Онлайн чтение книги Невидимая невеста
IV

На следующий день — знаменательная дата! — я нанес официальный визит семье Родерих.

Дом доктора — старинный особняк в прекрасном стиле, с модернизированными внутренними помещениями, с богатым и строгим убранством, свидетельствующим об утонченном художественном вкусе хозяев, — стоит в конце набережной Баттиани, на углу бульвара Телеки, который под разными названиями опоясывает город.

На бульвар, между двумя колоннами, на которых установлены вазы с вечнозелеными растениями, выходят ворота и служебная дверь особняка, ведущие в большой двор, посыпанный песком. Двор отделен решеткой от сада, его высокие деревья — вязы, акации, каштаны, буки — возвышаются над стеной, идущей до соседнего дома. Между аллеями, украшенными плющом, подбирающимся к кронам деревьев, простирается лужайка неправильной формы, декорированная кустарником и корзинами с цветами. Глубина сада скрыта разросшейся зеленью. Правее, в углу, между двумя строениями с узкими бойницами, отведено место для птичника. Стены особняка не видны за вьющимися растениями.

У края владения, с правой стороны расположены служебные Помещения: на первом этаже — кухня, подсобная комната, дровяной склад, гараж на две кареты, конюшня для трех лошадей, прачечная, собачья будка; на втором этаже — за шестью окнами, скрытыми жалюзи, — ванная, бельевая, комнаты для слуг, выходящие на отдельную лестницу. Между окнами тянутся стебли дикого винограда, широкого кирказона[51]Кирказон — декоративный кустарник с цветами причудливой формы. и вьющихся роз.

Служебные помещения соединены с центральной частью дома коридором с цветными витражами. Этот коридор ведет к основанию круглой башни высотой примерно в шестьдесят футов.

Башня возвышается на стыке обоих зданий, расположенных под прямым углом друг к другу. Внутри ее — лестница с железными перилами, ведущая сначала на второй этаж особняка, затем на третий, мансардный, где окна украшены изящными скульптурами.

В передней части дома — застекленная галерея, поддерживаемая с наружной стороны железными пилястрами. Она залита потоком света с юго-востока. Двери на галерею завешены старинными драпировками. Они ведут в кабинет доктора Родериха, в большую гостиную и столовую. Шесть окон этих комнат на первом этаже выходят на набережную Баттиани на угол бульвара Телеки.

Комнаты на втором этаже расположены таким же образом; над гостиной — комната господина и госпожи Родерих, над столовой — комната, которую занимает капитан Харалан, когда приезжает в Рагз; на другом конце — комната мадемуазель Миры и ее рабочий кабинет с тремя окнами; одно из них выходит на набережную, другое — на бульвар, третье, рядом с окнами коридора, протянувшегося по всему этажу, — в сад.

Должен признаться, что еще до посещения особняка Родерихов мне было бы легко описать его. Благодаря недавнему разговору с Марком, все комнаты были мне известны. Марк не забыл ни одной детали, касающейся небольших апартаментов девушки. Я даже знал совершенно точно, на каком месте сидела мадемуазель Мира за обеденным столом, знал, где именно она предпочитала находиться в большой гостиной, на какой скамейке любила сидеть в глубине сада в тени великолепного каштанового дерева.

Возвращаясь к описанию особняка, скажу, что лестница башни, куда свет проникал через стрельчатый витраж, ведет к бельведеру круглой формы под опоясывающей башню террасой, откуда, должно быть, открывается широкая панорама города и Дуная.

Нас с Марком приняли около часа дня в галерее. В середине ее находилась медная резная жардиньерка, где пышно распустились весенние цветы, по углам стояли тропические деревца — пальмы, драцены[52]Драцена — вечнозеленое древовидное или кустарниковое южное растение семейства агавовых, отдельные виды которого культивируются как комнатные и декоративные., аларии…[53]Возможно, автор ошибся: алария — один из видов моллюсков. На стене, между дверями гостиной и столовой, висело несколько картин венгерской и голландской школ. Марк высоко ценил их художественные достоинства.

На мольберте в правом углу я увидел портрет мадемуазель Миры и был восхищен его великолепием, достойным имени его автора, самого дорогого для меня на свете человека.

Доктору Родериху было пятьдесят, но он выглядел намного моложе своих лет. Это был человек высокого роста, держащийся прямо, с седеющей бородой, с густой шевелюрой. Цвет его лица свидетельствовал о прекрасном здоровье, а крепкое телосложение — о готовности сопротивляться любой болезни. Впрочем, он был типичным мадьяром с пламенным взглядом, решительной походкой, с благородной, внушительной внешностью. Все в нем выдавало природную гордость, смягченную благожелательным выражением красивого лица. Доктор служил сначала в рядах венгерской армии, отличился там как военный врач, затем окончательно перешел на гражданскую службу. Как только нас представили друг другу и мы обменялись крепким рукопожатием, я понял, что передо мной достойнейший человек.

У госпожи Родерих в ее сорок пять лет от прежней красоты остались правильные черты лица, темно-голубые глаза, великолепные волосы, начинающие седеть, тонко очерченный рот, прекрасные зубы, все еще изящное телосложение. Хотя она и была венгеркой, ее характеру были свойственны спокойствие и мягкость. Это была прекрасная супруга, наделенная всеми семейными добродетелями. Она обрела полное счастье со своим супругом, обожала сына и дочь, окружая их нежностью мудрой и предусмотрительной матери. Она была очень набожна, скрупулезно выполняла все предписания Католической Церкви, опираясь на непоколебимую веру, которая принимает религиозные догматы и не пытается их осмыслить. Госпожа Родерих отнеслась ко мне весьма дружески, сказав, что счастлива принимать у себя брата Марка Видаля, и просила чувствовать себя здесь как дома. Меня это глубоко тронуло.

Что можно сказать о Мире Родерих? Она подошла ко мне улыбаясь, с протянутыми руками. Да! Эта юная девушка поцеловала меня как настоящая сестра и я ее поцеловал без всяких церемоний! В этот момент Марк посмотрел на меня если не ревниво, то, по крайней мере, с некоторой завистью!

— Мне этого еще не позволено! — произнес он.

— Нет, господин Марк, — сказала мадемуазель Мира. — Вы, вы мне не брат!..

Мадемуазель Родерих была в точности такой, какой описал ее Марк, какой она была изображена на портрете, которым я только что любовался. Юная девушка с очаровательной головкой, обрамленной тонкими светлыми волосами, — мадонна Миериса[54]Видимо, речь идет о Франце ван Миерисе (1635–1681), известном голландском художнике, хотя и его сын Вилем (1662–1747), и внук Франц (1689–1763) были далеко не рядовыми художниками., приветливая, жизнерадостная, с прекрасными темными глазами, излучающими ум; у нее был теплый цвет лица, свойственный мадьярам, чистые линии рта, розовые губы, приоткрывающие ослепительно белые зубы. Роста немного выше среднего, с изящной походкой и превосходными манерами, она была олицетворением грации, без жеманства и позы.

И мне пришла в голову мысль: если о портретах Марка говорили, что на них модели более похожи на себя, чем в жизни, то о мадемуазель Мире можно сказать, что она более естественна, чем сама природа!

Хотя, как и ее мать, Мира Родерих вышла в современном костюме, в нем что-то было и от национальной мадьярской традиции. Это сказывалось в покрое одежды, в подборе цветов: блузка с вырезом по шее, украшенные вышивкой рукава, стянутые в запястьях, обшитый сутажом корсаж с металлическими пуговицами, пояс, завязанный лентами с позолотой, юбка с широкими складками, доходящая до лодыжек, кожаные красно-коричневые сапожки с золотистым отливом — все это создавало общую приятную картину, отвечающую самому изысканному вкусу.

Капитан Харалан тоже был там, великолепный в своей военной форме и поразительно похожий на сестру. Его внешность была отмечена изяществом и силой. Он тоже протянул мне руку и обращался со мной как с братом. Мы уже были друзьями, хотя наша дружба родилась только вчера.

Таким образом, я познакомился со всеми членами семьи доктора Родериха.

Завязался непринужденный разговор, переходивший от одной темы к другой. Говорили о моем путешествии из Парижа в Вену, о плавании на пароходе, о моей работе во Франции, о том, каким временем я располагаю, о прекрасном городе Рагзе, который мне помогут детально осмотреть, о великой реке, о прекрасном Дунае, пронизанном золотыми лучами, по которому я должен спуститься хотя бы до Белграда, обо всей стране мадьяр, полной исторических воспоминаний, о знаменитой пусте, достойной того, чтобы привлекать туристов со всего мира, и так далее и тому подобное.

— Как замечательно, что вы с нами, господин Видаль! — повторяла мадемуазель Мира, соединяя грациозным жестом руки. — Путешествие продолжалось так долго, что пришлось поволноваться. Мы успокоились только тогда, когда получили ваше письмо из Пешта!..

— Виноват, мадемуазель Мира, — отвечал я. — Очень виноват, что задержался в пути. Я был бы в Рагзе уже полмесяца назад, если бы поехал по железной дороге. Но венгры не простили бы мне, если бы я забыл о Дунае, которым они по праву гордятся и который заслуживает свою репутацию…

— Вы правы, господин Видаль, — сказал доктор, — это река, овеянная славой, несомненно, наша от Прессбурга до Белграда!..

