Онлайн чтение книги Невеста Нила
VII

Паула вошла в комнату кормилицы, которая также вернулась домой, поискав безумную Мандану и не без некоторого колебания оставив ее на произвол судьбы.

Комната Перпетуи освещалась ярко вычищенной медной лампой; здесь все было уютно и блестело чистотой, так как хозяйка любила строгий порядок и аккуратность в своих занятиях, в одежде и обстановке. Постель кормилицы была завешена белой кисеей от комаров. Над изголовьем кровати висело распятие, стулья были обтянуты хорошей материей различных цветов из остатков домашнего тканья; красиво сплетенные соломенные циновки устилали пол; на подоконниках и в переднем углу, где над аналоем возвышалась глиняная фигура Спасителя, стояли комнатные растения, наполнявшие мирный утолок нежным ароматом.

— Ты страшно напугала меня, дитя мое, — заметила Перпетуя, заботливо запирая за собой дверь. — Как можно приходить так поздно!

— Мне было невыносимо оставаться одной! — оправдывалась девушка.

— Ты, кажется, плачешь? — спросила со вздохом кормилица; ее умные глаза тоже наполнились слезами. — Что с тобой, моя бедняжка?

С этими словами она погладила девушку по голове; Паула бросилась к ней на грудь, обхватила руками шею преданной служанки и громко зарыдала. Маленькая матрона дала ей выплакаться, потом вытерла свои слезы и слезы девушки, упавшие на ее гладкие седеющие волосы. Затем она взяла Паулу за подбородок, повернула к себе ее лицо и заметила с твердостью:

— Теперь ты поплакала — и довольно; я не мешала бы тебе предаваться своему горю, потому что слезы облегчают человека, но у нас с тобой мало времени. Говори же мне откровенно, о чем ты горюешь? Верно, опять старая песня: тоска о прошлом, недовольство или что-нибудь новое?

— К несчастью, да, — отвечала девушка, нервно теребя свой платок. — Моему терпению пришел конец, — продолжала она с возрастающей горячностью, — и мне невозможно оставаться дольше в доме дяди… Ведь я не каменная! Когда вечером боишься приближения ночи, а поутру — наступающего дня, который принесет только одно горе…

— Тогда следует образумиться, душа моя, и сказать себе, что из двух зол благоразумнее всего выбрать меньшее. Повторяю тебе в сотый раз: если мы покинем здесь верное убежище и отправимся на чужбину, то едва ли встретим там что-нибудь лучшее.

— Для меня достаточно убогой хижины у источника под пальмами! Если ты будешь со мной и я избавлюсь наконец от невыносимых людей, то буду вполне довольна.

— Что это значит? — с тревогой прошептала кормилица, озабоченно качая головой. — Не дальше как третьего дня ты была совершенно спокойна, вероятно, с тех пор опять произошло…

— Ты отгадала, — прервала ее Паула вне себя от волнения. — Сын дяди… Ведь ты встречала его вместе с нами… Этот юноша… Мне показалось, что он вполне заслужил такую торжественную встречу, и я… Ах Бетта, пожалей меня!… Если бы ты знала, как умеет Орион покорять сердца людей… Ну, одним словом, я поверила его взглядам, его речам, его чарующему пению и наконец… ты должна узнать всю правду… его поцелую, когда он прижался горячими губами к моей руке! Однако ж все это оказалось обманом и ложью, лицемерием, недостойной шуткой над моим доверчивым сердцем, а пожалуй, чем-нибудь еще более возмутительным. Короче, пока Орион употреблял свое искусство, чтобы завлечь меня в сети — даже невольники в лодке заметили его ухаживание, — им было уже решено просить руки этой куклы Катерины, которую ты прекрасно знаешь. Такую интересную новость я узнала в тот же вечер от Нефорис, поторопившейся унизить меня под видом родственного расположения. И все-таки Орион осмеливается по-прежнему добиваться моей взаимности, он имеет дерзость…

Громкое рыдание снова прервало речь Паулы.

Встревоженная кормилица не унимала ее больше и только твердила про себя:

— Плохо, очень плохо! Еще этого недоставало, Боже праведный!

Потом она овладела собой и предложила:

— Конечно, это новое, совершенно неожиданное несчастье, но мы, однако, мужественно перенесли с тобой гораздо худшее! Подними голову и вырви из сердца остатки пылкого чувства к бесчестному соблазнителю. Твоя гордость поддержит тебя в тяжелую минуту. Узнав обман Ориона, ты должна благодарить Господа, что отношения между вами не зашли слишком далеко.

