Онлайн чтение книги Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 3
Ворожея

№379 [142]Записано в Тамбовской губ., близ села Кадома. AT 1641 (Знахарь). Сюжет распространен во всех частях света. Наибольшее количество текстов учтено в AT в европейском материале. Русских вариантов — 49, украинских — 18, белорусских — 11. Вариант сборника Афанасьева является одним из наиболее полно разработанных в восточнославянском фольклоре. Истоки сюжета связаны с памятниками древней индийской литературы «Гунадхия» (I—II вв. н. э.), «Катхасаритсагара». Подобная сказка есть в древнем монгольском сборнике VII—VIII вв. «Шиди-хюр» («Волшебный мертвец», сказка «Знахарь со свиной головой»). Старейшая европейская литературная обработка — в сборнике новелл Серкамби (ок. 1400 г.). В XVI в. сюжет был пересказан Бебелем в книге «Фацеций» (сказка «Об одном угольщике») и Страпаролой в книге «Приятные ночи» (ночь XIII, сказка 6). Первая литературная обработка русской народной сказки — Спутник , II, № 233. Мастерским литературным пересказом сюжета является сказка А. М. Ремизова «Догадливая» из его сборника «Докука и балагурье» (СПб., 1914). Исследования: Миллер Вс. Ф. Восточные и западные родичи одной русской сказки. — Труды этногр. отд. Общ-ва любителей естествознания, Антропологии и Этнографии. М., 1877, кн. IV, с. 174—190; Гордлевский В. Обзор турецких сказок по сборнику Куноша. — Юбилейный сборник в честь В. Ф. Миллера. М., 1900, с 187—219 (Сказка № 94, с. 216—217); Крымский А. По поводу сюжета сказки № 94, послужившей темою первого ученого труда В. Ф. Миллера. — Там же, с. 219—224; Polivka J. Lidové povidky slovanské. I. Praha, 1929, s. 23—86.

В одном селе жила-была старуха старая, а у ней был сын не велик и не мал, такой, что еще в поле не сможет хорошо работа́ть. Вот они дожили до того, что им пришлось — и перекусить нечего; вот тут-то задумалась больно старуха, думала себе, гадая крепку думушку, как им быть и на белу свету жить, да чтобы и хлебушка был.

Думала-думала и вздумала думу, да и гуторит своему мальчуге: «Сынок, поди хоть ты, уведи у кого лошадушек и привяжи их в таком-то кусте да сена дай, а потом отвяжи опять, и отведи в этакую-то лощину, и там поколь[143] Поколь, покель — пока. пусти их». Малый ее был, нечего сказать, больно проворен; как услыхал, что матушка ему приказывает, вот он пошел да и свел где-то лошадушек, и сделал все так, как матушка ему гуторила.

Про старуху же преж сего была молва, что она таки кое-что знает и по просьбе кой-когда бывала ворожа.

Как хватились хозяева своих лошадушек, давай искать, и долго бились они сердечные, да нигде не нашли. Вот и гуторят: «Что делать? Надоть

найти знахаря, чтобы поворожить, хошь[144]Хотя. бы и заплатить ему не больно так много, чтобы найти их». Вот и вспомнили про старуху, да и говорят: «Сем-ка[145]Союз предположительный. пойдем к ней, попросим поворожить; авось она и скажет нам об них что-нибудь». Как сказано, так и сделано. Вот и пришли к старухе да и бают: «Бабушка-кормилица! Мы слыхали от добрых людей, что ты кой-чем маракуешь, умеешь гадать по картам и по ним смекаешь, как по-писаному: поворожи-ка и нам, родимая! У нас пропали лошадушки». Вот бабушка и кажет им: «Ох, батюшки мои светы, да у меня и мочушки-то[146]Уменьшительное от слова: мочь (сила). нет! Удушье, родимые мои, меня замучило». А они ей кажут: «Эка, бабушка, потрудись, желанная ты наша! Это не дарма́[147]Даром., а мы тебе за работу заплатим».

Вот она, переминаясь и покашливая, расклала карты, посмотрела на них долго и кажет им (хошь ничего не знала, да делать нечего; голод не свой брат, уму-разуму научит): «Эка притча[148] Притча — непредвиденный, несчастный случай.. Подумаю. Глядь-ка сюда, мои батюшки! Вот, кажись, ваши лошадушки стоят в этаком-то месте, в кусте привязаны». Вот хозяева обрадовались, дали старухе за работу и пошли себе искать своих животинушек[149] Живот, животина — лошадь.. Пришли в сказанному кусту, а там уж их лошадей-то и нет, хошь и было заметно то место, где были привязаны лошади, потому что отрезан гуж от узды и висит на кусте, да и сена навалено, чай, немало. Вот они пришли, посмотрели, а их и след простыл; взгоревались бедняги и не знают, что и делать; подумали меж собой и опять отправились к старухе: коли раз узнала, то и теперь скажет.

Вот пришли опять к старухе, а она лежит на печи да уж так-то кряхтит да охает, что и невесть какая болесть на ее приключилась. Они стали ее униженно просить еще им поворожить. Она было опять по-прежнему стала отнекиваться, говоря: «Мочи нет, и старость-то осилила!» — а все для того, чтобы больше дали ей за труды-то. Они обещали, коли найдутся, ничего не жалеть для ней, и теперича дать покель поболе. Вот старуха слезла с печи, покрёхтывая и кашляя, раскинула опять карты, призадумалась, посмотрела на них и гуторит: «Ступайте, ищите их в этакой-то лощине, они там, кажись, ходят, точнехонько ваши!» Хозяева дали ей с радости за работу оченно довольно и пошли от ней опять искать. Вот пришли они в лощину, глядь — а там их лошади ходят целехоньки; они взяли их и повели домой.

Вот и пошла про старуху великая слава, что, мол, такая-то ворожея умеет ворожить во́ как: что ни скажет — быть делу так. Эта слава распространилась далеко, и дошел этот слух до одного боярина, у которого пропал целый сундук денег неизвестно куды. Вот как он услыхал, да и послал за бабушкой-ворожейкой свою карету, чтоб ее к нему привезли непременно, будь она хошь как больна; а послал двух своих людей — Самона да Андрюху (они-то и сдули эти деньги у барина). Вот они приехали

к бабке и почти силом[150]Насильно. ее посадили в карету и повезли к барину. Дорогой бабушка начала тосковать, охать и вздыхать, и гуторит про себя: «Охо-хо-хо! Кабы не мамон[151]Деньги. да не брюхо, где бы этому делу сбыться, чтобы мне ворожейкой быть и ехать в карете к боярину для того, чтобы он меня запрятал туда, куда ворон и костей моих не занес. Ох, плохо дело!»

Самон это подслухал, да и кажет: «Чуешь[152]Слышишь., Андрюха! Старуха о сю пору что-то про нас бормочет. Кажись, плохо дело будет!» Андрюха ему гуторит: «Что ты так сробел, может это так тебе со страстей почудилось». А Самон ему бает: «Послухай-ка сам, вот она опять что-то гуторит». А старуху самоё берет страх и горе: вот она, посидя немного, опять свое твердит: «Охо-хо-хо! Коли б не мамон да не брюхо, где бы этакой оказии сбыться!» Вот ребята давай прислухивать, что старуха бормочет: а она, посидя немного, опять за свое примется: «Мамон да брюхо» — и бесперечь со страстей[153]Со страху. все свое несет. Как ребята это услыхали, и оторопь сильно взяла: что делать? да и загуторили промеж себя, что надоть бабушку упросить как можно, чтобы она не болтнула этого боярину, а то старая все твердит: «Кабы не Самон да не Андрюха, где бы этакой оказии сбыться?» Они, окаянные, со страстей-то не разобрали, что старуха гуторит о мамоне да о брюхе, а не Самоне да Андрюхе.

Как меж собой у них сказано, так было и сделано. Вот они и начали просить старуху: «Бабушка, желанная ты наша, кормилица, не погуби нас, а заставь вечно за тя бога молить. Ну что тебе будет прибыли погубить нас и оговорить перед боярином? Лучше не сказывай на нас, а так как-нибудь; а мы-то уж тебе за это что хошь заплатим». А бабушка не дура, себе на уме, чует эти слова, схаменулась[154] Схаменуться — опомниться, спохватиться., и страсть с нее вся соскочила — как рукой сняло, да и спрашивает их: «Где же вы, детушки, все это дели?» Они гуторят уж с плачем: «Что, родимая, чай нас сам окаянный[155]Нечистый дух. соблазнил, что грех такой сделали». Бабушка опять спрашивает: «Да где же они?» Вот они и гуторят: «Да куда ж их окромя было спрятать-то, как не на мельницу под гать[156]Плотина., покуля пройдет такая непогодь».

Вот они, сгуторившись дорогою как надоть, и приехали в дом к боярину. Боярин как увидал, что привезли старуху, сделался и невесть как рад, взял ее под руки к себе в хоромы[157]В комнаты., начал потчевать всякими этакими питьями и яствами, чего ее душеньке угодно, и, напотчевавши ее досыта, давай просить ее, чтоб она ему про деньги поворожила. А бабушка себе на уме свое несет, что мочи-то нет и насилу ходит; а боярин и кажет: «Экая ты, бабушка! Ты будь у меня как в своем дому, хошь — сядь, а хошь — ляжь, если уж тебе невмоготу сидеть-то, да только поворожи, об чем я тя прошу, и если узнаешь, кто взял мои деньги, да еще я найду свою пропажу, то не только угощу, а еще и награжу тя чем душеньке твоей угодно, как следует, без всякой обиды».

Вот старуха, переминаясь, как бы ее и в самом деле лихая болесть изнимает, взяла карты, разложила как следует и долго на них смотрела, все пришептывая что-то губами. Посмотревши, и гуторит: «Пропажа твоя на мельнице под гатью лежит». Боярин как только услыхал это, что сказала старуха, сейчас и послал Самона да Андрюху, чтобы это все отыскать и к нему принесть: он не знал, что это всё они сами спроворили. Вот те нашли, отыскали и принесли к боярину; а боярин-то, глядя на свои деньги, так обрадовался, что и считать их не стал, а дал старухе сейчас сто рублей и еще кое-чего оченно довольно, да еще и напредки[158]Наперед. обещался ее не оставлять за такую услугу; потом, угостя ее хорошенько, отослал опять в карете домой, наградя еще на дорогу кое-чем по домашнему. Доро́гой Самон и Андрюха благодарили старуху, что она хошь знала про их дела, да боярину не сказала, и дали ей еще денег.

С этих пор наша старуха еще боле прославилась и стала жить себе — не тужить, и не только что хлебушка стало у нее вволю, но и всякого прочего, и всего невпроед, да и скотинушки развели оченно довольно; и стали с своим сынком себе жить да поживать и добра наживать, да бражку и медок попивать. И я там был, мед-вино пил, только в рот не попало, а по усам текло.

№380 [159]Место записи неизвестно. AT 1641 (Знахарь). Вместо имен воров «Брюхо» и «Ребро» (с. 95) в сноске Афанасьев указал имена «Пузо» и «Слива» — из другого варианта сказки.

В некотором царстве был-жил барин; у того барина были лакей да кучер; лакей прозывался Брюхо, а кучер Ребро. В одно время украли они из барского сундука жемчуг. Барин хватился — нет жемчугу! Позвал своих людей. «Признавайтесь, — говорит, — вы украли?» — «Никак нет! Знать не знаем, ведать не ведаем». — «Ну, смотрите! Сейчас же призову бабку-ворожейку, да коли она узнает да на вас покажет, тогда худо будет!» Послал барин за старухою; привезли ее. «Здравствуй, бабушка! Поворожи мне, голубушка, у меня дорого́й жемчуг пропал». — «Хорошо, барин, поворожу; только прикажи наперед баню истопить, с дороги обмыться надо». Истопили баню, стала старуха париться, а сама приговаривает: «Ну, достанется ж теперь и брюху и ребру». А лакей да кучер слушают под окном, что она станет говорить. «Ах, брат, — говорит кучер, — ведь узнала, проклятая! Что теперь делать?» Только старуха из бани, а они к ней: «Бабушка, родимая, не говори барину». — «А где жемчуг? Цел ли?» — «Цел, бабушка!» — «Ну, возьмите закатайте каждую жемчужинку в хлеб и дайте серому гусю; пусть поклюет!»

Сказано — сделано. Пришла старуха к барину. «Что, бабушка, узнала?» — «Узнала, родной!» — «Кто ж виноват?» — «Да серый гусь, что на дворе ходит; вишь, у вас в горницах окна-то отворены, он влетел в окно, да жемчуг и поклевал». Барин приказал поймать гуся и зарезать. Зарезали серого гуся и нашли в зобу жемчуг. Стал барин благодарить ворожейку и оставляет у себя обедать; а к обеду велел изготовить на жареное ворону. «Посмотрю, — думает, — узнает ли старуха?» Вот сели обедать; несут жареную ворону на стол, а баба смотрит по сторонам да говорит о себе: «Вот залетела ворона в высоки хоромы!» — «Экая хитрая! Все знает». После обеда приказал барин заложить коляску да отвезть старуху домой, а в коляску наклал потихоньку яиц: «Посмотрю, узнает ли теперь?» Вот стала она садиться в коляску и говорит сама себе: «Ну, бабушка, садись на старые яички!» Удивился барин, что старуха все знает, все ведает, наградил ее деньгами и отпустил с богом.