и сел важно на почетное место перед дастарханом.

Над обширным внутренним двором высились гиганты чинары с голыми ветвями. Из-под корней их били ключи, и вода, холодная, чистая, шумно бежала мимо возвышения. На ветвях висели бесчисленные клетки с перепелками, усердно перекликавшимися друг с другом. Сразу же за возвышением поднимался дом бека с верхними решетчатыми проемами, с большими, европейского типа окнами, заклеенными тонкой восковой бумагой. Слева жили слуги и охрана, в глубь двора вытянулись конюшни, по меньшей мере лошадей на сорок — пятьдесят. Бек не жалел денег на постройку, и все двери, колонны и даже столбы у конюшни были искусно покрыты резными украшениями.

Сухорученко успел заглянуть через раскрытое окно внутрь дома. Его поразило богатство комнат, устланных текинскими коврами, шелковыми одеялами — курпачами и паласами. Под потолком, сложенным из круглых брусков, летали со свистом ласточки. В резных нишах на алебастровых полочках стояли рядами фаянсовые чайники, пиалы, блюда. Но в качестве главного, очевидно, украшения сияли начищенные до блеска самовары. Самовары были медные, томпаковые, серебряные и даже позолоченные, самых разнообразных фасонов и форм — цилиндрические, пузатые, в виде урн или ваз. Сухорученко, сам любитель попить чайку, даже вздохнул. Должно быть, самовары в бекской аудиенц-зале выполняли роль мерила богатства и могущества правителя вилайета.

— Пожалуйте, просим, — склонился розовощекий старичок в поясном поклоне.

Как будто ждали только его приказания, из двери выбежал юноша слуга с медным рукомойником и тазиком, накрытым решетчатой резной крышечкой. Он полил воды на руки комэска, и в тот же момент другой, такой же юный слуга, подал полотенце.

— Порядок! — загремел Сухорученко и показал глазами на старичка. — Полейте и ему. А теперь валяйте садитесь.

Старичок уселся, разломил лепешку и начал угощать Сухорученко.

Комэск глянул на дастархан и выругался:

— Это еще что за чертовщина? Конфеты? Баба я, что ли?

— Ничего, ничего, — заволновался старичок. — Если вершине храбрости угодно… — и хлопнул в ладоши, и все тотчас пришло в движение. Появились слуги с блюдами. Они не шли, а шествовали. Целая вереница людей, с необыкновенно серьезными, даже мрачными лицами, доставила похлебку. Один нес миску, второй поднос, третий ложку, четвертый тарелку с вареным мясом, пятый с морковкой, репой и другими вываренными овощами. Поставив все перед Сухорученко, они удалились, так же серьезно хмурясь и в том же порядке.

Сухорученко ел быстро, даже жадно, — больно уж он проголодался. Ему стало жарко, и он расстегнул воротник гимнастерки. Он почувствовал на разгоряченном лице легкий ветерок. Оказывается, еще один слуга обвевал ему лицо китайским веером.

— Ну уж это лишнее! — пробормотал Сухорученко с полным ртом. — Да, видать, ваш бек жил царьком, если вы, придворная челядь, не разбежались, когда он смылся.

Не без изящества старичок продолжал угощать Сухорученко, пододвигая ему блюда, принесенные слугами.

— Не откажите, прошу вас.

— Где же сам бек?

Старичок покачал головой.

— Господин бек поспешил выехать пред светлые очи эмира, да сгорит его могила, в город Кабул.

— Значит, Энвера здесь нет?

— Увы, нет, — заметил старичок и любезно пояснил: — К счастью народа…

Ему не удалось закончить фразу. С грохотом с улицы ворвались безутешные, потерявшие своего комэска конники с твердым намерением разнести по кирпичику весь Кабадиан, если с их Сухорученко случилось что-либо плохое. Осадив коней посреди двора, они в полной растерянности взирали на командира, который в компании с любезным старичком ел плов, а повар и многочисленные слуги подобострастно прислуживали им.

— Валяй, ребята, к столу, — объявил комэск. — Здесь на всех хватит.

Карательные походы эмиров бухарских Музаффара и Сеида Алимхана тяжело отразились на благополучии Кабадиана. Бесконечные развалины, заброшенные кладбища, вырубленные сады, обсыпавшиеся, оплывшие курганы высились немыми свидетелями былого величия древнего города, который не случайно путешественники называли Воротами Индии. На улицах, вдоль арыков на каждом шагу стояли вековые шелковицы, причудливо изогнувшие ветви, напоминая о былой славе шелководов-кабадианцев, атласы и бархат которых продавались некогда не только в Бухаре и Самарканде, но даже и в далекой Москве, и на Ирбитской ярмарке.

Древнее тутовое дерево, которое кабадианцы называли «Дедушка Дерево», росло в первом дворе ишанского подворья. Вероятно, и место стало святым именно от этого дерева, поражавшего воображение своими размерами, видом, чудовищным корявым стволом. Вокруг «Дедушки Дерева» всегда поддерживалась необыкновенная чистота. Тутовые ягоды с него тщательно собирались, и их давали больным как целебное средство. Много ягод сушили. Из них делали муку, которую подмешивали к пшеничным лепешкам для сдобы. За чисто оштукатуренными белым алебастром зданиями, окружавшими двор, начинался заброшенный тутовый сад. Ягоды в нем тоже собирались, но целебных свойств за ними не признавали.

Под могучим тутовником имел обыкновение сидеть сам ишан кабадианский. Здесь он и молился, здесь он и принимал своих мюридов, почитателей, паломников.

На беду свою, Сухорученко почти ни слова не знал ни по-узбекски, ни по-таджикски. Высокомерно он утверждал: «Еще чего? Стану я голову ломать — язык азиатов учить. Пусть сами по-русски учатся».

Но сейчас, когда он вертел в руках лист бумаги, испещренный арабскими буквами, вероятно, в душе ему пришлось пожалеть о своей самонадеянности, тем более что и во всем его эскадроне не нашлось человека, знающего арабский шрифт. Единственный грамотей перс Аббас недавно дезертировал и стал, по терминологии Сухорученко, кандидатом в штаб Духонина.

Лист бумаги, извлеченный из большого, наполненного хрустящими фунтами стерлингов бумажника, загадочно шелестел в ручищах командира и вызывал яростные виртуозные ругательства, от которых даже привычные ко всему бойцы ежились.

— Эк его разбирает! — вырвалось у кого-то.

Бумага представляла несомненный интерес. Одно соседство ее в бумажнике с фунтами стерлингов говорило о многом. Да и человека, у которого ее нашли, задержали при обстоятельствах явно необычайных.

После обеда в бекском дворце Сухорученко приказал «прочесать» все улочки и дворы города. Он все еще надеялся найти если не самого Энвера, то кого-нибудь из его людей.

Внезапно затрещали выстрелы. Стреляли сидевшие в глинобитных постройках сарбазы. Но сопротивлялись они недолго, вскочили на коней и по задам за заборами исчезли. Сухорученко рассвирепел.

— Изъять оружие, патроны! — приказал он.

Пять часов шло прочесывание. Бойцы вели себя сдержанно, никого не трогали, по без скандалов не обошлось, и свирепел Сухорученко все больше и больше. Сердито кричали женщины, ребятишки, отчаянно лаяли собаки, хлопали калитки, бренчали засовы. Горожане держались с достоинством, разговаривали с командиром с важностью, медленно, веско, хотя по всему видно было, что напуганы они до чрезвычайности. Детишки с лицами, покрытыми язвами и болячками, бегали, несмотря на холодный ветер, в чем мать родила. Как галчата, они кружились около бойцов, выпрашивая сухари.

На все вопросы кабадианцы отвечали полным отрицанием: «Энвер не приезжал, ни о каких винтовках и патронах мы не слышали. Мы и не воины. Кабадиан — святое место, откуда у нас оружие?» И они кивали на видневшиеся со всех улиц и дворов купола кабадианского мазара, куда даже у Сухорученко хватило соображения не пускать бойцов, чтобы не оскорблять чувств верующих. Множество стариков толпилось понурив головы около приземистых со стрельчатой аркой ворот святыни. Вся одежда у них состояла из очень старых, разлохматившихся халатов домотканой грубой шерсти, с заплатами и дырками. Почти ни у кого Сухорученко не видел сапог.

Проезжая мимо толпы стариков, Сухорученко даже перестал материться и только спросил:

— Чего они тут на ветру мерзнут?

Тихий голос не без досады проговорил довольно чисто по-русски:

— Мир подобен караван-сараю. В одни его ворота входят терпеливые, через другие выходят в мир иной.

— Короче!

— Умер ишан кабадианский Фарукбей-ходжа, святой жизни человек. А это собрались его верные ученики — мюриды проводить на кладбище.

— Царство ему небесное, — проворчал Сухорученко и поскакал в соседние махалля наводить порядок. — Старых песочников не беспокоить! — распорядился он.

«Терпением отличались пророки, — говорится в назидательной книге — уставе дервишского ордена кабадиан, — терпение отворяет ворота твоих желаний. От тех ворот нет других ключей, кроме терпения».

Многотерпением своим открыл двери жизни иной праведный ишан кабадианский Фарукбей-ходжа, и только на рассвете он закончил свой жизненный путь. С достойным подвижника смирением, он слабым, чуть слышным голосом отдавал распоряжения, диктовал мирзе завещание. Поистине он умер праведником с именем господним на устах. Он отличался благочестием, правдивостью, умением прощать и великодушием. Так объявили помощники ишана благочестивым старикам, собравшимся у ворот, едва разнеслась весть по городу о кончине святого.

Но увы, увы и еще раз увы! Не обошлось без смятения и неподобающих у смертного одра неблагопристойностей. Внезапно на ишанское подворье влетел на взмыленном коне всадник. Сухой, невысокого роста, с черными усиками, с маленькой чалмой на голове, он спрыгнул на землю у сводчатых ворот и, растолкав стариков, бросился через двор в покой, где лежало тело Фарук-ходжи. «Умер? Проклятие!» — воскликнул черноусый, дико глянул на замерших в молитвенных позах мюридов и, пошарив рукой у изголовья, выхватил какой-то предмет. Прижав его к груди, он выбежал во двор.

Все произошло так стремительно, что присутствующие спохватились только тогда, когда приезжий уже занес ногу в стремя. Человека схватили, но он вырвался и побежал. Бежал он быстро, но все же его нагнали около базара.

— Не смейте меня трогать! — закричал человек по-турецки и наставил на окружавших его чалмоносцев пистолет. — Я официальное лицо.

— Ты худший из воров. Ты обокрал покойника! — кричали помощники ишана.

— Я офицер… Я офицер турецкой службы, не смейте меня оскорблять.

Конечно, если бы Сухорученко знал язык, он разобрался хотя бы по этим возгласам, что здесь случилось. Но Сухорученко языка не знал и не понял, из-за чего около городского базара идет спор между подтянутым черноусым человеком и толпой чалмоносцев.

Не раздумывая, Сухорученко дал шпоры своему Лихачу и, врезавшись в толпу, выхватил пистолет из руки черноусого.

— Еще кому-нибудь в пузе дырку сделаешь! — заметил он и заорал: — Тиха-а! Молчать!

— Он украл! Угры! Вот! — кричала толпа.

— Кто вы? — спросил Сухорученко, пристально смотря на черноусого.

— Я? Я не знаю, чего они от меня хотят?

— Но они называют вас вором. — Сухорученко все же разобрал слово «угры». — Обыскать!

Волнуясь, задержанный протестовал, пока его обыскивали. Он кричал, что будет жаловаться бухарскому народному правительству.

— А это что? — показал ему Сухорученко пухлый бумажник с банкнотами и письмом. — А может, ты, шкура, доложишь, откуда у тебя британские деньжата? И переписочка? А? Да не с Энвером ли ты путаешься?.. Ты турок и он турок! Вор вора видит издалека.

Черноусый побледнел.

— Эге, — воскликнул боец, вытаскивая из кармана у турка пачку бумажек, — да здесь документы! Мандат — выдан Термезским ревкомом господину Сулейману эфенди в том, что он является военкомом Термезского вилайета.

Иронически козырнув, комэск воскликнул:

— Здравия желаю, гражданин военком. Оказывается, вы знакомство водите с господами империалистами, зарплату фунтами стерлингов получаете!

— Это ошибка, — старательно подбирая русские слова, заговорил медленно турок, усиленно что-то соображая. — Яне военком… Я действительно это… самое… я взял деньги, то есть бумажник с деньгами и… от усопшего ишана…

— Вот как? Вор, значит?

— Вы меня оскорбляете!

Когда Сухорученко предложил прочитать вслух документы, найденные в бумажнике, турок быстро просмотрел первое письмо и усмехнувшись, пробормотал:

— Здесь не по-турецки…

Глаза его бегали, и весь его растерянный вид говорил, что содержание письма смертельно напугало его.

Ни яростные вопли Сухорученко, ни угрозы не помогли. Сулейман-эфенди отказывался читать и переводить, только равнодушно пожимал плечами.

— Советую отправить меня в Термез или Душанбе.

В грязной дорожной чайхане, перед которой происходил оживленный спор, сидел и пил спокойно из щербатого чайника чай дервиш и странник сеид Музаффар. Он резко выделялся среди кабадианцев своей внешностью. Темно-красная, почти бурая чалма, небрежно повязанная на черных длинных волосах, курчавых, маслянистых, с напуском на уши, длинная с боковыми разрезами, ничем не подпоясанная рубаха, выглядывавшая из-под серой чухи, красные шальвары, папуши — туфли с острыми загнутыми вверх носками явно выдавали в дервише пришельца из Ирана или Афганистана. Но Сухорученко мало разбирался в быте и нравах Востока и равнодушно скользнул глазами по его фигуре. Судя по вниманию и осмысленному выражению лица, сеид Музаффар отлично понимал, о чем идет разговор. Несколько раз он наклонялся всем телом вперед и делал движение чтобы вмешаться, но каждый раз тень пробегала у него по лицу, особенно при неистовых выкриках комэска.

Будь здесь не Сухорученко, а кто-нибудь попроницательнее или просто повнимательнее, он давно заметил бы нетерпение пришельца. Но Сухорученко видел только стоявшего перед ним турка.

Наконец дервиш не выдержал и, усмехнувшись, сказал по-русски:

— Дайте мне, я прочитаю.

— Ты? — удивился Сухорученко, смерив сеида Музаффара взглядом.

— Да, я.

— А ты кто?

Глядя прямо в глаза Сухорученко и чуть улыбаясь, дервиш сказал:

— О муж львиной отваги. Ты спрашиваешь, кто я? Я… я только скромный странник… Удаление от мира, отшельничество — удел мой Осмелюсь вам помочь… Я немного разбираюсь в арабской грамоте.

— На! Неужто ты понимаешь эту чехарду?

Упоминание о львиной отваге Сухорученко правильно расценил как выражение явной лести, и все же ему это было приятно. Он самодовольно ухмыльнулся и сказал:

— Ну, ну, без подхалимства, давай переводи!

Сеид пробегал глазами документ, Сухорученко так обрадовался, что сейчас узнает смысл проклятой бумажонки, очевидно содержащей ключ к разгадке тайны, связанной с полученным им заданием найти и захватить Энвербея, что не задумался над тем, откуда этот человек знает русский язык.

Глаза сеида Музаффара, устремленные на письмо, лихорадочно блестели, лицо напряглось, лоб нахмурился. Он шевелил губами, но не произносил вслух ни одного слова.

— Что там? — спросил Сухорученко, нетерпеливо поглядывая на посеревшие, усталые лица бойцов, расседлывавших коней. — Что? Видать, брат, такого здесь накручено, что и ты, грамотей, пас!