Тут кормилица передала Пауле историю бедной Манданы. Девушка была глубоко возмущена таким коварством.

— Да, дитя мое, — прибавила Перпетуя, — сын Георгия бессовестно играет женщинами и, не задумываясь, разбивает чужое счастье. Мне, пожалуй, следовало предостеречь тебя, но я не хотела поселять в тебе предубеждения против него в надежде, что вы сделаетесь добрыми друзьями. В общем, Орион — человек недурной. Так, он с опасностью для собственной жизни вытащил из реки брата рисовальщицы Гефора, которую ты хорошо знаешь. Мне казалось, что молодой человек при его доброте отнесется к тебе с участием и станет защитником бедной сироты. Кроме того, я рассчитывала на твою непреклонную гордость. Но и она не предохранила мое бедное дитя от малодушного увлечения! Я никак не думала, что у тебя такое же слабое, доверчивое сердечко, как у других и что оно заговорит на двадцать первом году, в первый раз отвечая на любовь мужчины…

— Я не люблю больше обманщика, я ненавижу его, а также и остальную семью! — с жаром перебила Паула. — Все они мне противны!

— Очень жаль, — произнесла со вздохом кормилица, — но я часто спрашиваю себя: не могло ли быть иначе? Если бы ты не отталкивала от себя родных, они полюбили бы тебя; сначала эти люди оказывали тебе участие, однако ты сама сторонилась их, а теперь, когда между вами возникло отчуждение, ты жалуешься на судьбу. Не возражай мне, это совершенная правда! Будем беспристрастны: может ли человек внушить к себе привязанность, коли сам никого не любит и отворачивается от других? Хорошо было бы, если бы мы могли переделывать по своему желанию окружающих нас людей. К несчастью, выходит совсем наоборот, и житейская мудрость учит нас мириться с недостатками ближних. Жаль, что ты никогда не хотела усвоить этого благоразумного правила!

— Я не могу перемениться и всегда останусь такой, как теперь.

— Конечно. Надо отдать тебе справедливость: ты одарена редкими достоинствами, но кто догадывается о них в семье наместника? Каждый человек представляет собой что-нибудь, а ты?… Нет ничего удивительного, если домашние видели в тебе только «несчастную» и ничего более. Ты действительно достойна сострадания, а между тем кому приятно постоянно видеть перед собой мрачное лицо?

— Я никогда не жаловалась этим людям на свою судьбу! — воскликнула Паула, гордо выпрямляясь.

— Вот это именно и худо. Родные приняли тебя в свой дом и думали, что имеют право разделить твою печаль. Они, пожалуй, чувствовали потребность утешить ближнего в горе, потому что, поверь мне, дитя, в этом заключается тайная отрада для утешителя. Оказывая сострадание другому, люди с удовольствием сознают, что они счастливее его. Я хорошо знаю свет! Неужели ты не видела, как твоя замкнутость оскорбляет родных? Они уважали в тебе твое горе, но ты показывала им его издали, тщательно скрывая свои сердечные раны. Каждому доброму человеку хочется помочь ближнему, ты же упорно сторонилась от всякого утешения. Прежде ты ладила с дядей.

— Я его люблю до сих пор, и мне сто раз хотелось признаться ему во всем, однако…

— Ну, в чем же дело?

— Стоит взглянуть на него, Бетта, как он лежит холодный, неподвижный и полуживой, чтобы всякое откровенное признание застыло на губах.

— А теперь?

— Теперь слишком поздно; мне кажется, что я потеряла всякое право жаловаться ему на свое горе.

— Хм! — произнесла в раздумье Перпетуя, не зная, что ответить. — Во всяком случае, советую тебе успокоиться, — продолжала она после минутной паузы, — ты, вероятно, дала понять Ориону, что не позволишь шутить с собой. Тебе нечего стыдиться и приходить в отчаяние. Покорись неизбежному; если внутренний голос не обманывает меня, то скоро наши поиски…

— Я пришла к тебе также, чтобы спросить об этом. Не вернулся ли кто-нибудь из наших гонцов?

