Онлайн чтение книги Накануне
Глава 57. Провозглашение императора Михаила

Цех, перекрытый стеклянной выгнутой, железным переплетом связанной крышей, показался Шульгину, никогда до тех пор не бывавшему в мастерских и вообще на заводах, таким высоким и огромным, что карликами повиделись в его беспредельности и сам он, Шульгин, и рабочие, сплошной — не пробиться! — толпой заполнявшие здание. В далекой глуби, высоко, под каким-то железным, тоже огромным, непонятным и страшным сооружением, с гигантским свисавшим с него выгнутым, как вопросительной знак, крюком, высился помост. На помосте — стол, люди, Гучков — на краю в распахнутой шубе, без шапки.

Говорит уже! Шульгин рванулся вперед.

— Будьте добры… В президиум… Срочное сообщение!

Но люди, не слушая, только теснее смыкались плечами. Лица были возбуждены, хотя еле доходили слова с далекой трибуны. От первых рядов неясный, волнами, откатывался назад ропот.

— Позвольте… товарищи…

Сипом сошло с губ непереносное Шульгину, клятое для него слово. Но и этой ценой — нет! Стена. Гучков на трибуне поднял руку. И четко прошел по всему цеху, до самых дальних его закоулков, последний, заключительный гучковский возглас:

— Да здравствует император Михаил Вторый!

Секунда — и цех дрогнул от неистового, из тысяч грудей, одним дыханием, движением одним вырвавшегося крика:

— Долой!

Толпа взбурлила. Шульгина отбросило в сторону, к стенке. Кругом, наседая друг другу на спины, под несмолкающий свист, выкрики, гул рвались вперед люди. Цех уже не казался Шульгину большим и высоким. Сразу стало душно и тесно, потолок осел на самые плечи. И все кругом казались огромными, в нечеловеческий рост.

— Долой!

На помосте, рядом с Гучковым, стоявшим растерянно, с обидно обнаженною головой, — одной-единственной из всех этих тысяч, — рабочий в какой-то нелепой мятой шапчонке, встав из-за председательского стола, махал, рукой спокойно и властно.

Свист смолк. Ряды отхлынули отливом, назад, глухо ворча. Еще раз крикнул кто-то: "Долой!" И стало тихо. Рабочий опустил руку.

— Теперь я, как председатель, скажу. Насчет императоров: вторых и прочих. Вполне кратко. Тут все сразу свое мнение сказали, мне добавлять нечего: определение, безусловно, идет в одном слове: "Долой!". И политика, стало быть, тут, безусловно, ясная. Ежели попробуют посадить какого императорского — фукнем в тот же час. И с теми, кто подсаживал. Всего только.

По толпе раскатом прошел смех, уверенный и крепкий. Крепче отжался к стене, задыхаясь от темной, непереносной злобы, Шульгин.

Гучков отступил на шаг, повернулся. Но из цеха сотня голосов загремела:

— Куда? Придержи… Не пускать! Наблюдил, да и в подворотню…

— Отобрать бумажку, за которой к царю ездил, — крякнул рьяно голос. Обыскать его.

— Правильно! — гаркнули под самым шульгинским ухом.

Но председатель отмахнулся рукой:

— А на кой она нам хрен, филькина грамота! Не перебивай, товарищи, я о деле. Предложение имею такое: от имени мастерских указать Исполкому незамедлительно постановить: взять под строгий арест царей и великих князей, дворцовую вообще шатию-братию, до всенародного над ними суда.

Снова дрогнул цех от дружного, тысячеголосого одобряющего крика.

— Принято, стало быть.

Председатель отступил на шаг, уступая место парню в заячьей шапке с наушниками.

— Слово имеет товарищ Иван… Слыхали его уже… От Российской социал-демократической партии большевиков.

Иван заговорил раньше, чем председатель кончил:

— Насчет ареста царских — вы в голос одобрили, товарищи. И действительно, другого правильного решения не может и быть. Но я вот о чем спрошу. Кому это дело будет доверено? Новому правительству? А в правительстве у нас — в новом, царскому на смену — кто? О всех говорить не буду — о господине Гучкове, к примеру, что говорить: он сам сейчас перед нами во весь рост расписал. Чего ж тут допрашивать. Орел! Только что не двуглавый, двухвостый… Может, впрочем, ему — хвост за голову?

Опять смех по рядам. Гучков, побагровев, повернул к столу, к председателю, что-то сказал. Председатель кивнул. Гучков пошел в глубь помоста. Из толпы опять крикнули голоса:

— Куда!

Иван обернулся, посмотрел вслед Гучкову.

— Пускай идет… Я думаю, и так уже на него смотреть стало скушно на Михаила императора доверенного холопа. Свистнуть вдогонку — и все. Этак вот.

Он свистнул резко и буйно — и по цеху оглушительно, раздирая слух, пронесся вихрь свиста. Шульгин, пошатываясь, стал отходить к двери, оглядываясь на трибуну. Иван заговорил опять:

— Гучкова, военного министра, повидали мы, стало быть, кто он есть. Теперь я о другом, особо важном по должности, министре скажу: о министре финансов. Будет править финансами господин Терещенко. Человек он, безусловно, достойный: сахарных заводов у него — не меньше десятка, земли — не меньше ста тысяч десятин, наличного капитала миллионов тридцать.

Толпа загудела угрожающе и глухо.

— Вот я вас и спрашиваю, — продолжал Иван. — Чью руку господин министр держать будет? Рабочую — как капиталист и заводчик? Крестьянскую как помещик богатейший? И остальные министры тем же миром мазаны. А поскольку в возглавии всего правительства князь Львов, тоже помещик не из плохих и тоже не без капиталу, — чего, я спрашиваю, от такого правительства ждать? Товарищи! Об этом крепко подумать надо: мы разве царя затем взашей гнали, чтобы себе князей и капиталистов на шею сажать?

Огромные, как ворота, двери, скрипнув, пропустили Шульгина. За спиною тяжело и грозно грохотал людскими вскриками цех. У дверей стоял поручик в желтой коже, красный пышный бант на груди.

— Жарко? — подмигнул он, усмехаясь опять наглой и широкой улыбкой. И прислушался. — Улюлюкают… как по зайцу. Наверное, Александр Иванович идет. Дай бог, не помяли бы… Только бы вышел: через четверть часа будем дома.

В щель приоткрытых ворот, бледный, вывернулся Гучков. Он казался похудевшим. За ним следом — несколько рабочих.

— Прошу вас, гражданин Гучков, — громко и строго сказал Тарасов и, расстегнув кобуру, вынул кольт. — Вот в эту машину.

Машина ждала, рыча уже заведенным мощным мотором. На площади, переполненной от края до края, шел митинг. Там и тут, на всех сторонах, придерживаясь за фонари, кричали ораторы.

Медленно, давая беспрерывно гудки, двинулись сквозь толпу. Тарасов, сидевший рядом с шофером, привстал.

— Керенский! Честное слово, Керенский… Вон там говорит, видите, с автомобиля. Как его сюда занесло? Он же на Миллионной на совещании у великого князя был — я сам видел перед тем, как сюда гнать: подъезжал к 12-му номеру. А сейчас здесь! Вот… оборотистый! Как у Бомарше: Фигаро здесь, Фигаро там. Впрочем, и то сказать: не в обиду вам, Александр Иванович, — никого так не слушают, как Керенского. Прямо — заклинатель змей.