— Очень важная бумага, — вздохнул наконец сеид. — Позвольте, ваша милость, прочитать вам, что здесь написано.

Сулейман-эфенди побледнел. Рука его затеребила поясной ремень.

Быстро, скороговоркой сеид Музаффар читал по-персидски и тут же переводил на русский. Чем дольше он читал, тем больше вытягивалась физиономия Сухорученко.

Сеид, медленно водя пальцем по строчкам и подбирая слова, переводил заупокойную молитву, длинную-предлинную, но почти лишенную смысла.

К сожалению, Сухорученко не отличался наблюдательностью. Иначе он, по всей вероятности, приметил бы все растущее удивление Сулеймана-эфенди.

Когда сеид Музаффар кончил, Сухорученко, едва сдерживаясь, прохрипел:

— Посмотри, друг, там ничего больше нет?

— Нет.

— Нет ли там какой приписки об Энвере?

— Об Энвере? — вздрогнул сеид Музаффар.

— Да, об Энвере. Шляется он где-то здесь. Так-таки и нет?

— Нет.

Наступило молчание. Сулейман-эфенди бледнел и краснел, переминался с ноги на ногу.

— Ну, брат вор, — заговорил Сухорученко, побагровев от нестерпимого сознания, что его, командира, водят за нос. — Я так разозлен, так, брат, разозлен, что как бы тебе не болтаться сегодня на каких-нибудь старых воротах.

И он обвел глазами постройки, толпящиеся вокруг площади, с таким видом, точно он и взаправду искал ворота, подходящие для виселицы.

— Не посмеете, — побледнел Сулейман-эфенди.

— Чего не посмею? Время военное. Ты сам признался, что вор.

— Я… я… — только и мог проговорить Сулейман-эфенди, но Сухорученко отвлекся уже другим.

Сеид Музаффар спокойно складывал бумагу вчетверо и разглаживал ее по складкам. Затем отвернул бельбаг и хотел спрятать.

— Постой-ка! — рявкнул Сухорученко.

— Что угодно?

— Дай-ка сюда!

Пожав плечами, сеид Музаффар безропотно протянул бумажку Сухорученко:

— Суматоха — вору родная мать.

Поймав взгляд Сулеймана-эфенди, он многозначительно поджал губы, но ни взгляда, ни движения губ Сухорученко не заметил.

Повертев в руках бумагу и бессмысленно уставившись в арабскую вязь строчек, он проворчал:

— Молитва, говоришь?

— Да, заупокойная молитва, — спокойно ответил сеид.

— А кому заупокойная молитва, дьявол ее побери?..

— Что такое смерть? Тяжелый сон, — невпопад ответил сеид, прямо глядя в глаза Сухорученко и чуть улыбаясь. — Что такое сон? Легкая смерть.

Он слез с чайханского помоста, сунул ступни ног в свои уродливые папуши и пошел неторопливо в сторону ишанского подворья, покачивая своей красной чалмой. Народ почтительно расступился перед ним.

— Черт вас побери, всех философов, — пробормотал Сухорученко, — а с тобой, господин вор, мы поговорим в Душанбе.

— К вашим услугам, — любезно сказал Сулейман-эфенди. Бледность не сошла с его лица. Но всем своим видом он напоминал человека, избежавшего смертельной опасности.

Эскадрон недолго пробыл в Кабадиане. Сухорученко решил вести поспешно своих бойцов на север, в Душанбе, откуда шли слухи, один тревожнее другого. Говорили, что Энвербей появился севернее — в Локае, что вспыхнуло восстание против Народной республики, что душанбинский гарнизон вырезан. По своему обыкновению Сухорученко не стал задумываться над тем, как сможет он пробиться со своим эскадроном через пустынную горную страну, кишащую воинственными племенами и вооруженными с ног до головы басмаческими бандами. Дав отдохнуть людям и коням, Сухорученко на рассвете выступил из Кабадиана.