— Да, вернулся навуфеянин, — нерешительно ответила кормилица. — Но, ради Бога, дитя мое, не увлекайся обманчивыми надеждами. Видишь ли, в чем суть: Гирам приходил ко мне сейчас после заката солнца.

— Бетта, — воскликнула девушка, хватая кормилицу за плечи, — скажи мне скорей, что он разузнал?

— Ничего верного! Не волнуйся так понапрасну. Кроме того, я еще не успела хорошенько потолковать с Гирамом. Завтра утром он обещал привести мне самого гонца. Единственное, что я узнала…

— Говори скорее, заклинаю тебя ранами Господа Иисуса!

— Гонец наш слышал об одном пустыннике, который некогда был знаменитым воином.

— Это отец, это отец! — воскликнула Паула вне себя от радости. — Гирам сидит на дворе у огня с другой прислугой. Сейчас приведи мне его, я приказываю тебе, Перпетуя, слышишь? Или лучше пойдем к нему вместе, дорогая, несравненная Бетта!

— Имей терпение, душа моя! — умоляла кормилица. — Тебе нельзя ничего сказать. Если мы и на этот раз напали на ложный след, ты опять станешь убиваться, бедняжка!

— Все равно, пойдем со мной!

— К прислуге у огня в такую пору? Опомнись, Паула! Впрочем… погоди… обожди меня здесь. Я сейчас разбужу Иосифа, сына Гирама; он спит при лошадях и может позвать своего отца. Что мне делать с твоим нетерпеливым, пылким сердечком! Если я не исполню твоего желания, ты не уснешь сегодня целую ночь, а завтра будешь бродить, как потерянная… Успокойся же, видишь, я иду.

Кормилица вышла, а Паула бросилась перед распятием на колени и горячо молилась до ее возвращения.

Вскоре по лестнице раздались мужские шаги. Вошел Гирам.

Это был мужчина лет пятидесяти с добрыми голубыми глазами на грубом и самом обыкновенном лице. При взгляде на его широкую грудь можно было ожидать, что он заговорит густым басом, но Гирам заикался с детства и от постоянного ухода за лошадьми усвоил привычку произносить странные нечленораздельные звуки самым тонким голосом. Он говорил вообще неохотно.

Увидев дочь своего благодетеля и господина, преданный слуга опустился перед ней на колени, посмотрел на девушку с благоговейным почтением и поцеловал сначала край одежды Паулы, а потом руку, которой она хотела поднять его с земли.

Молодая госпожа ласково, но решительно прервала вольноотпущенника, когда он, заикаясь на каждом слове, стал выражать радость по поводу свидания с ней. Гирам приступил к делу, причем его медленная речь выводила из терпения пылкую девушку.

По его словам, навуфеянин, вернувшийся с важным известием, был не прочь продолжать поиски по найденному следу, но он мог ждать ответа только завтра до полудня и предъявил большие требования.

— Он получит от меня все, что желает, — с жаром отвечала Паула. Но Гирам умолял ее больше взглядами и непонятными восклицаниями, чем словами, не особенно поддаваться сомнительной надежде на успех.

Навуфеянин Дузара, дополнил он рассказ кормилицы, узнал об одном отшельнике в Райфу, на Красном море. По слухам, этот подвижник был прежде знаменитым воином, родом грек, и находился уже два года в монастыре на святой горе Синай, где вел затворническую жизнь. О том, как звали его до поступления в скит, посланному не удалось расспросить, но между пустынниками он слыл под именем Павла.

— Павла! — вскричала девушка с волнением. — Он выбрал это имя в память о моей покойной матери и о своей дочери. Отец, вероятно, считал меня погибшей, и это заставило его удалиться в монастырь. Его звали в миру Фомой, а теперь герой Дамаска принял то же имя, как и другой житель этого города, Савл, когда сделавшись христианином и великим апостолом Христа, он назвался Павлом! О Бетта, о Гирам, вы увидите, что мы найдем отца! Неужели вы все еще сомневаетесь?

Сириец с сомнением покачал головой, издав протяжное: «гююйсть!» Перпетуя горестно всплеснула руками и воскликнула:

— Я так и знала, что ты готова принять маленький огонек на поле, разведенный пастухами, за восходящее солнце, а стук колесниц по мостовой — за небесные громы! Сколько тысяч людей именуются Павлами! Ради всех святых, дитя, успокойся и не мечтай соткать себе нарядную одежду из румяного облачка и золотистого тумана! Нужно всегда рассчитывать на худшее, чтобы не ошибаться и не впадать потом в отчаяние. Впрочем, расскажи ей, Гирам, все, что передавал тебе посланный; в его словах пока еще нет ничего определенного.

Вольноотпущенник сообщил, что навуфеянин, наводивший справки, человек надежный и гораздо больше способен служить разведчиком, чем он сам, так как, кроме родного наречия, ему знакомы языки египетский, греческий и армянский; тем не менее и этому посланному не удалось расспросить подробнее об отшельнике Павле в Торе, где у монахов из Синайского монастыря устроено подворье. После, во времена переезда по морю в Кольцуй, он узнал от монахов, что существует еще другой Синай.

И Перпетуя продолжала рассказ, заметив, что несчастный заика обливается потом от непомерных усилий говорить толково и связно. Тамошний монастырь, в оазисе у подножия зубчатой, уходящей под облака горы, хотя и был упразднен по причине ереси монахов, но в ущельях громадной возвышенности все-таки осталось много отшельников в маленьком монастыре, в лаврах, а также в уединенных пещерах. Пустынник Павел вполне мог находиться в их числе. Этот след был довольно надежный, и кормилица с Гирамом решили без ведома Паулы продолжать по нему свои поиски; бывший воин мог оказаться чужим человеком, а им не хотелось вводить свою любимую госпожу в напрасное заблуждение.

Однако Паула прервала кормилицу радостным восклицанием:

— Но почему же вы думаете, что мне предстоят одни неудачи? Как у вас хватает мужества отнимать у меня надежду, которая поддерживает во мне бодрость духа? Я не хочу с ней расставаться. Павел на Синайской горе не кто иной, как пропавший без вести префект Фома, ваш господин и мой отец. Мое сердце говорит мне это. Если бы я не продала последних жемчужин из своего ожерелья, когда навуфеянин… Однако постойте… Скажи мне, когда ты можешь отправиться в дорогу, мой верный Гирам?

— Раньше двух недель ни в коем случае, — отвечал тот, заикаясь на каждом слове и неимоверно растягивая речь. — Я все-таки состою на службе у наместника, а послезавтра большая конская ярмарка. Молодой господин собирается купить новых кобылиц, а наши жеребята…

— Я завтра упрошу дядю освободить тебя! — воскликнула Паула. — Я брошусь перед ним на колени.

— Мукаукас не согласится, — прервала кормилица, — домоправитель Себек передал ему обо всем от моего имени еще до приема посетителей и просил отпустить Гирама.

— Что же ответили ему на это?

— Госпожа Нефорис назвала наше намерение новым заблуждением, и наместник согласился с ней. После того мукаукас запретил Себеку тревожить тебя сомнительными вестями, однако велел мне сказать, что по окончании ярмарки он, может быть, пошлет Гирама на Синай. Потерпи немного, душа моя! Ну что значат две или самое большее три недели? А потом…

— Но до тех пор я умру с тоски! — воскликнула Паула. — Навуфеянин, говоришь ты, здесь и готов отправиться в дорогу?

— Да, госпожа!

— Тогда мы наймем его, — решительно сказала девушка. Однако кормилица, переговорившая обо всем заранее со своим земляком, грустно покачала головой и заметила:

— Он требует слишком большую плату.

Тут сириянка объяснила, что этого бывалого человека, говорящего на нескольких языках, приглашают провожать караван к пределам Ктезифона за такую плату, которая обеспечит юнцу годовое пропитание, но тем не менее навуфеянин согласен прервать переговоры с купцом Ганно и обойти для Паулы всю Аравию в пределах Петры, если дочь префекта согласится дать две тысячи драхм.

— Две тысячи драхм? — повторила девушка в страхе и смущении опуская глаза. Но, минуту спустя, она опять подняла на своих преданных слуг самоуверенный взгляд и воскликнула негодующим тоном: — Как смеет мукаукас удерживать у себя мою собственность! Если дядя откажется еще раз выдать мне мои деньги, то я решусь на крайнюю меру и пожалуюсь на него в суд.

— В суд? — сказала с грустной улыбкой кормилица. — Для принесения жалобы тебе необходим кириос, а твоим кириосом является сам мукаукас Георгий. Кроме того, пока судьи решат дело, наш гонец успеет вернуться обратно из далекого Ктезифона.

И Перпетуя снова принялась упрашивать Паулу спокойно обождать до окончания конской ярмарки, но девушка стояла, как убитая, печально понурив голову.

Вдруг кормилица вздрогнула, а Гирам отшатнулся, испугавшись громкого возгласа, который неожиданно вырвался у молодой девушки:

— Отец Небесный, но ведь у меня есть то, что нам необходимо!

— Что ты говоришь, дитя? — спросила сириянка, прижимая руки к сердцу, чтобы сдержать его биение.

Но Паула не отвечала ей, торопливо обратившись к вольноотпущеннику:

— Как ты думаешь, опустел ли теперь первый двор? Разошлись ли рабы и чиновники дяди?

Конюший отвечал утвердительно, так как свободные слуги разошлись по своим жилищам в одно время с ним.

— Господа, вероятно, еще долго будут сидеть на открытом воздухе, но мимо них нетрудно пройти незамеченным, — прибавил он.

— Хорошо, — сказала девушка. — Иди впереди меня, Гирам, и потом подожди у калитки. Я принесу тебе из своей комнаты одну вещь, за которую мы можем выручить в десять раз больше денег, чем требует гонец Дузара. Не смотри на меня с таким испугом, Бетта. Я дам ему крупный смарагд из ожерелья матери.

Кормилица всплеснула руками.

— Неразумное дитя, — воскликнула она тоном упрека, — ты хочешь продать наследственную драгоценность, принадлежавшую еще святому Феодосию!… И тебя принуждает к этому не крайняя необходимость, а упрямство и нетерпение.

— Ты слишком сурова и несправедлива ко мне, Бетта! — перебила ее девушка решительным тоном. — Тут идет дело об отсрочке на целый месяц, а нам всем понятно, как много зависит от самого гонца. Разве ты забыла, как Гирам одобрял находчивость именно этого человека? Мало того, неужели мне, твоей воспитаннице, приходится напоминать тебе о непрочности человеческого существования? Одна минута решает вопрос о жизни и смерти. Между тем отец мой стар и еще до страшной осады Дамаска был покрыт рубцами от ран. Если мы будем откладывать наши поиски и колебаться, то, пожалуй, не застанем его в живых.

— Да, да, — грустно прошептала старуха, — может быть, ты и права. Если я…

Но Паула закрыла ей рот поцелуем, после чего передала свои распоряжения сирийцу. Он должен был завтра утром продать смарагд еврею Гамалиилу, богатому и добросовестному купцу, не уступая, однако, драгоценного камня дешевле чем за двенадцать тысяч драхм. Если же ювелир не мог выдать всю сумму сразу, то Гираму было приказано взять у него только две тысячи драхм для гонца, отсрочив плату остальных денег до будущего времени. Сириец пошел вперед, и когда Паула после долгого прощания с кормилицей вышла во двор из веселенькой комнаты Перпетуи, верный Гирам, по приказанию своей госпожи, стоял уже у калитки, поджидая ее.


Читать далее

Георг Эберс. Невеста Нила
I 14.04.13
II 14.04.13
III 14.04.13
IV 14.04.13
V 14.04.13
VI 14.04.13
VII 14.04.13
VIII 14.04.13
IX 14.04.13
X 14.04.13
XI 14.04.13
XII 14.04.13
XIII 14.04.13
XIV 14.04.13
XV 14.04.13
XVI 14.04.13
XVII 14.04.13
XVIII 14.04.13
XIX 14.04.13
XX 14.04.13
XXI 14.04.13
XXII 14.04.13
XXIII 14.04.13
XXIV 14.04.13
XXV 14.04.13
XXVI 14.04.13
XXVII 14.04.13
XXVIII 14.04.13
XXIX 14.04.13
XXX 14.04.13
XXXI 14.04.13
XXXII 14.04.13
XXXIII 14.04.13
XXXIV 14.04.13
XXXV 14.04.13
XXXVI 14.04.13
XXXVII 14.04.13
XXXVIII 14.04.13
XXXIX 14.04.13
XL 14.04.13
XLI 14.04.13
XLII 14.04.13
Х III 14.04.13
XLIV 14.04.13
XLV 14.04.13
XLVI 14.04.13
XLVII 14.04.13
XLVIII 14.04.13
XLIX 14.04.13
L 14.04.13
ПОСЛЕСЛОВИЕ 14.04.13
1 - 52 14.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть