Онлайн чтение книги Нагим пришел я Naked came I
Глава XXXVIII

1

На другой день сын не явился. «Не сдержал слова», – подумал Огюст и расстроился. Но через несколько дней маленький Огюст пришел.

На нем был новый костюм, и выглядел он опрятно. Ему было поручено ведать закупкой и распределением материалов – это была его собственная идея, и, хотя Огюст не совсем верил в серьезность намерений сына, ему нравилась готовность маленького Огюста возложить на себя такую ответственность.

Огюст, казалось, искренне стремился примириться с сыном, а Роза со своей стороны решила помочь. По его совету она навестила тетю Терезу и сказала ей, что Огюст с тех пор, как повидался с ней, проявляет особое внимание к сыну, и ни словом не упомянула о Камилле.

Камилла обеспокоилась появлением маленького Огюста в главной мастерской, но она была слишком занята, не до него. Огюст работал не разгибаясь и во всем требовал помощи Камиллы. Стоило ей упрекнуть его, как он тут же набрасывался на нее, упрекал, что она хочет его покинуть. Неужели она сделает это в самый критический момент его жизни, когда он работает над «Бальзаком»?

Она еще не пришла в себя от удивления – этого у нее и в мыслях не било, – как он сказал, что устраивает выставку ее работ через Общество, организованное с его помощью. Те заказы, которые он сам не сможет выполнять, он будет передавать ей или Бурделю, кому что больше подойдет. А так как Огюст считал Бурделя лучшим среди молодых скульпторов Франции, Камилла торжествовала. Наконец-то она достигла своего: она больше не ученица, а зрелый мастер.

– Ты мне сейчас особенно нужна, – продолжал он. – У тебя есть необыкновенные качества – преданность делу и энтузиазм. Кто может быть лучшим советчиком? У тебя прекрасное будущее. Я верю в твой талант. – Разве может она не доверять ему и помышлять покинуть его в такое время? – Когда я закончу «Бальзака», мы займемся работой по твоему выбору. – Волна радости захлестнула ее.

С раннего утра Камилла вместе с ним принималась за «Бальзака». «Дело идет к концу, – ликуя, думала она, – нет, не зря прошли эти долгие трудные годы совместной жизни. Он поймет наконец, что я для него единственная».

Общество дало Родену еще год отсрочки в связи с успехом «Граждан Кале», о которых теперь говорили как о «грандиозной скульптурной группе, знаменующей духовную силу Франции и ее героизм в трагических обстоятельствах», но предупредило, что отсрочка последняя. Общество считало этот лишний год особой милостью.

Но прошел год, а ни «Бальзак», ни «Гюго» не были закончены. Огюст сделал множество новых вариантов, но ни один его не удовлетворял. А для того чтобы завершить эти скульптуры – авансы давно были истрачены, – взялся за новые работы.

Камилла была недовольна посторонними работами, они отвлекали его внимание от «Бальзака». Но ей нравился сильный, исполненный достоинства скульптурный портрет Пюви де Шаванна, лучший из тех, что ей приходилось видеть; Огюст подарил его Шаванну в знак дружбы.

Работа над бюстом Анри де Рошфора[109]Рошфор, Виктор Анри де (1830—1913) – французский журналист и политический деятель. Основал в 60-е годы журнал-памфлет «Фонарь», резко критиковавший режим Второй империи. Во время Коммуны поддерживал коммунаров, за что после разгрома Коммуны был арестован и сослан. Вернулся во Францию после амнистии 1880 года. В дальнейшем изменил своим радикальным взглядам и стал сторонникам «буланжизма». Над бюстом Рошфора Роден работал в 1897 году. Заказчик действительно остался недоволен портретом, однако, как вспоминал позже в беседе с Гзеллем Роден, «когда впоследствии этот бюст заслужил одобрительную оценку знатоков, он, безусловно, присоединился к общему голосу, но не хотел верить, что я не переделал его. „Вы его значительно подправили, не правда ли?“ – повторял он. На самом же деле я даже ногтем не сделал на нем ни одного штриха» не принесла ничего, кроме разочарования. Этот влиятельный журналист радикального толка, заказав Огюсту свой портрет, позировал весьма нетерпеливо, а потом отказался от бюста – не понравился. Вместо того чтобы изобразить Рошфора личностью героической, как хотелось заказчику, Огюст представил его честолюбивым и хитрым, каким он и был на самом деле.

Камилле особенно нравился бюст Бодлера. Несмотря на восхищение, которое Огюст испытывал к Бодлеру как поэту и литературному критику, он изобразил его необычайно реалистично: мрачный, напряженный, подозрительный, с печатью пороков на лице, отмеченным в то же время яркой индивидуальностью; принося в жертву карьеру и жизнь, этот необыкновенный человек продолжал воспевать свои мучительные чувства.

Больше всего Камиллу восхищало творческое горение и целеустремленность Огюста. Упрекая его за то, что он слишком за многое берется, в душе она гордилась им. «Согбенная женщина» и «Старая куртизанка»[110]«Старая куртизанка» – скорее всего, имеется в виду повторение в круглой скульптуре фигуры старой женщины на одном из пилястров «Врат ада», выполненное в 1884 или в 1885 году. Эта скульптура более известна под названием «Та, которая была прекрасной Омиер», так как трагический образ старости, оплакивающей ушедшую юность, по-видимому, был создан Роденом под впечатлением знаменитой баллады Франсуа Вийона. Автор допускает хронологическую неточность. Работа Родена над «Поцелуем» относится к более раннему времени. Как и многие другие произведения мастера, эта группа первоначально предназначалась для «Врат ада», а затем приобрела самостоятельное значение. Ее увеличенный вариант был впервые осуществлен в бронзе и в мраморе в 1886 году. В дальнейшем Роден много раз возвращался к этому сюжету. Скульптурная группа «Вечный идол», которую также упоминает автор, была выполнена в 1889 году., которых он лепил, вспоминая Клотильду, казались ей трогательными и исполненными драматизма. А в любовных парах Орфея и Эвридики, Адониса и Венеры, Купидона и Психеи было столько лиричности и нежности. И хотя смущала откровенность «Вечного кумира» – обнаженный юноша на коленях перед любимой девушкой страстно целует ее обнаженное тело, – Камилла в этой паре видела себя, и ее трогало благоговение и поклонение, с каким Огюст относился к ней.

А когда он сделал ее портрет– благородная голова в каске, – назвал эту скульптуру «Франция» и сказал, что она его Жанна Д'Арк, она уступила его настойчивым просьбам и согласилась позировать для «Поцелуя». Правда, без особой охоты и только после обещания лепить ее одну, а мужскую фигуру сделать по памяти 506.

«Поцелуй» должен был подчеркнуть всю выразительность и красоту мрамора как материала, и Огюст отложил все остальные работы, кроме этой романтической пары, памятника Гюго и Бальзаку. Он трудился с новым подъемом, охваченный чувственным порывом. Все шло так хорошо, что самому не верилось. Роза, благодарная за интерес, который он проявил к сыну, утихомирилась. Маленький Огюст, по-видимому, был тоже доволен и не заводил больше разговора об усыновлении – Огюст же старался проявлять к молодому человеку снисходительность, да и сын говорил с ним вежливо и лишь изредка не являлся в мастерскую. А любовь Камиллы озаряла все вокруг.

Поэтому он был удивлен и раздосадован, когда Шоле, его лучший друг в Обществе литераторов после ухода Золя, посетил его на Университетской и сказал:

– Мой дорогой мэтр, Общество решило, что «Бальзак» должен быть выставлен в Салоне 1897 года вместе с «Гюго». Они согласны ждать, но, если вы и на этот раз нарушите обещание, беды не миновать.

– Но я не обещал, мосье, – запротестовал Огюст. Как они смеют отвлекать его, когда он так занят!

– Полтора года – вот срок, указанный в договоре. Вы работаете уже три, а у вас нет даже варианта памятника. Имейте в виду, я их сдерживать больше не в силах.

По мрачному выражению лица Шоле Огюст понял всю опасность положения. Он подавленно сказал:

– Правда ваша.

Но Шоле не уступал. На карту был поставлен и его престиж.

– В Обществе говорят, что вы никогда не закончите «Бальзака», так же как «Врата» и «Виктора Гюго».

– Это не так! У меня будет что выставить в 1897 году!

– В 1897-м? Да ведь не осталось времени.

На лице Шоле было написано недоверие, и Огю-сту пришлось поклясться, что уж памятник Гюго он обязательно закончит, хотя и презирал себя за то, что дал это обещание.

– А «Бальзак»? – спросил Шоле.

– Работаю.

– Можно посмотреть?

– Нет. – Заметив огорчение Шоле, Огюст сказал: – Он еще не готов.

– А к 1897 году будет готов?

– Не знаю.

Шоле в растерянности покачал головой.

– Мой дорогой мэтр, вы ставите нас, ваших добрых друзей, в отчаянное положение. Мы с Прустом, Буше и Малларме отвоевывали одну отсрочку за другой, а вы отказываетесь назначить определенный срок и даже не показываете вашу работу. Поверьте, мы хотим, чтобы «Бальзак» имел успех, но вы так упрямы, что наша вера порой колеблется.

Огюст устало сказал:

– Возможно, вы и правы. Но я не могу давать обещание, если не уверен, что сдержу его. Я обещал, что «Бальзак» будет готов к столетней годовщине в 1899 году. Больше ничего обещать не могу.

– Попытаюсь их уговорить, – ответил Шоле. – Но если в следующем Салоне «Бальзака» не окажется, они начнут судебное дело. Вы их и без того разозлили.

2

Полгода спустя в Салоне, который был создан по инициативе Шаванна, Каррьера и Огюста и куда входило много известных художников, собралась большая толпа. Предполагалось, что будет выставлено много важных работ, но все хотели увидеть «Бальзака».

Однако «Бальзака» в Салоне не оказалось. Огюст решил не выставлять обнаженного «Бальзака» – это еще не был окончательный вариант. Но он смело переступил порог галереи, уверенный, что сдержал слово. Общество может удостовериться, что он немало потрудился над «Гюго». Он приблизился к статуе сидящего задрапированного «Гюго» – разочаровавшись в фигуре во весь рост, он в последний момент изменил ее – и вдруг понял, что это провал. Хотелось бежать прочь, но к нему подошла Камилла. Она была довольна. Огюст поместил ее работы на видном месте, и она поблагодарила. Буше спешил навстречу; он сердечно обнял Огюста и воскликнул:

– Работы Камиллы такие изящные, элегантные! Я не напрасно привел ее тогда к вам в мастерскую! Огюст кивнул, с горечью думая: я пошел на компромисс и утерял ту силу, которая была в первоначальном варианте «Гюго», и не выиграл ничего. Слишком острожничал, этот «Гюго», сидящий в задумчивой позе, не вырастает из скалы, как я того хотел, а сжат со всех сторон гипсом, плотно, неотделимо, и это сразу бросается в глаза.

3

Огюст не огорчился, а обрадовался, когда Министерство изящных искусств сообщило, что этот вариант «Гюго» не подходит ни для Пантеона ни для Люксембургского музея. Но они ценят его усилия и, пока он будет идти им навстречу, отсрочку ему предоставят.

Он слишком устал, чтобы выразить им благодарность, хотя, по мнению Камиллы, должен был сделать это за «предоставление помилования».

Камилле удалось продать несколько бюстов, и ее работы были приняты почти так же хорошо, как работы Бурделя. Огюст был рад за нее.

Общество литераторов молчало, но Огюст не сомневался, что скоро оно даст о себе знать. После его, как он считал, провала с «Гюго» все валилось из рук. По ночам мучила бессонница, днем – ревматические боли. Руки немели, пальцы не сгибались. Это становилось угрожающим. Он думал: «Неужели и Бальзак, который так много писал, тоже был жертвой подобной болезни?»

Камилла словно с каждым днем расцветала, и это еще больше угнетало Огюста; разница в возрасте наводила на самые грустные мысли. Творческий энтузиазм молодил Камиллу, а его старил. Но он не хотел в этом признаться, он должен удержать ее силой, а не слабостью. Когда она спрашивала, почему он не работает – так непохоже на Огюста: день за днем он сидел перед камином и грел руки и тело, – он отвечал, что из-за погоды, беспрерывного дождя и тумана, которые пеленой нависли над Парижем.

«Погода не так уж плоха», – думала она, но не спорила – у него был слишком несчастный вид. Стоило вспомнить об одетом «Гюго» – и он начинал ненавидеть себя. Сумеет ли он когда-нибудь снова лепить? Мысль эта терзала Огюста. Иногда ему хотелось разбить все варианты «Бальзака». Но когда Камилла предложила навестить их старого друга Ренуара, который по-прежнему жил на юге Франции по причине плохого здоровья, он посмотрел на нее так, словно она сошла с ума. И закричал, что никуда не поедет, пока не закончит «Бальзака».

А когда спустя несколько недель он сообщил, что переезжает из Белльвю в Медон, в Валь-Флери, Камилла совсем пала духом.

– Это меня излечит, – сказал он. – Там свежий воздух, много света и солнца, сады, прекрасные деревья – ты ведь знаешь, как я люблю деревья, – и дом расположен на возвышенности, откуда открывается прекрасный вид на Сену.

Она с грустью подумала, что он все больше отдаляется от нее. Но когда она это высказала, Огюст возмутился. Лицо его стало каменным.

Он решительно заявил:

– Я твердо решил переехать. И уже купил дом. Он называется «Великолепная вилла», хотя до виллы далеко – просто скромный дом с земельным участком.

– Земельный участок? Это целое имение?

– Несколько акров. Совсем не имение. Я должен бежать подальше от министерства, от Общества, от их предсказаний, будто я не кончу памятник, потому что неспособен его кончить. Мне нужно немного отдохнуть.

Он дал ей ясно понять, что обсуждать вопрос о переезде бесполезно, и Камилла ушла. А он не последовал за ней, зная, что она вернется.

Она действительно вернулась, когда ушел он. И в эту ночь, лежа одна в холодной, пустой мастерской, прислушиваясь к шагам привратника во дворе, Камилла раздумывала, что ей делать.

Гнев душил ее, рушились все надежды, и, чем больше она думала, тем беспокойней становилось на душе.

Когда на следующий день он не пришел, Камилла пошла к Буше. Буше знал, зачем она пришла, – он уже видел новый дом в Медоне.

– Медон прекрасное место, да нет, не дом, а сами окрестности. Дом несколько напоминает Белльвю. Огюста привлекла холмистая местность, – сказал Буше.

– Думаете, это навсегда? Буше не ответил.

– Значит, так.

– Видите ли, он потратил на покупку немалые деньги. Удивительно, откуда они у него. Он вечно жалуется на безденежье.

– Наверное, одолжил.

– Это при всем-то шуме, поднятом вокруг «Бальзака»? Ни в коем случае.

Огюсту до нее и дела нет, с грустью подумала Камилла. Неужели он не понимает, что так больше не может продолжаться, что каждый раз, когда он оставляет ее, в их отношениях неизбежно что-то утрачивается? Жить в его мастерской она может, только когда он с ней.

Огюст пришел в мастерскую на следующий день, и Камилла хоть и обрадовалась, но закричала:

– Уходи, уходи отсюда! Так больше не может продолжаться! – Она чувствовала: он пришел только потому, что Буше сообщил ему.

– Ты должна набраться мужества, – сказал Огюст. Он пытался вытереть ей слезы, ему казалось, что Камилла преувеличивает свои страдания. – И тебе не придется больше волноваться из-за Розы. Она далеко.

– Послушай, скажи, есть ли надежда, хотя бы самая маленькая, что ты с ней когда-нибудь расстанешься?

Он строго посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Нет. Ты никогда ее не оставишь. Значит, наша любовь обречена.

Он резко повернулся и пошел к двери, но походка его не была уверенной, как обычно. Она заметила, что его плечи поникли и весь он как-то состарился. И, несмотря на решение не прощать, пробормотала:

– Ты куда?

– А куда мне? – спросил он печально.

С минуту они стояли и смотрели друг на друга, а затем обнялись в жестоком, напряженном порыве– близость разлуки сделала его еще более отчаянным. Впервые в жизни они любили друг друга при ярком солнечном свете. Камилла взглянула в окно на голубое небо Парижа и почувствовала себя частью этого огромного города.

Он гладил ее, и она шептала:

– Как твои руки, не болят?

– Не болят, – отвечал он.

– Из-за Медона? – Она не могла удержаться от вопроса и тут же пожалела.

Он нахмурился, но голос его был нежным.

– В Медоне спокойно, но пришлось взять в долг. У двух банкиров, под залог будущих работ. Сорок тысяч франков. Больше, чем я получу за «Бальзака». Это риск, не уверен, что мне удастся сохранить Медон.

Камилла не знала, радоваться или печалиться. Но, ощущая силу рук Огюста, понимала, что бог создал его великим человеком, и надо быть благодарным за эти мгновения счастья, не требуя большего.

И когда он сказал: «Медон может оказаться новым провалом», – она ответила: «Какое это имеет значение? Ты должен закончить „Бальзака“, – исполненная гордости, что ее объятия всегда будут для него раем.

4

Огюст хотел повидаться с сыном. Ему нужно было о многом с ним поговорить. Маленький Огюст целую неделю не появлялся на Университетской. А когда наконец появился и Огюст начал разговор, глаза у сына беспокойно забегали. Отец был возмущен его долгим отсутствием, а еще больше тем, что тот наделал долгов. Маленький Огюст приносил одни огорчения. Сколько ему ни плати – а он платил ему больше, чем кому-либо в мастерской, – тому все не хватает. Эти счета в оплату за кутежи, подписанные «Огюст Роден», которые он держал теперь в руках, были для него полной неожиданностью. И все-таки, если бы сын согласился жить в Медоне, все можно было бы простить.

Огюст сдержанно сказал:

– Мы с матерью переехали в Медон и хотим, чтобы ты жил там с нами.

У маленького Огюста не было ни малейшего желания жить в Медоне. Слишком далеко от Парижа, десять, а то и двадцать миль, добираться трудно, женщин там не сыщешь, и делать нечего. Но он понимал, что это не причина, и сказал:

– Я бы очень хотел, мэтр, но это невозможно – жить там и приезжать сюда вовремя.

– А ты когда-нибудь приходишь вовремя?

– Стараюсь. Последние дни я себя неважно чувствовал.

«Вероятнее всего, просто был пьян», – с презрением подумал Огюст. Потом вспомнил, что сын – опора для Розы, может утешить ее, когда ей особенно одиноко, и сказал:

– Ты сэкономишь деньги. Не надо будет тратиться на комнату и еду. – Он чувствовал себя в высшей степени великодушным; разве Папа мог когда-нибудь предоставить ему такое?

– Мы с матерью живем в самой вилле, а еще есть очень уютный белый домик – чистый, теплый, он будет целиком в твоем распоряжении.

– Спасибо, мэтр, но…

– В чем дело?

– Как насчет моей фамилии?

Огюст колебался. Усынови он его, он тем самым признает Розу законной женой, даже если и не женится на ней, и навсегда потеряет Камиллу. Если уступит сыну, это может плохо кончиться.

– Ты обещал.

– Я сказал, что посмотрю, как ты будешь себя вести. Что скажешь по поводу денег на попойки? Зачем ты подписывал счета моим именем?

Маленький Огюст пожал плечами; это было проще простого. Имя Огюста Родена теперь известно каждому в Париже, поэтому он подписывал счета, заявляя, что он сын Огюста Родена. Надежная рекомендация. Все владельцы лавок и бистро знали, что Огюст Роден его отец. Знаменитый скульптор оплатит долги.

– Я не жду от тебя благодарности за все, что для тебя сделал, – сказал Огюст. – Но в твоем возрасте я носил бумажные воротнички и манжеты, чтобы сберечь деньги. А когда их больше нельзя было носить, рисовал на них, чтобы сэкономить несколько су.

– Ты хочешь, чтобы и я их носил?

– Я хочу быть уверенным, что на тебя можно положиться. Знать, что ты не швыряешь деньги на ветер.

– Пользуясь твоим именем? Огюст ничего не ответил. Сын воскликнул:

– Ты не доверяешь мне своего имени и хочешь, чтобы я доверял тебе! Это несправедливо и противоречит здравому смыслу.

Началась ссора. Огюст требовал, чтобы сын жил с матерью в Медоне, а тот кричал, что не может больше жить с клеймом незаконнорожденного. Спор был бесполезным – они не слушали друг друга. Молодой человек, красный от злости, с вызывающим видом шагал по мастерской, а у отца негодование сменилось полным презрением. Но когда маленький Огюст наотрез отказался переехать в Медон и заплатить долги, отец не приказал ему убираться прочь, как втайне надеялся сын, но и сын не ушел, как того опасался отец. Убедившись, что отец не слушает его, маленький Огюст сменил тему:

– Мне надо тебе кое-что сказать. Приходили из Общества, чтобы предъявить тебе ультиматум.

Огюст насторожился.

– Ультиматум! По поводу чего? – взволнованно переспросил он. – По поводу «Бальзака»?

– Что меня спрашивать? Ты же мне не доверяешь. – Маленький Огюст наслаждался победой. – Они страшно рассержены и недовольны, даже больше, чем сейчас ты.