Он не присутствовал при одном очень примечательном событии.

В торжественной обстановке всенародного молебствия странствующий дервиш сеид Музаффар принял в свои руки бразды правления дервишской общиной Кабадиана. Предварительно мудрецы, знатоки писания на основании древних пергаментов и свидетельских показаний удостоверились, что бродячий монах и божий человек из персидского племени луров является потомком пророка по прямой линии. Неопровержимым доказательством прав сеида Музаффара на кабадианское ишанство явился перстень халифа Мамуна на его руке. Почему вождь лурского племени превратился в нищего, отказался от власти и могущества, почему он шел с далекого севера — такими вопросами мюриды не задавались. Неведом промысел божий, и только всевышнему надлежит постигать тайны бытия ничтожных смертных. А то, что до прихода своего в Кабадиан сеид Музаффар некоторое время пребывал в священном и богоугодном городе Аулие-Ата и, не страшась венца мученичества и притеснений от безбожников большевиков, сеял свет ислама среди нетвердых в религии киргизов, то это только окружало ореолом подвижничества дервиша, презревшего тленные блага ради рубища и посоха благочестия.

Отныне могущественным ишаном кабадианским стал дервиш, вчера еще нищий странник, путепроходец сеид Музаффар бен Шахабуддин бин Хасан Фахрулла бен Джалал.

И весть об этом, словно гром на ясном небе, поразила в далеком Чарбекире под Бухарой чарбекирского ишана. Потеряв на минуту все благообразие, он завопил, брызгая слюной:

— Такой жирный кус! Опять он ушел из моих рук. Проклятые инглизы!

И хоть ишан был один-одинешенек в своей худжре он вдруг громко сказал:

— Человек смертен, значит, он может и умереть. Он сидел и тихо усмехался каким-то своим утешительным мыслям.


Читать далее

Часть первая
Глава первая. Подножие гибели 13.04.13
Глава вторая. Все еще «Drang nach Osten» 13.04.13
Глава третья. Заговор 13.04.13
Глава четвертая. Дочь угольщика 13.04.13
Глава пятая. Человек с ружьем 13.04.13
Глава шестая. Ночной гость 13.04.13
Глава седьмая. Павлиний караван-сарай 13.04.13
Глава восьмая. В эмирском салон-вагоне 13.04.13
Глава девятая. Красноармеец и министр 13.04.13
Глава десятая. Застенок 13.04.13
Глава одиннадцатая. Беглянка 13.04.13
Глава двенадцатая. Торговцы славой 13.04.13
Глава тринадцатая. Тайные молитвы 13.04.13
Глава четырнадцатая. Идут маддахи! 13.04.13
Глава пятнадцатая. Диспут почти философский 13.04.13
Глава шестнадцатая. Два письма 13.04.13
Глава семнадцатая. Они поднимают голову 13.04.13
Часть вторая
Глава восемнадцатая. Первые раскаты 13.04.13
Глава девятнадцатая. Поезд идет на юг 13.04.13
Глава двадцатая. Охотничья прогулка 13.04.13
Глава двадцать первая. Котелок с картошкой 13.04.13
Глава двадцать вторая. Дальний рейд 13.04.13
Глава двадцать третья. Степной гул 13.04.13
Глава двадцать четвертая. Его превосходительство главнокомандующий 13.04.13
Глава двадцать пятая. Кабан в загоне 13.04.13
Глава двадцать шестая. Джентльмены 13.04.13
Глава двадцать седьмая. В осаде 13.04.13
Глава двадцать восьмая. Лицо предательства 13.04.13
Глава двадцать девятая. Юнус 13.04.13
Глава тридцатая. Пекарь эмира бухарского 13.04.13
Глава тридцать первая. Рождение отряда 13.04.13
Глава тридцать вторая. Обыкновенный плов 13.04.13
Глава тридцать третья. Следы Дильаром 13.04.13
Глава тридцать четвертая. Ворота шейх Джалял 13.04.13
Глава двадцать вторая. Дальний рейд

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть