Онлайн чтение книги Наместник ночи
Глава 8 о страже Мельницы

Очарованный зрелищем, мальчик смотрел и не мог насмотреться. По ту сторону двери открылась холмистая опушка, а чуть дальше начинался темный загадочный лес, переливающийся серебром, и Франц даже видел тоненькую, будто волос единорога, тропинку. Она вела от самого порога дальше и дальше, между древесных стволов, которые росли так криво, будто застыли в танце.

Над темным лесом мерцали звезды – огромные, яркие. Тысячи и тысячи сияющих точек пронзали черный бархат небосвода. У самых верхушек деревьев нависал белый шар луны, да такой огромный, какого Франц от роду не видал.

С холмистых склонов дул прохладный ветерок, гоняя по траве серебристые волны. Франц глубоко вдохнул освежающий запах хвои и цветов.

Совсем рядом над ковром из папоротника, белого от лунного света, то и дело проносились странные маленькие существа. Сперва Францу показалось, что это насекомые, но вот рой пролетел мимо него, и последнее из «насекомых» заметило незнакомца. Крылатое существо зависло в шаге от мальчишки, и Франц разглядел, что тельце у него – человеческое! Смуглое, темно-коричневое, но, несомненно, человеческое. Голова была похожа на сухую коробочку мака, личико сморщенное – будто человек, превращавшийся в бабочку, застыл на половине перехода. Существо с любопытством вытянуло шею, моргнуло блестящими глазками и махнуло крохотной рукой Францу, будто приглашая за собой. Затем что-то громко прострекотало, развернулось и метнулось к собратьям, которые зависли неподалеку, ожидая отставшего. Рой громко застрекотал и вдруг взмыл вверх, будто подхваченный сильным потоком ветра, стремительно пронесся к небу и вскоре растаял между звезд.

Завороженный, Франциск переступил порог. Ботинки утонули в густой траве, и мальчик наклонился, проведя по ней рукой, – казалось, какой-то кудесник покрасил каждую травинку серебряной краской. Папоротник переливался в лунных лучах, завораживая призрачным белым сиянием.

Франциск сделал еще несколько шагов и обернулся.

Он стоял около мельницы – вроде бы той же самой, но такой другой. Теперь она казалась еще выше, какой-то величавой, и буквально излучала особенное, щемящее чувство. В сердце мальчика заныло сладко и немного печально, будто от переливчатой песни бродячего музыканта.

В прорехах в крыше теперь напевал ветер, наполняя нутро здания странной гулкой мелодией. Он врывался сквозь дыры и щели во все внутренние помещения и там разлетался стократным эхом, выдувая из мельницы звуки, точно из пустой бутылки. Да, здесь ветер умел петь…

А еще крутилось колесо.

Слышался старческий древний скрип, когда колесо совершало оборот, подносило лопастями воду к звездам, а та переливалась через край, возвращаясь в реку небольшими сияющими водопадами.

Мальчик не знал, как долго так стоял – в какой-то миг ему почудилось, что вся его жизнь прошла, пока он глядел на величественный ход мельничного колеса. А когда очнулся, не мог вспомнить, кем был прежде. Лишь спустя пару мгновений в его памяти всплыли блеклые воспоминания о Лондоне… об Англии… Кажется, там он родился и жил тринадцать лет.

А здесь был от силы несколько минут.

Франциск обернулся на дверь в Англию. В темном проеме стояла белая фигура младшего брата, который глядел перед собой огромными, неверящими глазами. И вдруг в груди Франца вспыхнуло ликование, его охватило безудержное счастье.

Он.

Открыл.

Дверь!

И нашел мир, о котором говорил брату и остальным столько раз, столько лет – и он не спит! Нет, не спит.

Франциск вернулся к темной двери и протянул брату руку. Тот заколебался и несмело оглянулся, словно не решаясь покинуть тоскливую, но такую родную Англию. Но пару секунд спустя все же сделал решительный шаг и встал рядом с Францем в ином мире – сказочном, полном чарующих ароматов и звуков, от которых голова шла кругом.

Франциск подхватил Филиппа за локоть и заглянул в лицо близнеца, чувствуя, как губы расплываются в широкой улыбке. Филипп выглядел потрясенным до глубины души, но Франц уже немного отошел от дурманящего запаха волшебства. Его еще потряхивала дрожь, так он был счастлив, так хотел остановить это мгновение счастья навечно, навечно!

– Я что, сплю? – тихо проговорил Филипп, изумленно глядя на огромную мельницу.

Ветер продолжал петь свою песню, добавив в переливы невидимых струн еще и ударные – кристально чистый плеск водопадиков, срывающихся с лопастей.

– Нет. – Франц улыбался, едва сдерживаясь, чтобы не заорать в голос от восторга и не пуститься в пляс. – Нет, ты не спишь! – И наконец произнес фразу, которую до боли, до отчаяния, до слез мечтал сказать так давно. – Я же говорил тебе – волшебство существует!

Братья медленно пошли по густому серебряному ковру из трав и папоротника к тропинке, ведущей в сторону леса. Слух в этом мире, казалось, обострился во сто крат: Францу чудилось, что ступает он не по обычной траве, а по бархатной, шелестящей мягко и обволакивающе, словно ткань дорогого платья богатой дамы. Он готов был слушать шелест бархатистой травы до конца своих дней. И до конца дней своих он хотел бы вдыхать ни с чем не сравнимый аромат, который прежде даже представить не мог, – да и был ли в его мире хоть один парфюмер, который смог бы повторить такое сочетание запахов?

В этом аромате, аромате волшебства нельзя было различить ноты имбиря или жимолости, не расслышать цедры или же хвои. Это был единый, обволакивающий серебряным туманом запах, который Франциск хотел вдыхать и вдыхать, наполняя легкие, и ему казалось, он никогда не сможет надышаться этим миром.

Его миром, только его.

Дверь сюда отыскал именно он, простой мальчишка, родившийся на одной из лондонских улочек. Самый обычный мальчик по имени Франциск Бенедикт Фармер, который отличился лишь тем, верил в свою мечту долгие годы.

Франциск не сразу услышал шепот. Очнулся, лишь когда брат коснулся плеча.

– Слышишь?

– Что?

Франц слышал только чарующую мелодию ветра, которая постоянно повторялась, будто кто-то невидимый и могущественный играл увертюру для ночного мира, наполняя поднебесье величественными звуками.

Но Филипп, в голосе которого сквозила тревога, явно различал что-то еще.

– Там, кажется…

И он дрожащим пальцем указал на угол мельницы. Франциск двинулся в ту сторону и вдруг различил сквозь могучую песнь ветра иной звук. Чарующее полотно прерывали всхлипы. Там, за поворотом, кто-то плакал.

Мальчики переглянулись. Странно было слышать в сказочном лесу плач. Невидимка стонал, хныкал, стихал, будто в попытке удержать рыдания, и тут же вновь давился слезами.

Франц сначала растерялся, но потом подумал, что тот, кто плачет, не может быть опасен, и пошел на звук рыданий. Младший брат засеменил следом. Когда близнецы заглянули за угол, им сначала показалось, что возле задней стены мельницы возвышается округлый холм, поросший синевато-серебристой травой. Но вот холм вздрогнул и затрясся, и Франциск с изумлением понял, что это живое существо. Присмотревшись, он различил, как длинные пальцы перебрали пустоту, будто попытавшись что-то спрясть из потоков воздуха, а затем обмякли. Когда рука двигалась, на запястье поблескивал металлический обруч, от которого к вбитому в стену мельницы кольцу шла ржавая цепь.

Из глубины холма донеслись приглушенные рыдания, и Франциск оглянулся на Филиппа. Брат притаился возле угла, вжав голову в плечи, и с опаской посматривал на пленника.

Наконец Франц решился. Он откашлялся и шаркнул ногой, дав понять, что у плачущего есть свидетели.

Пленник замер. Франциск снова кашлянул. В темной глубине холма вспыхнули два огромных глаза, и мальчик отпрянул. Существо же глядело на него, не издавая ни звука.

Мелодия ветра изменилась.

Предыдущая увертюра была окончена, и ветер заиграл новую – тихую и настораживающую, от которой по коже побежали мурашки. Лес вокруг смолк и прислушался, а плеск мельничного колеса утерял свое кристальное звучание и влился в песню иначе – холодными и мерными ударами.

– К-кто вы?

Франц храбрился, но голос прозвучал робко и тихо.

Эти глаза… Странные… Пугающие…

Глазные яблоки походили на выдутые из прозрачного стекла светильники. Выпуклые. Серебристо-белые. Без зрачков, зато с пятнами, точь-в-точь такими, как на луне. Глаза-луны глядели не мигая. Сначала осмотрели Франца. Затем метнулись к Филиппу, и тот, съежившись, прижался к стене.

Наконец существо зашевелилось и привстало, оказавшись больше обоих вместе взятых мальчишек. Его руки, поросшие серебристым мехом, были длинными и могучими. Голову венчали рога. Широкое скуластое лицо покрывала шерсть, переходя в длинную серебристую бороду, которая – что странно! – была разделена на пряди, заплетенные в аккуратные косицы. Тут и там в них блестели бубенцы – точь-в-точь как те, какими на Рождество зажиточные люди украшают елку. Бубенцы были из чистого серебра, это Франциск сразу понял, потому что видел подобные в витринах, когда гулял накануне праздника в центре города. Да и звук…

Когда существо чуть повернуло голову, бубенчики поменьше издали переливчатое «теньк-теньк», те, что покрупнее – «звяк-звяк», а самые крупные кругляши откликнулись басом: «бумц-бумц». Пленник тряхнул бородой сильнее, и все вокруг наполнилось мелодичным, совершенно сказочным перезвоном.

Пленник поднял руку, которая была в десять раз толще руки Франца. Пальцы с острыми когтями утерли слезу с уголка лунного глаза. Пока мальчишки разглядывали незнакомца, в густой бороде пленника успело скрыться немало таких слез, и каждая сбегала по мохнатой щеке крупной блестящей жемчужиной.

Существо шмыгнуло носом.

– Кто я?

Голос – вот удивительно! – оказался звонкий, серебристый и вовсе не подходил монстру. Франц ожидал, что из нутра существа вырвется по меньшей мере рык или утробный рев, подходящий какому-нибудь минотавру. Но это оказался самый мелодичный голос, который он когда-либо слышал. Тонкий, дрожащий. Даже жалобный.

– Кто я…

На мгновение пленник задумался. Громадные глаза вновь наполнились слезами, монстр, загремев цепями, закрыл лицо ладонями и горько расплакался.

Франциск переглянулся с братом, кивнул на пленника и хотел было шагнуть к нему, но Филипп отчаянно замотал головой.

Гигант рыдал, позабыв, что тут кто-то есть, и плач этот был столь печальным, что в сердце Франциска больно кольнуло, точно иголочкой.

Вскоре существо подняло голову:

– Разве… разве вы не знаете, кто я? Как бессердечно с вашей стороны напоминать мне, что я – Калике. Тот самый, что некогда владел всем поднебесьем от Мельницы и до Северных гор. Тот, кто прежде был силен сыграть любую мелодию, какую только мог – или не мог! – вообразить себе кто-либо из живущих в стране невосходящего солнца – от малейшего из айсидов до самого Черного Кика! Ах!

Тот, кто назвал себя Каликсом, простер когтистые руки к звездному небу. Слезы струились по его странному, причудливому лицу, блестя на мохнатых щеках. Франциск попытался запомнить новые слова. Очень уж непонятно монстр изъяснялся! Калике бормотал и причитал на все лады, заливаясь слезами, которые гигантскими жемчужинами катились по бороде и терялись между многочисленных косичек.

– Ох, горе мне, горе. Что же делать? На веки вечные прикован я к Великой Мельнице, да будет тень ее бесконечна, и никогда мне более не ощутить силу ветра в своих руках, никогда не взмыть ввысь, чтобы пронестись вихрем над прекрасными лугами и лесами Полуночи! Горе мне, о горе! И теперь любая козявка, любой мимикр может выползти из своей жалкой норы, притащиться сюда и стоять в каком-то дюйме от меня, чтобы плевать в самого Каликса Мизери! Любой может осыпать меня ругательствами, покрыть плевками мою голову. И что же мне делать? Не могу я сбежать. Негде укрыться от позора – один я у Великой реки, один-одинешенек. Прикован к Великой Мельнице, чтобы плакать ночь за ночью, горюя о своем утерянном величии…

Гигант поднял на мальчиков полные отчаяния глаза. Губы его скривились от обиды.

– Что стоите и смотрите? Коли пришли плевать и швыряться камнями – сделайте уже свое черное дело да ступайте на все четыре стороны, чтобы мог я наконец оттереть ваши плевки и зализать свои раны.

Калике шмыгнул носом.

– Эй… мы не собираемся плеваться. И камней у нас нет.

Серебристый монстр прищурил лунные глазищи, будто кот. Насторожился.

– Что же, вы принесли огонь? Хотите бросить лучину, чтобы подпалить мою шерстку?

Франц и Филипп переглянулись.

– Н-нет!

Гигант нахмурился:

– Что тогда вам надо от несчастного Каликса? Зачем явились? Ну уж точно не спасти меня! Не найдется в Полуночи ни единой души, которая бы сжалилась над бедным Каликсом. Всем только плеваться хочется да лучины швырять…

Гигант недовольно заворчал, отползая подальше – будто опасался, что Франц таки вытянет из-за спины факел. Мальчик оглядел цепь и кольцо, вделанное в стену. Толстые, мощные. И если уж даже такое могучее существо не смогло разорвать оковы…

– А… – Мальчик замялся. Знал, что спрашивать невежливо, но любопытство глодало сильнее совести. – А за что вас так?

Он кивнул на кандалы.

Калике свирепо зыркнул на мальчика.

– За что?! Неужто в Полуночи остался хоть кто-то, кому не известна история несчастного Каликса?!

– Ну… выходит, что да.

«В Полуночи? Что это значит?»

Калике хмыкнул и покачал головой:

– А ты не кажешься таким уж злым.

Он перевел взгляд на Филиппа:

– И ты тоже.

Францу почудилось, что во взгляде Каликса вспыхнул призрачный огонек – будто отблеск свечи в зрачках кошки. Искра надежды. Но она тут же потухла. Глаза вновь заволокло безысходностью.

– Меня зовут Калике Мизери, – грустно сказало существо и достало из-за спины каменную чашу.

Гигант склонился над ней, с его щеки скатилась еще одна слеза и упала на дно. Калике постучал когтем по боку чаши, где было высечено: «Calix Miseriae».

– Чаша Печали. Таково мое имя. От роду мне написано страдать, и оттого меня так прозвали. Не думал я, не гадал, что этот кубок пригодится по такому поводу – собирать свои собственные слезы… О горе мне, горе!

– Что же с вами случилось?

Гигант покачал головой, будто сомневался, что Франциск все же не издевается над ним, и мальчик попытался придать своему лицу самое честное выражение, которое имел про запас (а было таких немного). Он вовсе не желал причинять этому горемыке боль: пусть Калике и монстр, но лицо у него такое печальное, что шпынять его не представлялось возможным.

Калике напоминал гигантского пса-бродягу, какого порой можно встретить на улицах; такой всегда подбегает, глядит грустными глазами, виляет хвостом и подает тебе лапу, выпрашивая краюху хлеба. И хоть зубы у него с полпальца, ты знаешь – такой не укусит.

Хоть и большой, но не страшный.

Такой же был и Калике. Франциск расслабился, да и Филипп подошел ближе, уже так сильно не страшась существа.

– Давным-давно… – Калике устремил глаза-луны в небо, – когда я еще не сидел на цепи, жизнь моя была прекрасна. Я летал в поднебесье страны невосходящего солнца, играя на своей лире тысячи прекраснейших мелодий, и ветер тогда пел мою песнь, подчиняясь одному мановению пальцев. Струны моей ветряной лиры издавали неземные, чудесные звуки, и, когда я пролетал над миром, каждый мимикр, каждый хризалида останавливались, замирали и глядели в небо, слушая мою песнь. Есть ли в мире чувство прекраснее этого? Есть ли что слаще свободы?

Калике задумался, вглядываясь в мерцающие созвездия. Встрепенулся, будто вспомнил о существовании ребят, и одарил их подозрительным взглядом. Но нет, те не думали нападать. Франц и Филипп внимательно слушали.

Убедившись, что мальчишки не планируют козни, монстр отполз дальше к реке, зачерпнул рукой волну и поднес ко рту, чтобы напиться. Вода заструилась по его длинной бороде, и он утер губы мохнатой рукой.

С той стороны реки донесся странный серебристый смех. Калике бросил взгляд на прибрежные ивы, нахмурился и мотнул рогатой головой. Затем вернулся к братьям.

– Я Ветер.

Калике плюхнулся на землю и задумчиво уставился на цепь.

– Просто Ветер…

Франц и Фил удивленно переглянулись.

– А что… что случилось потом?

Монстр прикрыл глаза.

– А потом пришел Мертвый Принц.

От звуков этого имени – да имя ли это было? – над землей пронесся холодок, всколыхнул траву, и Франц отчетливо увидел, что серебристое сияние папоротника на миг погасло. Будто чей-то темный дух всколыхнул поляну и сгинул. Мальчик поежился.

– М… Мертвый… кто?

– Мертвый Принц, – прошептал Калике, по-прежнему не раскрывая глаз. – Ужасный тиран, имя которого мы не знаем, а если кто и знает, то побоится его назвать. Оттого и зовут хозяина Полуночи так вот – Мертвый Принц.

Монстр распахнул глаза, и те гневно сверкнули.

– И меня – свободного Каликса! – он заставил служить себе! Пожелал сделать меня своим Глашатаем. Отдавал приказы, и я был вынужден их исполнять. Но мое дело – музыка. Я – Ветер! Я создан, чтобы наполнять небеса песнями, а не для того, чтобы…

Пленник вздрогнул, будто вспомнил нечто кошмарное, и лицо его исказилось от ужаса.

– Я отказался творить черные дела. Нет! Калике Мизери ни за что не пошел бы на убийства и гнусные поступки! И Калике сказал Хозяину «нет». Хозяин рассердился, ох, и рассердился же он…

Монстр заскулил и подул на пальцы, будто их прищемили или обожгли.

– Мертвый Принц сказал, что ему не нужен такой Глашатай. Он сказал… сказал, что это измена. И приказал другому слуге опоить меня маковым отваром. А когда очи мои смежил сон – ох, горе мне, горе!..

Калике обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону.

– Не так-то просто поймать Ветер. Но Мертвый Принц смог. Он может все… Хозяин забрал ключ от оков и сказал, что Калике будет сидеть тут, покуда не передумает. А как решит вернуться к службе, да продолжить черные дела, да снова поклянется в верности Мертвому Принцу – тогда, быть может, наместник Полуночи и примет его обратно. Но не раньше!

– И что… что вы надумали?

Голос Франциска дрожал. Всякий раз, когда монстр произносил слова «Мертвый Принц», ему чудилось, будто тень вновь проносится над землей, а сердце охватывали холод и безнадега.

– Что надумал? А что я надумать-то мог? – возмутился гигант. – Калике – честный житель Полуночи! Я не подчинюсь ужасному Мертвому Принцу, нет, не подчинюсь!

Глаза монстра яростно полыхнули, но искры тут же угасли, уступив место слезам.

– Оттого мне суждено сидеть здесь прикованным веки вечные, покуда не наступит последняя ночь…

Калике всхлипнул и отполз к стене, громыхая цепями. Свернулся калачиком, притянув к себе ноги.

– Но как же так? – нахмурился Франциск. – Вы ведь не хотели ничего дурного, почему же вас ругают и плюются?

– Мертвый Принц, – шмыгнул носом монстр. – Все из-за него. После того как он воцарился, сердца многих повернулись к тьме, а это так легко в стране, где никогда не восходит солнце! Они ходят каждый день мимо Мельницы, и как завидят Каликса, так насмехаются, плюются, да бог весть что еще делают… А я ничем ответить не могу. Цепи мои слишком коротки.

В доказательство монстр поднял руку, и Франц увидел, что, действительно, у Каликса не было возможности уйти далеко. Гигант поднялся, сделал пару шагов и протянул руку к мальчику, но цепи хватило ненамного.

– Видишь?

Стоять так близко к лохматому чудовищу было жутковато. Франц хотел отступить, но вдруг понял, что обидит Каликса. Гигант пристально глядел глазами-лунами. Не моргал.

– Ты боишься меня.

– Н-нет.

Франц попытался придать голосу уверенности. И все же… Калике был выше, чем любой из людей. Если бы он вошел в столовую тетушки Мюриель, он уперся бы макушкой в потолок, а рога уж точно оказались бы на втором этаже.

– Я слышу все. В твоем голосе – ложь.

– Ну… чуть-чуть, – сдался Франциск. – Но это лишь потому, что вы… вы такой большой. И я никогда не встречал…

– Монстров?

– Да.

– Хм.

Калике пристально поглядел на мальчишку, а потом сел, обхватив колени руками в кандалах. Взгляд Франца упал на замочные скважины. Мертвый Принц заковал Глашатая, а ключ забрал? Но этот мир волшебный, и здесь точно никогда не было мальчишек из Ист-Энда, которые горазды открывать такие замки, что этому Мертвому Принцу и не снились!

– Я могу… могу попробовать…

«Ох, не стоит… или все же стоит?»

– Франц! – опасливо шикнул Филипп.

– Что попробовать? – Калике уставился на Франца. – Что? Мертвый Принц забрал ключ, а если наместник Полуночи что-то взял себе, вернуть это невозможно.

– У меня есть кое-что…

Франциск засунул руку в карман и вытащил шпильку.

Монстр поежился:

– Что это за штуковина?

– Я умею открывать замки. Такие ни разу не пробовал, но могу попытаться…

– Франциск!

Рядом возник брат. Предостерегающе положил ладонь на плечо. Впрочем, Калике не обиделся, лишь кивнул на Филиппа и покачал головой:

– Никто больше не верит Каликсу. И никто не желает ему помогать. Ступайте.

Монстр развернулся, отползая обратно к стене, но Франциск решительно двинулся следом. Он отлично понимал, что теперь монстр легко сможет напасть на него, если захочет, и тогда Франц не успеет и пикнуть, как острые когти вскроют ему горло.

Впрочем, сердце подсказывало поступать так, а оно еще не ошибалось!

Монстр замер, услышав шорох. Обернулся. На мигу Франца перехватило дыхание – кинется ли? Но нет. Калике лишь изумленно таращил и без того громадные глаза, не понимая, действительно ли мальчишка хочет помочь?

Франциск сделал еще несколько шагов. Монстр медленно протянул ему волосатую лапу, и, когда мальчик склонился над оковами, его взгляд вдруг соскользнул на гигантские когти, отчего что-то нехорошо перевернулось в желудке. Впрочем, Калике сидел смирно. Он положил лапы перед собой и затих, пытаясь дышать как можно тише, пока Франциск ковырял отмычкой в замке. Прошло, наверное, несколько минут, а может, полчаса. Как вдруг…

– Есть!

Что-то щелкнуло. Браслет распался на две половины, и рука Каликса оказалась на свободе. Монстр поднес ее к лицу, удивленно оглядел запястье. Мальчик тем временем склонился над второй рукой, и вскоре вновь раздался щелчок.

С лязгом оковы грохнулись на землю. Калике поднял вверх обе руки. Какое-то мгновение гигант не мог поверить в то, что многолетнее заключение окончено – все смотрел и смотрел то на сброшенные кандалы, то на руки.

– Свободен… – прошептал он. – Свободен!

Монстр неловко встал и, шатаясь, отошел от стены на несколько шагов.

Выгнул спину, хрустнув костями так громко, будто разломил ствол дерева…

Стряхнул с плеч листья и пыль… Запрокинул рогатую голову к небу… И раскинул два исполинских крыла.

Тень гиганта накрыла всю поляну. Он глянул на ребят и ухмыльнулся, затем чуть ссутулился и свел руки вместе. Франц понял, что сейчас будет. Калике ударил крыльями так, что по поляне пронесся вихрь, прижавший папоротник и цветы к самой земле. Близнецы тоже повалились в траву, чуть не задохнувшись от мощного воздушного удара.

Но все быстро стихло: Калике, аккуратно расправив крылья, шагнул к своему спасителю. Лицо монстра еще секунду назад было почти суровым и вдруг разгладилось. Тень Каликса накрыла Франциска с братом, они испуганно сжались, но тут монстр склонился в таком низком поклоне, что кончики острых рогов чиркнули по земле.

Франц оторопел.

Калике подал ему могучую руку. Мальчик нерешительно протянул свою, и его ладошка утонула в сильных пальцах Глашатая ветра. Монстр помог Францу встать.

Рот растянулся в подобии улыбки. Сверкнули острые зубы.

– Благодарю, мой господин. Отныне жизнь Каликса Мизери – ваша, мой спаситель, и я буду служить вам верой и правдой, покуда вы того пожелаете.

Кровь ударила в лицо Франца. Никогда прежде ему не говорили подобных слов!

– Смею спросить… Как зовут моего господина, да будет тень его подобна ночи?

– Ф-Франциск… – Мальчик смутился. – Франциск Бенедикт Фармер.

Калике склонил рогатую голову. Глаза подернулись поволокой – монстр задумался. Зашевелил губами, старательно повторив:

– Фран-циск… Бе-не-дикт… Фар-мер… Да будет так!

– А это… – мальчик отступил в сторону, – мой брат Филипп.

– Рад познакомиться, маленький лорд!

Калике отвесил поклон и Филиппу, предварительно отойдя на пару шагов, чтобы ненароком не проткнуть мальчишку гигантскими рогами. Младший брат отрывисто кивнул в ответ: он по-прежнему побаивался чудовища. Впрочем, Калике казался более чем вежлив и, хоть являлся монстром, явно был воспитан лучше, чем добрая половина лондонцев, а что касается тетушки Мюриель – тут не стоило и сравнивать!

Калике был самой деликатной личностью, которую Франц когда-либо встречал. И – нужно отметить – искренней, ибо хоть улыбка его была весьма зубаста, все же монстр пытался улыбаться от души. Чего нельзя было сказать ни о матери Франца, ни о ее знакомых.