Онлайн чтение книги Ночь за нашими спинами
Слуга народа

Хан тормозит первым, его крепкие руки хватают нас с Элм за плечи и удерживают рядом. Он ощеривается, как собака, проступает оскал.

– Он…

Это очень нехорошее выражение лица. И оно вполне оправданно, как и короткое слово. Он . Там, где он , что-то почти всегда идет не так.

На трибуне перед зданием мэрии стоит глава партии Единства Ван Глински, собственной персоной. Он спорит со светловолосой девчонкой, то наскакивающей на него, то пугливо отступающей. Чаще все-таки отступающей. С Кики. С нашей Кики.

Оклик Элмайры тонет в многоголосом оре: пространство под трибуной заполнено людьми с транспарантами и флагами. Я пытаюсь рассмотреть знамена. Красные, с черно-белыми эмблемами. Все они мне знакомы. Внутри что-то начинает закипать, я мечусь взглядом по лицам. Того, кого я жду, почему-то нет. И, временно выкинув этого человека из головы, я начинаю прислушиваться.

– Хватит лгать!

– Довольно!

– Мы требуем показать нам Землю!

Ничего себе… Так вот куда они пришли, сделав зарядку в парке. Девушек в зеленом больше не видно, что, впрочем, и неудивительно. «Жизнь» вне политики, всегда. Но вне политики раньше был весь этот город. Абсолютно весь.

– Проберемся сбоку. Лучше… не приближайтесь к ним.

Выпустив нас, Хан первым идет на трибуну. Мы с Элм, а следом плывущий над асфальтом Вуги огибаем толпу вдоль самых стен и поднимаемся по ступеням. Мы держимся друг к другу поближе и готовимся ко всему.

– Кто стрелял?

Хана не слышат. Или, вернее, не собираются слушать, пока не закончат с другим.

– Имейте в виду, мисс Стюарт. Первый предупредительный. Дальше…

Низкий прокуренный голос Глински звучит ровно. И, даже договорив свою угрозу, «единоличник» не обращает на нас внимания. Полагаю, он с удовольствием делал бы так всегда, но обстоятельства не те. Поэтому он просто ждет ответа своей первой жертвы, уже готовя пару фраз для следующих. Я вижу это по его беглому взгляду, брошенному прямо на серое лицо Хана. Тут же он опять обращается к Кики:

– Я прошу по-хорошему, помня, чья вы дочь. Немедленно уберите их. Или…

– Я вам не цепная собака!

Улыбка обнажает желтоватые, но крепкие и острые зубы:

– Нет, девочка. Считайте, что вы собака. И прямо сейчас вы должны послушаться меня.

– Элм, Эшри! Да скажите ему!

Кики замечает нас. Ей не понравилось упоминание о родителях, равно как и унизительное сравнение. Очень не понравилось. И будучи еще ребенком, Кики Стюарт, конечно же, ищет защиты старших. Поддержки. Не подозревая, насколько эта поддержка хлипкая. Да любая поддержка станет хлипкой, если в тебя вцепился такой человек.

Кики шестнадцать. Прекрасный возраст, чтобы влюбляться и носить короткие юбки, но ужасный, чтобы убивать и быть героем. Особенно когда твои родители – богатые члены партии Единства. Кики красива, не лишена мозгов, не испорчена деньгами и закрытой школой. Идеальная генетика. Настолько идеальная, что иногда я задаюсь вопросами вроде: «Эй, Бог, зачем ты дал этому ангелочку странные способности и склонность к общению с фриками?» Конечно же, ответа я не получаю. Но ведь правда… чем облучили нашу прелесть, когда она еще была в утробе матери? Она родилась уже со своим «уродством». Прекраснейшим из всех уродств. Кики умеет летать. Быстро, изящно. Как ласточка. Или бабочка, какую приятно насадить на иголку. Кстати, это цитата Дэрила.

Когда семья Кики узнала, что дочь связалась с нами, да еще и попала в оппозиционную организацию, детке пришлось скверно. Но девочка здесь примерно полтора года, и она первая, кто принес с собой не только боевую силу, но и немного света. Кики просто чудо: дружит со всеми, терпит грубости, не впадает в истерики по пустякам. Да, ласточка и бабочка. Даже когда надевает обмундирование. Это легко понять, бросив один взгляд на почти белые волосы с тонкими радужными прядками и заглянув в ее серые глаза.

Кики, как и я когда-то, обожает свои полеты: поднимается за облака, исполняет всякие трюки над крышами. Тренируется каждый день. Посмотреть на это выходят многие; среди нас Кики – единственная, кого горожане совсем не боятся. Дети тянут к ней руки, если видят на улице, ее обожают фотографировать журналисты. Если у героев может быть привлекательное лицо… то вот оно.

Но сейчас наша крошка не выглядит милой. Она рассерженно, сжав кулаки, смотрит то на нас, то на стоящего рядом Глински. Тот наконец удостаивает нас вниманием.

– Ну-ка… скажите мне что-нибудь… товарищи.

Глински выплевывает последнее слово, сухо кашляет, и на миг невидимые тиски разжимаются. Этого мне хватает, чтобы вдохнуть и взять себя в руки. Соберись, курица. Это политик. Просто политик .

Больше всего при нашей первой встрече меня поразили его глаза – серые, цвета неблагородного металла или мокрого асфальта, холодные. Еще косой шрам, рассекающий лоб и переносицу и чудом не достающий до верхнего века. Есть и второй шрам, который идет от левого угла рта по подбородку, он слегка растягивается и багровеет при улыбке. «Слуге народа» с таким лицом трудно доверить свою жизнь. Да даже жизнь голубя или кошки ему доверять не хочется.

Он не признает официальных костюмов, ходит в черном, как и мы. Когда полы военного плаща развеваются за спиной, кажется, будто у Вана Глински крылья, как у старой летучей мыши. На фоне высокого черного воротника – всегда высокого и всегда черного – его лицо выглядит слишком бледным для живого человека, длинноватые темные волосы усиливают это впечатление. Глава «единоличников» не напоминает даже ожившего мертвеца, скорее монстра Франкенштейна, сшитого из кусков. Но если бы при такой внешности он был хотя бы славным малым…

Конечно же, нет. Он считает, что владеет нами так же, как и владеет Городом. Считает себя вправе нам приказывать – и это выводит меня из себя, равно как и его отвратительная жажда крови. Нет, он не пьет ее, в отличие от Лютера, но поговаривают, что Глински весьма неравнодушен к расстрелам. Как и к любой возможности показать свою власть и свое положение. Положение второго лица после мэра, а в чем-то – первого. Он помнит каждого своего союзника и каждого врага. И расправляется с последними беспощадно. Мне ли об этом не знать.

– Я теряю терпение…

Перед трибуной стоят военные Северного гарнизона. Их серо-зеленую форму я прекрасно знаю, так же, как и черные повязки с эмблемами на рукавах. Только благодаря этим людям (ну и, наверное, благодаря врожденной трусости), горожане пока держатся на расстоянии от «единоличника». А ведь некоторые не отказались бы его растерзать.

Окрик. Взмах широкой грубой кисти. Один из солдат вскидывает вверх руки с винтовкой. Остальные заряжают оружие.

– Элмайра! – Внимательный взгляд Глински останавливается на лице моей подруги. – Почему Львовский не отвечает на звонки? Это ваша обязанность – всегда быть готовыми к проблемам. Разгоните сборище.

– Мудрых слов ваших друзей для этого мало?

Вкрадчиво прошептав это, Хан усмехается и достает из кармана пачку сигарет. Сует одну в зубы, требовательно поворачивается ко мне… но я прячу руки за спину. Насмешливый взгляд Глински прожигает меня до самого нутра.

– Уберите людей, пока я прошу по-хорошему. – Политик прикусывает уголок губы и тут же ухмыляется. – Если наш мистер Городская Справедливость сочинил для них очередную байку…

– Может, будете повежливее, мистер Глински? – внезапно перебивает Элмайра. – Я могу решить, что вы…

Но ее голос заглушает грохот второго предупредительного выстрела. И опять тишина длится лишь несколько секунд, а потом голоса начинают звучать еще громче, еще требовательнее – брань, смех, крики и монотонное повторение городского гимна сливаются в единую режущую уши какофонию. Я перестаю понимать происходящее. Но кое-что я знаю точно: контролировать это уже невозможно. Момент упущен.

– Что ж…

Он всего лишь улыбается, но Элм сдается. Она выдергивает из пальцев Хана так и не зажженную сигарету и бросает ее под ноги.

– Ван! – Терпение у нее кончается, она сбивается на привычное для них «ты». – Неужели ты серьезно будешь стрелять по людям? Ты думаешь, что сможешь убедить кого-либо в законности и правильности своих действий?

Глински отворачивается и отдает военным приказ. Около двадцати винтовок нацелены на толпу, и, глядя на поблескивающие стволы, я отчетливо осознаю: расстреляют всех, кто не будет подчиняться. Нас тоже. Именно так Ван Глински понимает свой контроль.

– Расходитесь! Это незаконно!

Охрипший голос Кики еле слышен в гомоне. Девочка явно напугана: она отчетливо чувствует волны чужой злобы и страха. Она все воспринимает остро, склонна к эмпатии, возможно, это тоже ее дар… и наверняка она ощущает что-то между Элм и Глински. Они знакомы очень давно, и так, как моя подруга, с ним никто не разговаривает. Почти.

Секунды тянутся, и меня выводит из оцепенения голос кого-то из военных:

– Эй! Что вы себе позволяете?

Хан. Его чертова телепатия. Он выбил взглядом оружие из рук нескольких солдат, и теперь они с удивлением смотрят на свои пустые ладони. Самые сообразительные уже ищут стволы на асфальте, толпа встречает это презрительным смехом и снова начинает подступать к трибуне. Грохочет третий предупредительный, люди пятятся.

– Молодец, красавчик, – хмыкает Элм, но больше ничего добавить не успевает.

– Это нарушение субординации. Ах ты, гребаный инопланетный выродок…

Глински делает шаг к Хану. Они почти одного роста: удивительно, учитывая, что пират значительно выше большинства людей. Политик щурит глаза и тут же, придя к каким-то выводам, скрещивает на груди руки.

– Впрочем, я на миг забыл, кому вы служите. Он своего добился – вместо того, чтобы…

Хан отвечает ухмылкой и зеркально повторяет его позу.

– Он ваша проблема, а не наша. И, кстати, ваша проблема платит нам.

Их взгляды встречаются. Взбешенный Глински делает еще шаг и что-то говорит. Но его ответа не слышно: площадь озаряют неровные отблески, и кто-то – кажется, это женщина – истошно визжит внизу, под трибуной. «Единоличник» в бешенстве оборачивается:

– Я еще не давал приказа!

– Они не стреляли… – шепчет Кики. Она побледнела еще больше и крепко сжимает свои маленькие кулаки.

– Тогда кто…

– Ван!

Элм стремительно несется к Глински навстречу. Она спятила, что ли? Внезапно хочет обниматься? Но она отталкивает его в сторону и падает сама, а на том месте, где они только что стояли, внезапно фонтаном разлетается асфальт: выстрелили прямо с крыши ближайшего дома. Вторая очередь проходит сквозь лоб Вуги, образовав маленькое облачко дыма. Призрак только морщится, потирая это место, но я все равно не могу побороть новую волну дурноты.

– Что происходит?

Выстрелы звучат уже непрерывно: грохот пуль, свист лазеров, и всему вторят панические вопли: люди разбегаются, бросая свои транспаранты. Я напряженно всматриваюсь вперед и понимаю, что…

– Хан, вниз! Быстро!

Пират, кивнув Элм, тяжело спрыгивает с трибуны. Теперь все мы видим одно и то же – отряд дроидов, который надвигается организованными колоннами из двух боковых переулков.

В этот раз они безликие, похожи на одетые в броню скелеты. Не орудия Сайкса, что, впрочем, не делает ситуацию приятнее. Одна бесшумная тень скользит по стене и легко, совсем по-кошачьи, прыгает на памятник мэру, готовясь стрелять по Глински. Маленькая алая точка мерцает у политика точно на лбу.

– Прикрой нас! – кричит призраку вскочившая на ноги Элм. – Давай!

Вуги срывается с места и, взлетев, бросается на дроида. Сшибает его на асфальт, запускает прозрачную руку в металлическую грудь. Раздается взрыв, и робот уже не поднимается. Прямо сквозь Вуги проходит несколько лазерных лучей и еще две пулеметных очереди.

– Твою мать!

Вскочив, Ван Глински оттесняет Элмайру с дороги и делает своим людям какие-то знаки. Он пытается перекричать пелену звуков, кашляет, быстро закрыв нос рукой. Удушливый дым, возникающий при соприкосновении лазеров с предметами, все сильнее заполняет площадь, оставляя во рту тяжелый металлический привкус.

Роботы прибывают. У них есть цель. Они оцепляют выходы, отрезая горожанам путь к бегству, забираются на крыши и методично палят по всему, что движется. Асфальт все больше окрашивается кровью, различимой даже в молочно-серых клубах дыма. И это слишком похоже на запланированную бойню, чтобы быть просто случайностью.

Те, кого не успели застрелить, в основном забились в узкий проход между домами. Люди кричат о помощи, но туда никак не получается пробиться. Одна за другой расцветают ярко-алые вспышки лазеров, крики нарастают, как музыка по мановению палочки спятившего дирижера.

– Прорывайтесь, идиоты!

Глински снова орет на своих военных, а затем расталкивает нескольких и, спрыгнув с трибуны, устремляется туда, где видна высокая фигура Хана. Солдаты следуют за ним и в конце концов прорубают заслон и образовывают неровную цепь, пытаясь согнать демонстрантов в более организованную группу. Ван Глински снимает со спины тяжелую винтовку со штыком и сшибает прикладом с ног сразу двух роботов.

– Не пропускать! Пойдете под трибунал, если облажаетесь!

Удивительно… Его движения своей рассчитанной силой напоминают то, как бьется Джон. Новый удар, и у робота взрывается голова. «Единоличника» отбрасывает в сторону, но он тут же поднимается и снова кидается вперед. Про себя я невольно отмечаю ловкость и отточенность его атак, но времени удивляться нет. Прикрывая его, я выпускаю длинный сноп огня, расчищаю пространство вокруг. И, напряженно щурясь сквозь клубящийся дым, оглядываюсь внимательнее.

Элм и Хан обрушили памятник мэру: монумент придавил десяток роботов. За эту громаду тут же забежало с дюжину гражданских. Кики и Вуги отодрали от крыши ближайшего дома лист железа и поставили его, соорудив импровизированный щит. Туда немедленно ринулась большая часть военных – выглядывая, словно из-за баррикад, они посылают пулеметные очереди. Лазерными винтовками вооружены лишь немногие – военные и полиция отстают от преступников. Всегда отставали и, видимо, будут.

Хан и Глински, стоящие теперь спина к спине, пытаются расчистить для людей хотя бы один выход с площади. Их постоянно оттесняют к центру, загоняя под перекрестный огонь, к тому же пирата уже ранили: периодически он хватается за левый бок. Интересно, долго мы так продержимся? В очередной раз уничтожая робота пламенем и давясь смрадом плавленого синтетического вещества, я ощущаю резкую боль в голове. Вчерашнее ранение дает о себе знать.

– Огонечек, ты цела?

Элмайра, стреляющая зелеными энергетическими шарами с воздуха, окликает меня, но я не совсем понимаю смысл ее слов. Жарко… невыносимо жарко.

– Орленок!

Второй зов какой-то тягучий, липкий, длинный. Таким – липким и тягучим – стало все вокруг. Невозможно даже поднять голову к небу, невозможно крикнуть. Воздух отяжелел и давит со всех сторон. Сердце? Оно уже остановилось. И… оказывается, я замерла и опустила руки.

– Что со мной…

Перед глазами вместо алых вспышек дрожат сероватые всполохи. Мир теряет краску за краской, пугливо ускользает из-под дрожащих ног. Боже, да что это со мной, правда? Элмайра, Хан, роботы… Все застывает прямо на моих глазах, а затем вдруг ускоряется, сливаясь в безумную полосу.

– Помогите мне… пожалуйста…

Я хватаю за рукав какого-то военного, цепляюсь изо всех сил. И вскрикиваю. Потому что мне кажется, будто ткань рассыпается прямо в пальцах. Это последнее, что я могу сейчас выдержать. В голове раздается чей-то пронзительный визг.

Падая, я инстинктивно выставляю вперед ладони. Теперь они разодраны в кровь, на губах остается железный привкус. Я лежу на боку неподвижно и слушаю тишину. Она нарушается лишь чьими-то мерными шагами, отдающимися в висках.

Один.

Еще один.

И еще.

Подошва без каблука, поступь спокойная.

Снова шаг.

– Орленок, как ты? Вставай, все… закончилось.

Голос Элмайры звучит совсем близко. Я открываю глаза. Подруга, сидя на корточках, протягивает ко мне руку. Джинсы на ней грязные, куртка висит клочьями, в волосах запеклась кровь. Белые фигуры дроидов раскиданы вокруг нас на земле, словно во время какого-то ритуала. Деактивированы. Даже не обуглены. Как…

– Ну же, Эш. Ты… можешь говорить?

Железный лист, покореженный и согнутый пополам, валяется на асфальте. Люди покидают площадь, бросая оставшиеся транспаранты и испуганно оглядываясь. Военные уже вызывают спасателей. Солдаты передвигаются вяло, с трудом, точно контуженные. Невольно подмечаю: у большинства из них одурелый вид, как и у меня. А некоторых даже приводят в чувство товарищи.

– Элм… Что случилось? – Я сажусь, пытаясь сфокусировать взгляд, и с отвращением вытираю о штаны окровавленные руки. – Мы… не умерли?

Подруга молчит, потирая ушибленное запястье и глядя за мою спину. Ее взгляд становится напряженным. Она словно забыла обо мне.

– Вообще-то мы справились бы и сами.

Это говорит Кики: она совсем рядом; полуразвернувшись и привстав, смотрит туда же. Девочку колотит, волосы тоже слиплись от крови, на милом личике застыл страх. Элм механически кивает, будто поддакивая. Голос, мягко отвечающий ей, я узнаю сразу:

– Не сомневаюсь. Но эта штука оказалась быстрее.

И я наконец оборачиваюсь, чтобы убедиться наверняка.

Навстречу, подбрасывая что-то на ладони, идет Джейсон Гамильтон. Джей, как зовут его все в городе.

Нынешний глава партии Свободы.

Наш настоящий босс.