Онлайн чтение книги Новеллы японских писателей
Наоя Сига. Преступление Хана

Случилось нечто непредвиденное. Во время представления фокусник, китаец Хан, метнув тяжелый нож, перерезал сонную артерию своей жене. Молодая женщина умерла на месте. Хан был немедленно арестован. Несмотря на то, что все это произошло на глазах директора театра, ассистента Хана, тоже китайца, конферансье, находившегося на своем посту полицейского и более трехсот зрителей, — для всех оставалось тайной: предумышленное это убийство или нет.

Номер Хана заключался в следующем: его жена становилась возле огромного деревянного щита, а Хан с расстояния двух кэнов[23]Кэн — 1,81 метра. бросал длинные ножи с таким расчетом, чтобы они, вонзаясь в щит в двух сунах[24]Сун — 3,03 сантиметра. от тела ассистентки, обозначили контуры ее фигуры.

Первым судья допросил директора:

— Скажите, этот номер считается сложным?

— Нет, для опытного мастера он не сложен, но, чтобы его выполнить, нужны крепкие нервы и полная сосредоточенность.

— Значит, промах маловероятен?

— Да. В противном случае я не разрешил бы этот номер у себя в театре.

— Тогда не считаете ли вы, что произошло предумышленное убийство?

— Нет, не думаю. Утверждать категорически, что этот номер выполняется с точностью машины, вряд ли возможно. Правда, нам и в голову не приходило, что такая вещь может случиться. Теперь-то ясно, что возможность промаха не была исключена.

Судья был в затруднительном положении. Факт убийства налицо, но никто не мог доказать — предумышленное это убийство или нет (если предумышленное, то чистая работа).

Следующим судья допросил ассистента Хана, проработавшего с ним вместе не один год. Судья начал с вопроса:

— Что вы можете сказать о Хане?

— По-моему, Хан — порядочный человек: в азартные игры не играет, женщинами не увлекается, не пьет. С прошлого года он вроде бы стал проявлять интерес к христианству. По крайней мере, в свободное время всегда почитывает сборники проповедей и другие их книжки.

— А какого вы мнения о покойной?

— Она тоже была порядочным человеком. Вам, наверно, известно, бродячие актеры — народ неразборчивый. Могут, например, соблазнить чужую жену и сбежать с ней. Случается. Жена Хана была хорошенькой, миловидной женщиной, ее тоже пытались сбить с толку, но ничего не вышло. Хан и его жена были добрые и приветливые люди, умели владеть собой и никогда ни с кем не ссорились. Но... — здесь китаец запнулся и, немного поразмыслив, добавил: — Может быть, я наврежу Хану, если расскажу о том, что друг к другу они относились с какой-то необъяснимой жестокостью.

— Отчего же?

— Не могу понять.

— И всегда так было?

— Нет, это началось года два назад, когда госпожа Хан родила. Роды были преждевременными, и ребенок на третий же день скончался. Тогда-то у них и начался разлад. Все уже знали, что они не ладят. Из-за любого пустяка начиналась ссора. Хан в эти минуты был бледен как полотно и все же не поднимал руку на жену. Наверно, это запрещается его верой. Но в глазах кипела дикая злоба. Однажды я спросил у него; «Чем так жить, не лучше ли разойтись?» Он ответил, что если у жены и есть причины для развода, то у него их нет. Хан всегда поступал по-своему. Он как-то мне признался: «Я разлюбил жену. Она это почувствовала и тоже охладела ко мне. Ничего не поделаешь». Думаю, он начал читать Библию и все эти сборники проповедей, чтобы как-то смягчить сердце и избавиться от ненависти к жене, которую не за что было ненавидеть. Она скорее достойна была жалости. Три года они бродяжничали вместе по белу свету. На родину ей возвращаться не было смысла. Старший брат, беспутный человек, промотал все имущество семьи. Решись она расстаться с Ханом и вернуться к себе, на новый брак ей рассчитывать было нечего, раз три года она скиталась с бродячими актерами. Наверно, потому она и не оставляла Хана и терпела все эти муки.

— А что вы думаете о случившемся?

— Вы хотите спросить, считаю я это несчастным случаем или убийством?

— Именно.

— Я и сам много раздумывал над этим, но чем больше думал, тем меньше понимал, что же произошло на самом деле.

— Почему же так?

— Не знаю, но это факт. Наверно, и остальные не смогут вам ответить. Я спрашивал у конферансье. Он тоже ничего не может понять.

— А какая мысль вам пришла в голову в тот самый момент, когда это случилось?

— Я подумал: он убил ее!

— Вот видите!

— Но конферансье в ту же минуту подумал: промахнулся!

— Да, но это первое, что может прийти в голову, если не знаешь об их отношениях.

— Видимо, так. Но ведь и я подумал об убийстве не потому ли, что знал об их отношениях?

— Ну, а как вел себя Хан, когда это случилось?

— В тот момент он вскрикнул, и я увидел, что у нее из горла хлещет кровь. Несколько секунд она еще держалась на ногах, потом колени ее подогнулись, тело качнулось вперед, нож выпал, и она, как подкошенная, рухнула на пол. Мы замерли от ужаса, но ничем не могли помочь. Словно окаменевшие, уставились на нее. Поэтому я и не могу сказать точно, что делал в эти минуты Хан. Нам было не до него. Наверно, он испытывал то же, что и все мы. Правда, спустя некоторое время у меня появилась мысль: «Все-таки он убил ее!» Но в эту минуту Хан стоял с закрытыми глазами и был очень бледен. Когда опустили занавес, мы подошли к ней. Она была мертва. «Как же я промахнулся!» — вполголоса промолвил Хан и, став на колени, начал молча молиться. Вид у него был потерянный.

— Благодарю. Если возникнут вопросы, я вас вызову.

Судья отпустил ассистента. После него ввели Хана. Это был человек с умным, очень бледным и напряженным лицом. Судье достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, какое сильное нервное потрясение ему пришлось пережить.

— Я уже допросил директора театра и вашего ассистента, — начал судья, как только Хан сел. — Теперь разрешите задать несколько вопросов вам.

Хан кивнул.

— Скажите, вы совсем не любили свою жену?

— Это не так. Со дня нашей женитьбы и до рождения ребенка я любил ее всей душой.

— Ну, а что же случилось потом?

— Я понял, что ребенок не мой.

— И знали чей?

— Догадывался. Ее двоюродного брата.

— Вы с ним знакомы?

— Да, он был моим другом. Он и уговорил меня жениться на ней.

— Вы предполагаете, что их связь началась еще до вашего брака?

— Да. Ребенок родился через восемь месяцев после женитьбы.

— Но ваш ассистент сказал, что роды были преждевременными.

— Я сам это придумал.

— Но ребенок вскоре умер.

— Да.

— Что же с ним случилось?

— Она придавила его грудью, когда кормила.

— Она сделала это умышленно?

— Нет, говорила, что случайно.

Судья пристально взглянул на Хана. Тот приподнял голову в ожидании следующего вопроса, но глаза его были опущены.

— Жена не призналась вам в этой связи? — продолжал судья.

— Нет. Я и не спрашивал. Смерть ребенка, казалось мне, искупила ее вину. Мне хотелось быть великодушным.

— Но вам это не удавалось?

— Не удавалось. Меня не оставляла мысль, что смерть ребенка все же недостаточное возмездие. Когда ее не было рядом, я готов был все простить, но стоило мне увидеть ее, как неприязнь к ней снова вспыхивала.

— А вы не думали о разводе?

— Думал, и не раз, но не говорил ей об этом.

— Почему же?

— Духу не хватало. Она говорила, если я ее брошу, она покончит с собой.

— Значит, она вас любила?

— Нисколько.

— Почему же она так говорила?

— Просто ей нужно было как-то существовать. Она знала, что ни один порядочный человек не возьмет к себе бывшую жену бродячего актера. На родных ей рассчитывать было нечего: ее старший брат разорил их. Ну, а для того чтобы работать, у нее были слишком маленькие ножки.

— В каких вы находились отношениях? Ее влекло к вам?

— Думаю, что нет. Близость со мной была ей видимо, в тягость. Но она выносила это с таким терпением и стойкостью, которым мог позавидовать любой мужчина. Она с холодной жестокостью взирала на то, как рушится моя жизнь. И когда я в муках взывал о помощи, мечтая как-то наладить нашу жизнь, она хладнокровно и даже с каким-то злорадством наблюдала за мной со стороны.

— Почему же вы терпели?

— Разные были причины.

— Что вы имеете в виду?

— Мне хотелось подавить в себе гордость, но ничего не получалось.

— А у вас не возникала мысль убить ее?

Хан молчал. Судья повторил вопрос. Хан и на этот раз ответил не сразу:

— Я думал не раз: лучше бы она умерла.

— Значит, если бы это не каралось законом, вы бы могли убить жену?

— Я не потому не делал этого, что боялся закона. Просто духу не хватало. У слабых людей сильна тяга к жизни.

— И в последнее время у вас появлялась мысль об убийстве?

— У меня не хватало решимости, но думать об этом я думал.

— Незадолго перед этим?

— Да, накануне, в последний вечер или даже на рассвете.

— Вы были в ссоре?

—Да.

— Из-за чего?

— Из-за какой-то ерунды. И говорить не о чем.

— Все-таки расскажите.

— В тот вечер она замешкалась с ужином, а я, когда голоден, бываю очень раздражителен. Ну вот я и разозлился.

— Сильнее обычного?

— Нет. Но на сей раз долго не мог успокоиться. В последнее время я сильно страдал от того, что не налаживаются наши отношения. Я лег в постель, но заснуть не мог. Мой воспаленный мозг обуревали разные мысли. Я вдруг отчетливо понял, что все напрасно, что все мои старания ни к чему не приведут, мои надежды не сбудутся и мне никогда не избавиться от того, что стало для меня невыносимым. Причиной была жена. Я понял, что и в будущем нет просвета. Когда-то я мечтал о светлой жизни, но эта мечта угасала. Вернее, огонек надежды не погас совсем, но был при последнем издыхании и страшно чадил. Сомнения и страдания отравляли меня. И когда они окончательно меня доконают, я буду мертв. Вроде бы живой и все же мертвый. Я понял, что нет надежды, и все-таки хотелось что-нибудь придумать. Тогда и пришла мне в голову эта отвратительная мысль: «Хоть бы она умерла!» Почему я все-таки не убил ее? Последствия убийства меня не пугали. Наверно, тюремная жизнь была бы не хуже моего горестного существования. Но я понимал, что ничего не изменится, чему быть, того не миновать. Все пойдет прахом. У меня больше не было сил противиться судьбе, и я покорился ей. Я и забыл, что рядом со мною лежала жена. Я смертельно устал. Но это была не та усталость, после которой приходит крепкий сон. И по мере того как я терял силы, блекла идея убийства. Я ощутил полную опустошенность, которая наступает после кошмарного сна. Мною овладела тоска, я впал в бесчувствие. А когда стало светать, заметил, что и жена не спит.

— Когда вы встали, у вас все было как обычно?

— Мы просто не разговаривали друг с другом.

— Вам и тогда не пришла в голову мысль просто уйти от нее?

— Вы хотите сказать, что в этом случае осуществились бы мои надежды?

— Положим.

— Думаю, что нет.

Хан молча посмотрел на судью. Тот понимающе кивнул...

— Конечно, эти мысли не совсем то же, что предумышленное убийство. В этот день с самого утра я был очень взволнован, физически изнемог и нервы сдали. Не в силах оставаться на месте, отправился бродить по безлюдным местам. Я все время думал, что необходимо что-то предпринять, но мысль об убийстве, которая вчера пришла мне в голову, больше не возвращалась. Я даже не вспоминал о предстоящем выступлении. Если бы вспомнил, то, наверно, заменил бы этот номер другим. Наступил вечер. Подошла наша очередь выходить на сцену. Как ни в чем не бывало я продемонстрировал зрителям отточенность ножей, рассекая бумагу и вонзая их в пол. Вскоре вышла сильно напудренная жена в ярком китайском наряде. Все как обычно. Приветливо улыбаясь и раскланиваясь, она стала у щита. Захватив ножи, я занял свое место. Впервые со вчерашнего вечера наши глаза встретились. И тогда-то я понял, что зря не заменил номер, что если не удастся взять себя в руки, то все может плохо кончиться. Я пытался успокоиться, но не мог справиться со своими расшатанными нервами и с дикой усталостью, которая, казалось, пронизала меня до самого сердца. Руки мне больше не повиновались. Закрыв на мгновение глаза, я все же попытался сделать над собой усилие, но лишь ощутил дрожь в теле. Пора было начинать. Я метнул первый нож над ее головой. Он вошел в щит на сун выше обычного. Она развела руки в стороны, и я метнул по ножу под каждую из них. У меня было ощущение, что нож прилипает к пальцам, будто что-то его удерживает. Я уже не мог точно определить цель и после каждого броска благодарил судьбу, что не промахнулся. Я пытался взять себя в руки, но ничего не получалось. Скованность, охватившая мой мозг, передалась пальцам. Вонзив нож слева от шеи, я хотел было метнуть с правой стороны. И вдруг заметил ужас в ее глазах. При каждом броске она, видимо, сжималась от страха. Может быть, мое состояние передалось ей, а может быть, она предчувствовала, что какой-то из ножей вонзится ей в шею. Не знаю почему, но ее страх подхлестнул меня. Я почувствовал головокружение. Теряя силы, не прицеливаясь, почти вслепую я метнул нож...

Судья молчал.

— Тогда-то у меня и мелькнула мысль: «Наконец-то я убил ее!»

— Вы хотите сказать, что сделали это намеренно?

— Да, мне показалось, что я сделал это намеренно.

— Но затем вы опустились возле нее на колени и начали молиться. Не так ли?

— Да, я вдруг решил схитрить. Все думают, что я правоверный христианин. А я, делая вид, что молюсь, обдумывал, как вести себя дальше.

— Итак, вы были уверены, что сделали это намеренно?

— Да, но я тут же понял, что смогу выдать убийство за несчастный случай.

— И все же что привело вас к мысли, что вы убили ее умышленно?

— Мое сердце, которое забилось учащенно.

— Вы решили, что вам удалось всех провести?

— Да. Тогда я как можно естественнее изображал ужас и скорбь. Окажись рядом хотя бы один проницательный человек, он заметил бы, что я притворяюсь. Теперь при одном воспоминании об этом меня бросает в холодный пот...

В тот вечер я решил во что бы то ни стало доказать всем свою невиновность. Против меня и не было улик, это можно почувствовать только сердцем. Все знали, что мы не ладили, но из этого не следовало, что я способен убить ее. Мне достаточно было сказать: «Промахнулся» — и никто не доказал бы обратного. Возможно, наши отношения кое-кого навели на подозрения, но это не могло служить доказательством моей вины. В общем, за отсутствием улик меня должны были оправдать. Совершенно спокойно перебирая в памяти подробности случившегося, я представлял себе, как, давая показания, все будут утверждать что произошел несчастный случай. Но потом мною вдруг овладело сомнение: а почему все-таки я решил, что сделал это умышленно? Видимо, потому, что в последний вечер я думал об убийстве и оно действительно произошло. Я окончательно запутался и перестал что-либо понимать. Но потом на меня нашло просветление и на душе стало легко. На радостях мне захотелось кричать во весь голос.

— Вы поняли, наконец, что промахнулись?

— Нет, я так еще не думал. Я просто понял, что сам ничего не знаю и что, если честно расскажу все, как было, меня не осудят. Поэтому я могу не обманывать себя и других, не изображать все это несчастным случаем. Я не могу категорически утверждать, что промахнулся, но и не могу сказать, что совершил предумышленное убийство, не могу ни признать свою вину, ни отрицать ее.

Хан замолчал. Молчал и судья, потом вдруг произнес скороговоркой:

— Все это похоже на правду. Но скажите, неужели вам нисколько не жаль своей жены?

— Нисколько. Я и представить себе не мог, что буду рассказывать о смерти жены с такой радостью.

— Хорошо! Можете идти.

Хан молча поклонился и вышел. Судья, будто кто его подхлестнул, резким росчерком пера написал: «Невиновен».