Онлайн чтение книги Необыкновенные москвичи
29

«Волга» быстро уходила по шоссе. «Километров сто — сто десять держат», — определил на глаз Орлов.

Солнце уже зашло, и понизу все погрузилось в тень, но небо в стороне заката было еще светлым, медовым, с космами дымных, темно-красных облаков. Шоссе вело прямо на закат, за горизонт, и «Волга» плохо уже различалась на исчезающем в сумерках аспидном фоне, похожая на серого панцирного зверька. Белозеров, держась за металлическую скобу на коляске, привстав, кричал:

— Комбат, надо их взять! Это банда! Ты знаешь, что он мне?.. «Мы, сказал, своим судом, по своим законам...» Это он мне!

Федор Григорьевич отмалчивался — он выжал всю скорость, на какую был способен его старенький, без конца чиненный ИЖ-49. И все его внимание сосредоточилось сейчас на том, как идет его машина... Из того, что он узнал и сам увидел сегодня, он понял главное — и даже не слишком удивился: его бывший командир в одиночку воевал с целой умело организованной шайкой. И было безрассудно вот так, на собственный страх и риск, ввязываться в драку с нею. У Боярова — атамана — и его людей имелось, конечно, оружие, и, наверно, не один-единственный пистолет, — имелась и привычная решимость пустить оружие в ход, что было не менее важным; они превосходили и численностью: трое против двух. Но Белозеров просто не дал ни минуты на размышление: он увлекал, торопил, приказывал, и Федор Григорьевич повиновался, как повиновался ему четверть века назад в этих же самых подмосковных местах.

Мотоцикл подбросило вдруг на какой-то неровности, и мотор заглох, пришлось сойти и заглянуть в него; на Белозерова Федор Григорьевич старался не смотреть. Тот тоже выпрыгнул из коляски... И то поглядывал с неизъяснимым, спрашивающим выражением на Орлова, то ловил взглядом серое пятно, таявшее далеко на шоссе.

— Это он — голову даю! — он!.. он Калошина прикончил... свидетеля убрал. Голову даю!.. — И хрипло, не совладав с собой, но как бы с робостью, Белозеров спросил: — Надолго у тебя, Федя? Что там?..

Федор Григорьевич, сидя на корточках у открытого двигателя, не ответил.

— Это он... Я ему: «Ну довольно... пока ты, бандюга, на свободе, я спать не буду». А он — он зубы скалит... «Десять тысяч даю, — чего тебе еще?..» Федя, надолго это? Уйдут же, Федя! — совсем тихо сказал Белозеров.

Теперь у Белозерова была полная ясность... Ревизор — эта строгая старушенция — оказалась права: Бояров награбил несомненно много больше, чем удалось установить. И расчет у него был простой: если только часть того, что он взял, — десять тысяч — вернутся в кассу, все дело будет закрыто, предано забвению. А вдобавок он накрепко уже привяжет к себе и самого́ неподкупного директора магазина. Бояров так прямо и предложил сегодня: «Контакт на будущее». И тут-то он, Белозеров, взорвался...

Федора Григорьевича подмывало спросить: ну, а если они не уйдут, если мы их каким-либо чудом нагоним, как мы справимся с ними: их трое — нас двое, и на двоих — один пистолет? Но что-то помешало ему задать этот вопрос. К тому же он нашел уже пустяковую неисправность в зажигании: через минуту можно было гнать дальше.

— Плохой ты дипломат, я вижу, — сказал он, поднимаясь. — Нет в тебе подхода...

— Не до дипломатии... Ты не поверишь, — закричал Белозеров. — Сперва он мне обрадовался, стал расспрашивать... Знаешь, о чем? О театре. Скучно очень, говорит, никуда не выхожу, только телевизор кручу. Хочется, говорит, «Богему» послушать в хорошем исполнении...

— Садись, Коля! — кинул Орлов.

