Онлайн чтение книги Ночные смены
Глава двадцать первая

Много суток провел Алексей в цехе после той ночи. В напряженной работе он потерял счет времени, не замечал смену дней и ночей. По нескольку часов спали они с Кругловым в его конторке на жестких топчанах и снова возвращались к стремительной жизни станков, оказываясь в самый нужный момент в тех местах, где создавалась угроза простоя. Алексей не раз брался за рычаги станков и пополнял недостающие на потоке детали. Так прошел декабрь. Только в ночь под Новый год они вместе с Кругловым пошли домой, и у каждого на душе было спокойно: сделано все, что требовалось от них, все, что они могли.

— Бывай! — сказал Круглов, сворачивая на тропку, что вела к его дому. — Встречаем Новый год и спим до утра. Спасибо тебе, ты настоящий наш уральский парень! — Он не выпускал руку Алексея и смотрел ему в глаза. — Признаться, поначалу думал: хлипкий ты, изнеженный. А ведь нет, кремнем оказался.

Это было признание. Его добивался Алексей многие месяцы трудной, иногда непосильной работы. И если уж так говорит Круглов, значит, он, Алексей, действительно сумел доказать, что способен сдержать слово, данное самому себе. Но Алексею сейчас было ровным счетом все равно, как о нем думают в цехе. Во всяком случае, кремнем он себя не считал. И уж тем более непонятным ему было постоянное удивление Владимира той выносливостью и той волей, которыми якобы обладал он, Алексей. Уж кто-кто, а Владимир, прошедший испытания фронта, не должен был удивляться тому, какие перегрузки выпали на долю брата. Однако Владимир встретил Алексея обычным восклицанием:

— Ну, брат, твоей воле можно позавидовать! Ты же опять не показывался домой две недели.

— А ты — полтора года.

— Это другое дело. Там был фронт.

— Значит, и здесь есть что-то похожее, хотя я никогда так не думаю.

— Между тем так думать вполне закономерно. Просто ты не можешь сейчас этого понять. Единственное, что не стреляют здесь, а в остальном — не каждый выдержит…

— В основном выдерживают все, — снимая спецовку, ответил Алексей. — Я лично привык, да и не представляю, что жизнь может быть какой-то другой.

— Вот-вот, не представляешь. А дети наши, если их пошлет бог, и вовсе не будут представлять. Есть, конечно, будешь? Или подождем Нового года? Я сварганил овощное рагу. Почти такое, как делала мама.

Владимир проковылял в кухню, громыхнул там ухватом, доставая из печки чугунок. Обхватив его тряпкой, он вернулся в комнату. Запах разварившихся овощей пронесся над столом. Алексей, не раздумывая, забрался ложкой в чугунок и стал накладывать рагу в тарелку.

— Сегодня я путешествовал на базар, — рассказывал Владимир, глядя, как жадно ест Алексей. — Принес нечто вроде горилки, немного свеклы, лук. Других компонентов не раздобыл. Да и менять больше не на что. Ну, а картошка у тебя еще есть своя. Кстати, Валентина Михайловна так и не забрала свой пай. Честно говоря, с ними было веселее. Теперь сидишь в ожидании комиссии один, как сыч. Ладно, Юра забегал дважды. Звал нас встречать Новый год. Второй раз приходил с какой-то миловидной балеринкой. Оба любопытствовали, куда ты пропал и когда, наконец, объявишься дома. Положить еще? — спросил Владимир, наблюдая, как Алексей зачищает тарелку коркой хлеба.

— Сыт! Премного!.. — ответил Алексей, дожевывая корку и отодвигая поблескивающую тарелку.

Упоминание о балеринке всколыхнуло в Алексее чувство, которое он все это время старался далеко упрятать даже от самого себя. С Юрой, без сомнения, приходила Нина. Он так и не объяснил ей своего теперешнего положения и до сих пор не мог заглушить память о ней. Не мог, потому что это была не та память, что хранит ушедшее, утраченное навсегда. И Алексей напрасно старался забыть Нину. Чувство к ней продолжало жить помимо воли и вопреки мысли о невозможности соединить их судьбы. Алексею постоянно хотелось видеть Нину, говорить с ней, и ему часто казалось, что они ни на минуту не расставались.

