Глава третья

Онлайн чтение книги Ночные смены
Глава третья

Следующая смена опять была ночной. Снова произошла короткая встреча с Альбертом Борщовым. Вид у сменщика, как показалось Алексею, был растерянный или озабоченный, несмотря на то, что он улыбался и точно так же, как утром, восторженно поздравлял с рекордом минувшей ночи.

— Не сомневаюсь, что сегодня переплюнешь сам себя. Говорят, Саша Березкин уже новый плакат малюет… Ну-ну, не обижайся, — дружелюбно закончил Альберт, увидев, что лицо Алексея посуровело. — Желаю успеха!

Альберт бросил тряпку на тумбочку и пошел от станка. Алексей посмотрел ему вслед, пожал плечами и подобрал тряпку. Машинально разгладил ее, удивился: тряпка почти новая, из белого плотного холста, но Альберт не припрятал ее по обыкновению. Ну что же — не отказываться от добра. Алексей осторожно провел тряпкой по шкале нониуса, стараясь не задеть карандашные отметки, оставленные Альбертом, и поднял с пола увесистую колесообразную деталь. Вот она уже блеснула в воздухе и точно легла на никелированный шестигранник приспособления. Все было, как обычно: два-три движения гаечным ключом, деталь закреплена, нажата кнопка — и стол станка стремительно побежал навстречу набиравшей обороты фрезе. Теперь можно было только угадывать ее контуры. Радужный венчик коснулся металла, и горячие трассирующие пульки вновь полетели прочь.

Фреза шла так легко, что был слышен шелест летящей стружки. Словно не алюминиевый сплав, а маслянистая мякоть противостояла фрезе.

«Можно не только повторить, но и перекрыть вчерашний рекорд, — подумал Алексей. — Еще никто не давал двести процентов нормы на этой операции. А вот он, Алексей Пермяков, салага, как его все еще зовут в цехе, достиг этого предела!»

Нет, успех не вскружил голову Алексею. Просто было приятно думать, что впервые получилась такая выработка. А если она получилась у него, то и другие смогут делать столько же. Пусть только фрезу затачивают на такой же манер, как он.

Саша Березкин, комсорг цеха, тряс руку, поздравлял сегодня утром: «Вот и у нас появились свои двухсотники! И на какой операции! Еще вчера здесь не могли делать и половины того, что сделал ты. Молодчина! Сейчас мы по-настоящему раздуем огонек соревнования! Только надо постараться, чтобы твоя рекордная выработка не стала единичным успехом».

В пролете цеха, на самом заметном месте, висит яркий плакат-«молния». «Рекордное достижение фронтовой бригады, — написано на нем. — Все равняйтесь на Алексея Пермякова!»

Алексей нажимает на рычаги, сноровисто отводит стол и снимает с него детали, ставит новые и вновь режет, режет серебристый металл. Даже моряк Костя не поспевает за ним. У его полуавтомата сгрудились штабеля обработанных Алексеем деталей, и Костя мечется на площадке в своей полосатой тельняшке, словно молодой тигр; вжикает его многошпиндельная сверлилка, ахает, прошивая стыки, а конца-края работе нет. На всегда строгом, будто нахмуренном лице Кости пробивается улыбка. Он радуется за их совместный с Алексеем успех, да и за успех всей бригады, потому что знает: от этих двух станков зависит весь поток и сборка моторов.

Операция сегодня у Алексея простая и в то же время ответственная. Идет расточка отверстий под канал маслоотстойника. Тут важна точность. Алексей каждый раз осторожно подает стол, то и дело поглядывая на карандашные отметки, и только пройдя отверстие, с силой жмет на рычаг, чтобы вновь отодвинуть стол и быстро сменить деталь. Но отметки отметками, они лишь ориентир, надо зорко следить за шкалой нониуса, чтобы не перейти заданное деление. И Алексей весь в напряжении: он в строго нужный момент останавливает ход станка — ни делением больше влево, ни делением больше вправо. Душа радуется от скорости и от того, как он четко переключает рычаги. А фреза так и крошит металл в дробную стружку, и она веером разлетается от детали. Не нужны раскаленным лопастям ни эмульсия, ни масло — стружка сыплется сухая, без заплывов, даже намеков нет на то, что она забьет фрезу.

Вот уже тридцать деталей сняты со станка. Тридцать! А фреза продолжает идти, как новенькая. Расплывается в улыбке подошедший к Алексею контролер Женя Селезнев. Его большие, всегда широко открытые глаза сияют приветливо. Он кивает, поздравляя с новой рекордной выработкой.

«Хорошие глаза у Жени, — отмечает Алексей, — добрые, честные. По ним всегда можно узнать, что хочет сказать Женя, что он чувствует. И слов не надо. И сам Женя хороший, благожелательный. Как это он сказал на днях о мастере Круглове? „Совсем он не злой и не грубый. Он только таким кажется. Цель-то у него, как у всех, — одна. План вытянуть да еще сверх плана выжать сколько возможно. С него спрашивает Дробин, с Дробина — Хлынов, с Хлынова — сам генерал. Генерал спрашивает потому, что от него моторы требуют. Не куда-нибудь, а на фронт, для того, чтобы фашистских зверей остановить. Вот и получается, что Круглов-то не злой, а самый-самый добрый человек во всей смене. Ради правого дела, ради самой жизни требует он…“»

Женя приблизился к Алексею, похлопал его уважительно по плечу и крикнул в самое ухо:

— Молодец, Алеша! Сегодня ты перекроешь все рекорды. И никто, кроме тебя, столько не сделает!

Алексей пожал плечами, отодвинул на большой скорости стол. Женя подошел к стопке деталей, присел, насвистывая, на корточки, и начал замерять. Делал он это не торопясь, основательно.

— Держи еще одну, тепленькую! — весело сказал Алексей и поставил поверх стопки снятую со станка деталь.

Не задерживаясь, он установил новую заготовку, коснулся было рычагов, чтобы подогнать стол, но услышал тревожный возглас Жени Селезнева и повернулся недоуменно.

По растерянному взгляду Жени, по его враз изменившемуся лицу Алексей понял: случилось что-то неладное. А Женя вдруг повернулся спиной и начал суматошно замерять детали — одну, другую, третью… Затем шагнул к следующей стопе и, все еще не отвечая на вопросы Алексея, пропускал шаблон последовательно в отверстия всех деталей, обработанных в эту ночь.

— Брак…

— Не может быть! — как бы защищаясь от этого страшного слова, выкрикнул Алексей. — Ты подумай, что ты говоришь?

— Брак, Алеша. Все тридцать штук не по размеру. Только вот одна первая, которую в начале смены принял, годная.

— Не может быть, — повторил Алексей, чувствуя, как вниз по спине пополз противный холодок, как ослабли ноги. — Дай, я сам! — И он вырвал из руки Жени Селезнева шаблон, приставил его к детали. Шаблон легко прошел отверстие. Дрожащая рука не ощутила привычного плотного касания о металл. — Как же это? Как могло получиться? — спрашивал Алексей, приставляя шаблон все к новым и новым деталям. — Я ведь точно по отметкам, и по шкале… Как всегда. Понимаешь?

— Факт, Алеша! Чистейшее несоответствие. Ты подожди. Ты постой здесь, я за штангеном сбегаю. Может быть, что-нибудь не так.

Женя крупными шагами, почти бегом устремился по пролету, а Алексей метнулся к станку, включил скорость и, сделав холостой проход, стал замерять расстояние между отметками, сделанными карандашом, потом ощупал шкалу нониуса и начал соизмерять дробные доли с делениями основной шкалы.

Настройка, сделанная Альбертом, отметки, прочерченные на шкале его рукой, никогда раньше не подводили. Оказались точны они и на этот раз, совпадали с делениями нониуса. Да и первая деталь, которую они с Женей тщательно проверили, была сделана по всем заданным размерам. Проверяли же они ее, первую деталь, так в чем же дело?! Но что это? Шкала нониуса вдруг шевельнулась под рукой. Неужели не закреплена? Так и есть, винт, прижимающий шкалу, свободно повернулся. Значит, она смещалась, могла сместиться… И если здесь сдвинулись доли миллиметра, то там, на детали, отклонение могло составить целый миллиметр, и даже не один!

Вернулся запыхавшийся, взволнованный Женя Селезнев и сразу стал замерять детали штангенциркулем.

— На миллиметр больше, — констатировал он. — И эта, и эта… Только одна чуть меньше. Придется задержать всю партию.

Глаза Жени Селезнева, всегда сияющие, выражали растерянность. Он смотрел на Алексея так, словно был виноват перед ним. На самом же деле он глубоко переживал за друга, а вот помочь ему ничем не мог. Вдруг стало тише в цехе. Это перестал работать Костин полуавтомат. На площадке его, как на капитанском мостике, нервно ходил Костя-моряк. Наконец он вцепился руками в железные поручни и закричал истошным голосом:

— Какого черта стоишь? Принимай детали, не видишь — у меня последняя!

Этот вопрос относился к Жене Селезневу, но он только рукой махнул: отстань, мол, не до тебя. Тогда Костя не выдержал, с последней просверленной деталью в руках он сбежал по железным ступенькам, положил деталь и поспешил к станку Алексея.

— В чем дело? Почему не работаешь? А ты, о-тэ-ка, чего задерживаешь? — И только тут увидел лица Алексея и Жени. — Что случилось-то?

— Ничего, — ответил Селезнев. — Кажется, брак…

— Все, что ли, брак? — не унимался Костя.

— Все.

— Да ты что? Не мели!..

В это время у станка появился мастер Круглов. Никто не видел, с какой стороны он подошел, — словно почуял неладное и оказался тут. Ни к кому не обращаясь, он молча взял из рук Селезнева штангенциркуль, быстро замерил все обработанные детали, затем прошелся по ним шаблоном и, вернув Селезневу инструмент, уперся кулаками в бока. Долго стоял так, перекатывая желваки на скуластом веснушчатом лице, казалось, не в силах разжать плотно сомкнутые губы. И, к удивлению всех, не заорал, как обычно, а спросил еле слышно:

— Что у тебя, руки бы отнялись померять? Фугуешь тридцать штук — и хоть бы тебе хрен. — Еще помолчал и снова разжал губы: — Сколь времени прошло, одну операцию гнать не научился. Никаких штанов не хватит у тебя расплатиться за этот брак. Марш от станка, и чтоб глаза мои тебя больше не видели! Тьфу!

Круглов плюнул, со всей силой мотнув своей рыжей кудрявой головой, и пошел в сторону конторки.

Начинался обеденный перерыв. По притихшему ночному цеху потянулись от своих станков рабочие. Вот в пролете показался долговязый Вениамин Чердынцев, а за ним, словно нехотя, переставлял ноги Петр Гоголев. Поравнявшись со станком Алексея, карусельщики остановились, оглядели уважительно пирамиды готовых деталей.

— С новым рекордиком вас, товарищ Пермяков! Пр-ривет! Почему не вижу радости? Товарищ Гоголев, по-моему, у нашего знатного ударника Пермякова налицо зазнайство и, так сказать, головокружение.

— Точно! — пробасил Гоголев. — Пусть он любуется своей выработкой, а мы позволим себе отобедать. Или все же пойдешь с нами?

— Минуточку! — перебил Чердынцев. — Тут какой-то непорядок. Объясни…

Алексей отвернулся к станку, стал смахивать со станины стружку.

— Не повезло Алексею, — участливо сказал Женя Селезнев. — Брак у него.

— Как это? — встревожился Чердынцев. — Леха, контролер не шутит? — Он подошел к Алексею, положил руки на его плечи, повернул к себе и, увидев покрасневшие глаза, твердо сказал: — Идем-ка обедать. Утро вечера мудренее. Может, еще не уйдут они в брак. Всякое бывает. Идем, идем! Возможность окуснуться дается раз в сутки.

Все трое побрели в столовую, не обронив ни слова, съели там полутеплые водянистые щи и по обыкновению пошли в курилку. Только тут Чердынцев заговорил вновь:

— А не закурить ли тебе, Леха, махорочки? Так хоть полыхай, без затяжки — не как мы, грешные. Авось полегчает.

Неожиданно для всех Алексей протянул руку к аккуратно нарезанным газетным бумажкам, взял одну, перегнул ее неловко и подставил под кисет Чердынцева.

Долго и неумело крутил цигарку. Она вышла у него толстая, с вытирающим заслюнявленным наростом на боку. Потом прикурил у Чердынцева и ощутил колкий толчок в груди, когда затянулся. И поплыло у него в голове, в горле запершило от едкой горечи. Но он держал между вздрагивающими пальцами самокрутку, не бросал ее в заваленную окурками урну, а тревожные мысли ползли одна за другой, тревожные и какие-то гадкие.

Вспомнился плакат, висящий в пролете: «Все равняйтесь на Алексея Пермякова!». Вот тебе и равняйтесь… И вспомнился рассказ фронтовика Митрия, который недавно появился в цехе, об аде кромешном, где он побывал, о том, как нужны автоматы, пушки, самолеты. А он, Алексей, вместо того чтобы помочь бойцам, напорол столько брака. Нет, лучше быть на фронте, лучше не жить, чем испытать все это…

— Знаешь, Леха, — как будто издалека донесся голос Чердынцева, — каждый работяга должен через свой брак пройти. Не помучишься — не научишься.

— Через брак-то через брак, да не через такой, — пробасил Гоголев. — И не забывай — война. И продукция — военная. Это тебе не шуточки-прибауточки. Тут, братец ты мой, не миновать бани с веником. И то в лучшем случае.

— Не каркай! — обрезал Чердынцев. — Что он, нарочно?

— Все равно чепе. Считай, что на руку врагам сработал…

После перерыва мастер Круглов отстранил Алексея от станка. Тщательно проверив настройку, он сам осторожно прошел оставшиеся две детали и велел чистить станок, а потом идти на протравку стыков.

И вот сидел Алексей в закутке цеха среди валявшихся беспорядочно пыльных деталей, в стыки которых впились пульки сломанных сверл. Сидел и подливал крохотной ложечкой кислоту в лунку отверстия. Кислота закипала в лунке, разъедая засевший обломок сверла, и улетучивалась легкой ядовитой струйкой. С каждой новой каплей все глубже становилась лунка, все меньше оставалось в просверленном отверстии инородного металла, и Алексей думал, что вот эти детали хотя и забракованы временно, но еще годны для производства. Одна за другой они вновь вернутся к станкам, сначала к сверлильному, потом и к его расточному, а там и к многошпиндельному полуавтомату Кости.

Спасенные детали составят каркас мотора. Сквозь его круглые пазы просунутся цилиндры двухрядного двигателя, над которым, как слышал Алексей, долго работал главный конструктор завода. Моторы встанут на истребители и бомбардировщики. И обернутся они грозой для фашистов. А вот его тридцать штук непригодны никуда, все они запороты окончательно, и дело тут ничем не поправишь…

Настоящие неприятности начались утром.

Еще до окончания ночной смены к расточному станку устремился, широко размахивая длинными руками, низкорослый и слегка сгорбленный начальник участка Дробин. Вслед за ним, что-то объясняя на ходу, поспевал Круглов, а чуть поодаль степенно вышагивал на длинных тонких ногах старший технолог цеха Устинов.

Вскоре за Алексеем пришел бригадир Николай Чуднов.

— Идем на расправу, — как можно мягче сказал он. — Не дрейфь особенно, семь бед — один ответ. — И уже на пути спросил: — Борщов-то тебе станок передавал? — Алексей кивнул. — И настройку тоже?..

Вот и станок, который не казался теперь воплощением современной чудо-техники, не сверкал торжественным блеском бесчисленных маховичков и рукояток. Вот и детали, которые не серебрились радостно, как несколько часов назад, не кричали о том, что они сверхплановые, скоростные и готовые к службе в боевом моторе, а мрачно тускнели, стыдясь своей уродливости и никчемности. На них не хотелось смотреть, все больше подбивало уйти куда глаза глядят, но — Алексей чувствовал это — на него властно, в упор уставились глаза Дробина. Он ждал, когда Алексей подойдет ближе, чтобы сказать свое хлесткое, беспощадное:

— Ну, ну! Обрадовал, товарищ Пермяков! Вы только подумайте, — обратился он к окружающим его мастерам и бригадиру, — пустить в расход целые эскадрильи боевых самолетов. И в какое время! У нас не осталось в запасе ни одной заготовки. Вот эти были последними. А тебе, Пермяков, была оказана высокая честь. Главнейшую операцию делал на всем потоке. От нее зависело все. Твой станок, твоя операция — горло завода. А ты?!

Дробин повернулся спиной, в нервном железном замке сцепил узловатые кисти рук. Прошагал до последнего штабеля деталей, вернулся и, не сказав ни слова, так же стремительно, как и появился, склонив лобастую голову, ушел от станка.

Чуднов и Круглов посмотрели на Устинова. Устинов протянул руку к детали, которая громоздилась на самом верху штабеля. Его длинные худые пальцы ощупали расточенное отверстие. Затем он вытянул из бокового кармана спецовки альбом технологических чертежей в замызганной мягкой обложке, распрямил его и перелистал несколько страниц.

— Припуск, припуск, — проговорил он чуть слышно скрипучим, нетвердым голосом. — Припуск использован с лихвой. Да-а… А вы представляете себе эту штуковину? — спросил он Круглова, покрутив пальцем вокруг овального отверстия под канал маслоотстойника.

— В общих чертах…

— А иногда необходимо представлять совершенно отчетливо. Мне кажется, технология могла бы быть и несколько иной… Да-а. И в этом ином варианте детали могли бы быть… Впрочем, не мы конструкторы и не мы определяющие технологи. В данном случае мы — исполнители. Всего лишь. Не будем гадать, товарищи. Без комиссии при начальнике ОТК завода не обойтись.

Устинов сложил вдвое альбом, засунул его в карман спецовки и только теперь пристально посмотрел на сникшего Алексея.

— А сколько, любопытно знать, вам лет? Шестнадцать, семнадцать? — Добрая, снисходительная улыбка едва коснулась тонких губ Устинова и тут же исчезла. — Подвели вы нас, братец, что и говорить. Несмотря на все ваши способности, подвели. А ведь завод-то и без того лихорадит. Месячный план под угрозой. Да-а… Ну, посмотрим.

Устинов осмотрел все забракованные детали. Шедший вслед за ним мастер Круглов столкнулся с Алексеем и бросил на него полный презрения взгляд.

— Попомнишь ты у меня этот брак! Сгною на протравке, дубина стоеросова! Чтоб тебе провалиться на этом месте, недоделанный хлюпик!

Круглов и Устинов скрылись на задах линии карусельных станков. Алексей стал собираться домой и в это время увидел Альберта Борщова. На щеках его еще не растаял морозный румянец, весь вид сменщика говорил о внутреннем покое и приподнятом настроении.

— Говорят, ты тут оплошал? Как же так?

— Нониус сбился.

— Надо проверять. Я лично перед каждым заходом смотрю. Тише едешь — дальше будешь.

— А чего смотреть-то? Сам по себе не собьется.

— Сбился же. Сам говоришь.

— Ну ладно, — отрезал Алексей. — Станок в порядке. Деталей нет. До завтра.

— Счастливого пути!

Алексей пошел по главному пролету, но, заметив Сашу Березкина, снимавшего плакат о рекордной выработке, свернул в боковой проход.


Читать далее

Глава третья

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть