Онлайн чтение книги Ночь у Насмешливой Вдовы Night at the Mocking Window
Глава 19

Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер вот уже двадцать минут медленно расхаживал по кабинету. Лоб его бороздили морщины. Викария терзали многочисленные заботы.

Его глаз уже выглядел нормально, о драке напоминал лишь маленький синяк под левой бровью; опухоль и краснота давно сошли.

Тусклый сентябрьский свет, проникавший сквозь зарешеченные окна, высвечивал мебель, доставшуюся преподобному Джеймсу в наследство от предшественников. Со стен на молодого викария взирали портреты выдающихся деятелей церкви, книги также по большей части были духовного содержания, как в зале суда. Преподобный Джеймс, высокий и решительный, ходил по кабинету, подняв палец.

— Послушайте, дядя Уильям! — произнес он вслух.

Его дядя Уильям, то есть епископ Гластонторский, приезжал завтра; он любезно согласился вечером посетить благотворительный базар. Хотя преподобный Джеймс в глубине души предчувствовал дурное, он тем не менее верил, что способен защититься без труда и успешно. Самый его серьезный проступок — отказ повиноваться приказу епископа. Но ведь в конце концов он, преподобный Джеймс, оказался прав! В тот момент викарий готов был встать на ящик из-под мыла в Гайд-парке и защищаться против всех.

Что касается прочих хлопот…

На глаза преподобному Джеймсу попался большой отрывной блокнот с календарем, лежавший на письменном столе; все страницы были сплошь исписаны каракулями. Викарий смутно боялся, что оставил несделанным многое из того, что ему надлежало выполнить.

По правде говоря, преподобный Джеймс, который всегда спешил и редко обращал внимание на мелочи, выслушивал, что ему говорили, клялся, что все запишет, и действительно записывал, но для скорости сокращал слова. В результате он никогда не мог сам расшифровать записи, указывавшие ему, что нужно сделать. Правда, утешал он себя, Марион Тайлер как-то удается распознать его иероглифы…

Марион Тайлер… С ней была связана самая мрачная тревога.

Дело в том, что преподобный Джеймс влюбился в Марион, причем, по его мнению, чувство его было безответным.

В глубине души он хранил воспоминание, в котором долго не признавался даже самому себе. Когда он только приехал в Стоук-Друид, ему гораздо больше нравилась Джоан Бейли. Узнав, что она неявно помолвлена с другим, он много месяцев нарочно избегал ее. Ловкий старый мошенник Мерривейл это заметил и постоянно подшучивал над викарием. Вот почему чтение вслух письма во время проповеди стало для преподобного Джеймса ужаснее, чем можно было вообразить; но все же прочесть письмо было его долгом, и он свой долг исполнил.

Тем не менее еще задолго до знаменательного дня он понял, что не подходит Джоан, а она не подходит ему. Сейчас, если подумать, даже странно, почему он… Но Марион!

С ней все было совершенно по-другому. Марион с самого начала понравилась викарию, хотя ее сдержанность и холодность (преподобный Джеймс на самом деле верил в это) останавливали его. Но с прошлой недели, с вечера воскресенья, в ней что-то изменилось… да, что-то изменилось в ее характере — настолько, что у викария голова пошла кругом. С тех пор он ходил сам не свой.

Марион хотела, чтобы они остались только друзьями. Будущее было черным и безнадежным.

Как многие ораторы, преподобный Джеймс полагал, что просто ходит туда-сюда и размышляет, беззвучно шевеля губами. На самом деле он рассуждал вслух.

— Я так тронут и смущен вашим характером, — говорил он, обращаясь к чучелу совы на шкафчике, — что иногда не способен связно выразить свои мысли. Моя милая Марион, разве не будет проще, разумнее, а также полезнее, если мы просто поженимся?

Он угрюмо покачал головой. Нет, не пойдет! Похоже на речь в парламенте. Нельзя просить руки молодой леди только на том основании, что так будет разумнее и полезнее. Снова закружив по комнате, викарий на этот раз обратился к бюсту знаменитого церковного деятеля на мраморном пьедестале:

— Послушайте, дядя Уильям! Перейдем к сути дела. Что я такого натворил? Скажите прямо, без экивоков! Если вы полагаете, что…

Он смутно слышал стук в дверь. Кто-то звал его по имени.

— Да? — отозвался он. — Войдите! — Увидев, кто вошел, он смутился. — Марион! Входите! Садитесь! — Щеки преподобного Джеймса заметно порозовели.

Любопытный наблюдатель мог бы подметить, что оба настолько смутились, что не обращали внимания на оговорки и странности в поведении друг друга.

— Я ненадолго, правда, — заговорила Марион. — Да-да… — Она позволила преподобному Джеймсу нежно снять с ее плеч пальто: впрочем, викарий тут же отшвырнул его куда-то к шкафу. — И мне так неприятно беспокоить вас, Джеймс…

— Беспокоить меня? Чушь!

— Но нам действительно нужно подлатать крышу Порохового склада!

Добродушное лицо викария просветлело.

— Вот именно! — воскликнул он, бросаясь к письменному столу, на котором валялся раскрытый блокнот. — А я все не мог догадаться, что означают буквы «кр» с двумя восклицательными знаками, которые я записал после посещения одной заболевшей старушки. Ну конечно, «крыша»!

Он круто развернулся и потер руки. Он был готов на все.

— Дел там не очень много, по-моему, — продолжала Марион. — Надо только закрыть прорехи по бокам от конькового бруса, но с обеих сторон. Если бы вы могли попросить кого-то…

— Моя милая Марион! Я сам этим займусь!

— Как скажете, Джеймс.

— Ах, наконец-то я понял! Марион, вы не обидитесь, если я чуть-чуть похожу по комнате и молча все обдумаю?

— Нет, конечно нет!

Серьезно кивнув, преподобный Джеймс зашагал по кабинету, вновь погрузившись в свои мысли. Светло-карие глаза Марион под густыми черными ресницами следили, как викарий описал три медленных круга.

— Я так вас люблю! — неожиданно воскликнул он. — Как по-вашему, может, обойдемся листовым железом?

Марион оцепенела.

— Ч-что?!

— Прошу прощения? — При звуках ее голоса преподобный Джеймс остановился. Потом заметил выражение ее лица. — Моя дорогая Марион! Что случилось?

— Вы… знаете, что вы только что сказали?

— Ничего я не говорил, — удивился викарий. — Я просто думал о крыше. Простите меня!

И он снова принялся кружить по кабинету. На сей раз он описал четыре круга, прежде чем заговорил.

— Длинные и широкие листы железа, — заявил он, обращаясь к суровым портретам лиц духовного звания, — можно согнуть — вот именно! — и накрыть ими конек крыши — временно, до капитального ремонта. Конечно, остается открытым вопрос о гвоздях… — Он обратился к ковру: — Пройдут ли они сквозь шифер и доски так же хорошо, как сквозь листовое железо? Но дело не только в том, чтобы надежно укрепить листы. Ваши холодность и сдержанность вначале обескуражили меня. Правда, в последнюю неделю вы сильно изменились. И я так вас люблю…

Именно при этих словах он наткнулся на оцепеневшую Марион, которая не могла пошевелиться. В момент столкновения словно завеса упала с глаз преподобного Джеймса. В ушах у него прозвенело с отчетливой гром костью последнее предложение, и он понял, что высказал его вслух.

Ошеломленный викарий застыл на месте. Марион судорожно вздохнула, задрожала всем телом, попыталась отвести глаза в сторону, но затем метнула на преподобного Джеймса взгляд, которому обучила ее Вэтью Конклин.

— Раз так, — вызывающе заявила она, — почему вы не признаетесь в своих чувствах мне, а разговариваете сами с собой?

— Возможно ли?.. — начал было викарий. — То есть… дружба — это очень мило и благородно, никаких сомнений. Но возможно ли, чтобы вы…

— Да! Да! Да!

В совершенном восторге и со всей свойственной ему пылкостью, преподобный Джеймс кинулся к Марион. Надо отметить, что Марион не осталась холодна.

Картина их объяснения предстала глазам миссис Ханиуэлл, когда она через полминуты вкатила в кабинет столик с чайными приборами. Но миссис Ханиуэлл, которая знала человеческую натуру и успела хорошо изучить эту парочку, только просияла. Викарий ничуть не смутился, увидев свою экономку.

— Миссис Ханиуэлл! — воскликнул он. — Позвольте мне первому поздравить вас!