Образ Нины невольно возникал перед Алексеем в самые неожиданные мгновения, среди грохота станков, в самый разгар срочной работы и в кратковременные затишья, когда вдруг обрывался ток силовой энергии или приходило время прилечь на топчан в конторке Круглова. И ему верилось: все, что испытывает он, точно так же воспринимает Нина. Вот только быть с нею он не имел права, как будто знал, что ошибки молодости не проходят бесследно и за них иногда приходится расплачиваться всю жизнь. И не имел права скрывать от Нины всей правды…

Эти мысли Алексея заволакивал тяжелый сон. Он и сам не заметил, как вытянулся на диване, приткнулся головой к приплюснутому валику.

— О чем задумался? — спросил Владимир.

— Вспомнил, как встречали прошлый Новый год, — вяло отозвался Алексей, сдерживая зевоту.

— Юра рассказывал. У вас, кажется, было весело. А может быть, нам воспользоваться приглашением Юры? Вот только дождемся Галины. Она обещала заглянуть.

— Устал, брат. Не до вечеринок. И завтра — снова с утра.

— Да, да, конечно. Я не подумал. Спи! В двенадцать ноль-ноль разбужу, — сказал он уже спящему Алексею и, стараясь не топать, пошел на кухню готовить новогодний ужин.

За три часа Алексей ни разу не пошевельнулся, так и спал на спине, прикрыв локтем глаза от света, проникавшего из прихожей. Не слышал он, как ходил Владимир из комнаты в кухню, постукивал там кастрюлями и тарелками. Даже звонки в дверь не разбудили его.

Пришла Галина — восторженная, веселая. Коснулась холодными с мороза губами щеки Владимира, поздравила его с наступающим Новым годом. Она не обещала прийти наверняка, но вот все-таки пришла. Владимир помог ей снять пальто, провел в маленькую комнату. Разговаривали они вполголоса, боясь разбудить Алексея, потом на цыпочках прошли на кухню, готовили винегрет, чистили и жарили картошку, обдирали и нарезали маленькими кусочками селедку, которую принесла Галина.

Все это время Галина восторженно рассказывала Владимиру о заводских новостях.

— Вы знаете, — сказала она, вскинув блестящие карие глаза на Владимира, — наш цехком, после того как его возглавил Степан Евстигнеевич, никогда так не работал, как сейчас. А все я отношу на счет Карелина. Это он растормошил даже самых тихонь, даже самых уставших и забывших обо всем на свете людей. Обо всем, кроме работы. И вот вам пример. Я даже до войны не помню такого случая, чтобы каждый работающий в цехе получал новогодний подарок. А у нас каждому вручили, пусть даже пустячок, но как он дорог теперь! Вот взгляните. — Галина достала из кармашка платья картонные спички с зелеными головками. — И приятно, и в хозяйстве пригодится. У меня еще летом зародилась такая мысль. Члены цехкома меня поддержали, и вот теперь, кто получил спички, кто — полкусочка мыла, кто — полпачки табака. Но еще приятнее, что наш цехком завершил огромную работу по сбору вещей.

— Каких вещей? — полюбопытствовал Владимир.

— Теплых вещей для фронтовиков. Чего только не приносили люди: и полушубки, и валенки, притом новые, неподшитые, и джемперы, и шерстяные носки, и одеяла, и шубенки. Всего не перечтешь. Вы знаете, как раз к нашему клубу примыкает склад, куда люди из всех цехов сдают теплые вещи. Все эти месяцы они несли туда кто что мог. Ничего не жалели! По-моему, Володя, это не просто щедрость русской души, это — патриотизм!

— Иначе не назовешь, — согласился Владимир. — Между прочим, я сам испытал то чувство, которое переживает каждый солдат, когда получает посылку. Теплых вещей в то время не присылали, а вот небольшие подарки — кисеты, папиросы, платки с цветными метками — очень часто. Причем знаешь, что прислали это тебе совсем незнакомые люди, а все равно воспринимаешь тот же кисет или носовой платок, как подарок из родного дома. Тепло домашнее чувствуешь…

— Ну вот! — удовлетворенно сказала Галина. — А мы теперь посущественнее посылки организовали.

— Еще бы! Теплые вещи помогут воевать, защитят от холода, который иной раз не хуже пуль косит людей. Молодцы! — заключил Владимир. — Разрешите вас поцеловать! — Он чмокнул Галину в щеку и похлопал ладонью по плечу, повторив: — Молодцы!

Минут за пятнадцать до наступления Нового года Владимир разбудил Алексея. Он проснулся сразу. Сел на диване, не понимая, где спал и сколько. Ясность внес голос Владимира.

— Поднимайся, гвардеец! — сказал он, включая свет в комнате. — Так можно проспать Новый год. Да и гости у нас.

В комнату вошла Галина.

— Здравствуйте, Алеша! У нас все готово. Остались считанные минуты…

Галина была необыкновенно красива, ей очень шло светло-зеленое длинное платье, отороченное золотистой паутинкой.

— А где же ваша Настя? — спросила она низким голосом и, как показалось Алексею, иронически улыбнулась.

— Она не знала, что мне удастся попасть домой, — приходя в себя, ответил Алексей. Он взглянул на часы.

— Без десяти двенадцать?! Надо успевать!

Согнув несколько раз руки в локтях, Алексей встал, поправил диванный валик и пошел умываться. Острые запахи наполняли кухню. Когда-то здесь в праздничные да и в воскресные дни стоял аромат сдобы. Он распространялся и по двору, если в доме пекли что-нибудь вкусное. Но и от того что было на кухонном столике сейчас, становилось радостно. «Как хорошо, что есть брат! — подумал Алексей. — Прежде он не был так внимателен». А когда на кухне появились Галина и Владимир, Алексей не стал сдерживать своих чувств:

— Я вижу, у нас будет настоящий пир! Ну, молодцы! Когда только успели и за счет каких резервов?

— Пока вы спали, — ответила Галина. — А резервы раз в год всегда найдутся. Давайте все вместе перенесем это на стол. Иначе мы опоздаем.

И они втроем разом захватили все тарелки, расставили их в комнате на покрытом скатертью столе. В этот момент из черного диска репродуктора донеслись короткие сигналы.

— С Новым годом, дорогие! — трогательно и торжественно сказал Владимир, поднимая рюмку. — Пусть он будет лучше прошлого и пусть принесет новые победы!

Словно отвечая пожеланию Владимира, мужественный голос диктора с гордостью сообщал о победном шествии Нового года по стране, называл героев фронта и героев борьбы за сталь, хлеб, вооружение. По-праздничному радостно звучали известия о взятии Красной Армией Великих Лук, Нальчика, Кисловодска, Минеральных Вод и о продолжающемся разгроме фашистских войск под Сталинградом.

— Вот это настоящие новогодние подарки! — сказал Владимир, когда голос диктора умолк и дребезжащий от напряжения круг репродуктора начал — выбрасывать в комнату рулады победного марша.

— Лучшего мы и не желаем, — согласилась Галина. — Побольше бы таких вестей!

— И мы тоже не ударили в грязь лицом, — сказал Алексей. — Перевыполнили годовой план.

— Молодцы! Второй наш тост — за героев тыла. — Владимир наполнил рюмки. — За тебя, брат! И за вас, Галина!

— Я вряд ли заслужила. Вон Алексей считает нашу работу второстепенной.

— Не верю в его несознательность!

— Правильно делаешь. Уточняю тост: за женщин — героев тыла! Всегда забываю о женщинах, потому что на нашем участке их нет.

— Тогда уж за всех тыловиков, — рассмеялась Галина. — За женщин и за мужчин, за девушек и за мальчишек!

После третьей рюмки, выпитой за помин родных и друзей, от еды, приготовленной Владимиром и Галиной, ничего не осталось. И тогда, по общему согласию, решили перейти к чаю. Владимир подержал в руке графин с оставшейся горилкой и поставил его в буфет.

— На фронте пить не приучился. А в госпитале вообще отвратило меня от этого зелья. Вам тут тоже некогда, да и пить нечего. И вообще, когда перегрузишься, это уже не ты сам. Это кто-то другой, неведомый тебе и чуждый. Недаром есть поговорка: «Пьян не свой — сам себе чуж». Помню, в госпитале был у нас один чудак, — продолжал Владимир, подвигая к себе налитый Галиной чай. — Скромняга скромнягой, мил человек. Это когда трезвый. Но уж как напьется, вся его деликатность растворяется на глазах. В чудовище превращается. На всех рычит, головой о стенку бьется, пока ему кто-нибудь не вмажет как следует. Или пока сам не свалится и не захрапит. Неужели и после войны ее пить будут?

— Во всяком случае, наши дети, уверена, будут пить один чай и ситро, — твердо сказала Галина. — Ведь наступит совсем иная, светлая жизнь!..

— Будем живы — увидим, — скептически проговорил Алексей.

— А лучше бы не видеть. — Владимир протянул руку к буфету и щелкнул пальцем по графину. — Ибо это зелье — не лучше фашиста. Это точно. Оно все сделает для того, чтобы поскорей изничтожить человека.

— Ну и разговоры пошли у нас!..

— Не праздничные? — спросил Владимир.

Галина кивнула.

— Постараемся повернуть их на новогодний лад! — Владимир вышел из-за стола и, объявив о минуте сюрпризов, удалился в маленькую комнату. Он долго там шелестел бумагой, наконец появился преображенный — в вывернутой наизнанку шапке и в маске Деда Мороза. В одной его руке была палка, в другой — холщовый мешок с наклеенными на нем серебряными звездочками.

— С Новым годом, дорогие детки! — басом заговорил Владимир. Он опустил руку в мешок и со дна его достал высокий инкрустированный гребень. — Это девочке Галине. Ей же подарить я рад госпитальный шоколад.

Галина бережно прижала к груди подарки. На ее глазах блеснули слезы. Она сказала еле слышно:

— Спасибо! Я очень тронута. Я никак не ожидала такого сюрприза. Вы очень добрый, Володя! Вы нисколько не ожесточились…

— Э-э! Вы еще не знаете Деда Мороза. От него много можно ждать. Пусть он малость постарел, но… много сделал добрых дел! Это, — протягивая самодельный альбом, обернутый зеленой лаковой бумагой, сказал Владимир, — мальчику Алеше. Художник он хороший, но растеряха самый первый, повсюду разбросал шедевры. Теперь эскизики — в альбоме, как в доме.

Передав Алексею альбом, Владимир долго шарил рукой в мешке, но, к изумлению Галины и Алексея, так и не вынул ничего, кроме сложенной вчетверо газеты.

— Газета как газета: статьи, рисунки и портреты. Но очерк напечатан в ней, герой в котором — Алексей!

Владимир торжественно развернул газету перед притихшими Галиной и Алексеем, и они увидели жирно набранный заголовок: «Серебряный цех».

Алексей схватил газету, и его взгляд быстро побежал по строчкам.

— Нет, так не пойдет! — остановил его Владимир. — Читай вслух.

— Дайте я, — попросила Галина. Ее мягко звучащий голос заполнил комнату.

Перед мысленным взором Алексея с удивительной точностью начала возникать картина родного цеха. Побывавший на заводе писатель увидел цех серебряным, и это было действительно так: серебряные детали двигались по каткам рольганга, серебряные круги заготовок поднимались вверх на тросах подъемников, у станков, присыпанных серебряной стружкой, стояли серебряные пирамиды, из-под резца выбивалась серебряная спираль.

Лица рабочих тоже светились серебряным светом. И среди этого серебряного царства, то там, то тут, возникали юные богатыри. Чудилось, что они в серебряных латах, в серебряных шлемах. Это были гвардейцы, фронтовики. Не потому, что их дружины — бригады зовутся фронтовыми. Их подвиг в труде стыкуется с подвигом фронтовиков.

Отсюда к Сталинграду, к другим фронтам тянутся клинья грозных серебряных птиц. Они летят высоко в небе и несут на своих крыльях отблеск грядущей победы. И на лицах молодых рабочих тоже отблеск победы, потому что они ее творцы. Ее приближают в эти дни совсем мальчишки, такие, как Сашок, подставивший под ноги ящик, чтобы дотянуться до станка, и такие юноши, как возмужавший, окрепший здесь за время войны Алексей Пермяков — руководитель комсомольско-молодежной фронтовой бригады. Сейчас на таких, как он, — заканчивал свой очерк фронтовой писатель, — держится русская земля.

Галина отложила газету и внимательно посмотрела на Алексея. Лицо его не выражало ни радости, ни волнения. Оно было бледно и бесстрастно.

— Ты чего молчишь? Алексей! — не выдержал Владимир. — Это же про тебя написано.

— Простая случайность.

— Ну, брат, ты что-то не того… Какая же это случайность?

— Разве мало Пермяковых, Ивановых, Чердынцевых?..

— Но здесь же конкретно сказано: Алексей Пермяков. Это — вы, Алеша. И я очень рада за вас!

— А я не рад. И чувствую себя паршиво. Потому что не обо мне надо было писать. А скорее о Чердынцеве, о Гоголеве, о Круглове, Соснине… Это от них я чему-то научился. Это на них держится завод. Я просто пришел в цех, понимая, что так надо. Если не на фронт, то на завод. Куда мне было еще идти? Это даже не моя специальность, не мое призвание. Понимаете? Я всего лишь выполняю свой долг. Так же, как выполнял бы его на фронте. Согласись, ведь и ты воевал не по призванию! — обратился Алексей к Владимиру. Он умолк, ожидая поддержки брата.

Владимир загадочно ухмыльнулся, обеими руками бережно сложил газету и отнес ее на этажерку. Там он постоял немного, закурил папиросу и вернулся к столу. Слова его прозвучали тихо, но убедительно и, как показалось Алексею, с нравоучением:

— Сейчас ничего нельзя делать без призвания. Да, дорогой мой брат, ничего нельзя — ни работать, ни воевать. И уж тем более нельзя без призвания выполнять свой долг. Так что, по-моему, ты ошибаешься и проявляешь самый обыкновенный ложный стыд.

— Ничего я не проявляю, — с не свойственной ему грубостью ответил Алексей. — Я же сказал, что чувствую себя паршиво. И вообще…

— Что вообще?

— Как бы себя чувствовал ты, если бы ни за что ни про что расхвалили тебя?

— Но ведь речь идет не обо мне и, в конце концов, не о тебе, а о сути. А суть очерка видна, и он нужен, как нужна и ваша работа! Разве я не прав, Галя?

— Конечно, прав! — охотно отозвалась Галина и отошла от окна, за ледяными узорами которого она все это время что-то внимательно рассматривала. — И давайте оставим этот спор. Посмотрите лучше сюда. По-моему, в саду под окном ходит настоящий Дед Мороз.

Заглянув через голову Галины, Алексей и Владимир увидели красный околыш шапочки, отороченный белым мехом. Отсюда, сверху, Дед Мороз скорее походил на сказочного гнома. Он никак не мог дотянуться до окна и заглянуть в комнату. Все его попытки забраться на карниз кончались неудачей. Он соскальзывал в рыхлый снег, шебарша палкой по бревнам дома. Отчаявшись осуществить свою затею, Дед Мороз принялся стучать палкой в стекло и высоким, пронзительным голосом выкрикивать новогодние поздравления. Вся эта потешная и умилительная картина перенесла Алексея в далекие годы детства, когда вот так же ходил под окном в новогоднюю ночь брат мамы, дядя Эдик. Тогда он был не один, рядом с ним крутился и барахтался в снегу медвежонок Мишка, которого подарил ему лесник Иван, живший где-то под Майкором. На какую-то минуту Алексей забыл о том, что шла война, забыл о заводе, до которого непременно надо было добираться рано утром, и обо всех своих горестях. Только голос Владимира вернул его в эту ночь, которая все-таки была очень радостна, но тревожна.

— Так это же Юра! Юра! — закричал Владимир, барабаня в окно. — Заходи. — И он заспешил, прихрамывая, в прихожую.

— С Новым годом, черти! — зазвучал голос Юры уже в сенях, и вот он появился в комнате, порывистый, веселый, в настоящем театральном парике, с окладистой бородой. До самых пят ниспадала красная мантия, перехваченная выше талии золотистым кушаком. А в руках был тоже красный мешок, из которого он тут же вытряхнул на стол конфеты-ледяшки и коржики, состряпанные, видимо, Марией Митрофановной. — Иначе как лежачими камнями вас не назовешь! Я не имею в виду даму. — Он поклонился Галине. — Вас ждали, о вас без конца говорили, а вы сидите здесь, точно запечные тараканы! А ты хорош, рыцарь! По нему весь вечер изводится Ниночка, а он, байбак, ленится перейти через двор!

— Какая Ниночка? — удивился Владимир. — Мы знаем Настю.

— Ах, у него теперь Настя? На него это похоже. Он всегда был переменчив, как ветер мая. Ну что ж, он себя сам и наказал. Ниночку ушел провожать Репнин. Поделом! Этот гусь тоже хорош. Вкатился, как колобок, под самый Новый год, с презентами в виде пары банок консервов и бутылки вина, какого я не видывал и до войны. Все заорали: «Ура!» Репнин — кумир публики и первый гость, а я, как дурак, хлопаю глазами и жду своего ветреного друга! Все! Больше я тебе не сват. — Красноречие Юры кончилось. Он сел за стол и потребовал бокалы. — Налейте, налейте полнее бокалы… и выпьем, друзья, за любовь! — пропел Юра и, подперев бока руками, уточнил: — А у вас какой-нибудь суррогат есть?

— Для Деда Мороза найдется, — ответил Владимир и поставил на стол графин.

— Я так и знал, что с появлением настоящего хозяина этот дом станет похож на человеческий! — Юра быстро налил в рюмки и, привстав, продекламировал: — Привет друзьям от Юры-деда, за ваше счастье, за победу!

— От такого тоста отказываться нельзя! — сказала сияющая Галина и первой подняла рюмку. — Этот Новый год я запомню на всю жизнь!

— Ну что же! Я свою миссию выполнил. — Юра поставил пустую рюмку на стол. — Поздравил моих дорогих друзей, теперь можно и на покой.

— Мы вас проводим, — удержала его Галина. — Вернее, все вы, я надеюсь, проводите немножко меня.

— Вы торопитесь? — не скрывая огорчения, спросил Владимир.

— Пора, Володенька. С вами было очень хорошо, но ведь завтра на работу…

— Да, да. При своем теперешнем образе жизни я все время забываю об этом. Давайте одеваться и пойдем. Алексей, тебе тоже не мешает немного проветриться.

— Ему действительно не мешает. Потому что его снегурочка ни с каким Репниным не ушла, а катается во дворе на катушке.

Не очень поверив Юре, Алексей все-таки почувствовал, как гулко застучало его сердце. Пальцы рук плохо слушались, когда он застегивал пуговицы, и Юра заметил волнение своего друга.

Обхватив его рукой и подталкивая к выходу, Юра шепнул:

— Ну что тебя беспокоит? Я же говорил, что Нина не из тех, кто разменивается на мелочи.

— Эх, Юра! Если бы ты знал…

— Чего знать-то? Все будет прекрасно, вот увидишь!

Морозный воздух и лунный свет, пробивавшийся сквозь молочную кисею, звонкий смех, доносившийся с крохотной ледяной горки, на какой-то момент рассеяли сумрачное состояние Алексея. Ему вспомнилось далекое детство, когда вот здесь, вдоль всего раската, в два ряда горели разноцветные бумажные фонарики. Их делала мама. Они складывались гармошкой. На картонном основании укреплялись стеариновые свечи. Их зажигали и, растягивая фонарики, вешали за крючки на проволоку. А на катушке обычно возвышалась тетя Клава. Она демонстрировала чудо: набирала полный рот керосина и выпускала его тонкой огненной струей, предварительно чиркнув спичкой…

Алексей поглубже натянул рукавицы и пошел в глубину двора. Вскоре он увидел Нину, да и она увидела Алексея. Размахивая руками, что было духу побежала к нему. И вот Алексей уже ощутил холодные щеки Нины, ее горячее дыхание, увидел широко раскрытые, радостные глаза. Нина осыпала его поцелуями, повторяя после каждого поцелуя: «С Новым годом! С Новым счастьем!» Алексей тоже целовал Нину, кружа ее вокруг себя, и они сами не заметили, как оказались на сверкавшем пятачке голована.

— Поехали! — закричала Нина, едва удерживаясь на ногах и увлекая за собой Алексея.

Вездесущий Юра успел подставить им ногу, и они под громкий хохот всех, кто был на дворе, рухнули в сугроб. Выплевывая снег, Алексей поспешил поднять Нину, отряхнул ее шубку, спросил, не больно ли ей.

— Мне не может быть больно, когда я вместе с тобой! А тебе?..

— А мне?.. — Лицо Алексея помрачнело, и он отвел глаза. — А мне, честно говоря, больно.

Нина насторожилась, глаза ее сузились.

— Ты ушибся, или что-нибудь случилось?

— Случилось, — с усилием выдавил Алексей. — Идем, я тебя немножко провожу.

Они медленно пошли через двор. Нина не решалась повторить свой вопрос, Алексей не находил сил для того, чтобы рассказать о своих отношениях с Настей.

Улица была пустынна. Лунный свет серебрил гребни сугробов и подчеркивал тишину, опустившуюся на заснеженный тыловой город. Казалось, и не работали в эту ночь заводы, не грузились на их подъездных путях составы грозным оружием.

— Ты, наверное, очень устал? — тихо спросила Нина и ничего не услышала в ответ, кроме тяжкого скрипа шагов. И еще ей почудилось, будто бы Алексей глубоко вздохнул. Не поворачивая головы, она взглянула на него и вдруг заторопилась, словно страшась услышать самую горькую весть.

— Я пойду! — порывисто сказала она. — Иди отдыхай. Тут остался совсем пустяк.

— Подожди, — задержал ее за руку Алексей.

— Нет, нет! Меня ждет тетушка. Уже поздно.

— Подожди! Я тебе не сказал, что мы не можем больше встречаться. Понимаешь… Так получилось, что я не имею права…

— Не надо, не надо! — И Нина, как бы защищаясь, подняла руку. — Я все поняла сама.

И она быстро побежала под уклон к проступавшему во мгле серому зданию гостиницы. Полы ее шубки развевались, несколько раз она чуть не упала, поскользнувшись на ледяных прогалинах, и вот уже исчезла за углом здания. Все это произошло так внезапно, что Алексей не сообразил: бежать ли ему вслед за Ниной, или крикнуть, чтобы она остановилась и выслушала его? Алексей стоял все на том же месте, испытывая такое отвращение к себе, которое отвергало саму мысль о возможности дальнейшего существования на этом свете.

Здесь его и застали неторопливо идущие по улице Владимир, Юра и Галина. Юра уже успел снять мантию Деда Мороза и был теперь в своем коротком полупальто с воротником шалью.

— Это что за изваяние?! — воскликнул Юра. — Стоит, как ледяной богатырь.

— А он и есть богатырь, — весело сказала Галина. — Так и назвали Алешу в газете: богатырь, гвардеец тыла! Вы читали?

— Нет, тут что-то неладно, — вступился за брата Владимир. — Идем-ка с нами, проводим Галю. — Но, увидев, что Алексей стоит все в той же скованной позе, забеспокоился — Что-нибудь случилось? Поссорились?

— Это исключено! — убежденно возразил Юра. — Они же созданы друг для друга!

— Тогда в чем дело? Алексей, может быть, ты объяснишь?

— Как-нибудь потом, — безвольно обронил Алексей и, ни с кем не прощаясь, быстро пошел к дому.