Онлайн чтение книги Не смотри в глаза пророку
Вернисаж

Егор приткнул свой «Lexus RX 400h» к бордюру, уточнил еще раз по навигатору, где стоит нужный ему дом, и вышел на пыльную твердь асфальта.

Разминая затекшие ноги, он неторопливо двинулся к серому шестиэтажному зданию, на первом этаже которого открылась выставка художника Стасова.

Такого художника Егор не знал. Открытку он получил сегодня и справки навел едва-едва. Но и того, что узнал, было достаточно, чтобы не пропустить означенное в открытке мероприятие.

Стасов этот, по справкам Егора, слыл чудаком, анахоретом, едва ли не сумасшедшим. Но картины писал потрясающие. Они якобы, картины эти, влияли на судьбы тех, для кого писались: одних возносили к богатству и славе, других превращали в полное ничтожество. Кого-то они исцелили-де от смертельного недуга, кого-то, напротив, свели в могилу. В общем, история заманчивая. Сколько там правды, а сколько вымысла, докопаться сейчас было трудно, как пояснили Егору. Но посмотреть стоило. Тем более что сам господин живописец не далее как месяц назад сиганул из окна своей мастерской прямо на тротуар, где и отдал богу душу. А выставку устроили его друзья с целью сбора средств на достойный памятник мастеру и для издания альбома с репродукциями его лучших картин. Опять же общество ожидалось самое-самое.

Последнее обстоятельство и привлекло Егора. В живописи он понимал мало, в основном руководствуясь детским «нравится – не нравится», а чтобы стать высокопарным снобом, благоговейно взирающим на каждый кусок холста, измазанный черт-те чем и клейменный модной подписью, – это он считал ниже своего достоинства.

История сумасшедшего художника тоже была ему не слишком интересна. Таких персонажей в любом большом городе – пруд пруди, а тех, кто в них верит, и того больше. Копаний же в досужих вымыслах ему хватало по роду своей работы.

А вот повидаться с полезными знакомыми он считал своей прямой обязанностью. Все-таки в немалой степени он был зависим от тех, кто составляет столичный свет, а пренебрегать светом опасно. Без натяжки подобное посещение можно было считать служебным долгом. И хоть Егор относился к людям свободной профессии, он никогда не путал свободу с освобожденностью. Быть изумляюще дерзким он позволял себе только в своих романах, в жизни же придерживался благоразумной золотой середины.

Вся площадка перед зданием была забита машинами. «Линкольны», «Ягуары», «Майбахи», «Бентли» и прочий благородный автометалл сбились бок к боку, как стадо гигантских тропических жуков. Чуть поодаль лежал белым ящером «Кадиллак» Великой Певицы.

Егор почувствовал знакомое покалывание в скулах. Эдакий знак готовности к душевной улыбчивости, к взаимному приятию и восхищению. Надо же, сама Великая Певица здесь! Значит, все общество в сборе. Хорошо, что он не поленился и приехал. Хорошо также, что кто-то додумался прислать ему открытку. Он так и не выяснил у курьера, кто был этот добрый самаритянин, но мысленно воспел ему осанну.

По сторонам, маскируясь чугунной оградой, прятались в неброских машинах фотографы. Кое-кто навел было объектив на Егора, но он уже вскочил в двери вестибюля. Относясь к фотокорреспондентам в общем добродушно, он не любил без нужды подставляться под их объективы.

– Ваше приглашение, – сразу за дверью протянул руку бдительный охранник.

Егор достал из кармана открытку.

– Пожалуйста.

Казалось, вестибюль был набит гиппопотамами в черных костюмах. Кое-кого из этих гиппопотамов Егор знал в лицо и дружески кивнул одному, другому.

Второй привратник обманчиво-сонным взглядом прошелся по его фигуре. На его узком лбу косо, как след от топора, бугрилась одинокая складка.

Третий охранник сверился со списком гостей. Он не спешил, понимая, что внимание если не всего мира, то всего привилегированного мирка, им охраняемого, сосредоточено на нем. Он сверил фамилию трижды и только после этого поднял глаза на Егора.

– Руки, – сказал он.

Егор вскинул обе руки в стороны, демонстративно бренча выхваченной из кармана связкой ключей.

Его неспешно проверили жезлом металлоискателя.

– Проходите, – сказал наконец первый охранник и отвел руку.

«Точно шлагбаум убрал», – машинально подумал Егор.

Он сбросил пальто на руки гардеробщика и по спиральной лестнице взбежал на второй этаж. Здесь прошел сквозь еще один заслон охраны и попал наконец туда, куда так жаждал попасть, узрев внизу белый «Кадиллак» Великой Певицы.

Выставка представляла собой широкий длинный зал, разделенный коленчатыми перегородками на три части. В средней, самой широкой, фланировала от картины к картине публика, сплошь, как опытным взглядом оценил Егор, составленная из медийные лиц. Звучала приятная музыка, бесшумно скользили официанты с подносами, предлагали на выбор шампанское, коньяк или виски. Туалеты на дамах были сногшибательные: то там, то здесь вспыхивали россыпи бриллиантов.

Егор на секунду зажмурился, собираясь окунуться в этот поток, но тут на него налетела телевизионная звезда Дина Паприкаки. Не давая себе труда поздороваться, только как-то неопределенно мотнув изящной головкой, она по великосветской моде начала разговор так, будто никогда его не заканчивала.

– Представляешь, Егор, а меня просто замучил мой твиттер, – играя живыми черными глазами, затараторила она, подхватывая его под руку. – Я чувствую себя просто какой-то рабыней. Я все пишу, пишу, чуть не каждые пять минут, как я приняла душ, позавтракала, поехала на съемки, на шопинг, на вернисаж, и думаю, никто этого не читает, а они читают и так активно реагируют, что мне просто неловко. И требуют подробностей, и обсуждают мою жизнь, как будто им мало журналов и тиви, и я не знаю, как мне быть, я просто замучена этим твиттером, это какая-то новая форма зависимости, от которой я не представляю, как избавиться. Ты ведешь твиттер?

Егор, ошеломленный этой лавиной информации, покачал головой:

– Нет.

– И напрасно. Очень помогает пиариться без больших финансовых вливаний. Ты только попробуй и очень скоро оценишь все преимущества этого способа. Все Штаты и вся Европа сидят в твиттерах, а там люди зря тратить время не привыкли.

На стенах через большие промежутки висели небольшого формата картины в скромных рамах. Увидев одну из них, Егор, удивленный, потянулся к ней.

– А, – тут же сменила тему Дина, – ты еще не видел этой мазни? Я думала, здесь что-то стоящее, что-то вроде Дали или Кандинского. Столько было разговоров, мне все уши прожужжали: Стасов, Стасов, новый гений… Я и правда думала – гений. А здесь какой-то соцпримитив, или как там оно называлось…

На картине были изображены фигурки детей, над ними что-то вроде леса, а в нижнем углу угадывались очертания церкви. Тона какие-то кирпично-розовые и грязно-зеленые. На первый взгляд, малевал школьник, не подозревающий, что существует композиция и колорит. Но тут – Егор сразу почувствовал – было подлинное. У него тихонько защемило внутри. В ухо трещала Дина, а он не мог оторвать глаз от странной картины.

– Ну как? – сделав над собой усилие, услышал он. – Я же тебе говорила, мазня. Я и то лучше нарисую. Да что я, мой племянник, такой талантливый мальчик, десять лет, а уже рисует, как Гойя. Знаешь «Капричос» Гойи? Так мой племянник копирует их один к одному. А здесь? Да это даже не картина, это неизвестно что!

Егор увидел стоящего неподалеку художника Тараса Нифонтова, который, улыбаясь, кивал ему и взглядом подзывал к себе.

– Диночка, извини, дорогая, – он ласково снял с руки цепкую руку, – я должен поговорить с Тарасом.

– А, – гибко извернулась она, – понимаю. Но ты все-таки подумай о твиттере. Вот увидишь, потом будешь меня благодарить.

– Обязательно подумаю, – пообещал Егор, сделав прощальный жест кончиками пальцев.

Дина одарила его улыбкой и тут же отпорхнула к следующим «ушам».

Егор подошел к Тарасу, поцеловался с ним в обе щеки, на французский манер.

Нифонтов с благородно седеющими локонами в бородке и в спортивном черном свитере выглядел, как показалось Егору, несколько растерянным.

– Как тебе этот Стасов? – спросил Егор.

Картина, возле которой они стояли, изображала дерево, на ветвях которого сидели необычные, неузнаваемые, но откуда-то знакомые – из детства ли, из снов ли – фигурки. Тот же грубый рисунок, та же уродливая палитра, но казалось, что фигурки ведут между собой разговор, что они живы и вот-вот начнут переходить с ветки на ветку и что ты запросто, без напряжения членов, по одному лишь движению души сможешь к ним в любую секунду присоединиться. Или уже присоединился.

Тарас, прищурив красивые восточные глаза, легонько вздохнул, с трудом отрываясь от картины. Его взгляд, преисполненный мудрости и снисходительности самого известного художника России, выразил сожаление.

– Безусловно, это не лишено дарования, – певуче и негромко заговорил он.

Сзади на минуту пристроились две высоченные, ослепительно красивые девицы. Одна из них была восходящей звездой молодежного ситкома, вторая начала успешную карьеру супермодели. Обе блистали нарядами и явно не знали, где им стоять и как держаться. Егор, сам когда-то новичок, сочувственно им кивнул, но продолжал внимательно слушать Тараса.

– Чувствуется, что у художника есть что сказать, и он пытается это сказать не столько посредством рисунка и краски, сколько посредством общего замысла, – продолжал живописец, изящно жестикулируя и чуть-чуть встряхивая волосами. Обе красотки восторженно дышали ему в затылок. – Но ведь одним замыслом никого не удивишь. Здесь нет школы, нет системы, нет прилежания в конце концов. Если бы он изучал работы старых мастеров Европы, он бы понял, в чем заключается его ошибка. Возможно, он сумел бы справиться со своей небрежностью и сделать более сильные в живописном плане вещи.

– Говорят, его картины влияли на судьбы людей, – улыбаясь, как улыбаются, когда говорят о заведомой чепухе, заметил Егор.

– Все картины так или иначе влияют на судьбы людей, – вздохнул Нифонтов. – Для того и существует искусство и, в частности, живопись.

Он еще раз взглянул на картину – и снова с трудом отвел глаза.

– Увы, о серьезном искусстве здесь говорить не приходится. Хотя, конечно, этот Стасов имеет определенный талант. Он, по крайней мере, искренен, а искренность в нашем деле дорогого стоит. И он философ, хотя и несколько наивный. Да, кстати, Егор…

Тарас взял чуткой рукой Егора под локоть и отвел на два шага в сторону. Красавицы, оставшись одни, неловко помялись у непонятной картины и, стуча каблуками, двинулись дальше, поддерживая друг друга, как две жерди в шалаше.

– Когда ты будешь у меня? – спросил Тарас, так и не глянув им вслед. – Помнится, ты обещал еще два месяца назад.

– Но, Тарас, – виновато улыбнулся Егор, – совсем нет времени. Закопался в писанине, издатель мечет молнии, ни минуты свободной. Сюда вот еле вырвался. А у тебя сеансы, когда мне их высиживать?

– Три сеанса, – сказал Тарас. – Три сеанса по часу. И портрет будет готов.

– Три? – спросил обреченно Егор.

– Три. Обещаю.

– Хорошо. На следующей неделе буду. Но все-таки…

– Да?

– Тарас, ну чем я заслужил, чтобы ты, такой большой, великий художник, занимался мной, маленьким беллетристом?

– Во-первых, не таким уж маленьким, – спокойно возразил живописец. – А во-вторых, у тебя такой взгляд, что я просто не могу его не написать. Поверь, это будет наш лучший портрет.

– Ладно, – сдался Егор. – Убедил.

Он осекся. Из боковой галереи вышла Великая Певица, сопровождаемая свитой. Егор со всей почтительностью поклонился. Великая Певица тоже решилась заметить его и даже расщедрилась на подобие улыбки. Егор подождал, не поманит ли пальчиком. Давеча подарил ей книгу – вдруг осчастливит рецензией? Не поманила. Певица уже направлялась к выходу и задерживаться не намеревалась.

– Значит, жду тебя, Егор, – поспешно сказал Тарас. – На следующей неделе.

– Да, – выходя из гипноза, кивнул Егор, – обязательно буду.

Тарас тряхнул волосами и пошел догонять Великую Певицу и ее свиту, постепенно густеющую к выходу.

– Послушай, Егорчик, – послышалось над самым ухом у Егора, – тебе весь этот снобизм не опротивел?

Он оглянулся. Перед ним, задрав длинный подбородок, стояла Ксюша Невская, дочь известного политика, и презрительно кривила большой породистый рот.

– Не могу, блин, – громко восклицала она, тем более смело, что главные посетители выставки удалились. – Соберутся эти так называемые сливки и давай друг перед другом выпендриваться. Видел, как они брюликами обвешались? Как новогодние елки. А сами только из своих тамбовов вылезли. Они так же разбираются в живописи, как я в картофельных очистках. Блин, сливки!

Мимо локомотивом прогрохотали две красавицы, глядя с некоторым испугом на бесстрашную, как революционный матрос, девушку.

Егор улыбнулся. Резать правду-матку, особенно в виду телекамер, было прерогативой Ксюши Невской, и это же кормило ее и одевало.

– Да бог с ними, Ксюш, – сказал примирительно Егор. – Скажи лучше, как тебе картины?

– Дрянь, – в свойственной ей лаконичной манере вынесла свою оценку Ксюша, отнюдь при этом не понизив голос. – Правда, была одна, где у меня чуть не намокло… О, смотри, уставилась, ворона. Нацепила Картье на три лимона и думает, что она круче всех. Лошица!

Егор усмехнулся, поощряя ее гнев. Хотя влезать в скандал с женой одного из толстосумов ему совсем не улыбалось. Но и ретироваться нельзя. Если Ксюша разочаруется в нем, ее вердикт будет суровым и окончательным. И, что самое неприятное, публичным. А этого допустить Егор не мог. Это могло нанести его имени, уже довольно раскрученному и благополучному, ущерб, равный ущербу, производимому атомной бомбой. Оправиться от подобного ущерба очень трудно – если вообще от него можно когда-нибудь оправиться.

– Слушай, Ксюша, ты что-то говорила про книгу? – схитрил он. – Хочешь написать?

– Ну да, – мгновенно забыв о «лошице», кивнула Ксюша. – Уже есть наброски. Это как бы размышления о жизни. Типа философского трактата. Ну, как у Екатерины Второй, помнишь?

– Свои философские трактаты, насколько мне помнится, Екатерина сдувала у Дидро и Руссо, – заметил Егор. – А также у многих других.

– Все ты, Горин, знаешь, – шлепнула его по плечу ладошкой Ксюша. – С тобой неинтересно.

– А с кем интересно? С Галаховым? – поддел ее Егор, пуская в ход проверенно безопасную тему.

– Брось, – сморщила носик Ксюша. – Галахов – ребенок. С ним только болтать хорошо. Вот если бы ты был чуть-чуть попроще…

– Думаешь, я смог бы оплачивать твои капризы?

– В том-то и дело, – вздохнула, разводя тонкие, красивые руки, Ксюша. – Поэтому буду искать олигарха. Бедная я девушка.

Они рассмеялись. За последний год Ксюша заработала полтора миллиона долларов, и это только по самым приблизительным подсчетам.

– Ну, пока, Егорчик, – с придыханием, низко и нежно сказала она. – Полетела я. Дела.

Она чмокнула Горина в щеку, оросила его обоняние тонким, сильным, волнующим, как весенний лес, ароматом фиалки и исчезла, быстрая, как подросток.

Он просигнализировал официанту, взял бокал с шампанским, сделал маленький глоток и огляделся.

Народ томился. Великая Певица своим быстрым отбытием как бы дала оценку выставке, и все остальные уже не утруждали себя самостоятельным поиском истины. Бродили из вежливости от картины к картине, переговаривались со знакомыми и поглядывали на часы, чтобы слишком поспешным бегством не дать причислить себя к людям, у которых нет собственного мнения.

Егор двинулся в обход. Здоровался с одними, коротко заговаривал с другими и все никак не мог отделаться от мысли, что участвует в каком-то великом надувательстве. Со всех сторон на него глядели чудные, странные полотна, а он вынужден был острить, возмущаться и убеждать себя и других в том, что подобные шутки – дурной вкус и что кто-то непременно должен за это ответить. На некоторых лицах он улавливал чувства, схожие со своими, но то был словно короткий отсвет в ночи, возникающий и мгновенно исчезающий. Все будто прятались в норки и панцири, боясь признаться окружающим, что находятся бок о бок с чем-то поистине оригинальным и прекрасным. Возникни маленькая искра – и фарс превратился бы в триумф. Но искры не возникло, больше того, ее поспешно затоптали, не видя в ней надобности, и это был окончательный приговор.

Егор залпом допил шампанское и решил, что пора уходить. Вдруг послышался знакомый перестук каблуков. Из-за угла, как из засады, выскочили две неприкаянные красавицы и подбежали к нему.

