Человек из тени

Онлайн чтение книги «Ничего особенного», — сказал кот Not So Much, Said the Cat
Человек из тени

Слышу шелест крыльев. Пора начинать рассказ.

Я стоял снаружи и смотрел по сторонам, и тут шестнадцатилетняя Марта Гисслер – беременная, нелюбимая и незамужняя – вышла на рельсы, по которым со скоростью сорок пять миль в час мчался поезд Канадской грузовой железнодорожной компании. Машинист увидел ее, тут же дал гудок и попытался затормозить поезд. Но поскольку поезд состоял из семидесяти шести груженых и семидесяти трех пустых вагонов, которые тащили два локомотива «SD70M-2» мощностью по 4300 лошадиных сил каждый, и весил в общей сложности 11 700 тонн, было сразу ясно, что остановить его вовремя невозможно. Машинисту оставалось надеяться лишь на то, что обезумевшая женщина, стоящая на путях, придет в разум.

Может, придет. Может, и не придет. Силы, которые привели Марту сюда, были целиком и полностью предсказуемыми. А вот ее поведение в данном, конкретном случае – нет. Так или иначе, это был миг полной, даже сверхъестественной, свободы воли.

Марта смотрела на приближавшийся поезд без страха или возбуждения, а с полной ясностью мысли. Она обдумывала что-то, ведомое только ей самой, пришла к какому-то выводу и решительно попятилась, чтобы уйти с рельсов.

Из теней послышался дружный выдох облегчения. Никогда не говорите, что тем из нас, кто не имеет собственной жизни, безразлична жизнь живых.

И тут она поскользнулась.

Этого не должно было случиться. Этого не могло случиться. Но это случилось. Согласно сценарию, ей предстояло шагнуть назад, прочь от приближающегося локомотива, и почва за ее спиной должна была оказаться гладкой и утоптанной. Далее, в результате сделанного выбора, Марте следовало остановиться и замереть, почти оцепенев, перед вагонами, мелькающими в нескольких дюймах от ее лица. Ей следовало испытать мгновения абсолютного покоя, на протяжении которых она постигнет нечто такое, что могло бы помочь ей точно понять, что она представляет собой сейчас и кем может стать через несколько лет, в будущем.

Но рабочий сцены, готовя декорации, умудрился – совершенно необъяснимо, как это получилось у него, – забыть на помосте охлажденную бутылку какого-то напитка из семейства «колы», вообще-то не имеющего права находиться в той реальности, где находится континент, на котором обитает Марта. Она подкатилась Марте под ногу. И та потеряла равновесие.

Коротко взвизгнув, Марта рухнула вперед, прямо под колеса.

Тогда я вышел из сумрака, схватил ее за руку и отдернул назад.

Продолжая гудеть, поезд промчался мимо, и машинист – невероятно оживившийся и начавший даже меняться в сущности своей из-за случившегося – отпустил тормоз и начал плавно набирать скорость на длинной дуге, уводившей в зону, за которую отвечал кто-то другой.

Марта вцепилась в меня, как утопающая. Я медленно высвободился. Она, белая от потрясения, уставилась мне в лицо.

– Я… – проговорила она. – Вы…

– Чертовски удачно получилось, юная леди, что я как раз проходил мимо, – мрачно заметил я. – Вам надыть поосторожнее ходить. – Я повернулся, намереваясь уйти.

Марта посмотрела вдоль путей в одну сторону, в другую. Мы находились за городом, и местность здесь была плоская и пустая. Ближайшим зданием был пакгауз, находившийся на расстоянии доброго городского квартала от нас. Мне попросту неоткуда было взяться. И она поняла это с первого же взгляда.

Я выругался (про себя).

– Кто вы такой? – спросила она, устремившись за мною. – Что вы такое?

– Никто. Просто увидел вас вовремя. – Я уже почти бежал, а Марта семенила следом, цепляясь за рукав моего пальто. – Послушай, сестренка, не хочу показаться грубым, но у меня, знаешь ли, есть кое-какие дела. Нужно зайти кое-куда. Я не… – Я уже начал потеть. Мое место – в сумраке, а не на сцене, среди актеров. Я не привык произносить речи экспромтом. Все эти импровизации были мне не по силам.

Я припустился бежать уже по-настоящему. Хлопая развевающимися за спиной полами пальто, я мчался к пакгаузу. Если бы мне только удалось скрыться из виду хотя бы на секунду – с тем условием, что с другой стороны здания предусмотрена какая-нибудь местная деятельность, завершающая этот сценарий, и сцена должным образом организована, – я смог бы ускользнуть обратно в сумрак так, чтобы Марта этого не заметила. Она поймет, что случилось нечто странное, но что она сможет с этим поделать? Кому сможет пожаловаться? А если и примется жаловаться, то кто ее станет слушать?

Я добежал до пакгауза и стремительно повернул за угол.

На улицы Гонконга.

Рабочие сцены, конечно же, поставили ровно столько декораций, сколько минимально требовалось по сценарию. Ну а мне просто не повезло, что мы оказались бок о бок с азиатским эпизодом. Сразу за фасадом пакгауза вздымались небоскребы и пестрели вывески, исполненные китайскими иероглифами. В довершение всего тут была ночь, лил дождь, и улицы представляли собой кривые черные зеркала, в которых отражались неоновые вывески и уличные фонари. Я произнес нехорошее слово.

Марта ткнулась мне в спину, отлетела, чуть не упала, но удержалась на ногах. И тут взвыл автомобильный гудок, и на нас чуть не наехало такси. Она до боли стиснула мою руку.

– Что… что это такое? – спросила она, широко раскрыв полные экзистенциального ужаса глаза.

– Тебе предстоит узнать кое-что новенькое. – Я деликатно развернул ее спиной к тому городу, в котором она выросла. – Тут есть поблизости закусочная. Почему бы мне не угостить тебя чашечкой кофе? А заодно и поговорим.

Когда мы расположились в закусочной, я попытался объясниться.

– Видишь ли, мир, пожалуй, не совсем такой, каким ты привыкла представлять его себе, – сказал я. – Во всяком случае, в своем механическом устройстве. У нас нет возможности круглосуточно исправлять любой возможный поворот событий. К тому же в нем не так уж много настоящих людей – тех людей, с какими ты можешь по-настоящему встретиться, в отличие от тех, которых видишь издалека или по телевизору, – как тебя приучили верить. В общей сложности наберется тысяч сорок пять, пятьдесят. Но в остальном все обстоит точно так, как ты всегда думала. Возвращайся в свою жизнь, и все будет хорошо.

Марта стиснула чашку с кофе так, будто она была последним, что удерживало ее на лице Земли. Но при этом не отводила от меня взгляда ясных и вполне сфокусированных глаз.

– Вы, значит, хотите сказать, что все это – что, кстати? – просто спектакль? Что я – всего лишь марионетка, а вы – тот самый парень, который тянет за ниточки? Вы всем этим распоряжаетесь, а я – игрушка?

– Нет, нет, нет. Ты живешь своей жизнью. У тебя совершенно свободная воля. Я нужен лишь для того, чтобы позаботиться, что, когда ты выходишь из душа, у тебя всегда был коврик под ногами.

– Вы видели меня голой ?!

Я вздохнул.

– Марта, в любое мгновение твоей жизни, бодрствуешь ты или спишь, рядом с тобою нахожусь либо я, либо кто-то другой вроде меня. Каждый раз, когда мать меняла тебе пеленки, или ты выдавливала прыщ перед зеркалом, или пряталась под одеялом с фонарем и романтичной мангой, хотя тебе уже полагалось спать, рядом находились люди, прилагавшие все силы для того, чтобы окружающий мир представал перед тобою в удобопонятном и цельном виде.

– И все же, что вы такое? Вы управляете камерой, верно? А может быть, вы сами и есть камера. Вроде как вы робот, или у вас в глаза по камере имплантировано. – Она никак не желала отказаться от метафор из области шоу-бизнеса. И было бы несомненной ошибкой говорить ей, что вся эта история приключилась из-за безалаберности декоратора.

– Я не камера. Я всего лишь человек, который стоит в тени и обеспечивает движение событий. – Я не стал рассказывать ей о том, что такие люди, как я, устраивают все необходимые миру несчастья и страдания. Не потому, что я стыжусь своего занятия – я не собираюсь просить прощения; это важная работа, – а потому что Марта не была готова это услышать и тем более понять. – То, что ты сейчас узнала, ты воспринимаешь так же, как человек Средних веков, если бы ему сказали, что мир состоит не из огня, воды, воздуха и земли, а из немыслимо мелких тучек кварков, уложенных поверх слоя квантовой неопределенности. В первый момент тебе может показаться, что все это ни в какие ворота не лезет. Но мир остается точно таким же, каким был всегда. Изменилось лишь твое представление о нем.

Марта затравленно взглянула на меня широко распахнутыми глазами:

– Но… почему?

– Честно говорю: не знаю, – ответил я. – Если бы ты потребовала, чтобы я пустился в догадки, то я сказал бы, что вижу два возможных варианта. Первый: что Некто решил, что все должно быть устроено именно так, а не иначе. А второй – что все просто устроено именно так, а не иначе. Но что, на самом деле, правда, не догадается никто.

И тогда-то Марта расплакалась.

Так что я встал, обошел вокруг стола и обнял ее. Ведь она как-никак была еще ребенком.

Когда Марта успокоилась, я проводил ее обратно, в Нозерн-Либертис, к матери. Путь был дальний – она брела куда глаза глядят с той самой минуты, когда увидела посиневший тест на беременность, – так что я вызвал такси. Марту слегка передернуло, когда оно возникло перед нею прямо из воздуха. Но она села в машину, и я назвал водителю адрес. Водитель, конечно, был ненастоящим. Но сделан очень даже хорошо. Чтобы понять, что он бутафорский, нужно было разговаривать с ним никак не меньше часа.

Пока мы ехали, Марта все старалась осознать происходящее. Она вела себя совсем как малыш, расчесывающий болячку.

– Значит, если я правильно понимаю, вы заставляете все это крутиться. Но вам-то что с того?

Я пожал плечами:

– Преходящее ощущение бытия, повторяющееся каждый раз. – Я посмотрел из окна на проплывавший снаружи город. Пусть я и знал, что все это лишь метафизические холсты и краски, но декорация выглядела очень правдоподобно. – Это замечательное чувство. Оно мне нравится. Хотя главное, конечно, в том, что это просто моя работа. Я не то, что ты, – у меня нет выбора, что делать и чего не делать.

– Вы думаете, я сама выбрала что-то из этого?

– Больше, чем ты сама подозреваешь. Ладно, ты бросила школу, ты не работаешь и ты беременна от парня, который тебе не очень-то нравится, и это ограничивает твои возможности. Ты до сих пор живешь с матерью, и вы то и дело ссоритесь. Уже несколько лет ты не видела отца и иногда гадаешь, жив ли он вообще. У тебя есть проблемы со здоровьем. Ничего из этого не в твоей власти. А вот, как все это воспринимать, зависит только от тебя. Это весьма высокая привилегия, которой я не наделен. Скажем, взять нынешнюю ситуацию. У меня столько же возможностей выйти из такси и уйти, покинув тебя, как у тебя – всплеснуть руками и улететь на Луну.

Несмотря ни на что, ты обладаешь свободой думать что угодно, говорить что угодно, делать что угодно. Каждый твой миг непредсказуем. Например, прямо здесь, прямо сейчас. Возможно, мои слова проймут тебя, ты улыбнешься и спросишь, каким образом вернуться к сценарию. Ты можешь разрыдаться и начать обзывать меня всячески. Можешь погрузиться в молчание. Можешь дать мне пощечину. Может произойти все что угодно.

Она отвесила мне пощечину.

Я взглянул на нее:

– И что же это доказывает?

– Мне от этого на душе стало лучше, – солгала Марта. Она скрестила руки на груди и вжалась в подушки сиденья, стараясь съежиться как можно сильнее. У меня мелькнула мимолетная мысль, что она намерена все глубже и глубже уходить в себя, пока на поверхности не останутся лишь унылые, безжизненные глаза. Она могла решиться на такое. Это было ее право.

Но тут машина остановилась перед ничем не примечательным таунхаусом на Лейтгоу-стрит, и она вышла.

– Ведите себя так, будто получили хорошие чаевые, – велел я шоферу.

– О, старина, спасибо! – воскликнул он, и такси укатило.

Марта уже отпирала дверь.

– Мамаша на пару дней укатила в Балтимор к сестре. Так что дом в нашем распоряжении.

– Я знаю.

Она сразу же направилась на кухню и вытащила из холодильника бутылку водки, которую поставила туда мать.

– Тебе не кажется, что сейчас немного рановато? – осведомился я.

– Так сделайте, чтобы было позже.

– Как пожелаешь. – Я подал знак осветителю, и солнце быстро переместилось вниз по небосклону. Мир за окном потемнел. Я не стал заморачиваться и заказывать звезды. – Достаточно поздно?

– Мне-то что за дело? – Марта уселась за кухонный стол, я последовал ее примеру. Она щедро плеснула в два стаканчика и сунула один мне в руку. – Пей.

Я выпил, хоть я не из актеров и алкоголь на меня не действует.

Немного выждав, она спросила:

– Которые из моих подруг и друзей настоящие, а которые нет?

– Марта, они все настоящие. Томика, Джин, Сью, Бен, твои учителя, твои родители, твои двоюродные братья и сестры, тот мальчик, который тебе нравился, но был слишком уж молодым, чтобы выходить с ним на люди – все, с кем у тебя существует эмоциональная связь, как положительная, так и негативная, – все они так же реальны, как и ты сама. Все остальное было бы обманом.

– А как насчет Кевина? – Это, конечно же, ее парень.

– И он тоже.

– Вот черт!.. – Марта, уставившись в свой стакан, покачивала его, так что водка плескалась, образовав миниатюрный водопад. – А рэперы и кинозвезды?

– Тут совсем другое дело. Твои чувства ко всем этим людям не так чтобы очень сложны, вот и они не отвечают тебе взаимностью. Настоящим людям вовсе не нужно играть роли.

– Надо думать. – Она решительно выпила.

Если она будет продолжать в том же духе, то рано или поздно спросит про отца. В этом случае я должен буду сообщить ей, что Карл Гисслер находится в Грейтфорде и что благодаря тюремной жизни он открыл в своей естественной сути нечто такое, что ему придется осознавать на протяжении нескольких десятилетий. И еще, что мать ежемесячно тайком навещает его там, но по каким-то причинам, не очень понятным ей самой, никому не говорит об этом. Поэтому я прикоснулся своим стаканом к стакану Марты и осведомился:

– Ты всерьез думаешь, что выбрала верный путь?

– А что же люди обычно делают в такой ситуации? – язвительно поинтересовалась она.

– Марта, послушай. У тебя вся жизнь впереди, и, если ты сделаешь верный выбор, она сложится очень хорошо. Я это знаю. Мне уже приходилось видеть молодых женщин в таком же положении, какое сейчас у тебя, – ты даже представить себе не можешь, сколько раз это случалось. Давай-ка я доставлю тебя туда, где ты находилась перед тем, как встретилась со мною, и ты начнешь свою жизнь заново с того момента, когда она приостановилась.

Выражение ее лица сделалось напряженным и непроницаемым.

– Вы что, и вправду можете это устроить? Перемотать пленку и запустить ее по новой?

– Это не лучшая метафора, – возразил я. – При твоем содействии мы можем переписать сценарий. Ты выйдешь, отыграешь свой эпизод и вернешься к своей жизни. И все, что случится, будет зависеть только от тебя самой. Ни я, ни кто-либо из таких, как я, не станем вмешиваться, клянусь тебе. Но ты должна дать на это согласие. Мы не можем ничего делать без твоего разрешения.

Пока я говорил, с лица Марты все больше и больше уходило выражение. Взгляд ее немигающих глаз отяжелел. Это наводило на опасение, что может случиться то, чего я опасался больше всего, – что она погрузится в ступор, будет закапывать эту прекрасную искру жизни все глубже и глубже под ватную пелену молчания и инерции.

– Прошу тебя, – сказал я, – скажи что-нибудь.

К моему удивлению, Марта спросила:

– А как выглядит реальность?

– Знаешь, я не очень-то понял тебя. Это и есть реальность. То, что тебя окружает.

– Это все долбаный театр! Покажите мне, что находится за сценой, или под сценой, или где, черт его знает, куда вы решили ее втиснуть. Покажите мне, что останется, когда сцену уберут.

– Искренне говорю: не стоит. Ты от этого только расстроишься.

– Давайте, показывайте!

Я неохотно отодвинул кресло. С задней стороны дома в ближайшие часы ничего не планировалось. Я подошел к двери черного хода. Я открыл ее…

…и за нею оказалась бурлящая пустота, служащая подстилкой для мира, который мы по роду службы постоянно то создаем, то устраняем. Бесцветное, бесформенное отрицание отрицаний, то есть Ничто, Нигде и Никогда. Невозмутимый ужас небытия. Сумрак.

Я стоял, глядя туда и дожидаясь, пока Марта издаст какой-нибудь звук, зарыдает от страха, взмолится, чтобы я поскорее убрал все это от нее. Но хоть я и ожидал очень долго, так ничего подобного и не случилось.

Опасаясь худшего, я обернулся.

– Ладно, – сказала Марта. – Крутите машинку назад.


Так что я доставил Марту Гисслер обратно, туда, где все это началось. Солнце и облака вернули точно на те же места, где они находились, реквизиторы вытащили локомотивы и прицепили к ним нужное количество грузовых вагонов. Поскольку первоначальный машинист был из актеров, на его место мы посадили бутафорского. Сценарий не предполагал их встречи в дальнейшем, так что и проблем возникнуть не могло.

– Значит, начинается твой эпизод, – в невесть который раз сказал я Марте. – Когда поезд поравняется с вон тем телефонным столбом…

– Я выхожу на рельсы, – перебила она. – Потом медленно считаю до десяти и задом отступаю на обочину. На этот раз бутылки из-под газировки там валяться не будут. Сколько раз мы все это повторяли, а? Я знаю свою роль.

– Спасибо, – сказал я и отступил в сумрак, чтобы ждать и наблюдать оттуда.

Поезд с грохотом катился вперед; скорость была умеренной, зато инерция – колоссальной. Он подъезжал все ближе, ближе, но когда поравнялся с телефонным столбом, который я выбрал в качестве ориентира, Марта не вышла на путь. Она так и стояла неподвижно, возле самых рельсов.

Бутафорский машинист точно так же, как и настоящий, в первый раз, дал гудок, хотя на пути перед ним никого не было. И снова Марта не пошевелилась.

А потом, в самое последнее мгновение, она шагнула вперед перед самым поездом.

Из теней донесся дружный вскрик, который издали многочисленные братья и сестры, не ожидавшие ничего подобного. Потом полная тишина. И потом громовыми раскатами обрушились овации.

Марта сделала потрясающую вещь – и сделала ее хладнокровно, не дав мне ни намека на то, что сейчас произойдет. Но я не присоединился к аплодисментам.

На мгновение я почувствовал, что значит быть одним из них. Я имею в виду – актеров. Впервые за весь очень долгий срок моего существования мне захотелось, чтобы случившегося не случилось.


На этом история Марты окончилась. Я вернулся в свой собственный мир, к работе по налаживанию и поддержанию того мира, который его обитатели решительно считают реальным. Их мир, несмотря на все ограничения, больше и просторнее, чем мой. Но я не завидую этому. Их жизни куда труднее и несравненно глубже, нежели все то, что я могу когда-либо испытать. И здесь я тоже им не завидую. У всех нас есть свои места для существования и свои роли, которые мы играем.

Марта была звездой того, что мы называем Большой игрой, а они (вы) называют реальностью. Я всего лишь один зубчик огромной машины. Но если все мои функции сводятся к механике, то, по крайней мере, мои реакции ею не ограничиваются. Я не съемочная камера. Я не соглядатай. И, видит Бог, я не волшебник, манипулирующий всем этим из-за занавеса, ради своего интереса. Ничего подобного.

Я человек из тени и люблю вас всех.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Человек из тени

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть