Онлайн чтение книги Приключения в Америке Narrative of the travels and adventures of Monsieur Violet in California, Sonora, & Western Texas
Глава XVII

Лепаны тоже двигались к северу, и в течение нескольких дней мы путешествовали вместе с ними вдоль западной окраины Кросс-Тимберс — так называется пояс дремучих и почти непроходимых лесов, окаймляющий на востоке техасские прерии на протяжении многих сотен миль. Ширина его колеблется от семидесяти до ста миль. Здесь растут громадные дубы и орешники, но общий вид страны чахлый, угрюмый и дикий. Эти леса изобилуют оленями и медведями, иногда и буйволы, преследуемые индейцами в прериях, укрываются в их чаще. В дуплах деревьев попадаются ульи диких пчел, мед которых служит лакомством для пионеров, селящихся на опушке.

Наконец, мы расстались с лепанами и нашими белыми друзьями, которые не прочь были бы проводить нас до встречи с команчами, если бы от них можно было вернуться в цивилизованные страны по безопасной дороге. Но так как это было невозможно, то Рох, Габриэль и я пустились в дальнейший путь одни.

В течение двух или трех дней мы ехали вдоль опушки леса, не пытаясь проникнуть в глубь его, так как густые кусты и колючий терновник делали это невозможным. Два или три раза мы заметили на холмах вдали дым и огни, но не могли решить, какие индейцы расположились там лагерем.

Оставив опушку, мы направились к западу, и когда проехали миль десять, к нашему обществу присоединилась собака самой жалкой наружности. За ней вскоре последовали еще две, такие же тощие и слабые. Это, очевидно, были индейские собаки волчьей породы, жалкие, изнуренные животные с выдающимися ребрами, с пересохшими, высунутыми языками, указывавшими на недостаток воды в этих ужасных областях. Мы сами уже целые сутки не видали капли воды, и наши лошади совсем изнемогали.

Мы медленно спускались с холма, когда мимо нас промчался в десяти шагах буйвол, преследуемый индейцем племени тонквева (свирепое племя) на маленькой степной лошадке, изящные формы которой привели нас в восторг. Дикарь был вооружен длинным копьем, на нем был нарядный плащ из оленьей шкуры, его длинные волосы развевались по ветру.

За ним последовал второй индеец, но оба они были так заняты охотой, что не заметили нас, хотя я окликнул последнего.

На другой день мы повстречались с партией индейцев узко, тоже отрасли команчей или апачей, еще не описанных ни одним путешественником. Все они сидели на прекрасных крупных конях, очевидно, незадолго перед тем купленных в мексиканских поселениях, так как у некоторых еще оставались подковы на ногах. Они немедленно предложили нам воды и пищи и дали свежих лошадей, так как наши едва волочили ноги.

Мы остановились с ними на ночлег в прекрасном местечке, где наши кони несколько оправились.

Утром мы отправились дальше и прибыли в деревню узко, расположенную на берегу светлого и холодного потока, в романтической долине, с разбросанными там и сям группами деревьев, придававших разнообразие ландшафту, не скрывая его красоты. Деревню окружали обширные плантации маиса и дынь; за ними виднелись многочисленные стада рогатого скота и овец и табуны лошадей, пасшиеся по долине; женщины занимались сушкой буйволового мяса. В этой гостеприимной деревне мы оставались десять дней, и наши лошади совершенно оправились от утомления.

Это племя, несомненно, превосходит в отношении цивилизации и комфорта все остальные племена индейцев, не исключая шошонов. Вигвамы узко хорошей постройки и образуют длинные и правильные улицы. Их деревни никому не известны, кроме немногих трапперов и охотников, которые в благодарность за гостеприимство строго хранят их тайну. Охотники и воины часто путешествуют в отдаленные поселения янки и американцев, чтобы достать семян, так как они питают пристрастие к земледелию. Они возделывают табак; вообще, насколько мне известно, это единственное племя индейцев, серьезно занимающихся земледелием, что не мешает им быть сильным и воинственным народом.

Подобно апачам и команчам, узко почти не слезают с лошадей; они превосходят оба эти племени ростом и физической силой, а также и смышленостью. Несколько лет тому назад триста техасцев под начальством генерала Смита повстречались с такой же партией узко, охотившихся к востоку от Кросс-Тимберс. У индейцев было много прекрасных лошадей, огромный запас кож и сушеного мяса, и техасцы решили отнять у них эту добычу, воображая, что это очень просто сделать. Но они горько ошиблись; их нападение закончилось тем, что почти все они были изрублены; и кости двухсот сорока техасцев до сих пор белеют в степи как памятник их грабительских наклонностей и мужества узко.

Как ни радушен был прием, который мы встретили у этого приветливого народа, но мы не могли оставаться с ними дольше и снова пустились в наше трудное и утомительное путешествие. Первый день был чрезвычайно сырой и туманный; волки завывали в пяти шагах от нас, но в восемь часов взошло солнце и рассеяло туман и волков.

Мы держались прежнего направления. Проехав пятнадцать миль, встретили странную местность, какой нам еще не случалось видеть. К северу и к югу, насколько хватит глаз, тянулась песчаная равнина, заросшая карликовыми дубами в два-три фута высотой. Через эту пустыню нам предстояло проехать, хотя наши кони по колена утопали в песке; ночь наступила раньше, чем переезд кончился, и мы почти изнемогали от усталости. Как бы то ни было, нам удалось добраться до чистого и холодного ручья, на противоположном берегу которого степь недавно была выжжена и оделась молодой, свежей травой; здесь мы расположились на ночлег.

Утром мы тронулись дальше и стали подниматься на высокую горную гряду в самом веселом настроении духа, не подозревая, что вскоре нам предстояло сыграть роль в ужасной трагедии. Местность перед нами была крайне неровная, скалистая, мы продвигались с трудом, перебираясь через равнины, делая круги, возвращаясь назад, натыкаясь то на отвесную скалу, то в бездонную пропасть, и остановились на ночлег всего в пятнадцати милях от нашей утренней стоянки. По дороге мы набрали много диких слив, которые освежили нас после утомительного пути.

На следующее утро, проплутав до полудня среди холмов, мы выбрались на прекрасное плоскогорье, заросшее лесом.

Продолжая путь утром, мы видели перед собою только вереницу крутых и утесистых холмов, громоздившихся один на другой. Когда мы добрались до вершины самого высокого из этих холмов, перед нами внезапно открылась прекрасная плодородная равнина. Область между Кросс-Тимберс и Скалистыми горами поднимается ступенями, если можно так выразиться. Путешественник, направляющийся на запад, встречает через каждые пятьдесят-шестьдесят миль гряду высоких холмов; поднимаясь на нее, он ожидает найти спуск на противоположной стороне, но в большинстве случаев, взобравшись на вершину, находит ровную плодородную прерию.

Мы остановились часа на два, поднявшись на это прекрасное плоскогорье, чтобы дать вздохнуть коням после утомительного подъема и отдохнуть самим. Там и сям попадались небольшие колонии луговых собак (сурков); мы убили с полдюжины этих животных на обед.

Под вечер мы поехали дальше, а после заката солнца остановились на берегу светлого потока. В последние дни нашего путешествия мы заметили вдали вершины трех или четырех высоких гор; мы узнали их по описанию узко.

Рано утром нас разбудило пение и щебетание бесчисленных птиц в кустах по берегам потока. Пришлось, однако, расстаться с этим приятным концертом и отправиться дальше. Целый день мы ехали по ровной местности и до наступления темноты сделали тридцать пять миль. Горы, вершины которых мы заметили накануне, были теперь ясно видны и соответствовали тем, которые, по описанию узко, находились по соседству с Красной рекой.

Теперь мы были близко от цели наших странствий. Поужинали мы очень скудно и видели во сне бобровые хвосты и буйволовые горбы и языки. На другой день мы перебрались через русло потока, который, очевидно, превращался в широкую реку в дождливое время года. Теперь в нем было немного воды и такой соленой, что не только мы, но и наши лошади не могли пить ее.

К ночи мы приехали на берег потока, воды которого струились по золотистому песку с севера на юг, тогда как влево от нас, милях в шести, тянулась гряда холмов, о которой я уже упоминал; три вершины, возвышавшиеся над остальными, действительно, заслуживали названия гор. Мы перебрались через поток и расположились на другом берегу. Едва мы успели расседлать коней, как заметили большую партию краснокожих, в военном убранстве, с окровавленными скальпами на поясах, ясно показывавших, из какой экспедиции они возвращаются. Они расположились на противоположном берегу потока, за четверть мили от нас.

Ночь провели мы без сна и без еды, дрожа от холода, так как не решались развести огонь поблизости от наших соседей, и задолго до рассвета тронулись в путь. В полдень мы остановились перед глубоким и почти непереходимым ущельем. Пришлось провести остаток дня в попытках отыскать переход. Мы-занимались этим до наступления темноты и ничего не ели, кроме диких слив и ягод. Невеселые мысли и мрачные предчувствия томили нас, когда мы улеглись спать, голодные и угнетенные неопределенностью нашего положения.

Ночь прошла спокойно; но на другое утро мы были возмущены отвратительной сценой, происшедшей в полумиле от нас. Партия тех самых индейцев, которых мы видели накануне вечером, зарезала несколько пленников, затем они были зажарены и съедены. Мы приросли к месту, дрожа от ужаса и отвращения; даже наши кони, по-видимому, чувствовали, что происходит нечто ужасное: они обнюхивали воздух, пряли ушами и дрожали всем телом. Габриэль подкрался к стоянке индейцев, а мы дожидались его в мучительной тревоге. Наконец он вернулся и сообщил, что зрение не обмануло нас. В живых оставалось еще девять пленных, которых, вероятно, ожидала та же участь: четверо команчей и пять мексиканок — две молоденькие девушки и три женщины.

Без сомнения, дикари возвращались после нападения на Сан-Мигуэль или Таос, два самых северных мексиканских поселения, близ Зеленых гор, куда направлялись и мы. Что нам было делать? Мы не могли вступить в сражение с каннибалами, которых было не менее сотни, не могли и уйти, предоставив мужчин и женщин нашего племени в жертву людоедам. Не зная, что предпринять, мы решили ждать, положившись на судьбу. После своего ужасного обеда дикари рассеялись по степи, не снимаясь, однако, с лагеря, где они оставили своих пленников под присмотром двенадцати молодых воинов.

Мы строили разные планы, но все они оказывались неисполнимыми. Наконец, счастье поблагоприятствовало нам. Несколько антилоп промчались по степи мимо лагеря; один великолепный самец направился в нашу сторону, и двое индейцев, оставленных на страже, погнались за нам. Наткнувшись на нас, они остановились, ошеломленные, найдя соседей там, где вовсе не ожидали их встретить. Мы не дали им опомниться, наши ножи и томагавки быстро и безмолвно совершили свою смертоносную работу, и, признаюсь, после той сцены, свидетелями которой мы были утром, мы не испытывали угрызений совести. Мы бы истребили всю шайку, если бы могли, так же спокойно, как гнездо змей.

За антилопами следовало небольшое стадо буйволов. Мы живо оседлали коней и привязали их к кустарникам, чтобы иметь под рукой на случай, если придется спасаться бегством. Мы заметили, что десятеро остальных индейцев, осмотрев пленных и убедившись, что они крепко связаны, погнались за буйволами. Им пришлось охотиться пешими, так как у шайки имелось всего десятка два лошадей, которые были уже взяты другими. Троих мы убили незаметно для остальных; а Габриэль снова пробрался в оставленный лагерь и освободил пленных.

Мексиканские женщины отказались бежать; они боялись, что их поймают и подвергнут пытке, и были уверены, что их не съедят, а уведут в вигвамы диких, принадлежавших к племени кайюгов. Они сказали, что тринадцать пленных индейцев были уже съедены. Команчи вооружились копьями, луками и стрелами, оставленными в лагере, и спустя час после появления буйволов из двенадцати индейцев остались в живых только двое, которые, заметив, наконец, убитых товарищей, издали военный клич, призывая своих.

В эту минуту степь наполнилась буйволами и охотниками; конные кайюги вернулись, гоня перед собою новое стадо. Времени терять было нечего, если мы хотели сохранить свои скальпы: мы отдали один из наших ножей (необходимая вещь в пустыне) команчам, изъявлявшим свою благодарность в самых пламенных выражениях, и предоставили их собственной ловкости и знанию местности. Мы не преувеличили их способностей, так как спустя несколько дней встретились с ними в их вигвамах.

Проскакав вдоль ущелья миль пятнадцать со всей быстротой, на какую были способны наши кони, мы встретили небольшую речку. Тут мы и лошади выпили невероятное количество воды, а затем продолжали путь, так как все еще не могли считать себя в безопасности. Проехав еще три или четыре мили, мы очутились у подножья высокого гребня, на вершину которого вела извилистая тропинка, вероятно, проложенная индейцами. Тут мы снова были вознаграждены за трудный подъем, увидев перед собой совершенно ровную прерию, простиравшуюся насколько хватит глаз, причем ни единое деревцо не нарушало однообразия пейзажа.

Мы остановились на несколько минут дать вздохнуть лошадям и посмотреть, что происходит на равнине, лежащей теперь на тысячу футов под нами. На таком расстоянии мы могли только заметить, что там царило волнение, и решили, что самое благоразумное с нашей стороны — по возможности увеличить расстояние между нами и кайюгами. Нам некогда было пускаться в разговоры с освобожденными команчами, но все же мы успели узнать от них, что держимся надлежащего направления и находимся всего в нескольких днях пути от цели наших странствий.

Итак, мы продолжали путь и под вечер заметили в миле он нас большого медведя. Нам удалось окружить его и убить; затем Рох остался вырезать мясо, а мы с Габриэлем поехали вперед выбрать место для ночлега; но, проехав с полмили, остановились на краю зияющей пропасти или ущелья, футов в двести шириной и не менее шестисот глубиной. Мы направились вдоль обрыва, но, сделав еще милю или больше, решили, что сегодня поздно искать перехода, и расположились в небольшой котловине под группой кедров. Вскоре к нам присоединился и Рох, и мы отлично поужинали медвежатиной.

Огромное ущелье перед нами тянулось с севера на юг; на дне его бежал поток. На следующее утро мы двинулись к северу и, проехав несколько миль, встретили широкую буйволовую или индейскую тропу, направлявшуюся к юго-западу; дальше нам попалось еще несколько троп, все в том же направлении. Принужденные держаться на некотором расстоянии от ущелья, чтобы избегать боковых расселин и извилин, мы встретили около полудня широкую тропу, направлявшуюся прямо на запад. Отправившись по ней, мы достигли главного ущелья и убедились, что тропа вела к единственному месту, где можно было надеяться на переход. Действительно, в этом пункте сходились бесчисленные тропы со всех сторон, так что нам нужно было или решиться на переход, или продолжать путь еще неизвестно сколько времени.

Слезши с лошадей, мы заглянули в зияющую перед нами пропасть, и наше первое впечатление было, что переход невозможен. Что буйволы, мустанги и, вероятно, индейские лошади переходили здесь — было очевидно, так как по крутым и утесистым склонам ущелья извивалась тропинка; но наши три лошади не привыкли спускаться или карабкаться по обрывам и попятились, когда мы подвели их к краю пропасти.

После многих неудачных попыток я, наконец, заставил свою лошадь войти на тропинку; остальные последовали за ней. Местами надо было пробираться по узкому карнизу, где один неверный шаг грозил падением с головокружительной высоты; местами приходилось съезжать с почти отвесного обрыва. Лошадь Габриэля получила несколько ушибов, но после часового, утомительного спуска мы достигли дна без серьезных повреждений.

Здесь мы оставались два часа, чтобы дать отдохнуть лошадям и найти тропинку для подъема на противоположную сторону. Тропинка была найдена, и после тяжелых усилий нам удалось выбраться наверх, где мы снова очутились на гладкой и ровной прерии. Оглянувшись назад, я содрогнулся при виде ужасной пропасти и подумал, что наш благополучный переход истинное чудо. Но очень скоро я убедился, что этот подвиг был самым пустячным делом.

Дав отдохнуть лошадям, мы отправились дальше через сухую степь. Нигде не было видно ни дерева, ни кустика. Зеленый ковер коротенькой травы простирался вдоль, ничем не оживляемый.

Никогда в лесной глуши человек не чувствует себя таким одиноким, как в степи. Только степь с ее волнующимся океаном травы внушает путнику тоскливое чувство одиночества. Здесь он чувствует себя как бы вне мира; здесь ничто не говорит ему, что за ним или вокруг него есть страны, в которых живут и движутся миллионы подобных ему существ. Только в степи человек действительно чувствует, что он — один.

Мы ехали до солнечного заката, затем расположились на ночлег в небольшой котловине, где скопилась дождевая вода. Мустанги так же, как олени и антилопы, покинули эту часть прерии ввиду недостатка воды. Не выпади случайно дожди, мы, без сомнения, погибли бы, пробираясь через эту сухую степь, так как даже в ущельях здесь нет постоянных потоков, и только временно скопляется дождевая вода.