ДАЙТЕ СВОБОДУ ИЛИ ДАЙТЕ СМЕРТЬ!

Онлайн чтение книги Народ, да!
ДАЙТЕ СВОБОДУ ИЛИ ДАЙТЕ СМЕРТЬ!

Т. Голенпольский

Песни, истории, сказки кануна и времён войны за независимость


Об Америке как о конкретно историческом и географическом понятии впервые заговорили в Европе не многим менее четырех столетий назад, когда «Нинья», «Пинта» и «Санта Мария» — три корабля Христофора Колумба пристали к берегам континента, которому суждено будет получить свое название в честь другого путешественника — Америго Веспуччи.

Попытки колонизации континента во второй половине шестнадцатого века со стороны англичан, французов и испанцев оказались, по существу, безуспешными. Но вот ясным апрельским утром 1607 года измотанные штормами корабли англичанина капитана Кристофера Ньюпорта бросили якорь у входа в Чесапикский залив. Им и было суждено стать первыми, прибывшими из Англии поселенцами Нового света. Воздвигнув на реке Джемс форт, церквушку, построив несколько хижин и большое складское помещение, они положили начало колонии Виргиния с главным городом Джемстаун. Нелегка была жизнь этих колонистов. Да и колония росла медленно. К 1619 году на всех десяти плантациях насчитывалось около 2000 человек.

Для виргинской, как впрочем, и для всех последующих колоний, были характерны стремление к самоуправлению и общий характер торгового предприятия. Нетронутая природа, богатство лесов и рек и, наконец, возможность производить злаки и прочие культуры, на которые в Англии был огромный спрос, в частности виргинский табак и хлопок, все это сулило перспективное будущее. Требовались только рабочие руки, чтобы превратить европейскую мечту о Новом Эдеме в действительность. Так казалось.

1619 год для колонии Джемстауна был помимо всего прочего, знаменателен тремя неравнозначными, но немаловажными событиями. Здесь впервые заседало законодательное собрание во главе с губернатором и делегатами от каждой плантации. Второе — на новый континент было доставлено 90 невест, которые могли стать женами тех, кто дал бы за них в качестве отступного сто двадцать фунтов табака. И третье — начало работорговли: голландский корабль привез в Новый свет первую партию черных невольников. Так «Новый Эдем» сразу же инкорпорировал в себя черты рабовладельческого общества.

Судя по описаниям историков, внешняя организация колонии напоминала деспотию, при том, что резиденция деспота находилась в трех тысячах миль оттуда.

Тем временем, пока колонисты Виргинии осваивали свои новые владения, находившиеся в изгнании в Голландии английские кальвинисты тоже решили направиться в Новый свет. В прошлом выходцы из Ноттингемпшира, они вынуждены были покинуть родные берега из-за притеснений короны, поскольку не желали признать английского короля религиозным главой страны и требовали права основать самостоятельную церковь. Спасаясь от гонений, они оказались в Голландии. И вот 11 декабря 1620 года у берегов Массачусетса на корабле «Мейфлауэр» появился 101 пилигрим. Так возникло новое поселение Плимут, названное в честь города, из которого они отправились навстречу новой жизни. Не приспособленные к испытаниям такого рода, лишь немногие из них дотянули до следующей весны. Но судьба оказалась милосердной. Урожай наступившего лета был отменным, а к осени прибыло подкрепление — новые поселенцы из Англии.

Буря, прибившая пилигримов из Плимута к Кейп-Коду, была лишь слабым отголоском тех бурь, которые бушевали в Англии вокруг вопроса о свободе совести и вероисповедания.

Не менее, если не более важным событием для духовной жизни будущей страны было прибытие в залив Массачусетс трехсотпятидесятитонного корабля «Арбелла», на борту которого в 1630 году явилась в Америку паства пуритан во главе с Джоном Уинтропом.

Вопросу о роли колонии пуритан для будущего Америки посвящено немало фолиантов исследований. В целом они все сходятся на том, что в основе новой колонии лежали политические и религиозные взгляды ее руководителей — теоретиков английского пуританизма. Правда, буржуазные историки возводят вероучение основоположников этой колонии в символ «новых свобод», отвлекаясь от того факта, что вчерашние угнетенные прибыли в Новый свет с нескрываемым стремлением дискриминировать все религии, заставить всех принять их взгляды, поскольку именно они якобы являлись единственно правильными. Так, по существу, с первых самостоятельных шагов на новой земле, пуритане оказались противниками всякой веротерпимости.

Отвергая нетерпимость к инакомыслию, характерную для пуритан, один из крупнейших поэтов Англии XVII века, Джон Мильтон, в своем обращении к парламенту писал: «Человек затем и есть совершеннейшее создание, что он свободен в своем выборе и в своем пути; его свободная воля — начало, движущее им». С тех пор прошло почти три столетия, но для большинства американцев слова великого английского мыслителя все еще остаются несбывшейся мечтой.

Законодательная власть Массачусетской колонии принадлежала собранию прихожан мужского пола, а управление поручалось губернатору, назначаемому английской короной. Но избирать имели право лишь полноправные члены церкви, в большинстве своем принадлежавшие к состоятельному социальному слою. Остальные же свободными не считались.

Значительную роль играл и другой тип поселений, носивший, если так можно сказать, чисто английский характер, который, правда, со временем, был преобразован на американский лад. За определенного размера подать король предоставлял знатным людям практически неограниченную власть над обширнейшими просторами. Так, в 1632 году лорд Балтимор получил в свои полномочия территорию современного Мэриленда, за что обязан был выплачивать короне пятую часть добываемого здесь золота и серебра. Таких случаев было немало.

Но отдаленность метрополии давала себя знать. Даже в «регионах кавалеров», как называли подобные поселения в ту пору, довольно быстро пускал корни дух самоуправления. Поселение в Каролине консультировалось с философом Локком по поводу того, как лучше организовать колонию. В Мэриленде, где поселились католики, вскоре были организованы общие народные собрания. А колония квакеров, возглавляемая Вильямом Пенном, провозгласила: «Свобода без повиновения — беспорядок. Повиновение без свободы — рабство».

Несмотря на некоторые сходства между колониями в их стремлении к самоуправлению, наблюдались и значительные противоречия и различия. Достаточно привести в качестве примера различия между южными колониями с их поистине по-колониальному праздным образом жизни, где производство материальных благ полностью покоилось на рабском труде негров, и севером, где труд ради преуспеяния возводился в моральную категорию блага.

Поэтому, пожалуй, единственным стимулом к объединению колоний был страх перед общим противником. Этим противником, связавшим всех поневоле, были французы, испанцы и, наконец, сами англичане из метрополии. Так появились первые Соединенные колонии Новой Англии. Членами этого союза стали Массачусетс, Плимут, Нью-Хэйвен и Коннектикут.

Войны были частым явлением в Новом свете. В 1664 году англичане отторгли у Голландии ее поселение Новый Амстердам, переименовав его в Новый Йорк или Нью-Йорк. Сказалась здесь и англо-голландская война 1672–1774 годов. Более важными были войны с французскими колониями. К 1756 году, когда началась очередная схватка с французами, в английских колониях Нового света было около полутора миллионов человек. Но победа досталась им не столько потому, что их было больше, а потому, что к этому времени они уже дрались за свой дом и свою землю, в то время как французы противопоставляли им наемников. В результате Франция была вытеснена на север, в Канаду, а ее владения поделили между собой Англия и Испания. Но, помимо войн, этот период видел и бунты и даже восстания. Так, против налогов восстали граждане города Уотертауна в 1632 году. В 1676 году против гнета и неравноправия восстали виргинцы: вновь прибывшие возмущались обращением с ними, отработавшие свой срок слуги оказывались без работы и не у дел, безземельные не имели права голоса. Восстание было жестоко подавлено. Но дух борьбы против колониального гнета креп.

Поначалу жителям колоний казалось вполне нормальным, что судьба далекой Америки вершится в Англии. Но чаша терпения постепенно переполнялась. Первый повод к столкновениям был подан таможенными проектами Британского парламента: парламент, в котором колонии не были представлены, не мог облагать их налогами, считали колонисты. «Долой тиранию» — таков был клич, который пронесся по стране. Было принято решение не подчиняться новым законам и даже бойкотировать английские товары. События быстро приближались к развязке. Наиболее активной была Массачусетская колония, и в частности Бостон. С ней, или вернее, в защиту ее поднялись остальные. Первые выстрелы раздались 19 апреля 1775 года, а уже 2 января 1776 года был поднят флаг, на котором развевались 13 белых и красных полос — символ тринадцати самоопределившихся колоний. 4 июля была провозглашена Декларация независимости, и колонии стали свободными штатами. Так на карте мира появилось новое государство — Соединенные Штаты Америки.

«История новейшей, цивилизованной Америки, — писал В.И.Ленин в „Письме к американским рабочим“. — открывается одной из тех великих, действительно освободительных, действительно революционных войн, которых было так немного среди громадной массы грабительских войн…».[3]В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 48.

Не много дошло до нашего времени памятников устного народного творчества тех лет. Впрочем, собственно американского фольклора в те годы, видимо, и было немного. Спасающиеся от нищеты, притеснений, революций, европейские иммигранты привозили с собой фольклор своих народов — англичан, ирландцев, шотландцев, немцев, французов, испанцев. Нужно было время, чтобы приехавшие вошли в новую жизнь, вросли в новую почву, объединились общими проблемами, чтобы вызвать к жизни новый, теперь уже американский фольклор.

Американские историки и пропагандисты любят разглагольствовать на тему о «плавильном котле»: приехали, мол, в страну разные народы, влившись в один многонациональный котел, и переплавились в единую нацию. Но история страны, история ее культуры, и в том числе ее фольклор, свидетельствуют о другом: плавка дала трещину. Внутри страны по-прежнему царит неравноправие. Доминируют «уасп» — белые англосаксы-протестанты. Дискриминации в той или иной мере подвергаются все этнические меньшинства. Расизм не просто жив, но даже процветает.

Нелегкие будни первых поселенцев были еще более отягощены жесткими религиозными догмами и обрядами. Танцы, песни, шутки, стихи и музыка не религиозного содержания были объявлены пуританами делом греховным. И тем не менее человеческую душу подавить оказалось невозможно. Людей наказывали, отлучали от церкви, сжигали на кострах, топили, а они пели задорные песни, танцевали с красивыми девчонками и женились на индианках. И обо всем этом повествуется в стихах и народных рассказах тех лет.

В 1613 году красавица индианка по имени Покахонтас была захвачена колонистами в качестве заложницы. Познакомившись с преподобным Александром Уитакером, она приняла христианство и стала называть себя Ребеккой. Не прошло и года, как в нее влюбился плантатор Джон Ролф, прибывший в Америку еще в 1609 году, и они стали мужем и женой. У этой истории счастливый конец. Но были и другие истории. Об одной из них повествует старая кентуккийская баллада, которую вы прочтете в этом разделе.

Истории американских нравов известно немало смутных времен и печальных событий. Одно из первых таких событий произошло еще в 1692 году. Речь идет о печально знаменитой «охоте за ведьмами», устроенной религиозными фанатиками из города Салем, штата Массачусетс. Она стоила жизни двенадцати ни в чем не повинным женщинам, сожженным на костре. Их обвинили «в связи с дьяволом». Впрочем, дикие и жестокие суеверия еще не раз и после этого охватывали разные города Соединенных Штатов до позорного «обезьяньего процесса» в 20-х годах нашего столетия, когда под суд попал учитель, осмелившийся вопреки «святому писанию» заявить в школе, что человек произошел от обезьяны.

Здесь же читатель найдет и образец пиратской баллады тех лет и шутливые стихи о добрых старых временах колоний. Интересны и написанные языком аллегорий стихи «Революционный чай», посвященные одному из эпизодов войны за независимость. В 1770 году в Англии выходит предписание, согласно которому ввозимый в колонию чай подлежит оплате пошлиною. Разгневанные бостонцы, надев индейские наряды, как бы символизируя тем самым, что они здесь коренные жители и страна принадлежит им, выбросили весь чай в море. Этот бунт получил название «бостонского чаепития». О старой леди — Англии и ее непокорной дочери — колонистах и рассказывается в этом стихотворении.

О подвигах американцев при Лексингтоне и Банкер-хилле сегодня известно всем. И написано об этом немало книг, песен и стихов. Но из той войны, пожалуй, самой известной вышла песня, которую поют и поныне. Это была «Янки-Дудл». О происхождении слова «янки» лингвисты спорят до сегодняшнего дня. Одни утверждают, что оно произошло вследствие неправильного произношения иммигрантами-неангличанами слова «инглиш», то есть английский. Говорят, оно звучало как «йингиз» и постепенно модифицировалось в «янкиз». По другой версии, голландцы дразнили англичан кличкой «Ян Киз», то есть Джон Сыр. Но так или иначе имя это пристало, и называли им жителей Новой Англии. Когда английские войска вышли из Бостона в Лексингтон, где должны были подавить непослушных колонистов, они пели песенку-дразнилку, высмеивающую выскочек-янки. Встретившие их огнем повстанцы с удовольствием подхватили ее, как бы заявляя «да, мы янки». На этот мотив, который, видимо, возник в Америке, было написано много стихов. И, в частности, были слова о трудных испытаниях, постигших разгромленную в 1777 году под Джермантауном армию Вашингтона, и страшную студеную зимовку в Вэлли-Фордж.

Янки-Дудл был в аду,

Говорит прохлада,

Кто бывал на Вэлли Фордж,

Не боится ада.

Революцией 1776 года завершился первый этап истории Америки.

Индианка Моги

Баллада из штата Кентукки

Перевод Ю. Хазанова

Тропою вдоль моря

Я шел налегке,

А волны шипели

На влажном песке.

Я шел очень долго,

Я очень устал,

Как вдруг индианку

Вблизи увидал.

Красивая девушка

Молвила мне:

«Ты, друг, заблудился

В чужой стороне.

Но если ты хочешь,

То следуй за мной —

Наш край назовешь ты

Своей стороной…»

Уж солнце за море

Собралось уйти,

А мы с индианкой

Все были в пути.

Шагали и плыли,

Не видя ни зги,

И к дому пришли

С индианкой Моги.

Сказала Моги:

«Вот окончен наш путь,

А ты, если хочешь,

То мужем мне будь.

Я дочка вождя,

Мое имя Моги,

Мы честно живем

Здесь друзья, не враги».

Я так ей ответил:

«Спасибо за честь,

Невеста давно

У меня уже есть.

Наряды любые

Красивы на ней,

Она мне верна

До скончания дней.

Обидев ее,

Я ушел в этот раз:

Наверно, бедняжка

Все плачет сейчас.

Прощай же, прощай,

Индианка Моги,

К невесте своей

Я направлю шаги…»

Моги на прощанье

Взмахнула рукой:

«Ну что же, будь счастлив

С любовью другой,

Пусть дни твои будут,

Как перья, легки,

Но все ж вспоминай

Индианку Моги…»

И вот я вернулся

В родные края,

Друзья и подруги

Встречают меня.

Гляжу я на них,

А в глазах пелена:

В глазах у меня

Индианка одна!

Невеста моя

Обманула меня…

Решил я:

«Не буду здесь больше

Ни дня!» —

И к берегу моря

Направил шаги —

Туда, где живет

Индианка Моги!

В старые добрые времена колоний

Перевод М. Сергеева

В те добрые времена

Король еще правил сполна…

Гуляя в саду, три парня в беду

Попали — вот те на!

У всех на виду

Попали в беду:

Попутал сатана!

Был мельником первый, второй

Был ткач, а третий — портной,

И надо ж, в саду все трое в беду

Попали в час дневной.

У всех на виду

Все трое в беду

Попали в час дневной.

Тот мельник украл зерна,

Ткач — пряжу, портняжка — сукна,

И тут же в саду все трое в беду

Попали — вот те на!

У всех на виду

Все трое в беду:

Попутал сатана!

И мельник под мельничный гул

В запруду навеки нырнул.

Зачем он в саду у всех на виду

Мешок зерна стянул?

У всех на виду

Попал он в беду:

Мешок зерна стянул.

Не видя от кражи удач,

На пряже повесился ткач.

Зачем он в саду у всех на виду

Задумал красть, ловкач?

У всех на виду

Попал он в беду,

А думал, что ловкач!

Портняжку сглотнул сатана,

В придачу и штуку сукна!

Вот так вот в саду все трое в беду

Попали — вот те на!

У всех на виду

Попали в беду:

Попутал сатана!

Охота на ведьм

Пересказ Н. Шерешевской



Грейс Шервуд — ведьма!

Так считали многие, кто жил в приморском графстве Принсис Энн, штат Виргиния. Но другие — а их было ничуть не меньше — утверждали, что вся эта болтовня про ведьм лишь глупые сплетни старых кумушек, недостойные образованных и умных людей.

Грейс Шервуд была мужественная женщина, не ведавшая страха. Она ходила всегда с высоко поднятой головой и за словом в карман не лезла. Когда Джейн Гинсбери попробовала было обвинить Грейс в том, что она-де навела порчу на ее урожай и скотину, Грейс в ответ заявила, что честный упорный труд спасает от всякой порчи и урожай, и скотину, и всякое такое прочее.

Находились даже люди, которые нашептывали, будто Грейс Шервуд пересекла в яичной скорлупе бурный океан в поисках ядовитых растений, чтобы высадить их в палисаднике перед своим домом. А одна болтушка Элизабет Барнс сказала, что своими глазами видела, как Грейс обернулась черным котом, вспрыгнула к ней на постель, хлестнула ее хвостом и исчезла. Другая же утверждала, что видела Грейс, летевшую верхом на помеле.

И вот Грейс предстала перед судом.

— Закон призовет ее к ответу! — радовались кумушки.

Суд заседал долго. Одни доказывали, что Грейс ведьма, другие это отрицали. Однако шуму и разных толков вокруг вдовы было слишком много, ее столько раз вызывали в суд, что наконец судья принял решение избрать присяжных заседателей из одних женщин, чтобы они проверили, есть ли у миссис Грейс на теле таинственные знаки, как у каждой ведьмы.

Женский суд присяжных обследовал миссис Грейс и нашел таинственные знаки на ее теле, а потому ее признали ведьмой.

И все-таки судья не хотел верить этому вздору и отправил дело на решение в Верховный суд штата.

Суд штата тоже не поверил всякой болтовне насчет «особых знаков». Однако жители графства продолжали охотиться на Грейс Шервуд. На этот раз они так ожесточенно взялись за дело, что судья вынужден был согласиться на испытание водой.

Если она виновна, то пойдет ко дну, а нет, так выплывет.

Конечно, справедливости в этом не было. Но судьи все же решили послать вслед за Грейс лодку, чтобы в случае чего не дать ей утонуть.

В тот день яркое солнце так и плясало на воде. Зрители расселись прямо на траве, а некоторые даже принесли с собой скамейки. Все ждали начала судилища.

Грейс посадили в лодку. Два гребца направили лодку на середину пруда. Там с нее сорвали лишнюю одежду и со связанными руками бросили в воду.

Но Грейс Шервуд и не думала тонуть. Она хорошо плавала и, когда ее бросили в воду, тут же поплыла.

— Вы безмозглые тупицы! — крикнула она. — Скорей вы сами задохнетесь от злости, чем я потону.

Но разве уймется одуревшая толпа, которая видит ведьму в каждом черном коте? Грейс втащили обратно в лодку и отправили снова в тюрьму.

Через какое-то время опять устроили суд и снова не пришли ни к какому решению. И только, когда тем, кто белое привык называть черным и день ночью, надоело преследовать Грейс, от нее наконец отстали.

Некоторые полагали, что ей еще очень повезло.

«Летящее облако»

Баллада о пирате

Перевод Ю. Хазанова

Пред вами Генри Холлендерр,

Поверьте в этом мне,

Я родился в Ирландии,

В прекрасной стороне.

Пригожим был я смолоду,

И кудри хороши —

Во мне мои родители

Не чаяли души.

Хотел мой батюшка, чтоб я

Ремесленником стал,

И потому в бочарню он

Учить меня отдал.

На славу потрудился я

Не меньше двух годов,

И вот, пожалуйста, теперь

Бочар уже готов.

Но надо ж было мне в порту

Ввязаться в разговор

С одним бывалым морячком,

Он прозывался Мор;

Был капитаном корабля,

Из Балтимора сам,

Он предложил мне с ними плыть

К далеким берегам,

Где очень страшная жара

И черен весь народ, —

Мы этот люд погрузим в трюм,

И полный ход вперед!..

У Мора шхуна хоть куда,

Ни пятнышка на ней,

И захотелось плыть и плыть,

Хоть до скончанья дней!

«Летящим облаком» назвал

Ту шхуну капитан:

Белее снега паруса

И лебединый стан;

Она быстрее всех других

И всех других ладней,

И сорок девять пушечек

Под палубой у ней.

Потратили недели три,

Чтоб в Африку приплыть;

Пять сотен черных сразу в трюм —

Им век рабами быть.

Как сельди в бочке там они:

Не могут даже сесть,

Им очень мало в эти дни

Давали пить и есть.

Уж лучше было бы в гробу,

Чем в трюме том у нас;

Холера, тиф косили их,

Да и чума подчас.

Боялись заразиться мы

От черных и чумных:

Кидали мертвецов за борт,

А также и больных.

…Приплыли через шесть недель

К кубинским берегам,

И сразу всех живых рабов

У нас купили там.

Одна судьба у них — тростник

Для белых собирать,

Да от тоски и от бичей

Как мухи умирать…

Когда ж деньжата наши все

Ушли ко всем свиньям,

Спустился в кубрик капитан

И так сказал он нам:

«И золота и серебра

Сполна получит всяк —

Лишь только захотим поднять

Пиратский черный флаг!»

Вмиг согласилась вся братва,

Не согласилось пять:

Два парня-бостонца, а два —

Не помню, как их звать;

Еще один — ирландец был

Из города Траймор…

Что с ним я вместе не ушел,

Жалею до сих пор!

Мы много грабили судов,

Калечили народ,

Мы оставляли всюду вдов,

А также и сирот:

Мы никогда не брали в плен —

Так командир велел,

Любил он часто повторять:

«У мертвых меньше дел».

За нами гнались по пятам

Большие корабли,

Но с нашей шхуной ничего

Поделать не могли.

Мы уходили от погонь —

Где мы? — простыл и след!..

Не настигал нас их огонь

Довольно много лет.

…Но повстречался, как на грех,

Испанский нам линкор;

Хотели от него удрать:

Ведь он не слишком скор.

Но метким выстрелом бизань,

Как бритвой, снес он враз.

«Готовься к бою!» — капитан

Сейчас же дал приказ.

Мы дрались бешено — в крови

Вся палуба была,

По морю долго полоса

Кровавая плыла;

Уже убит наш капитан

И с ним десятков пять…

Лишь после этого сумел

Нас в плен противник взять

Прощайте, рощи, и леса,

И девушка моя,

Ее кудрей и карих глаз

Уж не увижу я!

Не погуляю больше с ней

В лесу рука в руке,

А смертью жалкою умру

Отсюда вдалеке!..

И вскоре уж в Ньюгейт в цепях

Отправили меня —

За всю мою лихую жизнь,

За все, что сделал я…

Да, виски и разбой виной

Тому, что я такой.

Друзья, старайтесь избегать

Компании плохой!

Дуй ветер попутный

Перевод В. Рогова

Пустили объявленье на севере страны;

«Лихие китобои Америке нужны».

Припев: Дуй, ветер попутный,

Вой-завывай!

Дружно за дело, ребята,

Наддай, наддай!

И если вы в Нью-Бедфорд пришли в недобрый час,

То мигом проходимцы экипируют вас.

Там скажут, что к отходу любой корабль готов

И мы через полгода забьем пятьсот китов.

Вот в море мы выходим, а ветер зол и лют,

Матросы все на палубе и в кубрике блюют.

А уж насчет питанья, так разносолов нет:

Вонючая говядина да горсть гнилых галет.

Полезли мы на ванты, и слышен голос нам,

«Посматривай на реи, не то пойдешь к чертям!»

Наш капитан на мостике, мы забрались на ют,

Орет впередсмотрящий: «Китов фонтаны бьют!»

«Спускай, ребята, шлюпки, за ними вслед пойдем,

Да будьте осторожней: перешибут хвостом!»

Забили, потащили, пришел разделки час,

Для отдыха минутки нет никому из нас.

Когда все в трюм запхали — расчету череда:

Полдоллара на рыло, шесть месяцев труда.

Когда сойдем на берег в каком-то из портов,

Надрызгаемся вдосталь да бросим бить китов!

Революционный чай

Перевод М. Сергеева

Старая леди была королевой островитян.

Дочь родная ее проживала в далекой стране.

А меж ними, дыша и волнуясь, лежал океан

С белым гребнем на каждой косой и летящей волне.

У старухи у леди ломилась от злата казна,

Но за жадность, должно быть, лишил ее разума бог,

И, призвав свою дочь, объявила однажды она,

С каждым мигом все больше серчая:

«Ты отныне платить дополнительный будешь налог

По три пенса вдобавок за фунт золотистого чая,

По три пенса вдобавок за фунт!»

Дочь ответила: «Матушка, я в соглашеньях тверда

И не в силах, поверь мне, такую принять перемену,

Я готова платить тебе старую честную цену,

Но три пенса вдобавок за фунт — никогда!

Нет, три пенса вдобавок за фунт — никогда!»

В королевских глазах загорелись и злоба и гнев,

И вскричала тут старая леди, от ярости побагровев:

«Ты мне дочь иль не дочь?! Иль забыла о том, отвечай?!

Ты, бесспорно, обязана деньги платить мне за чай,

Матери деньги за чай!»

«Эй вы, слуги! — тотчас приказала придворным она.

Отправляйтесь-ка за море с новою партией чая!

Привезите мне деньги, вы слышите, плуты, сполна,

По три пенса надбавки за каждый за фунт получая!»

Говорит она дочери: «Сбавь непокорность свою»,

И добавляет, от недовольства сгорая:

«Помяни мое слово, — кричит, — хотя и стара я,

Воспротивишься — до полусмерти забью!

За три пенса! До полусмерти забью!»

Морем шли корабли от рассветной зари до вечерней,

Слуги чайные пачки сложили у двери дочерней,

И по берегу моря у кромки соленой воды

Растянулись заморского чая ряды.

А девчонкина дерзость и смелость не знают предела,

А девчонка меж пачек танцует легко и умело,

И душистые пачки со смехом, одну за другой

Отправляет в кипяший прибой, поддевая ногой.

А затем говорит островной королеве: «О матушка-мать!

Вот ваш чай, он заварен, он крепок, пора вам его принимать.

Хорошо он настоян. Не правда ль? Так пейте его за двоих.

Но не ждите, мамаша, отныне налогов своих,

Да, не только прибавки, но даже налогов своих!»

Скачка Поля Ревира

Пересказ Н. Шерешевской

Запомните, дети, слышал весь мир,

Как в полночь глухую скакал Поль Ревир… [4]Перевод М. Зенкевича.

Так пел о народном герое американский поэт Генри Лонгфелло спустя сто лет после знаменитой «Скачки Поля Ревира».

Пусть иные прочие говорят, что Поль Ревир не совершил этого подвига. Даже тем, кто помоложе, не продержаться бы в седле 14 дней, проскакав одним махом от Бостона через Чарлстон и Лексингтон до Конкорда. Куда уж мистеру Ревиру — серебряных дел мастеру средних лет, среднего роста и с бородой! Да мало ли кто что говорит.

Что правда, то правда, Поль Ревир был ювелиром и гравером. Никто лучше него не мог изготовить изящный серебряный кувшин или молочник. Особенно ему удавались ручки — такие изящные, легкие, просто загляденье! Что-что, а секрет линий и пропорций Ревир знал лучше всех в славном торговом городе Бостоне. За одну его чашу для пунша со знаменитой гравюрой «Сыновья Свободы» еще при жизни его давали 5 тысяч долларов, а после смерти все 100.

Ревир был преуспевающий мастер и мог себе позволить работать в мастерской, а жить в другом месте, в собственном доме. Но он был не только мастером, а и смелым человеком, и добрым патриотом. Только отчаянно смелые люди могли устроить «бостонское чаепитие», вы уж, наверное, слышали про него? Поль Ревир был среди этих отважных, которые, одевшись и разукрасившись наподобие индейцев, пробрались на корабли «Дартмут», «Элеонора» и «Бивер» и выбросили за борт весь чай, который эти корабли привезли в Новый Свет.

Так было надо, чтоб неповадно было англичанам драть с честных американцев лишнюю пошлину еще и на чай.

Всю ночь проработали «индейцы» и наутро, когда Бостонский залив пожелтел от бесценного заморского чая, никто из них на ногах не держался от усталости, один Поль Ревир нашел в себе силы, чтобы верхом на коне доскакать до Нью-Йорка и сообщить тамошним патриотам — англичане-то называли их мятежниками! — о «бостонском чаепитии».

Но это еще не та знаменитая «Скачка Ревира».

После чаепития британцы обозлились пуще прежнего и уж вовсе житья не давали своим колониям. Налоги, пошлины, запреты — чего только не придумывало правительство английского короля, чтобы ослабить, задушить своих подданных. Не нужны им были сильные конкуренты в делах, в торговле, во всем. Они их просто боялись и насылали в Америку все новых солдат и офицеров. Но и американские патриоты не сидели сложа руки. Всюду создавались отряды ополчения. Готовили оружие. Отливали пули. Когда не хватало свинца, переливали на пули оловянную посуду.

Однажды утром Поль пригласил к себе свою жену, миссис Ревир, всех детей и прислугу.

— Друзья мои, — обратился к ним Поль Ревир. — Все мы добрые патриоты. Чтобы освободить нашу страну от красных мундиров — так американцы называли солдат Георга III, британского короля, — нужны пули. Несите сюда всю оловянную посуду. Отныне мы будем есть из простых деревянных мисок. Зато с драгоценным чувством независимости, которая не за горами, поверьте мне!

У Ревира был большой дом. А в большом доме много посуды. Уже лет сто она переходила из рода в род. Она была памятью и гордостью семьи.

— Что ж, тем веселей смотреть на огонь в тиглях и видеть, как из нее выливаются пули. Нет, не пули, а свобода! — сказал Поль своей жене, чадам и домочадцам.

Пооткрывались буфеты, шкафы и столешницы, с полок сняли все миски, тарелки, ложки, чайники, кружки и отнесли их в мастерскую Поля Ревира. Он сам с легким сердцем отправил все это в огонь и отлил шесть тысяч пуль. А может, и больше.

— Мы счастливые люди, — сказал Поль, — потому что нам есть за что отдать не только свое добро, но, если надо, и жизнь.

Примеру Поля Ревира последовали многие. Его друг, богатый купец Джон Хэнкок, не пожалел свои серебряные сервизы, и золотые пуговицы с камзолов, и даже коней. Когда Поля Ревира спросили:

— Каково тебе, Поль, которого бог создал для серебра, а не для войны, каково тебе отказаться от любимого дела, серебряного литья?

Поль ответил:

— Всему свое время. Время лить серебро, время лить пушки. И коли об этом не сказано в священном писании, то по недосмотру.

И вот настал вечер. 6 апреля.[5]6 апреля 1775 года началась война за независимость американских штатов от британской короны. Взошла луна. Начинался прилив. Пахло землей и морем. А главное — весной.

На северной площади Бостона, у самого устья Чарльз-ривер группками собирались солдаты в красных мундирах: стрелки, гренадеры, а за ними и морская пехота. Был приказ от британского генерала Гейджа этой ночью тайно выступить в поход, чтобы застать мятежников врасплох.

У Поля Ревира был шустрый подмастерье — Сэм Куинси. По совету Ревира он свел дружбу с конюхом британского полковника Бэнтли. В тот вечер Сэм, как всегда, слонялся возле казарм англичан. Вдруг из конюшни выскочил конюх полковника Бэнтли. Сэм окликнул его. На щеках конюха краснели свежие рубцы.

— За что это он тебя? — спросил Сэм.

— Да разве догадаешься, что у него на уме, — пожаловался конюх. — Говорит, готовь седло. Я и принес парадное. Сам знаешь, у них что ни день, то пирушка или игра. Я и вывел Миледи под парадным седлом. А он раз-раз меня по щекам и орет: «Походное, дурень! Походное! Да поживей!»

Группы британских войск все устремлялись к гавани. А Сэм Куинси поспешил в мастерскую к Полю Ревиру сообщить важную новость.

— Значит, сегодня, — понял Поль Ревир, что час пробил. — Я к лодкам, а ты беги к пономарю Христовой Церкви, пусть поднимет на шпиль храма два фонаря!

Так было условлено. Выступления англичан уже давно ожидали. Не знали только, как они двинутся, водой или сушей. Если сушей, условились поднять один фонарь, если водой — два. Фонари эти с высокого шпиля увидят через реку в самом Чарлстоне. Там друзья, получив сигнал, оседлают для Поля самого быстрого коня, и он поскачет в Лексингтон и дальше на северо-запад в Конкорд, чтобы разнести весть о выходе англичан и поднять ополчение.

Дом Поля стоял на Мэй-стрит — правда, через шестьдесят лет ее назовут в честь Поля улицей Ревира: вот вам и еще доказательство, что Поль Ревир совершил свой подвиг! Да, так вот, Поль поспешил домой попрощаться с женой и детьми. Он уже выходил из ворот дома, когда миссис Ревир снова позвала его из окна.

— Ты забыл самое главное, — сказала она и передала Полю записку, которую догадалась сочинить, несмотря на спешку.

«Дорогой Поль, срочно приезжай в Лексингтон. Наша любимая бабушка Лавиния при смерти

Твои братья Уильям и Джон».

Никаких братьев у Поля Ревира в Лексингтоне не было, а бабушка Лавиния умерла вот уже как два года. Поль улыбнулся: какая умница у него жена! Последнее время часовые-англичане очень внимательно приглядывались ко всем, кто выезжает из города, и, если бы не записка, Полю могли бы помешать покинуть Бостон.

И вот он в лодке. Проскочили мимо сторожевого корабля англичан и причалили в Чарлстоне. А там его ждал конь. Не конь, а так, тощая, неказистая клячонка. На вид. А на деле самый быстрый скакун на перешейке. И Поль поскакал. День и ночь, день и ночь…

Скачка Поля Ревира началась 6 апреля. 19 апреля он прибыл в Конкорд. Когда раздались первые выстрелы англичан, американские ополченцы были готовы к встрече. Поль Ревир поднял на ноги всю страну.

Война началась.

Слава отважным леди и их отважным делам

Пересказ Н. Шерешевской

МАТУШКА КЭТ


В истории американского народа было много эпизодов, которые обидно было бы похоронить в ученых книгах, и их стали рассказывать из поколения в поколение. Отец передавал их своему сыну, друзья — своим друзьям. Так исторические события вошли в народное творчество, стали легендами.

Такие легенды рассказывают про двух отважных женщин, матушку Кэт и Эгнес Гобсон, про двух горячих скакунов Серебряная Подкова и Ласточка и про капитана Худа из Джорджии.

Серебряная Подкова был седой красавец скакун, рослый, гладкий, выносливый жеребец. Он да еще вороная лошадка, по кличке Ласточка, прибыли из конюшни самого генерала Джорджа Вашингтона. Знаменитый генерал подарил их капитану Худу, принимавшему участие во многих битвах под командованием Вашингтона. Кони эти вели свою родословную от арабских скакунов, а утверждают, что это лучшие скакуны на свете. Они могли лететь, как ветер, а могли ступать тише кошки, и они все понимали, что говорил хозяин.

Капитан Худ очень ценил этих скакунов и привел их с собой, когда обосновался в штате Джорджия. С Серебряной Подковой он не расставался ни в мирное время, ни в дни войны.

А в те дни шла суровая война. Освободительная война против английского короля, чьи войска хозяйничали в тринадцати колониях, которые потом стали свободными штатами. Сражения шли повсюду, но особенно жаркие битвы в последние годы войны были на Юге.

Капитан Худ к тому времени был уже произведен в генералы, он был первым в любом сражении, верхом на Серебряной Подкове. Верный конь не раз спасал ему жизнь.

Но однажды генерал был тяжело ранен и попал к британцам в плен. Его отправили в Форт Корнуоллис в Огасте и бросили в тюрьму. Комендантом форта был генерал Браун, человек грубый и беспощадный.

То были черные дни для Америки. Британские солдаты жгли и грабили американские дома, вытаптывали поля и посевы. Мятежным американцам не было пощады, и генерала Худа не раздумывая приговорили к смерти.

Эта ужасная весть мгновенно долетела до его владений, которые были расположены неподалеку. Всех охватила горькая печаль. Госпожа Худ, его родственники и друзья, даже негры-рабы горевали и убивались по нем.

Среди его рабов была уже немолодая негритянка, которую звали матушка Кэт. Она была женщина сильная и бесстрашная. Красивой ее нельзя было назвать, зато она отличалась быстрым умом, и все уважали и любили ее.

Прослышав о несчастье, она сразу пришла к своей госпоже.

— Я освобожу масса Худа, — сказала она. — Только для этого мне нужна Ласточка. С остальным я справлюсь сама.

— Но как же это у тебя выйдет, Кэт? Почему ты думаешь, что удастся?

— Я увидела во сне белую лошадь и загадала. Я знаю, мое желание сбудется. Доверьтесь мне во всем!

И она рассказала госпоже, что задумала. Убедившись, что другого выхода нет, госпожа Худ согласилась.

Матушка Кэт села верхом на Ласточку, которая была ничуть не хуже Серебряной Подковы, и поскакала в Огасту, расположенную примерно в пятидесяти милях от плантаций Худа. Там и был форт Корнуоллис, где находился под стражей генерал Худ.

Не доезжая до города, она зашла к своим друзьям и оставила у них Ласточку. Она попросила спрятать ее от чужих глаз и сказала, что скоро вернется. Потом она раздобыла большую бельевую корзину, поставила ее себе на голову и пошла в форт Корнуоллис.

Соображала матушка Кэт хорошо, и язык у нее был подвешен неплохо. Она прямиком направилась к офицеру, командовавшему фортом, и сказала, что хочет подработать стиркой и охотно взялась бы стирать господам офицерам простыни и рубашки.

— А ты разве умеешь гладить как надо наши блузы с оборками? — спросил офицер.

— Я все умею! — сказала матушка Кэт. — Даже на деревья лазить не хуже кошки. А уж рубашки с оборками никто лучше меня не гладит во всей Джорджии. Вот увидите, в моих руках они станут как новые.

Офицеру понравилось ее открытое лицо, широкая улыбка и живая смекалка.

— Если ты такая мастерица, как же случилось, что ты ищешь работу?

— Плоха пчела, которая дает меньше меду, чем может.

— Так, стало быть, ты хорошо гладишь рубашки с оборками?

— Хвастаться не хочу, но так оно и есть. Хоть сладко петь ворона не умеет, но уж никто не скажет, что от нее мало шуму.

Офицер улыбнулся в ответ. Не так-то, легко было найги женщину, которая умела хорошо гладить офицерские рубашки с рюшами и оборками.

Матушке Кэт доверили работу, какую она просила, и она справилась с ней отлично. Каждый день она являлась в форт со своей большой бельевой корзиной, забирала грязные рубашки и каждый вечер возвращала их чистыми и отглаженными.

Кэт нравилась всем, потому что любила пошутить и посмеяться. Она постаралась свести дружбу со всеми солдатами форта, даже с теми, кто охранял вход в тюрьму. И вскоре входила и выходила из тюрьмы так же просто, как из своего дома.

Генерал Худ тут же узнал ее, но она вовремя бросила на него предупреждающий взгляд, чтобы он этого не показал.

Однажды как бы в шутку она сказала генералу Худу в присутствии стражника:

— Я могу и вам стирать рубашки, масса Худ, пока вы сидите тут в тюрьме, если, конечно, хотите.

— Хочу, и очень даже, голубушка, — сказал генерал. — И с удовольствием заплачу тебе за это.

— Пока не получите разрешения от генерала Брауна, это воспрещается, — вмешался стражник.

— Ну, разрешение получить нетрудно, не труднее, чем белке разгрызть орех, — улыбаясь, сказала Кэт.

Через несколько дней она принесла генералу Брауну его рубашки с оборками и рюшами, которые отгладила с особым тщанием. Он был очень доволен и похвалил ее за прекрасную работу.

Лицо матушки Кэт так и светилось гордостью. Она поблагодарила и сказала:

— Генерал, тот узник, которого вы держите в тюрьме и собираетесь скоро казнить, просил меня постирать рубашки. Вы не возражаете? Он говорит, что заплатит. А руки у меня загребущие и, если вложить в них побольше пенсов, получатся золотые гинеи.

Генерал Браун рассмеялся шутке и заметил:

— Ну что ж, он в надежных руках и, думаю, долго носить рубашки ему не придется. Можешь постирать для него, если хочешь. Пусть отправится в последний путь в чистой рубашке.

С того дня матушка Кэт стала часто видеться с генералом Худом, и когда они остались вдвоем, она рассказала ему про свой план. Он только покачал головой, считая, что все это неосуществимо. Однако матушка Кэт не сомневалась в удаче, а поскольку для генерала это была единственная возможность спасти жизнь, он согласился. Как говорится, утопающий хватается и за соломинку.

Вскоре после этого смелая заговорщица узнала, что генерала собираются расстрелять через несколько дней.

Она тут же кинулась в тюрьму.

— Вы слышали колокольный звон, генерал? — спросила она его. — Это в церкви поблизости. — А потом шепотом добавила: — Завтра, когда я принесу вам рубашки, будьте готовы.

На другой день матушка Кэт пришла в форт уже к вечеру. Она раздала британским офицерам выглаженное белье, забрала то, что надо было стирать, и по дороге заглянула в тюрьму, чтобы отдать генералу Худу и его вещи.

Уже стемнело, и в камере они оказались вдвоем. Кэт вытряхнула из корзины все грязное белье и, поставив ее на пол, сказала:

— Скорей, масса Худ, ложитесь в корзину и свернитесь клубком, точно щенок!

— Ну, что ты! Тебе не донести. Я тяжелый.

— Какой вы тяжелый? Для мужчины вы не крупный, только ум у вас большой. Ну, а я и женщина рослая, и голова у меня сильная. Быстрей залезайте в корзину.

Она была права. Генерал Худ прекрасно уместился в корзине. Матушка Кэт набросала сверху белье, обеими руками подняла с полу корзину и поставила себе на голову. Придерживая корзину за край, она не спеша вышла из камеры, как делала уже не раз.

В дверях стоял стражник.

— Ох, и тяжелая у меня сегодня корзина, — пожаловалась она молодому солдату.

— С тех пор, как ты стала сюда ходить, наши офицеры готовы менять рубашки хоть каждый день, — посочувствовал ей солдат.

— Чем больше, тем лучше, лишь бы платили! — сказала матушка Кэт. — Я уж подумываю, не поднять ли мне цену.

— Только не для нас, бедных солдат.

— Да что мне с вас брать-то? Нет уж, с офицеров мне идет урожай золотыми, а с вас — жалкими медяками. Ими не разживешься!

Солдату понравился ее ответ, и он свободно выпустил ее из тюрьмы и проводил за ворота, как делал это каждый день. Сначала она шла спокойно, не торопясь, но как только форт за её спиной скрылся за деревьями и часовые ей были больше не страшны, матушка Кэт опустила корзину на землю и генерал Худ вылез из нее. Было уже совсем темно.

— Спрячьтесь за деревьями, мой господин, и подождите меня здесь. Я велела прислать из ваших конюшен Серебряную Подкову. Сама я прискакала сюда на Ласточке. На таких прекрасных лошадях нас никто не догонит. Я сейчас схожу за ними.

Она скрылась в темноте, и не успел генерал и глазом моргнуть, как она вернулась с конями. Генерал Худ вскочил верхом на Серебряную Подкову, а матушка Кэт — на Ласточку, Кони взвились точно молнии и вмиг долетели до плантации.

Все очень радовались, что побег удался, и хвалили матушку Кэт, и благодарили ее. В честь генерала Худа и матушки Кэт устроили настоящий пир. И в честь Серебряной Подковы и Ласточки, разумеется, тоже.

ЭГНЕС ГОБСОН


Однако война продолжалась. И генерал Худ снова был в гуще сражений. Он вел своих солдат в бой, не ведая ни страха, ни сомнений. Но пули не знают пощады, и в одном трудном бою он был дважды ранен. Второй раз — в ногу.

Дела у американцев складывались не очень-то удачно. В Северную Каролину прибыл генерал Грин, и теперь он вел американских солдат. Генерал Худ чувствовал себя несчастным оттого, что ему приходилось отсиживаться дома и из-за ранения бездействовать.

Однажды на плантацию Худа явился солдат. Он шел от генерала Элиджа Кларка из штата Джорджия с донесениями к генералу Грину. Как на грех, на плантации Худа не было ни души. А сам генерал Худ еще не мог двигаться. Он был просто в отчаянии. Ни одного мужчины не осталось в его владениях, все ушли на войну.

Плантация Худа соседствовала с плантацией Гобсонов. Ею занималась сама госпожа Гобсон, на Юге для женщины это было дело обычное. Эгнес Гобсон была славной женщиной. Она прекрасно знала толк в лошадях и очень любила животных. Она была женщина сильная, отважная и настоящая патриотка.

Когда она узнала, какие трудности у генерала Худа, она тут же пришла к нему и предложила отвезти донесение.

— Только для этого мне потребуется Ласточка, — сказала она.

— Нет, нет, госпожа Гобсон, — сказал генерал Худ, — поездка предстоит долгая и очень опасная. Даже дюжий мужчина может не выдержать.

— Я ничего не боюсь, — сказала госпожа Гобсон, — и могу не слезать с лошади хоть несколько дней подряд. А Ласточке, я знаю, можно довериться. Это самая быстрая лошадь во всей Джорджии.

— Но ведь вы леди! — сказал генерал.

— Леди — южанка, не забывайте! Значит, тем лучше. И надежней. Как женщину, меня скорей пропустят туда, где мужчине нельзя и показаться. Буду говорить по дороге, что еду к родственникам в Каролину…

— Да, но…

— И мне ничего не стоит спрятать донесение в прическе. Никому и в голову не придет искать его там. Прошу вас только, разрешите мне взять вашу Ласточку. Вдвоем мы справимся с этим делом!

Посылать было больше некого, и генерал, передав госпоже Гобсон донесение, с тяжелым сердцем распрощался с ней и со своей любимой Ласточкой.

Путь предстоял трудный, в особенности для женщины. Весь день в седле, а вокруг — враги. Днем Эгнес Гобсон скакала верхом, а на ночь останавливалась у друзей или у врагов. Никто не смел отказать леди в ночлеге.

На третью ночь ей пришлось остановиться в каком-то подозрительном доме. Когда она постучала в дверь, громко залаяла собака. Вышел хозяин, и она спросила у него о ночлеге.

Что ж, в доме есть одна свободная комната с чистой постелью в пристройке рядом с гостиной, предложил он. Леди Гобсон с радостью согласилась, она так устала. Хозяин пригласил ее сначала в гостиную, где уже сидело несколько мужчин, только что спешившихся. Она слегка подкрепилась и, извинившись, собралась уйти к себе, чтобы лечь.

Хозяин указал ей на боковую дверь из гостиной, зажег фонарь и сказал, что ее ждет там чистая постель. Она поблагодарила его, но, взяв фонарь, решила пойти сначала посмотреть, как устроили ее лошадь. Вскоре она вернулась с седлом в руках.

— Я привыкла хранить седло рядом с постелью, для верности, — как бы между прочим заметила она.

Потом, пожелав всем доброй ночи, ушла в предоставленную ей на ночь комнату. Освещая фонарем все углы, она осмотрелась. В комнате было только одно окно с закрытыми ставнями. В углу стояла узкая кровать. Она задула фонарь и, не снимая одежды, легла. А седло положила рядом с постелью на пол. Ей почему-то было не по себе, но почему, она не понимала. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Она прислушалась к ним.

Вскоре она услышала, что вошли новые постояльцы. И вдруг она совершенно проснулась. Один из мужских голосов сказал:

— Я узнал лошадь, что стоит в конюшне. Это лошадь опасного мятежника. Самая быстрая во всем штате. Могу побиться об заклад, всадник везет с собой важные военные донесения врагу короля.

— Да это дама, — заметил кто-то. — Она сказала, что едет к друзьям в Каролину.

— Я хорошо знаю всех местных жителей. Дайте мне взглянуть на нее, и я вам сразу скажу, за кого она, за короля или за мятежников.

— Похоже, ты прав. Скорей всего, она за мятежников.

— Тогда пошли, посмотрим.

Голоса смолкли.

Эгнес Гобсон крепко зажмурила глаза и постаралась дышать ровно и глубоко.

Она услышала шарканье ног и шаги совсем рядом с ее дверью. Потом настала опять тишина. Они, видно, прислушивались. И вот дверь начала медленно отворяться. Она лежала не шелохнувшись. Дверь распахнулась, и осторожно вошли трое мужчин. У первого был фонарь, который он прикрывал рукой. На цыпочках он подошел к постели, поднял фонарь и внимательно оглядел госпожу Гобсон. Потом повернулся и вышел из комнаты. Прочие последовали за ним. Они тихо притворили дверь. Эгнес Гобсон тут же вскочила и приложила ухо к замочной скважине.

— Я ее знаю, — сказал тот человек, что держал фонарь. — Это Эгнес Гобсон. Кто-кто, а уж она-то настоящая мятежница! Наверняка она везет какие-то донесения врагу. Ее надо обыскать.

— Отведем ее в лагерь, — предложил другой.

Лагерь британских войск был расположен поблизости.

— Уже поздно, — сказал хозяин дома. — До утра я постерегу ее здесь, будьте спокойны. Я запру дверь и пущу под ее окна собаку. Мимо моей собаки уж никто не пройдет, разве что превратится в маленького муравья.

Остальные, судя по всему, с ним согласились, так как она услышала, как вслед за этим во входной двери щелкнул замок. Потом под ее окном раздалось рычание собаки, и она поняла, что ее привязывают.

Госпожа Гобсон соображала быстро. Ясно, что дверь открыть она не может. Чтобы выбраться наружу, остается окно. Но там собака! Вообще-то она любила животных, а животные прекрасно чувствуют, кто их любит, и не трогают тех. Она это знала.

Она подождала подольше, пока все разойдутся и лягут спать. Когда все стихло, она осторожно сняла с окна ставни. Послышалось урчание собаки. В темноте она различила огромного черного пса и окликнула его потихоньку. Потом стала с ним разговаривать. Пес продолжал рычать, а она тихо, ласково с ним разговаривала. Пес медленно приблизился к окну. Она распахнула окно и протянула псу руку. Пес завилял хвостом. Она погладила его. Потом, прихватив седло, стала осторожно вылезать из окна, продолжая разговаривать с собакой.

Наконец она вылезла и отвязала собаку. Первым делом она направилась в конюшню, собака за ней. Она открыла дверь и чуть слышно посвистела. Ласточка тут же появилась на свист. Она не спеша оседлала ее, вскочила верхом и повела ее медленно, тихо прочь. Собака так же тихо последовала за ними.

Решив, что они уже ушли на безопасное расстояние, госпожа Гобсон слегка тронула бока лошади каблуками, и та помчалась, как вихрь!

Собака осталась позади.

Эгнес Гобсон благополучно добралась до генерала Грина и передала ему донесение.


С тех пор в Джорджии и по всему Югу ходит рассказ о двух отважных женщинах, черной и белой. И о двух скакунах — Серебряной Подкове и Ласточке.

КАК МИССИС МОТ ПОМОГЛА ПОДЖЕЧЬ СВОЙ ДОМ


А вот вам история еще про одну отважную женщину, про Ребекку Мот. Ее рассказывают на Юге и в наши дни. Кто как сказку, кто как подлинную историю. На Юге любят сказки про старину. И рассказывают с таким чувством, словно события эти произошли с кем-то из их друзей или близких, и не давным-давно, а всего неделю или месяц назад. Таковы уж южане.

Всем известно, какую храбрость и самоотверженность выказали женщины-южанки во время войны за независимость. Послушайте же историю про одну из таких женщин из Южной Каролины — про Ребекку Мот, известную на всем Юге.

По берегу реки Конгери, милях в пятидесяти от города Колумбия, раскинулась большая плантация, принадлежавшая семье Мот. Когда вспыхнула война за независимость, мистер Мот и все члены его семьи встали, конечно, на сторону американцев. Мистер Мот находился на полях сражения, и миссис Ребекка Мот одна справлялась со всеми домашними делами и посильно помогала восставшим.

Американцы временно перешли в оборону, и полковник британских войск Тарлтон захватил дом миссис Мот. В нем разместились офицеры. А поскольку дом был крепкий, надежный, британцы превратили его в военную крепость. Вокруг были возведены укрепления, и ее назвали Форт-Мот.

Однако генерал Фрэнсис Мэрион, шедший во главе разутой-раздетой армии американских патриотов, которая была точно острая заноза в боку у британцев, решил выбить сторонников короля из дома миссис Мот. Он атаковал их и раз и другой, пока не отбил один из форпостов. Тогда миссис Мот, продолжавшей жить в большом доме, приказали покинуть его. Британцы боялись оставить в форте жену их врага.

Получив приказ переехать в один из коттеджей за пределами крепости, миссис Мот быстро собрала все нужные вещи. Среди них случайно оказался колчан с тремя стрелами, который ей подарил когда-то один ее друг, приехавший из восточных штатов. Стрелы были отравлены, такими стрелами индейцы пользовались во время войны. К тому же они были пропитаны особым составом, от которого воспламенялось дерево.

Все время, что кавалерийский генерал Гарри Ли и генерал Мэрион, прозванный Болотным Лисом, совершали атаки на большой дом, миссис Мот оставалась в маленьком коттедже неподалеку.

Осада затянулась. Для нетерпеливого Болотного Лиса и Крылатого Коня, как прозвали беспокойного кавалерийского генерала, даже слишком затянулась. И они решили положить этому конец.

Два командира собрались на совет, чтобы обсудить, что делать дальше с осажденной крепостью. Генерал Мэрион, небольшого роста, смуглый, бесстрашный как лев, сказал:

— Генерал, есть только одно средство, чтобы скорей покончить с осадой форта.

Генерал Ли, видный, энергичный мужчина, спросил:

— Какое же, генерал?

— Самое простое. Выкурить из него врага. Поджечь дом, и враг побежит!

— Что ж, идея хорошая, генерал. Но вы забываете, что это дом наших друзей и что миссис Мот любезно предложила нам свою помощь. Нельзя же отплатить ей за это черной неблагодарностью и спалить ее дом.

— Вы правы. Но война есть война, а это единственный путь выбить осажденных, иначе дом все равно будет потерян.

— Правда ваша, генерал Мэрион, для семьи Мот он в любом случае будет потерян.

— Сами согласитесь, — продолжал генерал Мэрион, — иного выхода у нас нет. Правда, хорошо бы попросить на это разрешение у самой миссис Мот. Уверен, она возражать не станет. Почему бы, генерал Ли, вам не поговорить с ней об этом? Вы же умеете обходиться с дамами.

— Мне будет нелегко, но я попробую.

И он тут же отправился к миссис Мот.

— Мадам, — сказал он, — мы вынуждены были прийти к решению, которое, боюсь, вам будет трудно одобрить. Генерал Мэрион и я уверены, что британцев надо выбить из вашего дома раньше, чем им придет подкрепление.

— Разумеется, — согласилась миссис Мот. — А как вы собираетесь это сделать?

— Есть только один верный способ, миссис Мот: предать ваш дом огню. Генерал Мэрион долго размышлял, прежде чем прийти к такому решению. Нам известно, что подкрепление уже на подходе, и дом ваш так и так будет потерян. Уверяю вас, мне нелегко говорить вам об этом, но иного выхода мы не видим.

Миссис Мот помолчала. Потом генерал Ли услышал от нее ответ, глубоко поразивший его:

— Сэр, — сказала миссис Мот, — я полностью согласна с вами и генералом Мэрионом. Мой дом ничто в сравнении со свободой родины. Решение правильное, и вас не должны тревожить никакие угрызения совести. Более того, я сама вам помогу.

— Вы — нам?

— Конечно! У меня есть кое-что, что облегчит вашу задачу.

— О, это так благородно и самоотверженно с вашей стороны, миссис Мот, что делает вам честь. Вы настоящая патриотка!

— Любая американская женщина на моем месте поступила бы так же. Сейчас я вам расскажу, чем я могу помочь. Один мой друг, живший в восточных штатах, привез мне в подарок несколько стрел. Три еще остались у меня. Это отравленные стрелы, которыми стреляют во время войны. Но есть у них еще одно свойство. Когда они попадают в сухое дерево, дерево воспламеняется и начинается пожар. По совершенной случайности, покидая дом, я прихватила их с собой. Даже не знаю почему, это словно перст судьбы. Я дам их вам, чтобы поджечь мой дом.

И без лишних слов отважная женщина вышла из комнаты. Вскоре она вернулась с колчаном, в котором оставалось три стрелы.

Тогда они пригласили генерала Мэриона, и два опытных бойца проверили стрелы.

— Будьте осторожны, господа, — предупредила их миссис Мот. — Их наконечники отравлены.

— Да, но у нас нет лука, чтобы выпустить их, — заметил генерал Ли.

— Можно выстрелить ими из ружья. Давайте сразу и попробуем, — предложила миссис Мот.

Зарядили ружье одной стрелой и выстрелили ею в крышу главного дома. Затаив дыхание, все трое следили за ней. Стрела, описав в воздухе дугу, упала на крышу дома, однако… ничего за этим не последовало.

— Попробуйте вторую, — сказала миссис Мот.

Выстрелили второй, но… с тем же результатом.

Тогда миссис Мот сказала:

— Господа, возможно, дерево отсырело, ведь еще раннее утро. Подождем, пока солнце высушит дранку на крыше. Уверена, тогда нас ждет успех.

Они ждали до полудня и тогда выстрелили третьей стрелой.

Не успела стрела коснуться кровли, как кверху потянулся легкий дымок. И вскоре уже полыхала вся крыша. Пламя растекалось быстро, и англичане поняли, что огонь выгоняет их из дома.

Они вывесили белый флаг и… На какой-то миг война и вражда были забыты, и американцы вместе с британскими солдатами кинулись тушить пожар. Они работали так дружно, что не дали огню охватить весь дом. Сгорела только крыша.

Так смелая и благородная миссис Мот получила назад свой дом, за исключением крыши, целым и невредимым.

В дни 76-го

Перевод М. Сергеева

Мы вечно, мальчики, чтить должны

Год семьдесят шестой:

Отцы и деды, сжимая мушкеты,

Шли за свободу в бой.

На плоскогориях Лексингтона

Рассыпан был вражий строй.

Добровольцем-янки быть в дни перебранки

Счастьем считал любой.

НЕДРУГ ВДАЛИ? ЦЕЛЬСЯ, ПЛИ!

Под Трентоном встретил их дикий снег.

Но что им и снег и лед?

Там бой был короток и жесток,

И дерзок был их налет.

Стал берег Делавэр им дорогой,

Их Вашингтон вел вперед.

Добровольцем-янки быть в дни перебранки

Счастьем считал любой.

В ЦЕПЬ ЗАЛЕГЛИ? ЦЕЛЬСЯ, ПЛИ!

Под Саратогою бит Бургойн,

Йорктаун следом взят,

А в нем в придачу был лорд захвачен —

Лорд Корнуэлс, так-то, брат!

Свой меч он отдал сынам свободы,

Британский аристократ.

Добровольцем-янки быть в дни перебранки

Счастьем считал любой.

НЕДРУГ ВДАЛИ? ЦЕЛЬСЯ, ПЛИ!


Читать далее

ДАЙТЕ СВОБОДУ ИЛИ ДАЙТЕ СМЕРТЬ!

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть