Онлайн чтение книги Невеста Нила
XXXVI

В доме покойного наместника прошла ужасная ночь. Мартина спрашивала себя, чем она согрешила перед Богом, что ей суждено сделаться свидетельницей такого несчастья. О свадьбе Элиодоры и Ориона нечего было и помышлять; переезд с квартиры при такой жаре представлял мало приятного, но сенаторша согласилась бы перебраться двадцать раз с одного места на другое и пожертвовать своим спокойствием, если бы этим путем было можно избавить ее милого «великого Сезостриса» от грозившей ему опасности.

Разумеется, во всем этом была виновата несчастная, безрассудная история с монахинями. Но хороши и арабы! Они тащили все, что попадало под руку и, кажется, были готовы ограбить сына великого мукаукаса до нитки. Прекрасная история, нечего сказать! Без сомнения, Элиодора была достаточно богата, чтобы поправить дела мужа, и сенатор с женой не желали обделять ее в своем завещании. Но здесь могло дойти до чего-нибудь худшего — арабы, очевидно, жаждали крови Ориона; при одной мысли об этом Мартина содрогалась от ужаса, и ее опасения были не напрасны: черный векил, приходивший к ней вчера для переговоров и позволивший сенаторше остаться в доме наместника до утра, дал понять через своего переводчика, что Ориона будут судить как злостного преступника. Какое ужасное, неслыханное несчастье! И бедной матроне приходилось переживать все это в совершенном одиночестве. А ее муж, почтенный Юстин! Он тоже попал в беду. Мартина долго не осушала глаз и перед сном горячо помолилась Божьей Матери и святым угодникам, прося их защиты. Она уснула с мыслью: «какое несчастье!» — и проснулась с ней рано поутру.

Между тем очень многое из случившегося в эту роковую ночь не дошло до ее ушей.

Большой отряд арабских воинов под командой Обады, прибывших пешком, на лошадях и в лодках через реку, занял дом наместника. Как только стало известно, что Орион действительно отправился путешествовать, казначей Нилус был взят под стражу; теперь векилу предстояло уведомить о происшедшем вдову мукаукаса, чтоб она была готова завтра же оставить дом. Это было необходимо, потому что Обада намеревался распорядиться по-своему с жилищем самого древнего рода в стране.

Нефорис еще не спала, когда к ней явился переводчик, он нашел ее в комнате с фонтаном, больная была встревожена. Хотя она потеряла способность к последовательному мышлению, и внешние события только на один момент отражались в ее сознании, однако вдова Георгия заметила, что у них в доме происходит что-то особенное. Домоправитель Себек и горничная отвечали уклончиво на вопросы госпожи, сказав ей только, что наместник Амру приходил поговорить с молодым господином. Здесь, по-видимому, дело шло о чем-то серьезном и, пожалуй, был пущен в ход ложный донос. По словам герменевта, Ориона обвиняли в том, что он затеял предприятие, стоившее жизни двенадцати арабским воинам, тогда как нападение даже на одного мусульманина со стороны египтянина влекло за собой смерть и конфискацию имущества. Кроме того, сын мукаукаса обвинялся в краже.

Нефорис слушала эти слова, широко раскрыв глаза, ужас отражался на ее лице, все члены немели. Переводчик добавил, что векил желает переговорить с ней лично.

— Только не сейчас, подожди немного, — с трудом произнесла вдова, намереваясь подкрепить себя приемом опиума. Сделав это, она уведомила Обаду, что готова принять его. Заклятый враг Ориона хотел показаться его матери кротким, великодушным человеком. Он приблизился к Нефорис с притворной почтительностью и улыбкой на лице, причем сообщил несчастной женщине, что завтра утром ей придется оставить дом, где протекли лучшие годы ее жизни.

Обада прибавил, что личная собственность Нефорис остается неприкосновенной, а ей лично предоставлено право остаться в Мемфисе или переехать в свой дом в Александрию; на эти слова больная равнодушно отвечала, что она подумает, как ей поступить, и потом спросила, удалось ли арабам взять под стражу ее сына.

— Пока еще нет, — отвечал векил, — но мы знаем, где он скрывается.

Тут Нефорис заметила, как в глазах негра загорелось злорадство, хотя он старался выразить сострадание на своем лице и в голосе. Вдова макаукаса слегка кивнула головой и продолжала:

— Значит, здесь идет дело о жизни и смерти?

— Собери всю свою твердость, благородная женщина, — последовал ответ, — преступник не может быть помилован.

Она подняла глаза к небу и долго оставалась в таком положении, а потом спросила:

— Но кто обвиняет моего сына в краже?

— Глава его собственной церкви…

— Вениамин? — пробормотала про себя Нефорис, странно улыбнувшись.

Вчера она сделала завещание в пользу патриарха и церкви. «Когда Вениамин прочитает его, — сказала себе вдова, — он забудет свою вражду к нам и велит о нас молиться».

Заметив сосредоточенное молчание больной, векил посмотрел на нее вопросительным и немного смущенным взглядом. Наконец, она подняла голову и отпустила его, сохраняя прежнее достоинство в своей осанке.

«Вот женщина! — пробормотал векил, выходя из атриума. — Она или безумная, или обладает редким мужеством».

Нефорис приказала отвести себя в спальню, потом велела служанке вынуть маленький ящичек из сундука и поставить его на столик у изголовья кровати. Оставшись одна, больная вынула из шкатулки два письма мукаукаса Георгия, написанные ей, когда она была еще невестой, и стихотворение, посвященное матери ее любимцем Орионом. Вдове хотелось перечитать дорогие строки, но у нее до того рябило в глазах, что она не могла ничего разобрать, и положила свитки на прежнее место. Рядом с ними хранился маленький сверток, где были пряди волос умерших сыновей и мужа. С мечтательной нежностью взглянула Нефорис на них, и в это время опиум начал оказывать свое действие. Образы умерших с поразительной ясностью представились ей, как будто они были тут живыми и окружали ее ложе. Держа локоны в руке, больная подняла глаза, стараясь собраться с мыслями и уяснить себе то, что происходит с ней сегодня и что ждало ее впереди. Ей приходилось оставить эту комнату, эту удобную постель, этот дом, одним словом, те места, с которыми были связаны самые дорогие воспоминания о близких людях. Ее хотели принудить к этому силой; но разве прилично вдове великого мукаукаса подчиняться воле этого отвратительного черного человека в своем же собственном жилище, где она была полновластной хозяйкой?

Больная покачала головой, презрительно улыбнувшись, и открыла стеклянный цилиндр, наполненный до половины пилюлями опиума. Она взяла несколько из них на язык и снова обратила взгляд на небо. Вскоре ей представился тот, с кем не могла разлучить любящую женщину даже всесильная смерть. У его ног сидели умершие сыновья; вдруг, точно пловец, вынырнувший из волн реки, показался из облаков Орион и прыгнул на берег острова, где находились его отец и братья. Георгий раскрыл ему объятия и прижал юношу к своей груди; тут сама Нефорис — или это был только ее образ? — подошла к ним; каждый из сыновей радостно встретил ее, и она замерла на груди мужа в какой-то блаженной истоме. Еще так недавно больная чувствовала себя отуманенной, странный гнет парализовал ее движения, а теперь она испытывал только приятную усталость и сонливость. Но когда у нее начали уже слипаться веки, к Нефорис на минуту вернулось сознание ужасной действительности; она собрала последние силы и выпрямилась на постели; взяв кубок с водой, стоявший перед ней на столике, больная высыпала в него остаток пилюль и выпила все до последней капли.

Ее рука не дрогнула ни разу, на лице играла довольная улыбка, и она так жадно смотрела на смертоносный напиток, как будто он был сладким нектаром. В эту минуту вдова мукаукаса вовсе не напоминала собой самоубийцу, который спешит в отчаянии покончить с жизнью; напротив, она не испытывала ни колебаний, ни страха перед смертью и, не сознавая тяжести своей вины, вся отдавалась сладкой истоме, лелея блаженную надежду, что ее ждет существование без конца с дорогими сердцу покойниками. Но едва Нефорис выпила яд, как содрогнулась от испуга; приподнявшись на локте, она позвала из соседней комнаты служанку и с трудом пробормотала:

— Скорей священника, я умираю!

Горничная, вне себя от страха, бросилась вон. В виридариуме она встретила Себека, стоявшего против таблиния с векилом. Узнав, в чем дело, негр позволил исполнить желание умирающей и сам проводил домоправителя за ворота. В это время мимо дома наместника проходил дьякон, только что отпевавший покойника, новую жертву эпидемии. Его тотчас привели к постели Нефорис; перед ней лежали локоны сыновей, в руках умирающей было распятие, но ее глаза, долго смотревшие на лик Искупителя, снова были устремлены теперь кверху в сладкой задумчивости. Священник назвал вдову Георгия по имени, но она не узнала его, приняв за одного из сыновей.

— Орион, мое бедное дитя! — нежно лепетали ее губы. — И ты, Мария, душа моя, мое сокровище! Поди к отцу, мой мальчик, он не сердится более и прощает тебя… Все, кого я любила, опять вместе, и никто не может нас разлучить. Послушай, Георгий!

Священник читал отходную, Нефорис ничего не заметила, продолжая смотреть вверх и лепетать несвязные слова. Наконец, ее губы перестали шевелиться, руки выпустили распятие, по телу пробежала легкая судорога, потом они вытянулись, и нижняя челюсть отвисла. Когда верный домоправитель дотронулся до плеча своей госпожи, ее лицо было неподвижно, сердце перестало биться. Себек громко зарыдал и бросился к векилу с печальной вестью. Арабы нагружали сокровища из таблиния на нескольких верблюдов под надзором Обады. Узнав о неожиданной смерти Нефорис, он испустил проклятие и воскликнул, обращаясь к своему помощнику.

— Я хотел великодушно пощадить полоумную старуху, но она одурачила меня. Теперь наши повелители в Медине поставят мне в вину и ее смерть, если только…

Векил оборвал свою речь и, повернувшись опять к верблюдам и богатой добыче, подумал: «Если уж затеяна игра, то не стоит смущаться мелочами. Нам необходимо снести еще несколько удалых голов, а прежде всего покончить с красавчиком-египтянином. Если заговорщики в Медине сделают свое дело, тогда вместе с Омаром будет ниспровергнут и Амру. Обада восторжествует над своими врагами!»