Онлайн чтение книги Ночные смены
Глава десятая

Трое суток не был дома Петр Круглов. И теперь тоже не считал себя вправе покинуть цех. Не считал до той поры, пока не стало известно, что до самого утра завод не получит электроэнергии. «Вот и выдался тот момент, — рассудил Круглов, — когда можно заскочить домой, поспать хоть немного в настоящей постели, помыться и сменить белье». Ребят-станочников он бы тоже отпустил по домам, да нельзя: не наделен такой властью. Даже если он разрешит, не пропустят в проходной без указания начальника цеха. И потом: чем черт не шутит, вдруг все-таки дадут ток. Тяжело, конечно, им. Мало кому за двадцать перевалило, а груз тянут такой, что не пожелаешь заклятому врагу. Долгую смену, иногда и полторы, выстаивают у станков, без единого выходного. Весь год, как заведенные, крутятся между цехом и домом и никуда в сторону. А жратва? Считай, один хлеб. Ну, болтушка еще в цеховой столовой, и все. Не каждый такое вынесет. И тут же подумал: выносят же, еще зубы скалят чуть что, похохатывают, анекдоты да байки разные травят в курилке. Ничего! Не надсадятся! Кому, как не им, выволакивать эту тяжесть? Самому-то в молодости разве легче приходилось? Всякое было. Вон и фамилия не своя — Круглов, а пришитая в детдоме, потому круглым был сиротой.

Видно, так уж повелось, что на плечи молодых во все времена взваливался самый тяжкий груз. Вытянут и эти свою ношу. Должны. И на фронте никуда не подашься, и здесь, в тылу, нет другой дороги, кроме этой, — самой грудной, но единственной.

Круглов вошел в дом без стука, открыв дверь своим ключом. Сразу в коридор кинулись дочка Зинка и сын Федюнька. Круглов схватил их на руки и так вошел в комнату, поглядывая, где жена Ксеня. А она уже спешила из коммунальной кухни, услышав ребячий визг и тяжелые шаги мужа.

— Петрусь! — приложилась она к небритой щеке Круглова. — Совсем нас позабросил. Так и дети перестанут тебя узнавать.

— Узнают вот. Ну, орлы, — поставив детей на пол, сказал Круглов, — покажите, чего вы тут без меня нарисовали, намастерили.

Зинка побежала к столу, а Федюнька сноровисто полез под кровать, где у него хранились незамысловатые самоделки. Скоро они вновь были возле отца, забрались к нему на колени, наперебой рассказывали, что означают Зинкины рисунки и Федюнькины машины.

— Во! — перебивая сестру, хвалился Федюнька. — Это «ястребок». Видишь?

— Вижу! — подтвердил Круглов.

— А мотор? Видишь, тут написано: «М-82»? Это такой, как ты делаешь.

— Ну, с твоими самолетами мы всех фашистов перебьем. Так?

— Так, — ответил Федюнька. — Только, если ты все время будешь пропадать на заводе, не сможешь моторы делать.

— Это почему?

— Потому, что подохнешь.

— Вот те раз! Это кто тебе сказал?

— Мамка.

— Ох эта мамка. — Круглов отпустил Федюньку и обратился к жене: — Собрала бы мне бельишко. Думаю в баньку сбегать. А уж потом посплю.

— Ты бы хоть перекусил чего.

— Я-то бы перекусил, а найдется?

— Щи на плите стоят. Пустые, известно, зато целая кастрюля.

— Давай! А вот это тебе — комсоставу давали, — он выложил на стол банку мясных консервов. — Можешь и не пустые сварить.

Ксеня прижала к груди банку и так, не разнимая рук, унесла ее в шкаф.

— Мясные сварим, когда кончится твой аврал.

Сбросив синий поношенный пиджачишко, который служил ему спецовкой, Круглов пошел на кухню, чтобы — помыться и хоть немного привести себя в порядок. Когда он вернулся в комнату, на столе уже дымились полно налитые тарелки со щами, рядом лежали четыре крохотных кусочка хлеба.

Ели не разговаривая и не торопясь, разве лишь глава семейства быстрее других приканчивал свои щи. И только он отставил тарелку, как в дверь постучали.

