Онлайн чтение книги Не прикасайся ко мне
XLIV. Очищение совести

Прошло немало долгих дней и печальных ночей, пока больной не стало лучше. Тотчас же после исповеди Мария-Клара снова впала в забытье и в бреду повторяла лишь имя матери, которой не знала. Ее подруги, отец и тетушка молились, заказывали мессы и делали пожертвования всем чудотворным статуям. Капитан Тьяго дал обет подарить золотой жезл Антипольской мадонне. И вот наконец жар начал спадать медленно, но верно.

Доктор де Эспаданья был немало изумлен дивными свойствами настойки из алтея и варева из мха: его первоначальное предписание так и не менялось. Донья Викторина была очень довольна своим мужем, и когда он однажды наступил на подол ее халата, она не применила высшее наказание и не вырвала у него челюсть, а ограничилась замечанием:

— Если б ты не хромал, наверное, наступал бы мне прямо на корсет! (Который она, кстати сказать, не носила!)

Как-то вечером, когда Синанг и Виктория сидели у постели приятельницы, в столовой за чашкой чая беседовали отец Сальви, капитан Тьяго и семейство доньи Викторины.

— Очень сожалею, — говорил доктор. — Отец Дамасо тоже будет очень огорчен.

— И куда, вы говорите, вас переводят? — спросил Линарес священника.

— В провинцию Тайябас! — ответил тот небрежно.

— Кто будет печалиться, так это Мария, когда узнает, — сказал капитан Тьяго, — она вас любит, как отца.

Отец Сальви взглянул на него искоса.

— Я думаю, падре, — продолжал капитан Тьяго, — ее болезнь вызвана волнением в день праздника.

— Я того же мнения, и вы хорошо сделали, что не позволили сеньору Ибарре говорить с нею; ей стало бы хуже.

— А если бы не мы, — прервала донья Викторина, — Кларита была бы уже на небе и возносила бы там хвалы господу богу.

— Аминь! — счел своим долгом сказать капитан Тьяго.

— Ваше счастье, что моему мужу не подвернулся более важный больной, не то вам пришлось бы звать другого лекаря, а здешние все неучи; мой муж…

— Я убежден, что мое предположение верно, — прервал ее в свою очередь священник. — Только исповедь привела Марию-Клару к этому благоприятному перелому и спасла ей жизнь. Чистая совесть сильнее лекарств; конечно, нельзя отрицать силы науки, и прежде всего хирургии, но чистая совесть… Почитайте душеспасительные книги, и вы увидите, сколько исцелений произошло в результате одной лишь искренней исповеди.

— Вы простите меня, — возразила уязвленная донья Викторина, — но силой одной исповеди… Попробуйте, вылечите сейчас жену альфереса исповедью!

— Ранение, сеньора, это не та болезнь, которая связана с совестью, — сурово молвил отец Сальви. — Однако чистосердечная исповедь могла бы впредь оградить ее от потрясений, подобных утреннему.

— Так ей и надо! — добавила донья Викторина, словно и не слыша того, что говорил отец Сальви. — Эта женщина страшно нахальна! В церкви она просто не сводит с меня глаз! Сразу видно, она из этих самых… В воскресенье я хотела спросить ее, что это она так гримасничает, но стоит ли унижать себя разговорами с людьми без роду и племени?

Однако священник, тоже будто не слыша ее разглагольствований, продолжал:

— Поверьте мне, дон Сантьяго, для того чтобы ваша дочь совсем поправилась, ей надо причаститься завтра утром; я ее причащу… Думаю, что ей не в чем больше исповедоваться, однако… если она захочет покаяться сегодня вечером…

— Не понимаю, — вставила тотчас же донья Викторина, воспользовавшись паузой, — не понимаю, как могут разумные люди жениться на таких чудовищах, как эта женщина; за сто шагов видно, что она за птица; ясно как день, — она от зависти подыхает, не иначе! Да и что получает какой-то альферес!

— Так вот, дон Сантьяго, скажите вашей кузине, чтобы она завтра утром приготовила больную к причастию, а сегодня вечером я приду отпустить ей грехи…

И, видя, что тетушка Исабель выходит, сказал ей по-тагальски:

— Приготовьте вашу племянницу к исповеди сегодня вечером; утром я причащу ее, и она быстро поправится.

— Но, падре, — осмелился робко возразить Линарес, — разве ей грозит смерть?

— Не извольте беспокоиться, — ответил тот, не взглянув на него. — Я знаю, что делаю; мне довелось спасти очень многих больных. Кроме того, она сама скажет, хочет или нет принять святое причастие, и увидите, она на все согласится.

А пока на все согласился капитан Тьяго.

Тетушка Исабель вошла в спальню больной.

Мария-Клара, очень бледная, лежала в постели; рядом с ней сидели обе ее подруги.

— Прими еще пилюльку, — тихо сказала Синанг, подавая больной белую пилюлю, которую она вынула из маленького стеклянного флакончика. — Доктор говорит, если у тебя будет шум или звон в ушах, то лекарство не пей.

— Он больше не писал тебе? — тихо спросила Мария — Клара.

— Нет, наверное, очень занят.

— И не поручал мне ничего передать?

— Он сказал только, что будет хлопотать, чтобы архиепископ не признал отлучения и…

Разговор оборвался с приходом тетушки.

— Падре хочет, чтобы ты приготовилась к исповеди, дочь моя, — сказала она. — Оставьте ее, ей надо очистить совесть.

— Но ведь и недели еще не прошло, как она исповедовалась! — запротестовала Синанг. — Я не больная, и то так часто не грешу.

— Ну-ну! Слышала, что говорит священник? И праведник грешит семь раз на день. Ладно, хочешь я тебе принесу «Якорь», или «Венец», или «Прямой путь на небо»?

Мария-Клара не отвечала.

— Ну, хорошо, не утомляйся, — прибавила добрая тетушка, стараясь ее утешить. — Я тебе почитаю вслух, чтобы пробудить твою совесть, а ты только припомнишь свои грехи.

— Напиши ему, пусть не думает больше обо мне! — прошептала Мария-Клара на ухо Синанг, когда прощалась с нею.

— А?

Но тут вошла тетя, и Синанг должна была удалиться, так и не поняв, что ей сказала подруга.

Добрая тетушка придвинула стул к свету, надела очки на кончик носа и сказала, раскрывая книгу:

— Будь внимательна, дочка, я начну с десяти заповедей. Читать буду медленно, чтобы ты могла собраться с мыслями. Если чего-нибудь не расслышишь, скажи мне, и я повторю. Ты ведь знаешь, трудиться ради блага твоего я никогда не устану.

И она принялась читать монотонным и гнусавым голосом заповеди и рассуждения о них. В конце каждой заповеди она выдерживала долгую паузу, чтобы дать время девушке вспомнить свои грехи и раскаяться.

Мария-Клара глядела куда-то в пространство. Прочитав первую заповедь о любви к богу, которая должна быть превыше всего, тетушка Исабель посмотрела на девушку поверх очков и осталась довольна ее сосредоточенным и печальным видом. Она кашлянула раз-другой и после долгого молчания перешла ко второй заповеди. Добрая старушка читала с усердием и, закончив душеспасительные комментарии, снова взглянула на племянницу, которая медленно повернула голову в сторону.

«Да, — подумала тетушка Исабель. — Бедняжка вряд ли согрешила против этой заповеди, с чего бы ей клясться именем господа. Перейдем к третьей».

Третья заповедь была также подробно разобрана и прокомментирована; прочитав обо всех возможных нарушениях, старушка снова посмотрела в сторону кровати, но вдруг подняла на лоб очки и широко открыла глаза: она увидела, как ее племянница прикрыла платком лицо, словно желая вытереть слезы.

— Хм, — промолвила тетушка, — кхм! Верно, бедненькой случилось разок заснуть во время проповеди.

И, снова сдвинув очки на кончик носа, сказала себе:

— Посмотрим, почитала ли она отца с матерью, раз уж не почтила святой праздник.

И тетушка Исабель стала читать четвертую заповедь еще более протяжным и гнусавым голосом, стараясь произносить слова по возможности торжественнее, как это делают — она сама слышала — многие монахи. Старушка никогда не видела, как читает проповедь квакер, иначе она тоже начала бы трястись всем телом…

Между тем молодая девушка несколько раз приложила платок к глазам, и ее дыхание участилось.

«Что за добрая душа! — подумала про себя старушка. — Такая послушная и смиренная! Я куда больше грешила, а вот никогда не могла заплакать по-настоящему».

И она начала читать пятую заповедь, — делая еще более долгие паузы и безупречно гнусавя, — с таким жаром, что не слышала приглушенных рыданий племянницы. Только во время паузы, после рассуждения об убийстве с применением оружия, она расслышала стоны грешницы. Тогда торжественное звучание ее голоса достигло апогея, и тетушка прочитала конец заповеди тоном, которому постаралась придать оттенок угрозы. Видя, что племянница продолжает плакать, она сказала, наклонившись к ней:

— Плачь, дочка, плачь. Чем больше ты плачешь, тем скорее простит тебя бог. Лучше скорбеть в раскаянии, чем скорбеть во грехах. Плачь, дочка, плачь! Ты не знаешь, как я радуюсь при виде твоих слез! Ударь себя еще в грудь, но не сильно — ты ведь все-таки больная.

Но, вероятно, есть такая скорбь, для которой нужны одиночество и тайна; Мария-Клара, увидев, что за ней наблюдают, мало-помалу перестала вздыхать и вытерла слезы, однако не промолвила ни слова в ответ.

Старуха продолжала читать, но так как рыдания публики прекратились, ее энтузиазм иссяк, последние заповеди нагнали на нее сон и зевоту, а это заметно нарушало гнусавость и монотонность чтения, оно то и дело прерывалось.

«Если б своими глазами не увидела, — не поверила бы! — подумала добрая старушка. — Эта девочка нагрешила, как солдат, против первых пяти заповедей, а с шестой по десятую — ни одного даже легкого грешка! В наше-то время как раз наоборот бывало! До чего мир нынче переменился!»

И она зажгла большую свечу у статуи пресвятой девы Антипольской да две маленьких, у статуи пресвятой девы дель Росарио и пресвятой девы дель Пилар[152]Знаменитая статуя Мадонны, покровительницы Сарагосы в Испании, а на Филиппинах — покровительница округа Санта-Крус.. При этом она спрятала в угол распятие из слоновой кости, давая ему попять, что свечи зажжены не для него. Статуя пресвятой девы Делароша — какой-то неизвестной иностранки — тоже была оставлена без внимания. Тетушке Исабель еще не довелось слышать, чтобы она сотворила хоть одно чудо.

Мы не подслушивали, что говорилось на исповеди тем вечером: мы уважаем таинства. Исповедь была долгой, и тетушка, издали наблюдавшая за племянницей, заметила, что священник, вместо того чтобы повернуть к больной ухо, обратил к ней лицо и, казалось, хотел прочитать в прекрасных глазах девушки все ее мысли или отгадать их.

Бледный, с поджатыми губами вышел отец Сальви из комнаты. При виде его нахмуренного лба, усыпанного капельками пота, можно было подумать, что исповедовался он сам и при этом не получил отпущения грехов.

— Иисус, Мария, старец Иосиф! — проговорила тетушка, крестясь, чтобы отогнать дурные мысли. — Кто поймет нынешних девушек?