— И мы вас прощаем ради нее, господин Видаль, — промолвила госпожа Родерих.

— Но при условии, что вы повторите еще не раз это путешествие! — добавила мадемуазель Мира.

— Ты видишь, дорогой Анри, — сказал Марк, — тебя ждали с нетерпением…

— И с желанием познакомиться наконец с господином Анри Видалем, — заявила мадемуазель Мира. — Ваш брат не скупился на похвалы в ваш адрес…

— Имея в виду и себя, не так ли? — заметил капитан Харалан.

— О чем ты говоришь? — спросила мадемуазель Мира.

— Именно так, сестра, раз они столь похожи друг на друга!..

— Да… сиамские близнецы, — проговорил я таким же шутливым тоном. — Поэтому, капитан, раз вы были благосклонны к одному из нас, вы согласитесь проявлять внимание и к другому. Я рассчитываю на вас больше, чем на Марка, который, конечно, слишком занят, чтобы служить мне проводником…

— Я в вашем распоряжении, дорогой Видаль, — ответил капитан Харалан.

Потом мы заговорили о множестве других вещей, и я искренне восхищался этой прекрасной семьей. Особенно сильное впечатление производило на меня то выражение счастья и нежности, с которым госпожа Родерих смотрела на дочь и на Марка, уже соединившихся в ее сердце.

Затем доктор рассказал о путешествиях семьи за границу — в Италию, Швейцарию, Германию, Францию, о которой у них остались неизгладимые воспоминания; они объездили всю страну, побывали и в Бретани, и в Провансе. Мог ли им представиться лучший повод поговорить по-французски, чем воспоминания о Франции? Я, в свою очередь, старался применить свои нетвердые знания мадьярского языка всякий раз, когда это было возможно, и, несомненно, это им нравилось. Что касается Марка, то он говорил по-венгерски, как на родном языке. Можно было подумать, что он подвергся мадьяризации, которая, по мнению Элизе Реклю[55]Реклю Элизе (1830–1905) — выдающийся французский ученый-географ, автор «Всемирной географии»; близкий знакомый Жюля Верна., все шире распространяется среди населения Центральной Европы.

Ах, Париж! Париж! Первый город мира, — после Рагза, разумеется, — потому что Рагз — это Рагз! И не нужно искать другого объяснения. Для Марка оно было достаточно, потому что Рагз — это Мира Родерих! Поэтому он возвращался к этому городу с таким же упорством, с каким мадемуазель Мира вспоминала о Париже и его достопримечательностях, несравненных памятниках, художественных ценностях, интеллектуальных богатствах, о его великолепных музейных коллекциях, великолепных, даже если их сравнивать с коллекциями Рима, Флоренции, Мюнхена, Дрездена, Гааги, Амстердама! В душе я мог только приветствовать утонченный вкус юной венгерки и все лучше и лучше понимал, с какой силой воздействовало ее неотразимое очарование на чувствительное и нежное сердце брата.

Во второй половине дня никто и не помышлял о том, чтобы выйти на улицу. Доктору пришлось вернуться к своим обычным занятиям. Но у госпожи Родерих и ее дочери не оказалось никаких особых дел, которые вынуждали бы их выйти из дома. В их сопровождении я должен был обойти весь особняк и полюбоваться собранными в нем прекрасными вещами — картинами и изящными безделушками, сервантами с серебряной посудой в столовой, старинными сундуками и ларями на галерее, а на втором этаже — небольшой библиотекой юной девушки, где на видном месте стояли многочисленные произведения классической и современной французской литературы.

Но не думайте, что сад был забыт ради особняка! Отнюдь нет. Мы прогуливались по его тенистым аллеям, отдыхали на удобных плетеных стульях под деревьями, срезали несколько цветов в вазах на лужайке, и один из них мадемуазель Мира собственноручно прикрепила к моей петлице.

— А башня? — воскликнула она. — Разве господин Видаль может подумать, что его первый визит закончится без осмотра нашей башни?..

— Нет, мадемуазель Мира, конечно нет! — ответил я. — Ни в коем случае. Я не получал ни одного письма от Марка, где бы он похвально не отзывался об этой башне (почти как о вас), и я приехал в Рагз только для того, чтобы подняться на вашу башню…

— Что же, вы подниметесь без меня, — произнесла госпожа Родерих, — так как это слишком высоко!..

— О, мама! Только девяносто ступенек!

— Да… учитывая твой возраст, дорогая мама, на каждый год придется только по две ступеньки, — сказал капитан Харалан. — Однако оставайся внизу. Я пойду с сестрой, Марком и господином Видалем. Мы встретимся с тобой в саду.

— Отправляемся на небо! — подхватила мадемуазель Мира.

Так, следуя за Мирой и с трудом поспевая за ее легким шагом, мы за какие-нибудь две минуты достигли бельведера, а затем и террасы.

Вот какая панорама открылась перед нашими глазами.

На западе раскинулся весь город с его предместьями; над ними господствовал холм Вольфанг, на котором возвышался старинный замок. На главной башне реял венгерский флаг. На южной стороне проложило себе путь извилистое русло Дуная шириной в триста метров; по реке непрестанно сновали, поднимаясь или спускаясь по течению, разные суда под парусами или с паровой тягой. За Дунаем простиралась пуста с ее густыми лесами, подобными зеленым массивам парка, с ее равнинами, обработанными полями, пастбищами — вплоть до далеких гор сербской провинции и «Пограничной военной зоны». На севере — пригород, застроенный виллами и коттеджами, а также фермами, узнаваемыми по остроконечным голубятням.

В эту ясную погоду, под яркими лучами апрельского солнца меня восхищала прекрасная и столь многообразная панорама, раскинувшаяся до самого горизонта. Нагнувшись над парапетом, я увидел госпожу Родерих, сидевшую на скамейке у края лужайки и приветливо махавшую нам рукой.

И тогда на меня посыпались одно за другим пояснения.

— Вот там, — говорила мадемуазель Мира, — аристократический квартал с дворцами, особняками, площадями, статуями… С этой стороны, господин Видаль, спустившись вниз, вы попадете в торговый квартал с многолюдными улицами, рынками!.. А Дунай (никогда не надо забывать о нашем Дунае), как он сейчас оживлен!.. Вон остров Швендор, весь в зелени, с рощами и цветущими лугами!.. Мой брат обязательно сводит вас туда!

— Будь покойна, сестра, — сказал капитан Харалан, — я покажу господину Видалю все уголки Рагза до последнего!

— И наши церкви, — продолжала мадемуазель Мира, — видите наши церкви? Вы услышите их звоны и куранты в воскресенье! Вот собор Святого Михаила, его величественные контуры, башни фасада, обращенный в небо, словно возносящий молитву, центральный шпиль! Внутри, господин Анри, так же великолепно, как снаружи!..

— Завтра же я осмотрю его.

— А вы, господин Марк, — спросила мадемуазель Мира, обернувшись к Марку, — что рассматриваете, пока я показываю собор вашему брату?..

— Ратушу, мадемуазель Мира… немного правее, ее высокую крышу, широкие окна, башенные часы, отбивающие время, парадный двор между двумя строениями, а главное — монументальную лестницу…

— Почему, — произнесла Мира, — столько энтузиазма по поводу муниципальной лестницы?..

— Потому, что она ведет в некий зал… — ответил Марк, глядя на невесту, чье хорошенькое личико слегка покраснело.

— Зал?.. — переспросила она.

— Зал, где я услышу из ваших уст самое дорогое слово, слово всей моей жизни…

— Да, дорогой Марк, и это слово после ратуши мы повторим в Божьей обители!

После довольно продолжительного пребывания на террасе бельведера все спустились в сад, к госпоже Родерих.

В тот день я обедал за семейным столом Родерихов. Впервые в Венгрии я ел не в ресторане гостиницы или парохода. Обед был превосходным. Судя по высокому качеству блюд и вин, я подумал, что доктор любит вкусно поесть, как, по-видимому, все врачи, в какой бы стране они ни жили. Большинство блюд было приправлено перцем, широко применяемым и любимым повсюду в Венгрии! Это еще одна национальная особенность, которую брат усвоил и к которой мне тоже следовало привыкнуть.

Мы провели этот вечер в узком кругу. Мадемуазель Мира несколько раз садилась за рояль и, аккомпанируя себе, проникновенно исполняла своеобразные венгерские мелодии, оды, элегии, эпопеи, баллады Петёфи[56]Петёфи Шандор (1823–1849) — великий венгерский поэт, один из вождей буржуазно-демократической и национально-освободительной революции 1848–1849 годов; погиб в одном из сражений революционных войск с иностранными интервентами., которые невозможно слушать без волнения. Восхитительный вечер мог бы продолжаться до поздней ночи, если бы капитан Харалан не подал сигнал к расставанию.

Когда мы с Марком вернулись в отель «Темешвар» и зашли в мой номер, он спросил:

— Ну как? Разве я преувеличивал и разве есть на свете другая такая девушка?..

— Другая? — проговорил я. — А я вот думаю, существует ли вообще эта девушка, существует ли в действительности мадемуазель Мира Родерих!

— Ах, дорогой Анри! Как я ее люблю!

— Что же, это меня не удивляет, дорогой Марк. Мадемуазель Миру можно описать только одним словом, и я трижды повторю его: она очаровательна… очаровательна… очаровательна!