— Входи кому не лень! — крикнул он.

В комнату вошла Настя. Она пожелала приятного аппетита и протянула Круглову записку.

— Что там стряслось? — спросил Круглов, поднимаясь из-за стола. — Ток дали?

— Нет, — ответила Настя. — Вас срочно вызывают в цех. Хлынов.

— Ничего не поймешь: тока нет, задел на исходе. — Он прочитал записку и понял лишь одно: надо немедленно явиться к Хлынову.

— Ладно, — сказал Круглов. — Скажи, сейчас иду. — Настя пошла к выходу. — Может, щей похлебаешь?

— Спасибо, я обедала.

— Ну, ты у нас гордая, это известно. А щи, скажу тебе, завидные, со столовскими не сравнишь. Нет на свете второй такой стряпухи, как моя Ксюша.

Как только ушла Настя, Круглов стал собираться на завод. Снова надел пиджак, демисезонное пальтишко, в котором ходил всю зиму, шапку-ушанку.

— Не застудишься? — спросила Ксеня. — Пододел бы ватный жилет.

— Никакой черт-мороз меня не возьмет. Закалочка, Ксюша!

Поцеловав ребят и жену, Круглов вышел из комнаты, миновал кухню и оказался на дворе. «На кой дьявол я понадобился? — рассуждал он, быстро отшагивая по скрипучему снегу. — Ну ведь абсолютно ничегошеньки нет на участке срочного. Может, история с Анатолием Зубовым? Так все в ней ясно: Зубова перед прошлой ночной сменой задержали на трамвайной остановке. Он залез в карман технологу из соседнего цеха. Взяли с поличным и теперь будут судить. Обо всем этом сообщили из милиции Хлынову, чтобы не искал своего сверловщика. Вот и все, довалял дурака Зубов, а ведь мог стать человеком: и голова есть, и силенка, да и вид у него самостоятельный. Эх, молодо-зелено… И углядеть за этими пацанами недосуг. Мастер-воспитатель — это до войны было. И после будет, а сейчас? Сейчас одно воспитание — вкалывай, ребятки, живота не жалей.

Труд всегда воспитывал человека, воспитывает и теперь. Зубов — выродок. Как ни суди, явление единичное. Скорей всего дома его прозевали, еще в ребячестве. Приглянулся какому-нибудь карманнику — и покатился. А тут война, трудностями пруд пруди, вот и выбрал легкую дорожку. И все равно — выродок, вряд ли кому поглянется его пример… Нет, Хлынов зовет, по делу, которое посерьезнее, и, не иначе, оно касается программы. Обеспечить надо выпуск машин, какой положен на квартал. А вот как? Как, если вышла вся штамповка и взять ее негде?»

Перебрав в уме все возможные причины вызова, Круглов незаметно добрался до завода и сразу направился в кабинет Хлынова. Здесь его ждали сам Хлынов, Дробин и Грачев. Переведя дух, Круглов вопросительно оглядел всех троих и уставился на Хлынова. Тот молча протянул несколько подколотых бумаг, Круглов пробежал их глазами, и ему стало ясно все. Заводу отгружена штамповка, шесть вагонов, которые вот уже неделю не могут дойти не откуда-нибудь из далекого далека, а из соседней области. Там наладили наконец изготовление штамповки специально для нового мотора.

— Уяснил? Так вот, — сказал Хлынов, — надо разыскать эти вагоны. Во что бы то ни стало. Уверен, что стоят они на каком-нибудь полустанке, и ни один черт не догадывается побыстрее их прицепить. Поедешь ты и учти — это приказ директора. Кровь из носу, а вагоны пригнать!

— Все понял, готов отбыть хоть сейчас. Только я ведь, едри его корень, не железнодорожное начальство — кто станет меня слушать?

— У тебя энергии хватит! — отрезал Дробин, склонив вперед лобастую голову и глядя прямо в глаза Круглову. — Добьешься, главное — найти.

— Можно же убедить товарищей железнодорожников. Действуй как партийный агитатор, — рассудительно сказал Грачев. — Потолкуй как следует с людьми, объясни наши трудности. Ясно? А чего не ясно — спроси!

— Так оно, — согласился Круглов. — А вдруг не сумею?

— Сумеешь! — ответил Хлынов, — агитация агитацией, а реально тебе поможет соответствующий документ. Вот, — он протянул Круглову еще одну бумагу с боковым штампом и гербовой печатью, — будешь обращаться на каждой станции непосредственно к уполномоченному Наркомата внутренних дел. Не за семечками едешь, а за стратегическим сырьем.

— Понятно.

— Тогда шагай в бухгалтерию — и на поезд. Мы надеемся на тебя. Весь завод надеется. — Смягчив тон, Хлынов добавил с улыбкой: — Привезешь штамповку — октябрьский праздник украсишь, а так… — он махнул рукой. — Ну какой нам без работы праздник?..

И пошла у сменного мастера Круглова необычная, кочевая жизнь.

До Свердловска он добрался сравнительно легко — промыкался в тамбуре переполненного до отказа пассажирского поезда. Переночевал в общем номере гостиницы Уралмаша, подзакусил куском хлеба с кипятком, который оказался в титане, и заспешил на товарный двор. Здесь узнал, что все составы в ожидании отправки стоят на станции Свердловск-Сортировочная. По-свойски, по-рабочему разговорился с машинистом маневрового паровоза, он и подбросил до сортировки.

Несколько часов бродил Круглов по путям, забитым составами, сверял номера вагонов, но своих шести не обнаружил. И поехал дальше, коченея на подножке пригородного поезда, до первой остановки. Снова искал вагоны с драгоценной штамповкой, и снова безуспешно.

Десятки разъездов тщательно обшарил Круглов, обходя все до единого пути и тупики, где стояли вагоны. Никто не препятствовал ходить по шпалам, да и не до него, видно, было станционным работникам. У них по горло своих неотложных дел, к тому же не каждый стремится без особой надобности выползать на лютый вьюжный ветер. А вот на станции Кузино дело обернулось круто. Начальник — низкорослый человек с близко сидящими злыми глазами, поманил Круглова пальцем-закорючкой и спросил:

— Кто такой?

— Как кто? — от неожиданности растерялся Круглов. — Представитель энского завода. Груз свой ищу. А ты кто?

— Не хватало, чтобы всякий пришлый задавал вопросы. Документы! — потребовал начальник.

Круглов вспылил:

— Буду я каждому документы показывать! Чеши отсюда и не отрывай от дела.

— Любопытно! А тебе известно, что за шатание по путям и срок припаять недолго? Тут, можно сказать, секретный объект. Ясно?

— Это не разъезд ли твой вшивый — секретный?! Скажи курам — и те захохочут.

Круглов сплюнул и пошел своей порывистой походкой, крепко и широко ставя чуть косолапые ноги. Проходя очередной вагон, он заглядывал в записную книжку и сличал номера. Однако до конца состава не добрался: за спиной послышалась трель милицейского свистка, а вскоре — возбужденные голоса.

— Стой! — отчетливо скомандовал зычный голос.

Круглов остановился и рядом с начальником станции увидел милиционера в белом воинском полушубке.

— Следуйте за мной! — сказал он столь внушительно, что Круглову пришлось повернуться и шагать к вросшему в сугробы зданию вокзала. Впереди шел милиционер, замыкал шествие начальник станции, который не переставал ворчать по поводу того, что бродят тут разные типы: вот и на прошлой неделе обезвредили одного гуся лапчатого.

В центре накуренной комнатушки гудела железная печь с трубой, просунутой в обитое жестью окно. Круглов увидел коренастого человека в гимнастерке. На груди желтела полоска, напоминавшая о том, что этот человек участвовал в боях и был тяжело ранен. Он и оказался уполномоченным Наркомата внутренних дел, но об этом Круглов узнал позже.

Теперь не до разговоров было уполномоченному. Он прижался щекой к диску репродуктора и напряженно слушал. Сказал только:

— Парад на Красной площади. Сталин говорит.

Круглов лишь сейчас сообразил, что день сегодня особый, праздничный. Но не ожидал Круглов, как и все наверное, что в Москве состоится традиционный парад. Слишком напряженное было время, враг рвался к Москве через окружившие ее противотанковые ежи, траншеи и рвы. И вот в этот грозный час председатель Государственного Комитета Обороны, Главнокомандующий Вооруженными Силами страны произносит речь, которую слушает весь мир. Произносит с трибуны Мавзолея, поздравляя всех советских людей с двадцать четвертой годовщиной Октябрьской революции. Он говорит, что вся страна организовалась в единый военный лагерь и она осуществит разгром немецких захватчиков. Осуществит потому, что ведет освободительную, справедливую войну.

Волнение теснит грудь, мешает Круглову слушать. Он переводит дыхание и вновь старается уловить каждое слово, доносящееся из репродуктора. «За полный разгром немецких захватчиков! — говорит Сталин. — Смерть фашистским оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость! Под знаменем Ленина вперед к победе!»

Далекое ликующее «ура» неслось из репродуктора, а потом вступил в свои права походный марш, под который боевые роты уходили на защиту Москвы…

Уполномоченный подошел к столу, закурил и, не тая улыбки, сказал:

— Вот так-то! Стоит Москва да еще праздник празднует! Это — сила! Ну, с чем пришли? — спросил он, не переставая дымить самокруткой и внимательно рассматривая Круглова, одетого в потрепанное пальто и вислоухую шапку, скрывающую половину лба.

— Да вот, — поспешил вступить в разговор начальник станции. — Задержали подозрительную личность. Ходит по путям, во все вагоны заглядывает, отметочки в блокноте делает. Считаю, обыскать бы его, может, и фотоаппарат при нем…

— А что скажете вы? — спросил уполномоченный.

— Скажу, что бдительность у вас на высоте. Не то что в других местах. Я вон десяток полустанков прочесал, а никто не спросил, что мне надобно. Почитайте вот бумагу. — И Круглов положил перед уполномоченным письмо с гербовой печатью.

Уполномоченный прочел документ и посмотрел на Круглова с нескрываемым уважением. Затем он порывисто поднялся, вышел из-за стола и обеими руками сжал руку Круглова.

— Да ты, брат, самый нужный сейчас человек! Я ведь, понимаешь ли, недавно с передка. Там — вот как самолеты нужны! Зарез без них. Поверь мне, битому-перебитому, если бы не техника, не удержать нам немцев под Москвой. Да ты садись, — пригласил уполномоченный, подставляя Круглову стул. — Ты представь, что бы мы делали без вас, тыловиков! Зарез бы получился, говорю, форменный зарез. — И он провел пальцем по горлу. — Я это вот так понимаю!.. Сейчас мы тебя чайком отогреем и, будь уверен, разыщем твою потерю, не на нашей станции, так на другой.

Чай был едва подкрашен заваркой, но горячий. Уполномоченный наливал в стаканы из большого алюминиевого чайника, который снял с раскаленной плиты.

— Паек-то тебе в дорогу дали? — спросил он. — Могу предложить селедку, а насчет хлеба — не взыщи. Вот все, что имеем, хоть тебе и праздник. — И он положил на стол небольшой ломоть хлеба, к которому Круглов тотчас добавил остатки своих запасов. — Подзаправимся и пойдем искать твои вагоны. С грузами сейчас беда. Железнодорожники усвоили только одно первое правило: воинский эшелон — пропускай без задержки, а то, что сырье дефицитное на каких-нибудь пятых или шестых путях, — им невдомек. Хотя инструкция, между прочим, имеется. Иное сырье или заготовочки подчас важней полка пехоты. Всяко оно оборачивается. Помню, из винтовок по самолетам целились или с бутылкой горючки на танк выходили, а ведь сорокапяткой или «ястребком» способнее с машинами воевать. Был такой случай… — начал вспоминать уполномоченный, и тут же, опомнившись, махнул рукой. — Много случаев всяких бывало. Пойдем-ка лучше на пути.

На заметенной снегом полоске перрона стоял начальник станции. Он провожал пассажирский поезд, в хвосте которого двигались два товарных вагона. Уполномоченный пояснил:

— Вот видишь, как изощряемся. К пассажирскому цепляем срочный груз.

Поезд простучал колесами, и все трое пошли через пути к стоявшим на станции составам. Круглов прихватил с собой небольшую лестницу, которую предложил ему начальник станции. Он приставлял ее теперь ко всем крытым вагонам, чтобы можно было заглядывать в оконца либо через борт.

