Онлайн чтение книги У ночи тысяча глаз Night Has a Thousand Eyes
Глава 21. Конец ночи

Напряжение из комнаты уже ушло. Теперь она больше напоминала место, где благодаря сильному электрическому разряду воздух совершенно очистился. Ее по-прежнему пропитывал страх, но страха перед настоящим, перед действительностью в ней уже не было. В ней, будто цепляясь за стены, оставался лишь благоговейный страх, типичный для мест, отмеченных смертью.

Девушка ушла. Ушел и кто-то еще. Кто-то, о ком лучше и не думать. (Шон пытался не думать о нем, но у него ничего не получалось, и он предпринимал все новые и новые попытки.) Ушел навечно, ушел навсегда, туда, где нет боли, нет страха, нет основного врага — времени.

Часы по-прежнему так и стояли там. Золотая планета по-прежнему раскачивалась, кони с пустыми звонкими копытами знай себе скакали — цок-цок-цок-цок, — теперь уже за кем-то еще. За следующим. Стрелки стояли на четырех и на шести. Половина пятого утра.

В доме царила тишина. Дверь за людьми с носилками давно закрылась, и казалось, ее стук и был последним звуком. А еще казалось, что все случилось очень-очень давно.

Шон и Макманус находились в комнате одни. Макманус взял шляпу, посмотрел на нее, надел — все с неторопливостью человека, который уже сколько раз собирался уйти и вот наконец-то решился.

— Что же это было? — заговорил он. — Что я доложу по начальству? Сейчас возвращусь в город, а завтра или послезавтра мне придется представить отчет по делу. О да, в моем распоряжении будет доклад медэксперта. Он напишет: перерезана яремная вена — или что-нибудь подобное. Но я -то что скажу, что напишу я — вот что не дает мне покоя. Смерть в результате несчастного случая? Смерть человека, пребывающего не в своем уме? Убийство путем ментального внушения? Смерть по распоряжению… — Он повернул задумчивые глаза к окнам. Занавески уже широко раздвинули. На фоне неба беспокойно светили звезды.

— Вы спрашиваете у меня, лейтенант?

— Нет, — ответил Макманус. — Я спрашиваю… у себя. — Он направился к двери. — Да, донесение будет представлено. И слово, которое я там употреблю, не будет иметь особого значения. Ведь Рида не коснулась ни одна чужая рука. А мы, полицейские, и призваны следить за тем, чтобы ни один человек не поднимал руку на другого. — Он покачал головой. — Но есть столько вещей, которых я так никогда и не узнаю до конца. — И вдруг спросил: — А вы?

Том не ответил. Он погасил одну из ламп, и мерцающие звезды за окном загорелись ярче, придвинулись ближе, словно контролировались тем же выключателем.

Они вышли в вестибюль, Шон — за шефом.

— У нас есть все ответы, — продолжал Макманус. — Я хочу сказать, у меня, в кабинете на столе. Но эти заключения, по сути, ни на что не дают ответ. В нашем деле есть одно «почему», такое здоровенное, что не влезет ни в какие донесения. Создается такое впечатление, что как только вам кажется, вы нащупали ответ на него, он тут же от вас ускользает. Мужчина, которого застрелили на лестнице многоквартирного дома, где жил Томпкинс… Ну, мы установили его личность. Это Уолтер Майерс, маклер Рида. Он уже много лет занимался всеми его финансовыми делами, всеми его капиталовложениями. Получается, старая история, такая же старая, как первая маклерская контора, такая же старая, как первая партия акций, появившихся на бирже. Искушение, слишком крупные фонды, которыми приходится манипулировать, слишком большое попустительство со стороны богатого клиента. Рид не видел его по нескольку месяцев кряду, предоставлял ему полную свободу действий.

Он потянулся к дверной ручке, но ручку не повернул.

— Понадобится несколько лет, чтобы раскопать все его махинации, проверить счета. Несколько лет и целая бригада аудиторов. Во всяком случае, не забегая вперед, на данный момент могу сказать вам следующее. Та девушка, что сейчас наверху, останется бедной. Может, и не такой бедной, как вы или я, но все же бедной по сравнению с тем, какой была до сих пор.

— Ну и ладно, — с жаром пробормотал Шон, но так тихо, что его собеседник ничего не услышал.

— Майерс где-то сильно прогорел и пытался укрепить дно, удержаться на плаву, расходуя средства и ценные бумаги Рида. Только никакого дна под ним не оказалось, он увязал все глубже и глубже, как и случается в таких делах. В конечном счете когда-нибудь должно было последовать разоблачение, и он знал это не хуже любого другого. И деться ему было некуда.

Он указал большим пальцем на комнату, из которой они только что вышли, и Шон понял, что лейтенант имеет в виду.

— В пользу ему служило только то, что никто не ставил каких-то строго определенных сроков, он мог немного потянуть, в его распоряжении оставалось несколько месяцев. Однако же ему грозила альтернатива: либо крах и разоблачение, либо, не дожидаясь, когда они наступят, бегство. Возможно, удрать у него не хватило смелости. А может, судя по его делам, богатым он бы удрать не смог, пришлось бы пускаться в бегство бедным. И он затаился. Ждал и дрожал от страха.

А затем что-то произошло, и он, наверное, решил, что случай ему сам Бог послал.

Среди других его клиентов — их у него оказалось не так уж и много — мы нашли состоятельную старую леди. Вы знаете этот тип. Не такая богатая, как Рид, но гораздо прижимистей. У маклера, похоже, хватило ума не трогать ее. Однако же он обратил внимание, что ей необыкновенно везет с ее любительскими мелкими помещениями капитала, тогда как его самого все глубже засасывает в зыбучие пески. Не знаю уж, как она ему призналась, но он умел вызывать человека на откровенность и, наконец, докопался до сути. Он узнал, что она получает информацию от своей домашней прислуги. А служанка, в свою очередь, получала ее, специально для своей хозяйки, из какого-то неизвестного источника.

Женщина, о которой идет речь, уже умерла, а служанка покончила с собой. Но у нас достаточно доказательств, чтобы все реконструировать. Есть свидетельства о том, что некая Эйлин Магуайр в такое-то и такое-то время работала прислугой у такой-то и такой-то женщины, а также свидетельства, что эта же самая женщина была клиенткой Уолтера Майерса. Вполне логичная реконструкция, а?

Шон кивнул.

— Как бы там ни было, Майерс в конечном счете узнал, кто является источником информации, и, сгорая от любопытства, отправился туда посмотреть на все собственными глазами. С этого момента у нас большой пробел, который еще предстоит заполнить. Дальше следуют сплошные предположения. Ни одного из действующих лиц уже нет в живых, и они не могут рассказать нам, что именно произошло; приходится заполнять все самим, несмотря на скудость информации.

В своих сделках и махинациях Майерс нисколько не преуспел, так что вполне резонно предположить, что Томпкинс не помог ему, как помог женщине. Либо же к тому времени Майерс уже так увяз, что несколько советов относительно обстановки на рынке уже не могли спасти его. Если он хотел скрыть предыдущие растраты, ему непременно нужно было получить прямой контроль над остатком состояния Рида, чтобы уже больше не отчитываться перед ним. Можно употребить не по назначению собственные деньги, но попробуйте-ка злоупотребить чужими, как тут же угодите в тюрьму.

А вот что подвело бикфордов шнур к бомбе. У Томпкинса, образно говоря, вся комната обклеена невостребованными и непогашенными чеками, которые ему в разное время навязал Рид. Майерс случайно наткнулся на один из них, это и подсказало ему идею всей махинации. Сознательно Томпкинс сотрудничать упорно отказывался, ему ничего и ни от кого было не нужно, поэтому Майерс намеренно его подставил, чтобы иметь хоть что-то против него. Мы лишь можем гадать, каким именно образом, и, если наша догадка верна, все сработано довольно грубо. Но ведь Томпкинс — простой человек, деревенщина, а Майерс речистый, бойкий на язык, так что первый грех ему, похоже, сошел с рук. Мы нашли один из чеков Рида в офисе Майерса. Томпкинс, на которого первоначально был выписан чек, якобы сделал на нем передаточную надпись в пользу Майерса и подделал его с пятисот долларов до пяти тысяч. Причем таким неряшливым образом, что его не пропустил бы ни один кассир в мире, даже совершенно слепой. Но важно тут вот что: чек ни разу не предъявили к оплате ни в один банк. Майерс держал его, чтобы пугать им Томпкинса. Не думаю, что передаточную надпись сделал сам Томпкинс, как не думаю, что Томпкинс подделал его номинальную стоимость. Он ведь в любое время мог получить от Рида настоящий чек на пять тысяч, стоило ему только поманить того пальцем. Полагаю, оба трюка проделал Майерс, а потом пугал Томпкинса последствиями.

— Выходит, предсказание сделано по предложению Майерса, чтобы сломить Рида, довести его до смерти?

— Хотел бы я так сказать. Это было бы куда как просто. Нет, предсказание явилось само по себе. Майерс к нему не имел никакого отношения. Услышав, что оно уже сделано, Майерс пытался заработать на нем, повернуть его так, чтобы оно послужило его целям. Он пытался заставить Томпкинса убедить Рида изменить завещание, с тем чтобы сам Томпкинс, после дочери, стал его бенефициарием. Томпкинс был бы послушным орудием в руках афериста: фактически поместье перешло бы к Майерсу, хотя считалось бы, что принадлежит Томпкинсу, который бы этого даже толком не знал и оставался лишь номинальной фигурой. И таким образом, его собственное имя, имя Майерса, в документах нигде не фигурировало бы.

— А как же Джин? Вы сказали, «после нее».

— Вряд ли бы она долго прожила после отца. Думаю, ее бы убрали буквально через несколько дней, а то и, останься Майерс жив, вместе с отцом этой же ночью. Сам Майерс едва ли верил в пророчество. Зато уже наверняка попытался бы помочь ему сбыться, тем или иным способом. Возможно, перед означенным часом он попытался бы уговорить их обоих, Рида и дочь, покончить жизнь самоубийством одновременно. Об участии полиции в этом деле он понятия не имел. Ну как бы там ни было, один из наших ребят застрелил его на лестнице, и теперь нам никогда не узнать, что бы он предпринял.

— Затем Томпкинс покончил с собой, а пророчество…

— Все равно сбылось, — закончил за него Макманус. — Оставив это огромное «почему», оставив нас на том же самом месте, где мы были до начала операции. Увы, Майерс вовсе не главный злодей драмы. Он оказался всего лишь мелким жуликом со стороны — пытался силой ворваться в другую драму, действие которой уже развивалось само по себе, без какой-либо помощи с его стороны.

— Томпкинс, я полагаю, тоже не злодей, — предположил Шон.

— Какое там. Бедный мученик, проклятый с самого дня рождения, он попал в самую гущу чего-то такого, чего, вероятно, так и не понял, и оно сокрушило его. Он все время изворачивался, пытаясь освободиться, как слепой червь под камнем. Парень с фермы — и вдруг такая вспышка опаляющего огня между глазами.

— Были же пророки, указанные в Библии, — напомнил Шон.

Макманус резко распахнул дверь.

Звезды подобно серебряным градинам забарабанили по их лицам. Градины без звука, без чувства.

Оба неловко и осторожно потупили взор.

— Мне как-то не по себе, — мятежно пробормотал Макманус. — Все-таки там что-то было. Что-то такое, о чем я не могу написать в донесении так, чтобы оно там и осталось, навсегда; оно все время ускользает от меня. Эта актриса и часы с бриллиантами. Та малышка, которую чуть не задавили. Эти осечки, когда Сокольски стрелял на лестнице из револьвера. Находясь этажом ниже, он даже узнал их имена, Том, какими нарекли их при крещении… — Его голос зазвучал так, будто любопытство смешалось в нем с рыданием, хотя лицо оставалось довольно мрачным. — Там что-то было, и я не хочу знать, что именно это было! Говорю вам, мне как-то не по себе. У меня такое чувство, что я простудился, хотя никакой простуды и нет! Сейчас я отправлюсь домой к своей старушке и выпью стакан крепкого горячего пунша. — Он говорил так, словно Шон спорил с ним и пытался удержать его, но Шон молчал. — Может, поедете со мной в город? — предложил лейтенант. — Подброшу вас.

Шон бросил взгляд внутрь дома, вдоль коридора, к лестнице.

— Да нет, пожалуй, останусь здесь. Во всяком случае, этой ночью. Она ведь там одна.

— Разве с ней вообще никого нет?

— Да, но… вы понимаете, что я имею в виду. Мы ведь вроде как прошли через все вместе, с начала до конца. Я провожу вас до машины.

Они шли по дорожке, склонив головы и глядя в землю, — так бывает с людьми, погруженными в размышления.

Макманус вдруг дал выход одной вызывающей раздражение мысли:

— Лучше бы вы вообще не приводили ко мне эту девушку! Лучше бы мне ее сроду не видеть и ничего о ней не слышать! — И, чуть погодя, добавил: — Готов спорить, вы жалеете, что пошли в ту ночь вдоль реки.

— Но ведь я должен был это сделать, — просто ответил Шон. — Я должен был пройти там, никакого другого пути у меня не было.

Макманус с любопытством посмотрел на него:

— До завтра, Том. Особенно не торопитесь, приходите, когда сможете.

Шон посмотрел вслед машине, покатившей по подъездной аллее. На повороте, когда машина выехала на общественное шоссе, задние огни крутанулись штопором и исчезли.

Тогда и он повернулся и устало потащился обратно к дому. В бледноватом звездном свете перед ним струился небольшой голубой ручеек тени. Было прохладно, тихо, темно. Он не боялся, однако ощущал себя очень маленьким, ничего собой не представляющим. Казалось, ему нет больше нужды тревожиться из-за того, что может с ним случиться, к добру ли, к худу; отныне об этом позаботятся, от него ничего не зависит. Он испытывал странное чувство облегчения; что-то свалилось у него с плеч.

Наверху, в комнате, где под присмотром няни спала Джин, горел слабый свет. Ему хотелось знать, что чувствует сейчас она. Потому что когда в вашей душе смятение, вам нужен другой, дополняющий вас человек. Вам уже невмоготу идти дальше одному, вы слишком малы, слишком беспомощны. Двое беспомощных детей в темноте.

Спать не хотелось. Да и кто бы заснул? Он закурил сигарету и постоял в раздумье на гравии. Ожидая, когда рассветет, когда он увидит ее снова. И вдруг он отбросил сигарету. Дверь чуть-чуть приоткрылась. Он увидел что-то белое, край лица.

— Кто там? Это ты?

Дверь растворилась пошире, лицо кивнуло.

— Выходи. Выходи сюда ко мне.

Она застыла в неподвижности. Он видел, как ее глаза посмотрели вверх и тут же опустились.

— Не бойся. Всего несколько ступенек, а здесь стою я. Мои руки протянуты навстречу тебе.

И вот — они уже вместе, крепко прижавшись друг к другу.

— Тебе бы следовало отдохнуть.

—  Она уснула, а я — бодрствовала. Я знала, что ты где-то здесь, внизу, и знала, что ты не уедешь. Где бы ты ни был, именно там хотелось быть и мне, там мне лучше всего. Даже здесь холодной ночью.

Джин прищурилась, как бы защищаясь, и отвернулась.

— Распахни пиджак, дай мне спрятаться.

Она зарылась лицом у него на груди. Он укрыл ее полами пиджака. Она уютно устроилась под ними, как в коконе безопасности.

Их нельзя было бы услышать, даже находясь в футе от них. Они доверялись друг другу так тихо — только один для другого. Двое детей в ночи.

— Не дрожи так. Ты в моих объятиях. Через несколько дней я стану твоим мужем, и ты никогда уже не будешь одна. Не дрожи, звезды уходят, одна за другой. Наступает утро.

Однако его глаза тревожно глянули вверх, на эти далекие загадочные и непостижимые сверкающие точки.