– Извините, – заговорила одна из них, звезда ситкома, блондинка в коротеньком бирюзовом платье-тунике. – Вы писатель? Егор Горин?

Она отчаянно стреляла глазами и перебирала десятки форм улыбки, от застенчивой до самой обольстительной, продолжая играть роль, принесшую ей всероссийскую славу и возможность утвердиться среди тех, кто пришел сегодня на эту выставку.

– Да, – подтвердил Егор, оживая. – Он самый.

– А вы не могли бы…

Блондинка начала рыться в сумочке, показывая то младенчески нежную складку подмышки, то глубоко утопленную ложбинку груди, то белые ровные зубки, то матовую коленку.

– Сейчас, секундочку, простите, – лепетала она. – Застряла.

Виновато улыбаясь и даже покраснев – все же она была неплохой актрисой, – девица вытащила из сумочки экземпляр последней книги Егора.

– Вот, – протянула она ему томик, то тараща, то кося шалые цыганские глаза. – Не могли бы вы подписать?

Егор усмехнулся про себя. Западня немудреная, эта девица шла к цели прямо, не тратя силы на обходные маневры и полагаясь исключительно на свои женские достоинства.

Что ж, он был не против. Каждый имеет право на поиск теплого уголка в этой неприветливой, так быстро смыкающейся над тобой вечным холодом жизни. Почему эта девушка, столь привлекательная и в сущности простодушная, должна отставать от других? К тому же достоинства у нее были более чем весомые. Одна родинка над верхней губой чего стоила.

– Конечно, подпишу.

Егор взял книгу.

– Читали?

Механизм улыбок, стреляний глазами и ужимок снова пришел в действие.

– Конечно, читала! Так интересно. Я не могла оторваться. И Даша читала. Правда, Даша?

Даша, брюнетка в алом и золотом, заученно растянула огромный рот.

– Да-а, – выдохнула она, начиная свою игру. – Очень интересно.

Егор улыбнулся. Эта была совсем простушка.

– Кажется, Маша? – спросил он блондинку, нацеливаясь ручкой на пробел в титульном листе.

– Да, – засуетилась та, щурясь, быстро-быстро мигая и стеснительно улыбаясь. – Маша. Вообще, Мария. Но можно Маша. Как вам удобно.

– Так и удобно, – ласково подытожил Егор.

Получив подписанную книгу, она церемонно поблагодарила и снова покраснела.

– А что вы делаете сегодня вечером?

– А разве это не мой текст? – улыбнулся Егор.

– Что? – смутилась уже без игры молодая актриса. – Нет, я не то, то есть, я хотела сказать, что мы поедем с Дашей в клуб, и если вы хотите, мы могли бы…

Она шаловливо скользнула глазами вбок и скорчила очаровательную гримаску.

– Отлично, – кивнул Егор. – Закончу дела и приеду. Какой клуб?

– «Парадиз».

– Все. Там и увидимся.

Маша просияла и метнула на свою подругу взгляд, исполненный сумасшедшей надежды. У Егора на миг сжалось сердце. Но только на миг.

Каждый получает то, к чему стремится. В конце концов не он им навязался.

Он помахал рукой победно удаляющимся девушками, полюбовался бедрами модели.

«Выставка прошла успешно, – сказал он себе. – Художника, правда, жаль. Но он не обидится, ему сейчас не до того. Народ будет ходить здесь еще несколько дней, кто-то да оценит. В общем, все как обычно. Не та нынче мода – вот ключевое слово. И будь ты хоть стократ талантливее других, если на тебя нет моды, успеха не жди».

Егор вспомнил свои мытарства и поморщился. Не любил вспоминать. Бесприютность чужих углов, унижения нищего, никому не нужного литератора, одиночество и тошнотворный страх ни до кого не докричаться – страх забытого в чреве плода. Это был сон, долгий дурной сон. Он поселился в мире, где все совсем иначе, и больше никогда этот мир не покинет.

«Никогда», – повторил он себе.

Итак, пора действовать. Вечер начался неплохо, надо думать, и продолжение не принесет разочарований. Сейчас заехать куда-нибудь поужинать, сделать несколько звонков и – в клуб, к девочкам. Как там с ними сложится, он не хотел думать. Либо та, либо другая, либо обе – не принципиально. Как-нибудь устроится, не в первый раз.