Онлайн чтение книги Нортенгерское аббатство Northanger Abbey
Глава XX

Мистеру и миссис Аллен было грустно расстаться со своей юной подопечной: благодаря ее покладистому и веселому нраву они всегда дорожили ее обществом, а в заботах о ее удовольствиях сами получали немало радости. Однако путешествие с мисс Тилни сулило ей столько счастья, что они не могли ей в нем отказать. К тому же через неделю они сами уезжали из Бата, так что ее отсутствие должно было ощущаться совсем недолго. Мистер Аллен проводил Кэтрин до Мильсом-стрит, где ей предстояло позавтракать, и убедился, что новые друзья приняли ее с большим радушием. Но сама она пришла в такое волнение, сознавая себя теперь как бы членом их семьи, и так боялась вызвать их неодобрение, допустив хотя бы малейшую оплошность, что из-за неловкости в первые минуты чуть было не захотела вернуться с мистером Алленом на Палтни-стрит.

Обращение с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе по вкусу, — при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия блюд за завтраком, — все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не знала, как ей на него отвечать.

Она не обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение, ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его стороны.

Капитан выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его сестре:

— Как же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!

Суета сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, — хотя ему должны были ее принести, чтобы он мог сразу ее надеть, — оказалась в шарабане, в котором ему предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона. Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось — в обществе мисс Тилни она не ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей. Наступившая затем остановка — скука двухчасового привала в «Маленькой Франции», в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.

Вспомнив мнение мистера Аллена относительно прогулок с молодыми людьми в открытых экипажах, она покраснела и хотела было отказаться. Однако, тут же рассудив, что генерал Тилни не мог предложить ей чего-то неподобающего, она уже через несколько минут уселась в шарабан бок о бок с Генри, почувствовав себя счастливейшим существом в мире. Карета с четверкой лошадей катила, конечно, очень величественно, но была такой громоздкой и требовала стольких хлопот — Кэтрин не могла забыть двухчасовой остановки в «Маленькой Франции». Шарабану хватило бы и половины этого времени, и его легкие лошадки были настолько проворны, что если бы генерал не пожелал прокладывать ему путь в своей карете, он обогнал бы ее за полминуты. Однако преимущества шарабана заключались не только в упряжке. Генри правил им так искусно, спокойно, без всякой суетливости, не рисуясь перед спутницей, не покрикивая на лошадей — столь непохоже на некоего возницу-джентльмена, с которым она имела возможность его сравнить! И шляпа сидела на нем так ладно, и — множество пелерин на его плаще выглядели так значительно! Кататься с ним в экипаже, как и танцевать с ним, было величайшим из земных наслаждений. А вдобавок ко всем прочим радостям, она еще удостоилась его комплимента. По крайней мере, он выразил ей благодарность за согласие погостить у его сестры, которое, оказывается, явилось свидетельством подлинной дружбы, заслуживающей подлинной признательности. Элинор, по его словам, живется очень несладко — она лишена женского общества, а во время нередких отлучек отца остается порой в полном одиночестве.

— Как так, — спросила Кэтрин, — разве вы живете отдельно?

— Мне лишь иногда удается пожить в Нортенгере. У меня собственный дом в Вудсто-не, в двадцати милях от отцовского поместья и я должен проводить часть времени там.

— И вы об этом жалеете?

— Мне всегда грустно расставаться с Элинор.

— Вы должны скучать не только по ней, но и по аббатству. Привыкнув к аббатству, жить в обычном приходском домике, наверно, ужасно плохо?

Он улыбнулся.

— У вас, должно быть, весьма благоприятное представление об аббатстве?

— Еще бы. Разве это не одно из тех прекрасных старинных строений, о которых читаешь в романах?

— И вы подготовили себя ко всем неожиданностям, могущим произойти в «строениях, о которых читаешь в романах»? Вы достаточно мужественны? Вам будет нипочем, если вдруг перед вами раздвинется гобелен или стена?

— О да, надеюсь, меня это не очень испугает. В доме ведь будет много народа. А кроме того, он не был долгие годы необитаем — его владельцы не возвращаются в него внезапно, без предупреждения, как это обычно происходит в романах.

— Нет, конечно. Нам не придется пробираться ощупью через холл, едва освещенный тусклым светом догорающих углей, или стелить постели на полу зала без окон и дверей, лишенного всякой обстановки. Но вы должны помнить, что молодую леди, которой довелось (все равно каким образом) попасть в такое место, обычно поселяют вдали от остальных обитателей. И когда члены семьи уютно располагаются в своем конце здания, она, в сопровождении безмолвной престарелой домоправительницы по имени Дороти, поднимается по дальней лестнице, следует бесконечными мрачными переходами и попадает в помещение, которое оставалось необитаемым с той самой поры, как какой-нибудь кузен или дальний родственник скончался в ней лет двадцать тому назад. Выдержите ли вы такое испытание? Сохраните ли вы присутствие духа, оказавшись в мрачной комнате, слишком просторной и высокой, освещенной единственным слабым светильником, который позволяет лишь оглядеть обтянутые гобеленами стены, с вытканными на них фигурами в человеческий рост, и похожую на катафалк кровать, задрапированную темно-зеленой тканью или пурпурным бархатом? Душа у вас при этом не уйдет в пятки?

— Меня, надеюсь, не ждет ничего подобного!

— Вы с трепетом начинаете осматривать обстановку комнаты. И что же вы обнаруживаете? Не какие-нибудь там столы, туалеты, гардеробы или комоды, но, скажем, останки сломанной лютни у одной стены, у другой — тяжеловесный сундук, не открываемый никакими усилиями, а над камином — портрет величественного воина, черты лица которого производят на вас такое неизгладимое впечатление что вы не в состоянии оторвать от него взгляд Тем временем Дороти, не менее пораженная вашей внешностью, всматривается в вас с явным волнением, бормоча при этом нечто загадочное. Более того, для подкрепления вашего духа она дает вам понять, что часть здания, в которой вас поселили, посещается, как известно, привидениями, и предупреждает, что никто из прислуги не услышит вашего зова. Простившись с вами, таким образом, весьма сердечно и сделав вам книксен, она уходит, и вы до последнего отзвука прислушиваетесь к ее замирающим шагам. Когда же, вконец упав духом, вы пытаетесь запереть дверь, вы с отчаянием обнаруживаете, что в ней нет замка.

— О, мистер Тилни, как страшно! Словно из книги! Но на самом деле ничего такого со мной не случится. Я уверена, вашу домоправительницу зовут не Дороти. Хорошо, что же дальше?

— В первую ночь, возможно, ничего зловещего больше не будет. Справившись с неодолимым ужасом, который вам внушила кровать, вы все же ложитесь и на несколько часов погружаетесь в тревожную дрему. Но на вторую или уж, во всяком случае, третью ночь после вашего приезда, разражается страшнейшая буря. Оглушительные удары грома, словно сотрясающие стены до основания, обрушиваются над окружными горами. Удары сопровождаются жесточайшими порывами ветра, и вы вдруг различаете — ведь лампа еще не погашена, — что обивка на одной стене колышется чуть сильнее, чем на других. Не в силах подавить любопытство при столь возбуждающих его обстоятельствах, вы, разумеется, вскакиваете и, накинув халат, пытаетесь установить причину этого явления. После непродолжительных поисков вы обнаруживаете в гобелене разрез, настолько скрытый, что в обычных условиях его нельзя заметить при тщательнейшем осмотре. Раздвинув ткань, вы находите под ней дверь; запертая лишь массивным засовом и висячим замком, она под действием ваших усилий вскоре отпирается, и вы с лампой в руке проникаете в небольшое сводчатое помещение.

— Право, я буду слишком напугана, чтобы на это решиться.

— Как? После того, как Дороти сообщила вам о существовании между вашей спальней и часовней Святого Антония подземного хода длиной только в две мили?! Вы сможете устоять против такого соблазна? Нет, нет, вы зайдете в сводчатое помещение и через него в несколько других, впрочем, не обнаружив в них ничего особенного: в одном, быть может, ваш взор упадет на кинжал, в другом на несколько пятен крови, в третьем на обломки приспособления для пыток. Не найдя, таким образом, чего-либо из ряда вон выходящего и увидев, что огонь в вашей лампе вот-вот погаснет, вы повернете обратно в спальню. Однако, когда вы снова будете проходить через сводчатое помещение ваше внимание привлечет к себе большой старомодный шкаф черного дерева с золотом который раньше, при внимательном осмотре обстановки, вы почему-то не заметили. Влекомая неодолимым предчувствием, вы бросаетесь к нему, отпираете створки и осматриваете все ящики — вначале не находя в них ничего значительного, разве что изрядную груду бриллиантов, не больше. В конце концов, однако, вы задеваете скрытую пружину, отчего распахивается внутреннее отделение, и перед вами оказывается бумажный свиток. Вы хватаете его, — он состоит из множества мелко исписанных листков, — спешите с драгоценной находкой в спальню, но едва успеваете разобрать: «О ты, кем бы ты ни был, в чьи руки попадут эти строки несчастной Матильды!..», как ваша лампа внезапно гаснет, и вы погружаетесь в кромешную тьму.

— Ах, нет, нет! Пожалуйста, продолжайте!

Ее спутника, однако, произведенное им впечатление слишком развеселило, чтобы он мог продолжить рассказ. Мистеру Тилни было уже невмоготу сохранять в выражении лица и в голосе подобающую торжественность, и поэтому он попросил Кэтрин в части содержания записок Матильды прибегнуть к собственной фантазии. Опомнившись, она устыдилась проявленного волнения и стала его убеждать, что, несмотря на свой интерес к рассказу, вовсе не предполагала, будто ее на самом деле ждет нечто подобное. Мисс Тилни, она уверена, ни за что не поместит ее в такую комнату, как он описал. Это не может случиться.

По мере приближения к цели ее нетерпение увидеть Нортенгер, ненадолго ослабленное беседой на увлекательную тему, приобрело прежнюю силу, и за каждым новым поворотом дороги Кэтрин теперь с трепетом ожидала появления поднимающихся среди старой дубравы массивных стен из серого камня со стрельчатыми готическими окнами, прекрасно озаренными отблесками закатного солнца. Здание, однако, оказалось расположенным настолько низко, что они въехали в главные ворота поместья, так и не заметив перед тем даже какой-нибудь старинной дымовой трубы.

Она не знала, можно ли этому удивляться, но подобное прибытие было для нее совершенно непредвиденным. Проехать между двумя современного вида сторожками и сразу оказаться у самого аббатства, быстро катясь по ровной и гладкой, посыпанной гравием дороге, — без каких-нибудь задержек, сигналов тревоги или торжественных церемоний, — такого она не предполагала. Однако ей не пришлось об этом долго раздумывать. Внезапно разразившийся дождь лишил ее возможности каких бы то ни было наблюдений и заставил сосредоточить все помыслы на благополучии новой соломенной шляпки. И, оказавшись под стенами аббатства, выпрыгнув при содействии Генри из экипажа, укрывшись под защиту старинного подъезда и даже пройдя в холл, где ее встретили мисс Тилни и генерал, она так и не успела проникнуться роковыми предчувствиями ожидавших ее здесь злоключений и вообразить те ужасные события, которые когда-то совершались в этих стенах. Порывы ветра не донесли до нее вздохов злосчастных жертв — они не донесли до нее ничего более неприятного, чем капли холодного дождя. И хорошенько стряхнув воду с дорожной накидки, она ждала приглашения в гостиную, чтобы понять, куда же она попала.

Аббатство! Да, она была в восторге от сознания, что проникла в аббатство. Но, оглядывая комнату, она не видела ни малейшего признака, который свидетельствовал бы о том, где она находится. Обстановка своим разнообразием и изысканностью вполне соответствовала современным вкусам. Камин, вопреки ее ожиданиям, не поразил ее размерами отесанных в старину массивных каменных глыб и к тому же оказался облицован гладко полированным мрамором, оборудован наклонной решеткой Рамфорда и украшен прелестнейшим английским фарфором. Окна, на которые она особенно рассчитывала, так как слышала от генерала, что он бережно сохранил их готическую форму, тоже не соответствовали картине, рисовавшейся ее воображению. Конечно, заостренный свод остался — форма их была готическая, и они, возможно, даже имели открывающиеся створки, — но стекла в них были такими большими, такими прозрачными и светлыми! Для того, кто ожидал увидеть густые переплеты, тяжелое каменное обрамление, окрашенные стекла, грязь и паутину, отличие было разительным.

Генерал, подметив ее взгляды, начал говорить о тесноте помещения и скромности обстановки, состоящей из необходимейших для жизни предметов повседневного обихода, и тому подобных вещах. Вместе с тем он льстил себя надеждой, что она увидит в аббатстве апартаменты, достойные ее внимания. Но, начав было описывать дорогую позолоченную отделку одного из них, он вдруг вынул часы, прервал рассказ и с удивлением объявил, что уже двадцать минут пятого! Слова эти как бы дали всем знать, что пора расходиться, и мисс Тилни увлекла Кэтрин за собой, показывая своей поспешностью, что распорядок дня поддерживается в Нортенгере весьма скрупулезно.

Вернувшись в просторный и высокий холл, они по широкой полированной дубовой лестнице с несколькими маршами и площадками поднялись в длинную галерею. Вдоль одной ее стены шел ряд дверей. Галерея была освещена окнами в противоположной стене, которые, как заметила Кэтрин, выходили в квадратный двор. Мисс Тилни поспешно ввела ее в одну из комнат и, едва успев выразить надежду, что эта комната ей понравится, тотчас же удалилась попросив подругу произвести лишь самые необходимые перемены в ее одежде.