Он нажал на педаль, двигатель ровно затрещал, и в этот же момент они отчетливо опять увидели «Волгу», — она взлетела на вершину холма и возникла на мгновение черным силуэтом на полосе заката.

— Федя!.. Нельзя им дать уйти! — подпрыгивая в коляске и хватаясь за скобу, выкрикивал Белозеров. — Это же волки! Я ему: «Сдавайся, гадина!» А он: «У тебя один выбор: или в тюрьму идти, или со мной дружить... У меня к тебе симпатия...» Это он мне!

Орлов не оборачивался, прямо держась в своем седле за плексигласовым щитком, лишь пригнув голову. И сквозь стук мотора, в тряске, в шуме ветра, бушевавшего в ушах, к нему разорванно доносилось:

— ...Он мне: «Получай должок, об остальном договоримся...» Это он мне!.. Федя, мы их должны взять.

— Должок ты так и не получил?.. — крикнул Федор Григорьевич. — Ну, понятно!

— Я за пистолет схватился... — крикнул Белозеров. — А тут на меня стол...

Мотоцикл сильно тряхнуло, он откачнулся назад, на сиденье, и выругался. Дорога сделалась здесь хуже: асфальт кое-где размыло, часто попадались плешины, ямы, машину подкидывало, как мяч. Стискивая ручки руля, Федор Григорьевич привставал, точно всадник в стременах на заскакавшем коне.

Вдруг «Волга» остановилась — что там приключилось, было загадкой... Может быть, даже ее пассажиры решили дать бой в этом безлюдном месте: справа лежало клеверное поле, слева, до каких-то далеких заводских башен, простирался пустынный выгон; на шоссе никто больше на маячил. И с каждой минутой одинокая, с темными окошками, машина впереди словно бы высветлялась... Белозеров достал из кармана свой пистолет.

Федор Григорьевич сбавил скорость. Он хотел было сказать, что на открытом месте принимать бой нельзя: перестреляют, как куропаток, но Белозеров сказал первый:

— Метров за сто притормози. Я выйду, а ты сворачивай в поле.

Он словно бы сдерживал ликование, но оно было в его голосе, в хмельной улыбке, — бой он брал на себя. Мотоцикл свернул в поле, замедлил движение и встал сейчас же за обочиной.

В полной тишине прошла минута-другая — никто в «Волге» не подавал признаков жизни. Белозеров выбрался из коляски и лег на траву: Федор Григорьевич соскользнул с седла на землю с другой стороны. И запах цветущего клевера объял его... «Таня! — пронеслось в его мыслях. — Таня, что же это?..» Он как будто удивился: ведь каждую секунду здесь действительно могли загреметь выстрелы и пролиться кровь. И, как давным-давно, как двадцать пять лет назад, он испытал это древнее, отрешенное чувство солдата перед боем, когда ничего-ничего нельзя уже изменить, когда остается одно: пройти через бой... А сладкий травянистый запах, наплывая с поля, точно ласкал его, и лиловые шарики клевера, обрызганные дождем, касались его лица, роняя на разгоряченную кожу пахучие прохладные капли.

Услышав, что Белозеров пополз вперед, Федор Григорьевич тоже пополз, чтобы — на худший случай — быть рядом, да и револьвер был один на двоих...

Но все на этот раз обошлось. «Волга» снова двинулась — Бояров что-то, видно, передумал — и быстро набирала скорость.

— Ага!.. Слаба кишка!.. Поехали, Федя!.. Хотя б узнать, куда они?.. Где-то тут их база? — Белозеров засмеялся. — Или как у них — хаза?

И мотоцикл погнался дальше... Белозеров часто дышал, хватал ртом бьющий навстречу плотный воздух и отворачивался, задохнувшись. Но если б у Орлова была возможность присмотреться сейчас к своему командиру, он увидел бы на его побледневшем под загаром, точно озябшем лице нетрезвое, упоенное выражение.

Все же «Волга» оторвалась бы, наверно, от погони и ушла, если б ее не задержали перед железнодорожным переездом... По насыпи, огласив окрестности длинным гудком, шел экспресс — куда-то на запад. Весь голубой, отлакированный, весь светящийся, иллюминированный маленькими оранжевыми лунами абажуров, горевших в окнах купе, — он проносился мимо, точно летучий праздник. И Белозеров, чрезвычайно довольный этой задержкой, помахал поезду рукой.

Когда мотоцикл домчался до переезда, были видны уже только убегавшие красные огоньки на последнем вагоне... Медленно, как колодезный журавль, поплыл кверху полосатый прут шлагбаума, и «Волга» первая нырнула под него; за «Волгой» неуклюже прогромыхали по деревянному настилу два самосвала с гравием, затем перевалилась легковушка и еще один МАЗ, — они подъехали сюда раньше. Только после них настала очередь Орлова... Но «Волга» снова была недалеко, всего лишь в сотне-другой метров.

— Федя, они в наших руках! — громко сказал Белозеров. — Еще немного, Федя! Это же волки... Я ему говорю: «Зачем ты Калошина?» Он оскалился: «Докажи, что это я».

Больше «Волга» не останавливалась. За железнодорожным полотном она свернула на проселок, — Бояров хорошо, должно быть, знал этот район. А следом за нею и мотоцикл снова пошел прыгать по лужам и промоинам.

В сторону отнесло три-четыре дачки с освещенными верандами, с людьми, сидевшими за столом — было как раз время ужина, — потом показалась группа домиков под шиферными крышами — пионерский лагерь. Во дворе там горел фонарь, и в его размытом свете шевелилось понизу что-то множественное, светлое, живое, как на птицеферме; донеслась и отлетела музыка.

— Федя, нажми! — крикнул Белозеров.

Но что — что он, Федя, при всем желании мог еще выжать из своего ветерана?! Было вообще удивительно, что в этой безнадежной гонке его ИЖ-49 не рассыпался. И надо было принимать новое решение, — пришел он к выводу: у ближайшего же милицейского поста надо было остановиться!..

А «Волга» и вовсе исчезла теперь в тени придорожной рощицы, подступившей к самой дороге. Мотоцикл мчался уже точно по инерции, в пустоту, по незримому следу, за растаявшим призраком. Все реже попадались встречные машины; протарахтела подвода с женщиной, укрывшейся рядном, и дорога, утопавшая в сумраке, тоже как будто должна была вот-вот оборваться...

— Коля! — не поворачиваясь, позвал Орлов. — Сам посуди: современная машина и мой экспонат. Надо до милицейского поста... Чем скорее заявим, тем вернее...

Белозеров не дослушал его.

— Чуешь, где мы? — закричал он новым, полным торжества голосом. — Мы на Варшавку выезжаем... Федя! Ты же должен помнить!..

Он привстал в коляске, держась одной рукой за переднюю скобу, другой за скобу, что позади седла водителя, ветер рвал и путал его волосы.

— Садись! — крикнул Орлов. — Вылетишь...

— Мы их возьмем, комбат! — будто в хмельном упоении, над самым его ухом прокричал Белозеров.

— Как ты их возьмешь? — в сердцах крикнул Орлов.

— Честное слово, мы были здесь! — кричал Белозеров, качаясь в трясущейся коляске. — И эту дорогу я помню... этот березнячок! Федя, друг! Мы же здесь с тобой...

Федор Григорьевич промолчал. «Сколько дорог мы с тобой видели, майор?» — подумал он.

— Вот и мостик! Гляди — мостик! — необыкновенно обрадовался Белозеров. — Вроде он самый... Или это новый? Вроде новый... Тот сгорел, я же помню.

И Орлов погнал свой ИЖ-49 вперед, — вразумить Белозерова было невозможно... Березовая рощица отступила от дороги, и открылась речка, завешенная туманом, клубы ивовых кустов в белой мгле, горбатый мостик с перильцами. И на мостике бегущая серая тень — это опять были они, недобитки, оборотни, убийцы, вынырнувшие, как из небытия!..

— Не ушли, мать вашу!.. — сорванным голосом сказал Белозеров. — Мы сейчас, сейчас, мать вашу!..

Он сел, и в его руке опять был пистолет.

За речкой в обе стороны расступилась черно-холодная пашня с серебряными бляшками воды, застоявшейся в канавках; справа, в километре, темнел, как упавшая туча, лес. Нигде не было ни огонька, ни души; «Волга» впереди превратилась в пятнышко, готовое вот-вот испариться. И в этом вечернем обезлюдевшем, затуманенном мире только его, Орлова, старенькая машина отчаянно трещала и куда-то неслась...

На горизонте вырисовалась ломаная линия крыш, башенка колокольни... И Федор Григорьевич твердо решил: в селе они разыщут милицию, а на худой конец — телефон и заявят о своем деле. Они и не имели права дольше молчать о нем, тем более что справиться с ним самостоятельно у них недостало сил... Надо было позвонить и домой, Тане, — она, наверно, не находила уже себе места.

После пашни потянулся картофельный участок, весь в мелких, сизоватых цветах. И будто серая мышь метнулась туда с дороги — «Волга» вновь изменила курс.

— Направо, Федя! — скомандовал тут же Белозеров.

Приметив ответвление от дороги, что вело через поле в лес, Орлов повернул за «Волгой» — он никак почему-то не смог ослушаться команды. На опушке вспыхнул свет и побежал между стволов — пассажиры «Волги» зажгли фары; Орлов тоже включил свой фонарь.

Картофельное поле кончилось у самого леса, мотоцикл круто подкинуло на выперших из почвы корнях, и он не въехал, а выпрыгнул в широкую просеку. На масляно заблестевшей в луче фонаря грязи были отчетливо отпечатаны свежие рубчатые следы от покрышек автомобиля.

Федор Григорьевич мысленно костил себя последними словами — он был крайне недоволен... Мотоцикл опять заскакал, не слушаясь управления, и то будто упирался, увязая в раскисших колеях, оскальзываясь, то кидался вбок — скорость сразу пришлось сбросить. Правда, и пассажирам «Волги» приходилось так же туго, и, может быть даже, у легкого мотоцикла появились на этой адовой дороге некоторые преимущества. Лавируя и угадывая места посуше, Орлову удавалось пока что двигаться. А свет автомобильных фар, бежавший все время вдалеке, начал усиливаться и расширяться — машина словно бы дальше не шла. Затем стал неслышен, замолк и ее мотор.

«Эх, не успел позвонить Тане! — подумал Федор Григорьевич. — Сейчас начнется...»

Мотор «Волги» вновь взвыл и оборвался: кажется, они там прочно застряли. И, как водится, они увязали тем глубже, чем больше упорствовали, буксуя с перегруженным двигателем.

— Так! Очень замечательно! — отрывисто, удовлетворенно сказал Белозеров.

На малой скорости Орлов проехал еще сотню метров... Плоская лягушка длинно прыгнула перед мотоциклом и, похожая в прыжке на крохотного, распластавшегося человечка, плюхнулась в лужу. И опять невыносимо, с присвистом, завыла «Волга» — шофер ее здорово нервничал — и задохнулась. Машина сидела уже, наверно, на бампере, в расширившемся световом шаре можно было теперь разглядеть ее накрененный силуэт.

— Давай еще немного... Я скажу, когда тормозить... — приказал Белозеров и поднял пистолет. — Ну, голубчики-субчики!..