Они обошли все пути — и безуспешно. Собрались было возвращаться к вокзалу, но Круглов приметил за гребнем сугробов, отделяющих один из тупиков, еще целую вереницу товарных вагонов. На их крышах глыбился серый снег, и по всему было видно, что стояли они тут не первый день.

Не сказав ни слова своим спутникам, Круглов полез через сугробы напрямик к этому тупику. Вскоре он уже приставил лесенку и заглянул в одно оконце. Вагон был доверху набит штамповкой. Она оказалась и во втором, и в третьем вагоне — во всех шести, сцепленных в середине бесконечно длинного состава.

Круглов победно замахал руками, сердце его билось часто и гулко, а вот крикнуть не мог: слишком уж была велика его радость, и волнение перехватило горло. Он, мастер Круглов, по-настоящему понимал, как нужна была сейчас штамповка и что она значила для всего завода. Он живо представил себе простаивающие станки, рабочих, слоняющихся по затихшим пролетам, и бесконечные срывы графика. А главным было то, что, в конечном итоге, фронт не получал боевых самолетов в том количестве, в котором они могли поступать, не будь вынужденных простоев.

Когда приблизились уполномоченный и начальник станции, Круглов постарался сообщить им о своем открытии как можно спокойнее, по-деловому:

— Нашлись-таки вагончики. И номера те, и штамповка в порядке. Теперь подцепить бы их к пассажирскому! А?..

— К пассажирскому не пойдет, — ответил начальник станции, убедившись в том, что это были те самые вагоны, которые они искали.

— Это почему? — возмутился Круглов.

— Так ведь шесть вагонов! Это тебе не два и не четыре.

— Думай, думай, начальник! — твердо сказал уполномоченный. — Вагоны надо отправить сегодня, да побыстрей.

— Вот я и думаю прицепить к товарняку со срочным грузом.

Через час вагоны со штамповками высвободили, перегнали на главный путь и прицепили к готовому к отправке поезду. Круглов тепло распрощался с кузинскими железнодорожниками и, напросившись в теплушку к кондуктору, отправился в обратный путь.

В цехе началась бесперебойная работа, темпы которой день ото дня увеличивались, потому что теперь уже не только свои, уральские, слитки, а своя, уральская, штамповка прибывала на завод. Производство ее было отлажено и с каждым месяцем возрастало.

— Как, орлы? — самодовольно покрикивал Круглов, обходя токарный ряд. — Довольны штамповочкой? Это вам не тумбы четырехпудовые обдирать, как бывало. Прошел разика два — и хорош! Давай, давай, Чердынцев, не филонь, не коси глаза на курилку. Сейчас от вас, токарей, вся программа зависит. Давай, Гоголев, пошевеливайся. Настрогаешь штук полета — молодец будешь! — Круглов уже шел к фрезерным станкам, а голос его слышался по-прежнему четко: — Не мешкай, Митрий. Быстрей ворочай, ночь будет короче. Чего глаза пялишь, едри его корень? Давно ли обещал рекордную выработку, а еле руками шевелишь. Токаря-то тебя завалят деталями.

Митрий, давно потерявший выправку, в гимнастерке без пояса, пропитанной машинным маслом и металлической пылью, переключал аршинные рычаги словно нехотя, а в самом деле—из последних сил. Отощал он за последнее время изрядно, видимо, шибко недоедал и недосыпал тоже. Он и не ответил ничего мастеру. Губами только синими и запекшимися пошевелил.

— Терпи, солдат, генералом будешь, — перефразировал поговорку Круглов и направился своей порывистой походкой в средний ряд, где стояли сверлильные и расточные станки.

Сюда уже дошли первые партии деталей из новой штамповки. Они поблескивали серебристыми гранями стыков и радовали не только Круглова, а всех станочников. Подгонять здесь мастер никого не стал: видел, как сноровисто работали и Пермяков, и Маскотин, и Уфимцев. Вот только Аверьянов, вставший к сверлилке вместо Зубова, скопил целые баррикады деталей. На нем и сорвал свой норов Круглов.

— Чего, беглец, шебаршишься? Не шаньги есть пришел. Только попробуй у меня задержать партию!

Ни одни станок на участке не выключался хотя бы на минуту до самого обеда. Не было причин: деталей в цехе стало так много, что ни у кого не возникало вынужденных пауз, которые часто случались раньше, когда рабочие ожидали окончания предыдущей операции. Троллейкары и те не стояли на месте, а везли, везли стопы деталей из пролета в пролет, от станка к станку, а распредмастер подкатывал заготовки даже на ручной тележке. Этим же были заняты четырнадцатилетние Гошка и Сашок. Они вдвоем брались за края детали, с трудом переставляли с деревянных трапов на тележку и вдвоем катили ее.

Рабочие всего цеха наверстывали упущенное, гнали половинки картера, опережая обычную суточную норму. Цех не только восполнял продукцию, которую недодал в дни простоев, но и накапливал задел готовых деталей для того, чтобы без ущерба перейти на поточное производство, перебазировать станки на новые площади и выстроить их в строго последовательные технологические линии. Об этом объявил Круглов вскоре после своего приезда:

— Будем делать детали и станки таскать. Не за горами это. Так что обеспечить сборку должны с лихвой.

О предстоящей перестройке производства напоминали и плакаты, развешанные на застекленных переборках служебных помещений. К ней готовились, как к большому наступлению.

Парторг цеха Грачев и Саша Березкин каждое утро обходили все станки, расспрашивали рабочих, сколько деталей намерены они обработать за смену, помогали отыскивать резервы.

— Мы с вами, — сказал Грачев, когда вокруг него собралась группа рабочих, — и есть те самые рядовые армии труда, которые решают исход победы! Ясно? Нам трудно, просто невозможно представить, какое великое дело вершим сейчас. Но я вам скажу, товарищи: величие наших дел в прошлом и настоящем трудно переоценить. А все складывается из рабочих будней рядовых героев. Вот они у нас тут, поглядите. — И Грачев показал рукой на листки-«молнии».

На квадратных листках грубой оберточной бумаги значились имена многих рабочих и цифры их выработки. Вот и сегодня появился плакат, на котором цеховой художник Володя Фомичев вывел алой краской рекордную цифру: 40. За ней следовали две фамилии — Маскотин и Пермяков. Их сменщики Альберт Борщов и Петунин обработали в дневную смену по тридцать пять деталей. Такой производительности тоже пока не достигал никто. А вот теперь — сорок!

Сами герои не писали никаких обязательств и условий договора на соревнование не вымучивали. Все произошло, как обычно, в пересменку. Подошел к Алексею Маскотин, глянул на детали, обступившие расточный станок, спросил:

— Это все?

— Все, — ответил Алексей.

— Значит, штук сорок? — быстро прикинул Костя.

— Сорок две.

— Сделаем?

— Попробуем.

— До утра?

— До утра.

— Держи пять! — сказал Костя и азартно ударил ладонью о ладонь Алексея.

Договор был заключен на весь имеющийся запас деталей. Они должны уйти с участка сегодня же ночью, чтобы завтра попасть на сборку картеров.

Альберт Борщов стоял неподалеку, но делал вид, что не слышит разговора сменщиков. Он нарочно задержал проходившую по пролету Настю и сыпал ей комплименты по поводу необычно высокой прически. Настя пыталась уйти, но Борщов крепко держал ее руку, расплываясь в улыбке, а когда ей удалось все-таки вырваться, крикнул вдогонку:

— Когда в гости пригласишь, Настюха? Я ли тебе не пара?

Алексей видел, как Борщов приставал к Насте, слышал все, что он ей говорил, но заставлял себя думать, что это его не касается. Он и в самом деле не обращал внимания на Настю, когда она появлялась на участке. А теперь его раздражал развязный тон Борщова. Ведь он с такой же легкостью объяснялся и с другими девчатами из табельной или бухгалтерии. Но не это было главным, что определяло неприязненное отношение Алексея к Борщову. Скорее всего оно зародилось в тот злополучный день, когда Алексей допустил брак в работе, и как он ни старался отогнать недобрые мысли о Борщове, они все-таки лезли в голову. Не имея на то оснований и не желая думать о Борщове плохо, Алексей нет-нет и ловил себя на мысли, что сменщик в тот раз нарочно не закрепил нониус. Не закрепил, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь превысил его выработку. У Борщова болезненное самолюбие, оно не позволяло ему хотя бы в чем-нибудь показаться хуже других. И все же Алексей старался побороть предвзятое отношение к своему сменщику. Постепенно он убедил себя, что Борщов ни в чем не виноват. Брак допустил не кто-нибудь, а он сам, Алексей Пермяков. Поэтому он ни разу не говорил с Борщовым об испорченных деталях и не пытался выяснить возможных причин брака.

Борщов подошел к станку, на котором уже стояла первая деталь.

— Решил рвануть все сорок? — спросил он.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Алексей.

— Что уж там скромничать — листок-«молния» висит. Мы тоже все, сколько было, пропустили — тридцать пять.

— Слыхал.

Колено Алексея коснулось кнопки, станок заработал и заглушил слова Борщова:

— Настройка в порядке, можешь не сомневаться. — Он заговорил громче: — И вот — фреза есть безотказная, на случай, имей в виду. — Борщов достал из ящика тумбочки завернутую в пергамент фрезу и, заметив, что Алексей плохо его слышит, повторил: — Фреза, говорю, безотказная! Понял? Пользуйся, если что!

Не решаясь больше отвлекать Алексея, который с первых минут работал увлеченно и сосредоточенно, Борщов ушел.

После того как Алексей снял со станка десяток деталей, появился мастер Круглов. Он взглянул на часы и удовлетворенно мотнул головой:

— Хорош! А замерять не забываешь? — Не получив ответа, он сам проверил точность обработанных плоскостей и снова сказал: — Хорош!

Круглов закинул руки за спину, постоял еще немного у расточного, потом прошелся мимо Костяного полуавтомата, мельком взглянул на уфимцевский фрезерный, стоявший напротив, и, довольный старательной работой станочников, вернулся на токарную линию.

Здесь он, к своему изумлению, не увидел ни одной нетронутой заготовки. Вениамин Чердынцев, нажимая ногой на рычаг, кричал что-то Круглову, обводя одновременно рукой вокруг станка. Круглов подошел ближе и услышал обрывок соленой брани.

— Какого черта штамповку не везут? Воздух, что ли, строгать будем… твою мать!

Все еще не веря своим глазам, Круглов обошел карусельные станки и нигде не обнаружил ни единой штамповки.

— Вот черти! — радостно выругался он. — Все заготовочки обстругали. Петро! И ты, Чердынцев, айда за мной!

Оба токаря нехотя поплелись за мастером, предчувствуя, что их ожидает.

— Новое дело! — брюзжал Чердынцев. — Нам по две нормы вкалывать и нам же грузить?

— Не переломитесь, — успокоил Круглов. — Вы поглядите-ка лучше, как мы разбогатели!

Они вошли в просторный карман цеха. Сразу повеяло холодом. Казалось, его источает тускло поблескивающая штамповка, нагроможденная здесь до самого потолка. Круглов протянул руку к тросу подъемника, нажал кнопку. Гоголев, крякнув, перегнулся, пропустил трос с крюком через круглое отверстие в штамповке и закрепил его. Чердынцев, нарочито медля, подкатил тележку. Первая штамповка легла на железный настил, и в это время в оклад въехали сразу две электрокары с грузчиками.

— Слава те господи! — облегченно выпалил Чердынцев. — Вы это где, сачки, кемарили? — И, обратившись к Гоголеву, сказал: — Пошли, мы тут лишние.

— Куда?! — остановил Круглов, водрузив на тележку еще пару штамповок. — А эти что, оставлять? Давай, давай! — Чердынцев с Гоголевым взялись за железную дугу тележки, и Круглов подтолкнул ее. — Хорош!..

Грузчики действовали сноровистей. Они, пренебрегая подъемником, быстро загрузили электрокары, тренькая звонками, покатили в цех.

— Поспешай обратно! — крикнул вслед им Круглов.

Он снова, закинув руки за спину, стал прохаживаться возле штамповки и, благо никто его не видел, заулыбался, переполненный чувством гордости за то, что это он, мастер Круглов, обеспечил производство сырьем, а свой участок — бесперебойной работой.