Онлайн чтение книги Невероятный уменьшающийся человек
Глава 11

Грохот разбудил Скотта. Его пальцы судорожно сжались, а глаза мгновенно распахнулись. В душе что-то екнуло и зависло. Взгляд был бессмысленным, лицо — бледным, с едва заметной напряженностью, рот в зарослях бороды превратился в одну линию. Внезапно Скотт все вспомнил, и трагические морщины осознанного напряжения побежали от бровей к уголкам глаз и вокруг рта. Упавшие веки погасили взгляд, руки безвольно вытянулись. И только клокочущее горло свидетельствовало о той боли, которая была вызвана этим грохотом. Через пять минут обогреватель, щелкнув, затих, и по погребу разлилась давящая тишина. Что-то проворчав, Скотт медленно сел. Боль в голове почти угасла и только изредка вспыхивала то тут, то там — тогда лицо его искажала гримаса. Горло еще саднило, тело было разбито и горело, но голова, слава Богу, уже почти не беспокоила. Потрогав лоб, он почувствовал, что жар спал. «Целительная сила сна», — подумал Скотт. Облизывая сухие губы, он сидел, слабо покачиваясь.

«Как я уснул? Что за сила заставила меня уснуть, когда я готов был умереть?»

Ползком Скотт добрался до края губки и свалился на пол. Боль пронзила ноги и утихла.

«О, если бы я мог поверить в то, что мой беспомощный сон имеет какую-то цель, что, возможно, меня остановила рука благого провидения». Но поверить в это он не мог. На самом деле это малодушие не пустило его к краю пропасти, наслав на него сон. И даже желая того, Скотт не мог назвать свое малодушие жаждой жизни. Ему не хотелось жить, он просто не хотел умирать.

Ему не удалось сразу поднять крышку коробки, которая, став слишком тяжелой, сообщила ему о том, что он только еще собирался выяснить с помощью линейки: за ночь он еще уменьшился и рост его стал две седьмые дюйма. Выползая наружу, Скотт ободрал бок об острый картонный край коробки. Крышка придавила колено — пришлось изогнуться и приподнять ее руками.

Выбравшись наконец, Скотт сидел на холодном цементе, ожидая, когда прекратится головокружение. В желудке было пусто, как в опорожненной бутылке. Он не стал измерять рост: не было смысла. Скотт медленно, не оглядываясь по сторонам, на подгибающихся ногах двигался к шлангу. Почему же он спал?

— Нипочему! — произнесли его потрескавшиеся от жара губы.

Было холодно. Тусклый, неприятный свет сочился сквозь стекла. Четырнадцатое марта. Еще один день. Пройдя полмили, Скотт залез на металлический край шланга и побрел по его темному тоннелю, прислушиваясь к эху собственных шаркающих шагов. Ноги путались в нитках арматуры, а края халата волочились и цепляясь за каждую неровность. Через десять минут петляющий темный лабиринт вывел его к воде, Скотт начал пить, наслаждаясь ее прохладой. Глотать было все еще больно, но он был благодарен воде за то, что она есть. Перед его мысленным взором вдруг промелькнуло видение: он выносит в сад такой же вот шланг, присоединяет его к крану и играет блестящей, искрящейся струей над газоном.

А сейчас он внутри такого же шланга — маленький, в пятую часть его диаметра — склоняется над водой и прихлебывает ее капельки из ладошек величиной с крупинку соли.

Видение ушло.

Скотт привык к своим размерам, они стали реальностью и больше не поражали его. Напившись, он двинулся по шлангу обратно, на ходу вытряхивая попавшую в сандалии воду.

«Марш вперед, — думал Скотт, — марш в... ничто. Март, четырнадцатое. Через неделю на остров придет весна. Я не увижу ее».

Выйдя из шланга, он подошел к коробке и остановился, опершись на нее, медленно обводя взглядом погреб.

«Ну, — размышлял он, — что дальше? Забраться под крышку, снова лечь и забыться в бессильном сне?» Покусывая нижнюю губу, Скотт посмотрел на скалу, которая уходила вверх, к пауку.

«Остерегается!» — злорадно подумал он.

Скотт стал ходить вокруг цементной приступки, выискивая кусочки печенья. Нашел один, грязный. И, отряхнув его, принялся задумчиво жевать на ходу. «Ну, что делать дальше? Идти спать или?..»

Скотт остановился и замер. В глазах его блеснул огонек, губы надулись.

«Что ж, у меня есть разум, и я его использую. Разве это не моя вселенная? Разве не я определил ее ценность? Разве не я осмыслил закономерности подвальной жизни — я, единственное здесь разумное существо?»

Здорово! Он запланировал самоубийство, но что-то остановило его!

«Называй это как хочешь — страхом, инстинктивным желанием выжить или припиши это высшей силе, охраняющей тебя».

Что бы там ни было, но так получилось, и он жил, его существование продолжалось. Он мог еще действовать, и последнее слово оставалось за ним.

«Браво, — пробормотал Скотт. — Ты можешь разыграть роль главного героя».

Туман в голове рассеялся, словно прохладный ветер прошел по иссушенной пустыне понятий. Эта абсурдная, нелогичная мысль расправила ему плечи, сделала его движения более уверенными. Он не замечал боли. И как будто в награду сразу за цементной приступкой нашелся большой обломок печенья. Скотт почистил его и съел. Вкус был ужасен, но это не имело значения, потому что это была пища.

Так что же он решил? Он знал, но боялся даже думать об этом. Не по своей воле, а под влиянием иной силы шел он к громадной картонной коробке, под топливный бак. Он знал, что это должно быть сделано, и знал, что сделает это или погибнет. Скотт остановился перед высящейся перед ним громадой коробки. Однажды, вспомнил он, ему удалось пробить в ней дырку ногой. Это случилось, когда разочарование и раздражение, овладевшие им, переросли в приступ злобной ярости. Странно, но такие приступы облегчали его существование и не раз спасали от смерти. Ведь разве не из картонки ему удалось перетащить два наперстка, один из которых он поставил под бак с водой, а второй под протекающий водогрей? Разве не в ней он нашел материал для халата? И нитку, с помощью которой залез на плетеный стол и добрался до печенья. Разве не в ней он сражался с пауком и с удивлением вдруг обнаружил в себе достаточно сил, чтобы дать отпор черной семиногой гадине. Да, и все это благодаря тому, что однажды, уже очень давно, воспламененный страшным, диким желанием, он пробил ногой дыру в картонке. Какой-то миг Скотт простоял в нерешительности, думая, что следует поискать булавку, которую он нашел в картонке, но потом потерял. Однако решил отказаться от этой затеи: бесплодные поиски обернулись бы потерей не только времени, но и бесценных, столь необходимых ему сил. Подпрыгнув, Скотт ухватился за край, подтянулся и через дырку влез в коробку. Это далось ему с трудом, и он понял, что еще труднее будет забираться на скалу, не говоря уже о борьбе... Нет. Он не позволит себе думать об этом. Если его что-то и остановит, то только страх перед пауком. И Скотт выбросил эти мысли из головы — теперь они копошились только глубоко в подсознании.

Скотт съехал с кучи тряпья к краю швейной коробки и упал внутрь. На миг его охватил панический ужас: а вдруг он не сможет выбраться оттуда? Скотт вспомнил о резиновой пробке с воткнутыми в нее иголками и булавками. Он подвинет ее к краю и непременно выберется. Найдя холодную иголку, он поднял ее. «Боже, — пробормотал Скотт. — Она же как гарпун, да еще из свинца». Иголка выскользнула из рук и со звоном упала. Скотт на минуту застыл, погруженный в печальные мысли: неужели опять неудача и он не сможет затащить иголку по гладкой скале?

«Все просто: возьми булавку», — подсказал рассудок. Скотт довольно зажмурился. «Конечно», — мысленно согласился он и принялся в темноте искать булавку. Но невоткнутой не было. Придется выдергивать какую-нибудь из резиновой пробки.

Но для начала необходимо опрокинуть эту пробку, а та в четыре раза выше его. Стиснув зубы, он напрягся и, к счастью, добился успеха. Затем, развернув пробку, выдернул булавку: «Да, получше, чем игла. Тяжеловата, но сойдет».

Однако как же волочь ее? Воткнув в халат — неудобно: она будет свисать, цепляться за все подряд, тем самым мешая ему, и, чего доброго, поранит. Надо привязать к концам булавки нитку и закинуть булавку за спину. Скотт огляделся в поисках нитки: обрывок, который он швырнул в пасть кошке, тот наверняка потерялся.

Он пилил волокна толстой, как канат, нитки острием булавки до тех пор, пока не почувствовал, что может разорвать оставшиеся волоски руками. Пыхтя и сопя в сумраке пещеры, Скотт привязал один конец нитки к головке булавки, а другой — к острию. Петелька у острия скользила, но, подумав, что и так сойдет, Скотт закинул булавку за спину, приподнялся на носках, оценивая свои силы, и удовлетворенно кивнул: «Нормально».

Так. Это все? Скотт в раздумье сдвинул брови. И хотя он не отдавал себе в этом отчета, ему было приятно просчитывать все возможности. Недаром говорят, что счастье без борьбы невозможно.

Этот момент не шел ни в какое сравнение с безысходными, беспросветными часами прошлой ночи. Теперь у Скотта была цель. Да, возможно, думая так, он обманывал сам себя, но благодаря этому обману Скотт впервые за долгое время чувствовал себя едва ли не счастливым. Хорошо, так что же ему нужно? С голыми руками взбираться будет трудно: он слишком маленький. Необходимо что-то придумать. Хорошо. Если это скала, значит, он скалолаз. Чем пользуются скалолазы? Ботинками с шипами. У него их нет. Альпенштоком. Тоже нет. «Кошкой». Нет и ее.

Ха, нашел! А что, если взять еще булавку, как-нибудь изловчиться и согнуть ее крючком? Тогда, привязав к ней длинную нитку, можно забросить ее, зацепить в какой-нибудь трещине в садовом кресле и подняться по ней. Вполне достаточное снаряжение. Возбужденный, Скотт вытащил еще одну булавку из резиновой пробки и отмотал футов двадцать (по его представлению) нитки. Затем выбросил булавки и нитку из швейной коробки, вылез сам и, затащив свои находки на гору, сбросил их через дырку и спрыгнул.

Скотт двинулся к цементной приступке, волоча за собой булавки и нитку. «Теперь, — размышлял он, — мне не хватает воды и пищи». Он остановился, вглядываясь в крышку коробки, и вдруг вспомнил, что на губке еще оставались несколько кусочков печенья. Их можно прихватить с собой, положив за пазуху.

А как быть с водой? Лицо его прояснилось: «Губка! Можно ведь оторвать от нее маленький кусочек и, пропитав водой из шланга, взять с собой. Именно так. Вода будет капать, даже течь, но того, что останется, хватит на весь подъем».

Скотт не позволял себе думать о пауке. Равно как и о том, что осталось всего два дня, что бы он ни делал. К тому же он был слишком поглощен своими маленькими победами над частными трудностями и настоящим триумфом в победе над отчаянием, чтобы поддаться предательской рефлексии о неизбежном конце.

Вот так вот. Булавка закинута за спину, кусочки печенья и мокрая губка — за пазухой, в руках — самодельный крюк.

Через полчаса Скотт был готов. И хотя его измотали страшные усилия, потребовавшиеся для того, чтобы согнуть булавку (он протолкнул острие под цементную приступку и высоко, как только смог, поднял головку булавки), оторвать кусок губки, сходить с ним за водой, взять печенье и отнести все это к подножию скалы, Скотт был доволен. Действуя, он жил. Желание покончить с собой исчезло, и казалось странным, что мысль о самоубийстве вообще могла прийти ему в голову.

Возбуждение проходило, почти исчезло, когда, задрав голову, он смотрел на высоченные вершины садовых кресел, стоящих около стены, похожей на Эверест. Сможет ли он так высоко подняться?

В раздражении Скотт опустил глаза «Не смотри, — приказал он себе. — Смотреть на весь этот страшный путь глупо. Ты можешь думать только о какой-то его части, о конкретном переходе. Первый переход — до полки, второй — до сиденья первого кресла, третий — до подлокотника второго кресла, четвертый... — Он стоял в самом начале пути. — Больше ни на что не отвлекайся. Решился лезть — так что тебе еще нужно?»

И он вспомнил другой подобный момент из своего прошлого. Размышляя о том, что тогда случилось, Скотт забросил крюк и начал восхождение.