Держась ближе к стене деревьев, Орлов подвел мотоцикл еще метров на пятьдесят... «Волга» оставалась на месте в окружении выступивших из мрака ярко-белых березовых колонн. Но в самой машине по-прежнему было темно, — пассажиры, казалось, покинули ее. А вероятнее всего, они тоже готовились и ждали — чего?.. Конечно, наиболее выгодной дистанции для нападения...

Белозеров все не давал команды тормозить, Орлов предусмотрительно погасил фару — и вовремя... Его давний опыт сослужил службу и в этот раз — из-за кузова «Волги» тотчас сверкнули три огненные вспышки... И чеканно, как по железу, прогремели три удара — стреляли из крупнокалиберного пистолета или из обреза. Почти одновременно погасли фары «Волги» — Бояров тоже не захотел, чтобы его машина превратилась в ясно видимую мишень.

Но на самую малость он опоздал — Белозеров выстрелил, послав свою пулю туда, где держалось в воздухе — одно мгновение — черное пятно от ослепивших трех вспышек. И там кто-то отчетливо, словно ужаснувшись, охнул...

Орлов повернул резко мотоцикл, вломился в затрещавшие кусты и выключил зажигание. Белозеров мигом выбрался из коляски, за ним соскочил Орлов. И оба легли, не обменявшись ни словом, глядя на дорогу.

Когда глаза их свыклись с темнотой, они увидели около автомобиля лежащего черноголового человека. Человек шлепал руками по воде в колеях, ворочался, пытаясь встать на четвереньки и падая грудью, пока его голова не погрузилась в воду. Это был шофер в своем черном берете.

Над просекой гомонили взметнувшиеся разом с берез вороны. Их тесная стая завилась в иссиня-мутном небе, как подхваченный ветром ворох горелых обрывков, бумажного пепла, и, картаво крича и гневаясь, полетела отсюда. Белозеров повел взглядом на Федора Григорьевича: его глаза сами светились ярким зеленоватым светом — Орлов мог бы в этом поклясться.

— Не ругаешь, что я тебя... в такое дело?.. — проговорил он.

— Ладно, теперь чего же... — сказал Федор Григорьевич.

— Вот и снова мы с тобой... А, комбат! Не шибко ругаешь, нет?..

— После поговорим... — Орлов смотрел на дорогу.

— Вот черт! — пробормотал Белозеров. — И надо же... А я уж не думал... Федя! — сказал он громче и толкнул легонько Орлова локтем. — Вот мы и снова с тобой!..

— Потише бы, — сказал Федор Григорьевич. — Их там в машине трое было.

— Верно! А теперь двое...

Белозеров приподнялся на локтях.

— Эй, в машине, выходи! — на весь лес раздался его твердый бас. — Не отсидитесь! Выходи, сволочь!

В автомобиле откинулась передняя дверца — там словно бы подчинились приказу, — и серо-белая фигура выскочила на дорогу. Низко пригибаясь, кидаясь из стороны в сторону — человек знал, как бежать под огнем, — она устремилась к другому краю просеки.

Белозеров вскинулся на колени.

— Стой! — скомандовал он, как отрубил. — Бросай оружие! Стой, Бояров!

Человек, однако, не остановился. Перебежав дорогу, он упал за каким-то пеньком или кочкой.

— Ложись, майор! — крикнул Орлов. — Ах, что ж ты?!..

На краю просеки вновь сверкнуло пламя, ударили три или четыре слитных выстрела. И Белозеров как бы отмахнулся от них головой, пистолет выпал из его разжавшихся пальцев. Он схватился за голову и медленно, круговым движением повалился назад, на спину.

Орлов подался к нему... И еще две пули, нагоняя одна другую, с непередаваемым звуком «дзн, дзн» пронеслись над его ухом.

Тогда он, лежа плашмя, нашарил в мокрой траве пистолет Белозерова, обтер ладонью и повернулся к просеке. Но там никого уже не было: серая фигура — видно, это был сам Бояров — успела укрыться.

— Коля!.. — позвал Федор Григорьевич. — Коля, живой?

Белозеров не отозвался, только протяжно, с постаныванием вздохнул, и Орлов вновь потянулся к нему...

Но вновь: «дзн, дзн, дзн» — точно три струны лопнули подряд над самой его макушкой, даже шевельнулись волосы. Бояров не давал поднять головы. И вжимаясь в землю, Орлов медленно, очень медленно пополз вперед: кусты слева ограничивали обзор; кроме того, полезно было в таких случаях переменить позицию. И в самом деле, еще одно «дзн» взвизгнуло слабее, позади него... А тупой хлопок выстрела донесся как будто из другого места — не с противоположного края просеки, но слева. Может быть, это показалось, а может быть, Бояров тоже переменил позицию?

Федор Григорьевич не двигался больше, ждал... В глубине просеки, там, где сблизились, как в ущелье, две стены деревьев, узкая полоска неба начала светлеть — всходила пока еще невидимая луна. Ветер пробежал вдоль дороги, слабо закачалась на петлях откинутая дверца брошенной машины, застучали дождевые капли, падавшие с затрепетавших листьев. И голосисто и тонко, как на детской дудочке с горошинкой, засвиристела неизвестная птица — звук раздался слева, на той же стороне просеки, на какой лежал Орлов. А затем легкая тень птицы, а возможно, тень человека, скользнула между березовых стволов...

Федор Григорьевич, все так же плашмя, осторожно повернулся всем туловищем, чтобы лучше видеть край просеки слева от себя. Вытянув левую руку, он поставил на нее, как на упор, правую с пистолетом и продолжал ждать.

Теперь он не сожалел о своем участии в этом бою, не раскаивался, что поехал, и не искал ничьих ошибок. И уже не было у него заботы о завтрашнем дне и не было мыслей о прошлом, и вообще не было ничего за пределами этого ночного леса, этой непроглядной стены елей, этих меловых березовых стволов, черных провалов между ними и птичьих испуганных голосов. Орлов воевал — шла борьба за жизнь, и страх смерти отступил поэтому от него — он действовал, он делал то единственное, что следовало делать. И сосредоточенное упорство — с оттенком брезгливости и отвращения, — поразительное, всепоглощающее чувство, приходившее в самых безнадежных обстоятельствах, завладело им, заглушив все другое. Оно воскресло, это жестко-каменное, солдатское чувство, делавшее его сильнее и опаснее, так как не оставляло жалости к себе самому.

Выставив перед собой пистолет, Федор Григорьевич вслушивался и вглядывался, не позволяя себе даже обернуться на затихшего в двух-трех шагах Белозерова. Он не знал, откуда могло произойти новое нападение, и потому ждал его отовсюду... Плеснула вода в лужице на опушке: может быть, это прыгнула лягушка, а может быть, кто-то пробиравшийся там ступил неосторожно в воду. Теперь численное превосходство опять перешло на сторону противника: два на одного, и, значит, можно было ожидать нападения с двух сторон... По лицу Федора Григорьевича потек пот, и он языком слизывал с губ щекочущую соленую влагу. Заныла в плече правая рука с пистолетом, и он несколько расслабил мышцы, но не переменил положения.

И Орлов дождался: из-за куста лещины шагах в двадцати пяти выросла большая серо-белая фигура с поднятой, как для броска гранаты, рукой. Но броска уже не получилось... Первая пуля Орлова ударила Боярова, когда тот откидывался назад, чтобы размах был шире; вторая попала в поникшее, падавшее тело. А через несколько секунд там, где свалился на куст, подминая ветки, Бояров, просияла слепящая молния и грохнул разрыв. Взвился дымный столб, и в нем летели и сыпались листья, обломки веток, белые клочья, еще какие-то рваные куски.

Орлов немного помедлил: дым, истаивая, уплыл в сторону, обнажив остатки переломанного куста. С Бояровым было, видимо, покончено... Федор Григорьевич тяжело задышал, точно запыхался после долгого бега. И в наступившей томительной тишине он услышал тихий, обрывающийся голос Белозерова:

— Вань!.. Ваня!..

«Живой майор! — обрадовался Федор Григорьевич. — Кого-то кличет».

Он, пятясь, подполз к Белозерову, наклонился над ним, и его опахнул сырой, пресный, теплый запах крови. Лоб Белозерова был до бровей залит как будто черными чернилами, волосы слиплись, но глаза были открыты и светились из тени орбит — светились!..

— Припекло, Вань?.. — разобрал Орлов. — Это не самая жара... Еще будет жара...

— Сейчас... Потерпи немного, — сказал Орлов. «В санбат надо, может, успеют...» Он так и подумал: «В санбат».

— Отлежусь... А на тебя надежда... Не подкачай, Ваня! И ни шагу... нет для тебя шагу назад... — очень тихо, с паузами проговорил Белозеров. — А я отлежусь...

Федор Григорьевич соображал, как ему быть. Белозерова надо было перенести в коляску мотоцикла и, не мешкая, везти — он слабел, истекал кровью. Но где-то здесь укрывался еще третий пассажир «Волги»... Стоя за каким-нибудь стволом, он тоже, должно быть, ждал минуты, когда сможет выстрелить наверняка. И, значит, нельзя было себя обнаруживать...

— Потерпи, друг... сейчас я тебя... потерпи, потерпи... — безотчетно повторял Орлов те же слова, что некогда сам услышал от санитарки, вот так же утешавшей его в бою, когда и он был ранен.

— Иди, Ваня! — с усилием проговорил Белозеров. — А я сам... придут ко мне... Давай, Бова Королевич!.. Ни пуха...

«Господи! — изумился Орлов. — Это ж он Ване Клейвайчуку... Это Ваню звали в полку Бовой. Но Ваню закопали на Варшавке. А он его...»

— Иди же... — еле слышно, но внятно сказал Белозеров. — Бог не выдаст, свинья не съест... И чтоб ни одна немецкая душа... А минометы я подкинул... Давай, Бова!..

Кажется, он опять командовал на Варшавке своим полком, отражал немецкие атаки... И сострадание, и боль, и странный ужас, как перед непостижимым, потрясли Орлова, — он до скрипа сжал челюсти, чтобы не крикнуть.

Белозеров замолк, и глаза его полуприкрылись — на последний приказ ушли все его силы... Орлов сел за кустом, стащил с себя затрещавший на швах пиджак, мокрую рубаху и стал рвать рубаху на полосы. Приподняв голову командира, он положил ее к себе на колено и попытался потуже забинтовать. Белозеров вскрикнул — слабо, но с такой пронзительной жалобой, что у Орлова опустились руки. Все же он кое-как обмотал кусками своей пропотевшей рубахи эту беспамятную, отяжелевшую голову.

Опять засвиристела совсем близко дудочка с горошиной — неизвестная птица вновь как будто предупреждала Орлова об опасности. И, подложив под голову командира свой свернутый пиджак, Федор Григорьевич взял пистолет и встал рядом, в тени дерева.

Лес показался ему новым, изменившимся... Как будто зарево огромного костра, пылавшего где-то в самой чаще, проникло в ущелье просеки, и ночь посветлела и сделалась красноватой; окрасились в розовое березы, а на дороге протянулась от брошенного автомобиля длинная черно-красная тень. Луна взошла, но все еще была невидимой... И Федор Григорьевич опять стал ждать — бой еще не был кончен: третий бояровский бандит так же, наверно, как и он, Орлов, подстерегал и высматривал из-за какого-то дерева... Прошло еще минут десять, а может быть, и полчаса; что-то плескалось во мраке, шуршало, и прерывисто вздыхал и постанывал Белозеров... Надо было его увозить. Но как это было сделать под огнем?..