— Спасибо, сэр.

— То есть, — поспешно поправился преподобный Джеймс, — позвольте мне… Не важно. Вот моя будущая жена!

— Вот как! Подумать только! Хотя не могу сказать, что для меня это полная неожиданность, сэр. Может, хотите отметить событие?

— Отметить! — вскричал викарий, хлопая себя правым кулаком по левой ладони. — Да, несомненно! Вот именно, точно! — Он ненадолго задумался. — Ни я, ни мой дядя никогда не имели ничего против шампанского.

— Джеймс! — встрепенулась заплаканная Марион. — Я тоже не против. Но нельзя, чтобы люди шептались о том, что ты закатываешь вечеринку с шампанским накануне приезда епископа!

— Пожалуй, — согласился преподобный Джеймс, — теперь, по здравом размышлении, я понимаю, что прием лучше отложить до завтра. И все же… Мы затопим камин, устроимся с комфортом; и главное, Марион, мы забудем о проклятой крыше. До крыши ли мне сейчас? И потом, дождя нет. Посмотри в окно! Так тому и быть, никаких крыш!

— Д-да… — неуверенно согласилась Марион.

Когда Марион в тот вечер вернулась к себе домой, она, как, впрочем, и викарий, пребывала в таком состоянии, что совершенно забыла и о крыше, и о благотворительном базаре.

Но не зря народная мудрость твердит: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Один стежок, но вовремя стоит девяти и так далее.

В три часа ночи разверзлись хляби небесные.

Ливень был такой сильный, что сквозь его пелену ничего не было видно. Он продолжался до рассвета, после чего чуть-чуть поутих. Преподобный Джеймс, все благополучно проспавший, узнал новость от миссис Ханиуэлл, когда она принесла ему утренний чай.

Из окна спальни, выходившего на задворки, преподобный Джеймс увидел целую толпу женщин, собравшуюся у Порохового склада. Все они оживленно жестикулировали; многие в отчаянии заламывали руки. Торопливо одевшись и накинув макинтош, викарий выбежал в сад, где встретил Марион, тоже в плаще.

— Все в порядке, — заверила она его. — То есть… крыша протекает с обеих сторон. Посередине вместо пола сплошное месиво грязи, в центральном проходе громадная лужа. Но киоски стоят по бокам; ни один даже не промок… то есть почти не промок… Если ты сейчас достанешь железо…

— Как Меркурий, — вскричал викарий, — я полечу в скобяную лавку! И разыщу негодяя Бенсона с его бакенбардами. Он никогда ничего не делает!

К полудню грохот молотка, производимый викарием, разносился по всей округе. В то же время полицейские упорно искали револьвер «уэбли» 38-го калибра, пропавший с ночи воскресенья, когда, по словам Гордона Уэста, он положил его рядом со своей пишущей машинкой. К Пороховому складу по Главной улице одна за другой двигались машины и тележки с разнообразными товарами. Дождь прекратился.

В это же время Вэтью Конклин примеряла костюм и смотрелась в зеркало в своей спальне на верхнем этаже «Лорда Родни». Так как один из предложенных ею на продажу сервизов был расписан во фламандском стиле, Вэтью решила нарядиться фламандской куклой.

И верно, кружевной белый чепец с загнутыми краями выгодно оттенял ее голубые глаза и золотистые волосы, а черный кружевной лиф подчеркивал все достоинства ее фигуры.

У Вэтью была даже камеристка, которая также служила горничной в отеле и которая была приучена обращаться к хозяйке «мисс Вэтью», как делают горничные в романах.

— Мисс Вэтью, — с восхищением проговорила Флосси, — вы хорошенькая, как картинка!

— Неплохо, да? — самодовольно заметила Вэтью, наклоняя голову и поправляя пальцем помаду. — Да, Флосс, есть еще порох в пороховницах!

— Но, мисс Вэтью, вы…

— Ах вы, старые кошки! — продолжала Вэтью, имея в виду участниц благотворительного базара. — Кроме мисс Тайлер и мисс Бейли, конечно. Знаешь ли ты, что обсуждалось на последнем собрании, куда были допущены джентльмены? Нет, конечно, не знаешь. Один джентльмен — он так и не назвал своего имени — написал записку с предложением, чтобы мисс Бейли с ее длинными волосами изображала леди Годиву!

— Мисс Вэтью! — вскричала ошеломленная горничная.

— Да, — философски заметила Вэтью, — кажется, предложение нимало не смутило ни мисс Бейли, ни мисс Тайлер. Обе вроде как задумались, словно представляя, как мисс Бейли будет смотреться голышом на лошади, с распущенными волосами. Но тут миссис Голдфиш… — на лице Вэтью появилась зловещая улыбка, — встала и понесла, и понесла! Только Билл Хакстейбл, второй после Сквайра землевладелец, ее утихомирил. «На церковных базарах, — сказал он, — не продают лошадей… по крайней мере, там нельзя продать мою лошадь». И он прав, Флосс: нельзя. Дай конфетку, милая.

— Слушаюсь, мисс, — ответила Флосси, подавая хозяйке коробку шоколадных конфет с ликером. — Но… мисс Вэтью! Ваш лиф, корсаж, или как там он называется…

— А, кстати! — оживилась Вэтью. — Он похож на платья, которые носили еще до твоего рождения. Корсет-то на шнуровке. Затяни меня потуже, Флосс. Упрись ногой в угольный ящик и тяни. Ничего, если спереди будет выпирать. — Она задумалась. — Помню, была я как-то в Национальной галерее. Меня пригласил один джентльмен посмотреть старых мастеров. И знаешь что, милочка? Женщины на картинах и в подметки мне не годились!

— Но, мисс Вэтью! Вы ведь идете на церковный базар!

— Да, старым кошкам мой вид не понравится. — Вэтью злорадно ухмыльнулась. — Зато он придется по душе мужчинам.

— Неужели мисс Бейли и правда будет… то есть…

— Нет, Флосс. Хотя… по правде говоря, я точно не знаю, в кого она нарядится.

В тот момент, когда Вэтью откровенничала со служанкой, костюм Джоан оставался неизвестен даже Гордону Уэсту. Неподалеку от «Лорда Родни», в доме полковника Бейли, Джоан смотрелась в большое зеркало, висевшее над ее туалетным столиком. Перед ней лежала большая коробка с маскарадным костюмом. Гордон Уэст, развалившийся на кровати напротив, разглагольствовал, причем уже довольно давно.

— Нет, ни за что! — говорил он. — Как ты не можешь взять в толк, ангелочек, что я не появлюсь на церковном базаре с шестом для баржи? Я зайду туда ненадолго, да. Куплю все, что угодно, — от птичьего корма до старых часов. Но вверить себя заботам этих гарпий — никогда!

— Ты меня не любишь, — возражала Джоан.

— Женщина, любовь тут совершенно ни при чем, и это тебе отлично известно!

— Подойди сюда, — тихо позвала Джоан.

— Нет, ни за что! — едва слышно отозвался Уэст. — Ты не убедишь меня таким аргументом. Это дело принципа. Вот твой дядя… неужели он согласился вырядиться Отцом-Временем или появиться в другом не менее дурацком виде?

— Что ты! Я не смею даже заикнуться при дяде ни о чем подобном.

— Вот это я и пытаюсь тебе втолковать. Более того, ты понимаешь, что я только что закончил книгу и мне необходимо как можно скорее выправить рукопись? Пока роман не попадет к издателю, мы не можем пожениться.

— Ах да! Мне ужасно жаль. Ты должен, непременно должен идти работать. — Джоан, что-то вспомнив, перевела разговор на другую тему: — Гордон! Разве тебе не нужно было встретиться с сэром Генри Мерривейлом и поговорить о его костюме?

— Да, теперь припоминаю. Мы должны были встретиться минут пятнадцать назад у меня.

— Беги скорее, дорогой, пока я переодеваюсь. Интересно, сэр Генри уже на месте?

Сэр Генри не опоздал. Более того, минут через пять вся деревня знала о присутствии великого человека в кабинете Уэста. Раскаты громкого спора доносились до самого замка.

Совершенно выдохшийся Уэст втолковывал Г.М.:

— В последний раз повторяю: позвольте мне решать, что вам можно и что нельзя делать. Да успокойтесь же, наконец!

— Ха! — воскликнул Г.М., уже вошедший в образ.

Г.М. сидел на диване в длинном пыльном кабинете, стены которого были уставлены книгами. Он скрестил руки на груди; на лице застыло упрямое выражение. В дальнем углу сидела Пэм Лейси. Ее пепельно-русые волосы растрепались, платье испачкалось — еще неделю назад ее мать пришла бы в ужас от такого вида дочери. В одной руке девочка сжимала роликовые коньки, а под мышкой у нее была книга «Приключения Шерлока Холмса». Глаза Пэм метали молнии в ответ на недопустимые речи, унижавшие, по ее мнению, достоинство Г.М.

— Во-первых, — продолжал Уэст, — разрешаю вам надеть мой индейский головной убор. Вы даже можете продать его, если найдется покупатель.

— Нет продавать, — решительно отозвался индейский вождь. — Оставить себе.

— Ладно, купите его сами. Но предупреждаю, он ненастоящий.

Приверженец точности, Уэст терпеть не мог дилетантизма во всем. Дилетантизм его раздражал. Он окинул взглядом верхнюю полку с книгами.

— Жаль, — сказал он, — что мне не удалось достать настоящий. Такой головной убор — оскорбление для любого индейца. Но ничего не поделаешь. Так же и с книгами. Скормите читателям самую правдивую историю, и вам никто не поверит. Приходится сочинять макулатуру для любителей приключенческого чтива… Далее, — продолжал он, — можете продать чучело гремучей змеи. Можете продать лук и стрелы. Но ни за что, ни при каких обстоятельствах, не пытайтесь из него стрелять! Лук самый настоящий, уверяю вас, и он сломается. Далее. Вы не возражаете против того, чтобы раздеться до пояса?

— Нет, чтоб мне лопнуть! — заявил индейский вождь, немедленно начиная срывать с себя воротничок.

— Да не сейчас, не сейчас! Не сейчас! Базар начнется после обеда, но главных участников, так сказать звезд, в том числе вас, приберегут до чая, то есть часов до шести. Тогда публика схлынет и придет епископ. А теперь вот что: у меня хватит грима, чтобы намазать вас от макушки до талии. Если хотите, нанесем и боевую раскраску. Да, вижу, что хотите! Но брюк у меня нет.

— Я иметь штаны, — проворчал индейский вождь. — Хорошие штаны.

— Отлично. Загримируйтесь в отеле. Незаметно пройдите за рядами киосков и прилавков (ваш киоск под номером семь, нечетные номера слева), чтобы вас не увидели до тех пор, пока вы не встанете за прилавок. Вот и все, а остальное уже не в вашей власти.

Г.М. плотнее скрестил руки на груди и молча уставился на дверь.

— У вас не будет томагавка, потому что у меня его нет. Никаких боевых кличей, разве что тихий — чтобы обозначить ваш выход. Ни при каких обстоятельствах не выскакивайте из-за прилавка и не исполняйте военный танец! И последнее: вам нельзя называться ни Сидящим Быком, ни Молнией, ни Молотом.

Глаза Г.М. подозрительно сверкнули; жаль, что Уэст этого не заметил. Все пункты, кроме последнего, не встретили у Г.М. возражений. Но тут он топнул ногой.

— Почему я не могу быть Сидящим Быком? — с жаром спросил он, искренне недоумевая. — Какая разница, как меня будут звать?

— Потому что вы продаете вампумы. Индейские деньги!

— По-вашему, я не знаю, что такое вампумы?

— Марион, — продолжал Уэст, — решила, что у меня их много. А у меня нет ни одного. В результате, — он сморщился от отвращения, доставая из-за дивана какой-то предмет, — придется продать как можно больше такой вот дряни.

Несколько местных дам взялись изготовить индейские деньги и вязали не покладая рук. По их представлениям, вампум являл собой узкий шарфик сантиметров восемь длиной и сантиметра два-три шириной; все шарфики были обильно расшиты раковинами.

— Маэстро, — настоятельно попросил Уэст, — если вы продадите хотя бы тридцать этих штучек по полтора фунта за каждую, значит, вы не зря потратите время. Вы должны привлекать покупателей! Отсюда ваш образ: добрый и лукавый старый вождь, собравший у себя все деньги племени. Ваше имя, — Уэст на мгновение задумался, — будет Великий вождь Большой Вампум. Ну как?

— Ужас! — вскричал Г.М. — Провалиться мне на месте, если я соглашусь!

— Почему?

— Сынок, я хочу вволю поорать и поноситься с перьями на голове, а мне предлагается изображать какого-то брокера с фондовой биржи, будь она неладна!

— Но у индейцев нет фондовой биржи!

— Именно это я и пытаюсь втолковать… Великий вождь Большой Вампум! — с отвращением забубнил Г.М. низким, гортанным голосом. — Великий вождь Банкнота! Великий вождь…

— Маэстро, придется подчиниться! Лично мне этот базар до лампочки. Но Джоан…

Уэст замолчал. Джоан стояла на пороге, на фоне зеленой листвы. Она успела переодеться в карнавальный костюм.

Несмотря на галоши, которые она вынуждена была надеть, облик ее просто потрясал воображение. Светло-каштановые волосы девушки, густые и курчавые, как руно, были разделены прямым пробором и спадали на плечи. На лоб она надела золотой ободок. Платье из гладкой тяжелой зеленой материи плотно облегало ее сверху до талии; юбка пышным колоколом спускалась до земли. Вокруг талии был небрежно повязан золотистый кушак с кистями.

— Нравится? — пылко спросила Джоан.

— Нравится?! — повторил сраженный наповал Уэст. — Ты заставляешь меня вспомнить все романтические бредни! Шервудский лес! Шервуд в сумерках! Через секунду я превращусь в грубого прерафаэлита!

Романтическую сцену нарушило появление вполне земной фигуры — полковник Бейли в фуражке и с трубкой вытер о половик ноги в галошах и заявил, что погода прескверная.

— Но кто ты, Джоан? — спросил Уэст. — Кого ты изображаешь?

Джоан затрепетала. Ей бы хотелось, чтобы Гордон чаще разговаривал с ней так. Тем не менее с выражением притворной скромности на лице она позволила себе малую толику иронии.

— Я Саксонская дева, — ответила она. — По крайней мере, так написано на коробке.

— Но ты похожа на… Погоди-ка! — опомнился Уэст. — Ведь ты продаешь конфеты, пироги и торты!

— Да, милый. Миссис Рок боялась, что, если она сама встанет за прилавок, все подумают, будто она рекламирует свой товар. В общем, у нее начались «нервы» — короче говоря, она упала в обморок.

— Но какого черта Саксонской деве торговать тортами и леденцами?

— Я, — объяснила Джоан, — Саксонская дева, которая поручила королю Альфреду следить за лепешками в очаге! Помнишь — когда даны разбили королевское войско и он вынужден был переодеться крестьянином и укрыться в доме пастуха.

— Знаете, Уэст, — заявил полковник, вынимая изо рта трубку, — по-моему, что-то здесь не так. Какой-то подвох. Но наши дамы — миссис Рок и миссис Голдфиш, будь они неладны, — способны кого угодно переговорить. Они помешаны на, как они выражаются, «серединовековье». Если бы я не захлопнул дверь у них перед носом, они, пожалуй, заставили бы и меня нарядиться Крысоловом.

Уэст, пустившийся было в пляс посреди комнаты, сейчас чуть ли не рвал на себе волосы.

— Мы, — заявил он, делая усилие, чтобы не сорваться на возмущенный крик, — говорили об истории, а не о легендах или фольклоре! Но даже в фольклоре… разве женщина, в чьем доме король Альфред недосмотрел за лепешками и они сгорели, не была женой пастуха?

— В жене пастуха нет такого шика. — Полковник угрюмо покачал головой.

— Шика, сэр? Что вы понимаете в «шике»?

— Ничего, — с жаром отвечал полковник. — Но именно так твердили обезумевшие фурии, а еще повторяли, что костюм хорошо смотрится, если начинается от шеи и заканчивается на полу… Упоминали какие-то кинофильмы.

— Так я и думал, — с горечью кивнул Уэст. — Но пока… Джоан, пожалуйста, постарайся убедить сэра Генри, что он должен принять индейское имя Великий вождь Большой Вампум.

— Пожалуйста, ради меня! — попросила Джоан, которая была в тот момент очень хороша.

— Ну… не знаю, — буркнул Г.М. Даже ребенок, глянув ему в глаза, заметил бы, что он замышляет каверзу. — Я и так все время иду у вас на поводу и уступаю во всем… Только ради вас!

Глаза Пэм Лейси, сжимавшей в руках ролики и «Приключения Шерлока Холмса», вспыхнули ревностью.

«Вот как? — подумала она. — Значит, только ради нее! Подумаешь! А мне наплевать!»

Как будто догадавшись о ее чувствах, Г.М. мягко склонил к девочке свою большую голову.

— Но окончательное решение за тобой, куколка, — сказал он. — Возможно, они все и правы. Ну а ты что скажешь?

Услышав «они все», Пэм растаяла. Но по-прежнему сидела, вызывающе вздернув подбородок.

— Если вы считаете, что так надо, — сказала она, — то и я не возражаю.

— А ты помнишь все условные знаки? — таинственно спросил Г.М. — На всякий случай!

Пэм мигом отбросила манеры великосветской дамы.

— Еще бы!

— Значит, все решено, — объявил Г.М., поворачиваясь к остальным с видом спокойным и добродетельным. Только Уэст подозрительно косился на него. — Нет, стоп машина! Вы, молодой человек, говорили, что звезды, в том числе и я, появятся около шести часов?

— Да, совершенно верно.

— Итак, — Г.М. с трудом поднялся с дивана и выпятил грудь, — какие еще будут звезды, кроме меня?

— Разве вы не знаете? — удивилась Джоан. — Доктор Шмидт.

Пэм Лейси издала возмущенный возглас, но таинственный жест, поданный ей Г.М., утихомирил ее.

— Вот, значит, как? — Великий человек задумчиво покачал головой. — Очень, очень интересно. И что он намерен делать?

— Играть на пианино и петь, — объяснила Джоан. — Если он исполнит песню, которую вы не сможете узнать — песни английские и американские, но он может все испортить своим немецким акцентом, — вы отдаете фант. Если угадали — вы выиграли.

— Кажется, становится все интереснее! — пробурчал Г.М. и устремил взгляд в потолок. — Славный малый доктор Шмидт. Готов поспорить, он получит все, чего заслуживает.

— Г.М., — заявил Уэст, вплотную приблизившись к ветерану-мечтателю, — вы уверены, что ничего не припрятали в рукаве? Никаких грандиозных фейерверков, которые снесут крышу Порохового склада?

— Ах, сынок! Я обещал выполнить, что от меня просят, и я все сделаю. Раз обещал — сделаю!

— Все должно пройти гладко, — сказала Джоан. — Викарий! Еще приедет епископ!

— Кстати, — перебил ее начавший сердиться Г.М., — кто он, собственно, такой, ваш знаменитый епископ? Все говорят о нем с таким придыханием, что он, должно быть, очень важная персона. Как его имя?

Все удивленно посмотрели на Г.М.

— Доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, — ответила Джоан.

— Ах ты господи! — прошептал Г.М. после долгой паузы. — Не может быть! Нет, правда! Неужели старый Пинки?

— Я… никогда не слышала, чтобы его так называли. — Джоан сделала большие глаза.

— Невысокий, — настаивал Г.М., — но толстый и круглый, как шар, румяные щеки. Все время что-то жует. Уотерфорд! — Он повернулся к Пэм: — Помнишь, куколка? Именно он проспорил мне пять гиней, когда заявил, что я не съеду на роликах с Ладгейт-Хилл!

— Насколько я понял, вы… мм… хорошо его знаете? — спросил Уэст.

— Кого, старину Пинки? Да мы с этим мошенником вместе учились в школе! Пару раз встречались в Кембридже. Да, я знал, что он вскочил в золотую колесницу, но и представить не мог, чтобы такого тупицу назначили епископом!

— Значит, вы с ним друзья? — не отставал Уэст.

— Закадычные! — отвечал Г.М., который говорил правду, как ему казалось. — Честное слово! И вот что я еще вам про него скажу. Старина Пинки ужасно вспыльчив — о, как он орет и ругается! Но потом всегда отходит. Он поддержит племянника, даже если викарий занимается демонологией или молится деревьям. Так что не особенно беспокойтесь за викария. Впрочем, он сам едва ли волнуется.

Уэст облегченно вздохнул.

— Просто чудесно! — вскричала Джоан. Глаза у нее загорелись. — Значит, бояться нечего. Как говорит миссис Рок, — она улыбнулась, — наш базар станет самым веселым и радостным из всех церковных базаров на свете!