СКАЗКА О СКАЗКЕ. (Перевод А.Савицкой)

Онлайн чтение книги Новеллы
СКАЗКА О СКАЗКЕ. (Перевод А.Савицкой)

Жила-была однажды сказка, которая очень хотела быть рассказанной всему свету. Желание это было совершенно естественным: уж она-то знала, что была почти готова. Многие принимали участие в ее создании: одни — совершая удивительные поступки, другие вносили свою лепту, вновь и вновь рассказывая об этих поступках. Не хватало ей только одного — быть худо-бедно собранной воедино, чтобы удобнее было путешествовать по стране. А пока она представляла собой лишь целое скопление историй, большое бесформенное облако приключений, носившееся из стороны в сторону, подобно рою сбившихся с пути пчел, не знающих, где найти кого-нибудь, кто сможет собрать их в улей.

Эта сказка, которой хотелось, чтобы ее рассказали, родилась и сложилась в Вермланде, и можно не сомневаться в том, что она пролетела над многими дворами и поместьями, пасторскими домами и усадьбами офицеров по всей этой прекрасной провинции, заглядывая в окна и прося, чтобы ею занялись. Но все ее попытки были тщетными, повсюду ей указывали на дверь. Да вряд ли и могло быть иначе. У людей было много более важных забот.

Наконец сказка добралась до одного старинного местечка под названием Морбакка. Это была маленькая усадьба с низкими строениями, расположившимися в тени высоких деревьев. Когда-то усадьба принадлежала пастору, что, казалось, навсегда наложило на нее свой отпечаток. Здесь как будто больше, чем в других местах, любили книги и чтение, и вся усадьба была погружена в атмосферу мира и покоя. Здесь не допускали спешки в делах или ссор с работниками. Ненависть и раздоры были здесь невозможны, и находящийся здесь должен был не тяготиться жизнью, а первейшим своим долгом считать безмятежность и веру в то, что для каждого обитателя усадьбы Господь все делает к лучшему.

Теперь, когда я думаю обо всем этом, я понимаю, что сказка, о которой я говорю, должно быть провела здесь долгие годы, тщетно ожидая, чтобы ее рассказали. Мне кажется, что она окутала это место, как облако окутывает горную вершину, раз за разом позволяя одному из приключений, ее составляющих, спускаться на землю, словно дождю. И они спускались в виде удивительных страшных историй о заводчике, который всегда запрягал черных быков, возвращаясь ночью домой с пирушки. Они спускались в виде необыкновенных правдивых сказок о соседнем дворе, где сороки довели хозяйку до того, что она не смела показаться за дверь; об усадьбе капитана, обитатели которой были так бедны, что им все приходилось брать в долг; о маленьком домике подле церкви, населенном множеством молоденьких девушек и старых дев, которые все одновременно влюбились в красавца — органных дел мастера.

Иногда эти милые приключения как бы все более явно приближались к усадьбе. Престарелые обедневшие офицеры подъезжали прямо к крыльцу в расшатанных одноколках, запряженных одряхлевшими лошадьми. Они оставались и гостили неделями, и по вечерам, когда тодди придавал им храбрости, они начинали рассказывать о тех временах, когда они танцевали, надев ботинки на босу ногу, чтобы ноги казались меньше, о временах, когда они завивали волосы и красили в черный цвет усы. Один из них рассказывал, как пытался вернуть красавицу невесту ее жениху и как на пути домой за ним гнались волки; другой — как был однажды на рождественском пиру, где один рассердившийся гость пошвырял рябчиков прямо в стену, так как ему внушили, что то были вороны; третий — как видал однажды старика, имевшего обыкновение играть Бетховена на деревянном столе.

Но сказка могла обнаружить свое присутствие и по-другому. На чердаке висел старинный портрет дамы с пудреными волосами, и когда кто-нибудь проходил мимо, он непременно должен был вспомнить о том, что на портрете изображена красавица графская дочь, которая была влюблена в молодого гувернера своего брата и приходила однажды навестить его, когда стала пожилой седой дамой, а он — пожилым отцом семейства. В чуланах лежали огромные кипы документов, содержавших торговые контракты и договоры об аренде, подписанные могущественной госпожой, некогда управлявшей семью заводами, доставшимися ей в наследство от ее любовника. Стоило человеку войти в церковь, как в запыленном маленьком шкафу под хорами он видел сундучок, наполненный исповедями в безверии, который не должен был открываться до начала нового столетия. А неподалеку находилась река, на дне которой покоилось множество статуй святых — им так и не суждено было остаться на той кафедре и на тех хорах, которые они некогда украшали.

Множество преданий кружило над усадьбой, и, очевидно, поэтому случилось так, что одному из детей, подраставших в ней, захотелось быть рассказчиком. Ребенком этим не мог стать кто-либо из мальчиков. Они не так уж часто бывали дома, проводя почти весь год в своих школах, так что сказка не имела над ними большой власти. А стала этим ребенком одна из дочерей, девочка болезненная, которая не могла особенно много играть и бегать с другими детьми, а находила величайшую радость в том, чтобы, читая и слушая истории, узнавать обо всем великом и удивительном, что происходило в мире.

И все же эта молодая девушка поначалу вовсе не собиралась писать о преданиях и историях, ее окружавших. У нее не возникало и малейшей мысли о том, что из тех приключений, о которых рассказывалось настолько часто, что они казались самыми обыденными на свете, могла бы получиться книга. Когда она пыталась сочинять, то выбирала мотивы из книг. С юношеской смелостью она сочиняла истории о султанах из «Тысячи и одной ночи», о рыцарях Вальтера Скотта и конунгах из саг Снорри Стурлусона.

Конечно же, нет нужды и говорить о том, что все написанное ею было наименее оригинальным и зрелым из когда-либо написанного, но сама она, естественно, не могла этого заметить. Она бродила по своей тихой усадьбе и любой попадавшийся ей на глаза лист бумаги заполняла стихами и прозой, пьесами и романами. Когда же она не писала, то просто бродила в ожидании счастья. А счастье должно было состоять в том, что какой-нибудь очень просвещенный и могущественный незнакомец по какой-нибудь удивительной случайности должен был обнаружить написанное ею и счесть заслуживающим опубликования. А затем все остальное устроилось бы само собой.

Но между тем ничего подобного не случалось, и когда молодой девушке перевалило за двадцать, она начала наконец терять терпение. Ее интересовало, отчего же получалось так, что счастье никак не хотело появиться. Возможно, ей не хватало знаний. Пожалуй, ей также нужно было немного познакомиться с миром за пределами ее родной усадьбы. И поскольку явно должно было пройти немало времени, прежде чем она смогла бы жить на заработок писательницы, ей необходимо было научиться хоть чему-нибудь, создать себе положение, которое давало бы кусок хлеба на то время, пока она ждала бы своего часа.

А возможно, дело было просто в том, что сказке надоело ее ждать. Может быть, сказка рассудила так: «Раз этот ослепленный человек не видит того, что лежит прямо на поверхности, пусть отправляется своим путем. Пусть бродит по серым мостовым и живет в серых городских комнатах с видом на серые стены домов. Пусть живет среди людей, скрывающих свое своеобразие и кажущихся совершенно одинаковыми. Это, может быть, научит ее видеть то, что поджидает ее прямо у порога дома, то, что существует и парит между рядами серебристых холмов, которые каждый день у нее перед глазами».

И вот однажды осенью, когда ей было уже двадцать два года, она отправилась в Стокгольм, чтобы получить образование и стать учительницей.

Молодая девушка быстро взялась за дело. Она уже больше не писала, а с головой ушла в уроки и занятия. Было похоже на то, что сказка теряла ее навсегда.

И тут произошло нечто удивительное. Однажды, той же осенью, когда было прожито уже около двух месяцев среди серых улиц и стен, она шла со связкой книг под мышкой, направляясь по улице Мальмшильнадсгатан. Только что она прослушала лекцию по истории литературы. Лекция, должно быть, была о Бельмане или Рунеберге,[1] Рунеберг , Юхан Людвиг (1804–1877) — один из крупнейших поэтов Финляндии, писавший на шведском языке. поскольку она шла и размышляла о них и о героях их произведений. Она говорила сама себе, что добродушные воители Рунеберга и беспечные собутыльники Бельмана были наилучшим материалом для работы поэта. И тогда у нее сразу же возникла такая мысль: «Ведь мир, в котором ты жила там, в Вермланде, был ничуть не менее своеобразен, чем мир Фредмана или фенрика Столя.[2] …мир Фредмана или фенрика Столя…  — Фредман — герой произведений Карла Микаэля Бельмана ( Бельман Карл Микаэль (1740–1795) — выдающийся шведский поэт, импровизатор, сочинитель музыки к собственным произведениям, которые он исполнял под аккомпанемент цитры); фенрик (прапорщик) Столь — герой поэмы Рунеберга «Сказания фенрика Столя». Если только ты сможешь научиться с ним обращаться, у тебя, пожалуй, будет такой же хороший материал для работы, как у них обоих».

Вот так она впервые увидела сказку. И в тот самый миг, когда она увидела ее, земля закачалась у нее под ногами. Вся длинная улица Мальмшильнадсгатан от холма Хамнгатсбаккен до самой пожарной станции поднялась к небесам и снова опустилась, поднялась и опустилась. Ей пришлось довольно долго стоять, прежде чем улица обрела покой, и она с удивлением смотрела на мирно идущих прохожих, не замечавших, какое произошло чудо.

В этот момент молодая девушка решила, что напишет сказку о кавалерах Вермланда, и с этих пор уже никогда не расставалась с мыслью о ней. Но прошло много долгих лет, прежде чем это решение воплотилось в жизнь.

Во-первых, она вступила теперь на новый жизненный путь, и у нее не хватало времени для большой литературной работы. Во-вторых, первые ее попытки написать сказку были совершенно неудачными.

Однако за эти годы постоянно происходили события, способствовавшие созданию сказки. Однажды утром во время каникул она сидела за завтраком со своим отцом и беседовала о давних временах. И вот он начал рассказывать о приятеле юности, описывая его как самого очаровательного человека. Куда бы ни приходил этот человек, повсюду приносил он с собой радость и веселье. Он умел петь, писал музыку и импровизированные стихи. Если он аккомпанировал танцу, то плясала не только молодежь, но и старики со старухами, и знатные, и бедняки; а если он держал речь, то невозможно было не смеяться или не плакать, как ему то было угодно. Если он напивался, то мог играть и говорить лучше, чем будучи трезвым, а когда он влюблялся в женщину, то та не в силах была ему противостоять. Если он делал глупости, его прощали; если он когда-либо бывал печален, то хотелось сделать все что угодно, лишь бы вновь видеть его веселым. Но большого успеха в этом мире он не достиг, несмотря на все свои таланты. Большую часть своей жизни он прожил в усадьбах Вермланда, работая гувернером. В конце концов он выучился на священника. Это и было наивысшим его достижением.

После этого разговора она уже лучше, чем прежде, представляла себе героя сказки, благодаря чему сказка чуточку ожила. В один прекрасный день герой даже получил имя — он был назван Йёста Берлинг. Откуда он получил это имя, она и сама не знала. Казалось, он дал его себе сам.

В другой раз она проводила дома рождественские каникулы. Однажды вечером в страшную метель все отправились в дальний путь на рождественский пир. Поездка оказалась значительно длиннее, чем кто-либо мог предположить. Лошадь с трудом продвигалась вперед. Во время долгих часов поездки сквозь пургу она думала о сказке. А когда они наконец добрались до места, она уже сочинила свою первую главу, ту, в которой рассказывалось о рождественской ночи в кузнице.

И какую главу! Это была ее первая и на долгое время единственная глава. Сперва она была написана в стихах, поскольку по первоначальному плану сказка должна была стать циклом новелл, вроде сказаний фенрика Столя. Но постепенно планы изменились, и одно время была мысль написать сказку в виде пьесы. Тогда рождественская ночь была переработана, с тем чтобы войти в пьесу в качестве первого акта. Но и эта попытка не удалась, и она наконец решилась писать сказку в виде романа. И тогда глава была записана в прозе. Она вышла невероятно длинной, заполнив целых сорок рукописных страниц. Но когда ее переписали в последний раз, она заняла всего лишь десять.

Через несколько лет появилась вторая глава. Это была история о бале в Борге и о волках, гнавшихся за Йёстой Берлингом и Анной Шернхёк.

Эта глава писалась первоначально без малейшей мысли о том, что она сможет войти в сказку. Это была своего рода самостоятельная новелла, которую предполагалось прочитать на небольшой вечеринке. Но чтение новеллы не состоялось, и она была послана в «Дагню». Через некоторое время она была возвращена писательнице как не подходящая для журнала. Новелле еще попросту не хватало художественной обработки.

Между тем писательница раздумывала, как бы использовать эту злосчастную новеллу. А что, если она включит ее в сказку? Но это была совершенно самостоятельная, законченная история. Она бы странно выглядела среди других историй, которые легче объединялись воедино. А может быть, было бы не так уж плохо, подумала она тогда, если бы все главы сказки стали бы чем-то вроде завершенных историй? Это трудно, но само по себе вполне возможно. Не исключено, что при этом не получится цельного повествования. Да, но, пожалуй, это сделало бы книгу богаче и сильнее.

Итак, два важных решения были приняты. Определено было, что книга будет романом и что каждая глава будет абсолютно самостоятельной, но этим было достигнуто не так уж много. Когда у нее возникла идея написать сказку о кавалерах Вермланда, ей было двадцать два года, теперь же ей было уже около тридцати, а она успела написать не более двух глав. На что же ушли у нее эти годы? Она окончила семинарию, вот уже несколько лет, как она работала учительницей в Ландскруне,[3] Ландскруна — город в Южной Швеции, в провинции Сконе. она многим интересовалась и многим занималась, но сказка по-прежнему оставалась ненаписанной. Конечно, было собрано много материала. Но отчего же ей так трудно было писать? Почему к ней никогда не приходило вдохновение? Почему ее перо так медленно скользило по бумаге? Наверное, в это время у нее был мрачный период. Она уже начала думать, что никогда не напишет свой роман. Она была тем работником, который зарывал свой талант в землю и не предпринимал попыток его использовать.

Происходило все это, между тем, в восьмидесятые годы, в период расцвета строгого реализма. Она восхищалась великими мастерами своего времени и никогда не помышляла о том, что в сочинениях можно было пользоваться языком, отличным от их языка. Со своей стороны, она больше любила романтиков, но романтизм был мертв, а она не была человеком, собиравшимся вновь возродить его формы и выразительные средства. Хотя ее голова и была переполнена историями о привидениях и бешеной страсти, прекрасных дамах и жаждущих приключений кавалерах, она пыталась писать обо всем этом спокойной реалистической прозой. Она не была особенно прозорлива. Другой бы сразу увидел, что невозможное невозможно.

Однажды она, однако, написала две маленькие главы в другой манере. Одна из них была сценкой на кладбище Свартшё, в другой речь шла о старом философе, дядюшке Эберхарде, и его исповедях в безверии. Она написала их больше в шутку, со многими ахами и охами, почти рифмованной прозой. И тут она заметила, что писать так у нее получалось. Тут приходило вдохновение, она это чувствовала. Но когда эти обе маленькие главы были готовы, она их отложила. Они ведь писались только в шутку. Нельзя же было написать целую книгу в таком стиле!

Но сказка, пожалуй, ждала уже достаточно долго. Она наверняка, как и в тот раз, когда отправляла девушку по белу свету, подумала: «Я вновь должна послать этой слепой великое желание, которое откроет ей глаза».

Такое желание охватило ее в результате того, что усадьбу, в которой она выросла, продали. Тогда она поехала в дом своего детства, чтобы еще раз взглянуть на него, прежде чем им завладеют чужие люди.

Вечером накануне того дня, когда она уезжала оттуда, чтобы, может быть, уже никогда больше не увидеть это дорогое ей место, она решила покориться и писать книгу по-своему, сообразуясь со своими слабыми силами. Шедевра из книги, как она на то надеялась, не получится. Это будет книга, над которой люди скорее всего посмеются, но она все равно ее напишет. Напишет ее для самой себя, чтобы спасти для себя то, что она еще может спасти от своего дома: милые старые истории, радостный покой беззаботных дней и прекрасный вид с длинным озером и мерцающими серебристыми холмами.

Но ей, надеявшейся, что она все же однажды сможет выучиться и написать книгу, которую захотят прочесть, казалось теперь, будто она отказалась от главной мечты своей жизни. Это была самая тяжелая жертва из тех, что ей доводилось приносить.

Двумя неделями позже она вновь была у себя дома в Ландскруне и села за письменный стол. Она начала писать, еще не зная точно, что из этого выйдет, зная лишь, что не будет бояться сочных выражений, восклицаний и откровенных вопросов. Не будет она бояться и целиком отдаться своей наивности и мечтам. И как только она это решила, перо заходило само собой. От этого у нее просто голова шла кругом, она была вне себя от восторга. Вот это называется писать! Вещи и мысли, ей незнакомые, или, вернее сказать, такие, о существовании которых в собственной голове она и не догадывалась, так и рвались сами на бумагу. Страницы заполнялись со скоростью, о которой она никогда даже и не мечтала. То, над чем ей раньше приходилось работать месяцами, да нет, годами, удавалось ей теперь за каких-нибудь несколько часов. В этот вечер она написала рассказ о путешествии молодой графини по льду через озеро Лёвен и о наводнении в Экебю.

Следующим вечером она сочинила ту сцену, в которой страдающий подагрой прапорщик Рутгер фон Эрнеклу пытался подняться с постели, чтобы танцевать качучу, а следующим вечером появилась на свет история о пожилой даме, отправившейся навестить скупого пастора из Брубю.

Теперь она точно знала, что в этой манере могла написать книгу, но столь же уверена она была и в том, что ни у кого не хватит терпения эту книгу прочесть.

Между тем не так уж много глав написалось вот так, на одном дыхании. Большинство глав требовало долгой работы, а писать она могла лишь урывками, по вечерам. За полгода, считая с того дня, когда она отдалась во власть романтизма, было написано около дюжины глав. Можно было предположить, что целиком книга будет готова через три или четыре года.

Весной 1890 года журнал «Идун» объявил конкурс на лучшую новеллу, объемом около ста печатных страниц. Победителя ждала премия.

Это было выходом для сказки, которая хотела быть рассказанной всему свету. И, наверное, именно сказка подтолкнула ее сестру убедить девушку использовать этот случай. Наконец появилась возможность узнать, было ли написанное так уж плохо. Если бы премия была получена, то выигрыш означал бы очень многое. Если же нет, то все бы для нее всего лишь осталось, как прежде.

Она не имела ничего против этой затеи, но у нее было так мало веры в себя, что она никак не могла прийти к какому-нибудь решению.

Наконец, когда до истечения срока подачи новеллы оставалось ровно восемь дней, она решилась вырвать из романа пять глав, достаточно связанных друг с другом, чтобы их можно было считать новеллой, и с ними участвовать в конкурсе.

Но эти главы были далеко не готовы. Три из них были худо-бедно написаны, а к оставшимся двум едва-едва имелись наброски. А еще все надо было переписать набело.

К этому добавлялось еще и то, что как раз в это время она находилась не у себя дома. Она гостила у сестры и ее мужа, которые все еще жили в Вермланде. А человек, приехавший ненадолго навестить своих дорогих друзей, не может проводить целые дни за письменным столом.

Так что писала она по ночам и всю неделю засиживалась до четырех утра.

Наконец от драгоценного времени остались только одни сутки. А написать предстояло еще двадцать страниц.

В эти последние сутки они были приглашены в гости. Вся семья должна была отправиться туда с ночевкой. Она, конечно же, должна была поехать вместе со всеми.

Наконец пиршество закончилось, и она сидела и писала ночью в чужом доме.

Иногда ей становилось не по себе. Место, в котором она находилась, было той самой усадьбой, где жил злой Синтрам. Судьба каким-то странным образом привела ее туда именно в ту ночь, когда ей надо было писать о нем, имевшем обыкновение раскачиваться в своем кресле-качалке.

Иногда она отрывала взгляд от работы и прислушивалась, не доносился ли из гостиной скрип качалки.

Но ничего не было слышно, и когда часы пробили шесть часов утра, все пять глав были готовы.

Позднее этим же утром они отправились домой на маленьком грузовом пароходе. Там ее сестра сделала пакет, скрепила его сургучом и печатью, взятыми для этой цели из дома, написала адрес и отправила новеллу.

Это произошло в один из последних дней июля. В конце августа «Идун» опубликовал сообщение о том, что редакцией было получено более двадцати конкурсных рукописей, но некоторые из них были написаны столь путано, что их не стоило и рассматривать.

Тогда она перестала ждать результата конкурса. Уж она-то знала, что за новелла была так витиевата, что ее не стоило и рассматривать.

Как-то вечером в ноябре она получила странную телеграмму. Телеграмма содержала лишь два слова: «Восхищены и поздравляем» и была подписана тремя ее подругами по семинарии.

Ей пришлось ждать довольно долго, до самой середины следующего дня, когда доставлялись стокгольмские газеты. Газета была у нее в руках, но она долго искала, ничего не находя. Наконец на последней полосе она обнаружила маленькую, изящную заметку, сообщавшую о том, что она получила премию.

Для кого-нибудь другого это, может быть, и не стало бы столь значительным событием, а для нее это означало, что она может посвятить себя тому призванию, о котором мечтала всю жизнь.

* * *

Мало что можно к этому добавить. Сказка, мечтавшая выйти в мир, была теперь уже совсем близка к своей цели. Теперь она по крайней мере будет написана, даже если и пройдет несколько лет, прежде чем она будет готова.

Та, которая ее писала, отправилась в Стокгольм в ближайшее рождество после присуждения премии.

Редактор «Идуна» предложил напечатать роман, как только он будет готов.

Да, вот только если бы у нее было время писать его!

Вечером накануне отъезда обратно в Ландскруну она сидела у своего старого верного друга — баронессы Адлерспарре и читала некоторые главы.

Эссельде слушала так, как только она умела слушать, и заинтересовалась. Когда чтение кончилось, она сидела молча и размышляла.

— Сколько пройдет времени, прежде чем все будет готово? — спросила она наконец.

— Три или четыре года.

На этом они расстались, но на следующее утро, за два часа до того, как она должна была покинуть Стокгольм, она получила от Эссельде записку, что непременно должна зайти к ней до отъезда.

Старая баронесса была настроена решительно и полна предприимчивости.

— Тебе надо взять на работе отпуск на год и завершить книгу. Я достану деньги.

Через четверть часа она была уже на пути к директрисе семинарии, чтобы просить ее помочь найти себе временную замену.

В час она благополучно сидела в поезде, но ехала теперь уже всего лишь в Сёрмланд,[4] Сёрмланд — устное поэтическое название лена Сёдерманланд в центральной Швеции. где у нее были добрые друзья, жившие в очаровательном доме.

И они, инженер Отто Гумелиус и его жена, приняли ее в своем доме в деревне, предоставили ей возможность спокойно работать и окружали ее доброй заботой почти целый год, пока книга не была готова.

Теперь она наконец получила возможность писать с утра до вечера. Это было самое счастливое время в ее жизни.

Но когда к концу лета сказка была наконец готова, выглядела она странно. Сказка была буйной, дикой и непокорной; неважно обстояло дело и с ее цельностью, ибо все части так и сохранили свое прежнее стремление разлететься в разные стороны.

Она так никогда и не стала тем, чем должна была стать. Несчастье ее было в том, что ей пришлось так долго ждать, чтобы ее рассказали. И если за ней должным образом не присмотрели, не обработали ее, то произошло это в основном потому, что ее автор был чересчур счастлив тем, что ему наконец удалось написать ее.


А. Савицкая


Читать далее

СКАЗКА О СКАЗКЕ. (Перевод А.Савицкой)

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть