Онлайн чтение книги Номер 11 Number 11
1

От кого: Сьюзен Уэллс

Кому: Вэл Даблдэй

Тема: Re: Дилемма

14.09.2011 22:17

Дорогая Вэл,

Ты попросила совета. Боюсь, тебе не понравится то, что услышишь.

Для начала, сложности на твоей работе меня очень огорчили. Ты не удивишься, узнав, что здесь ситуация не лучше: библиотеки если не закрываются, то сокращают финансирование, и им предлагают убавить штат. Уверена, тебя не уволят, но я понимаю, как тяжело, когда денег каждую неделю становится все меньше. И такое происходит повсюду. Даже в нашей адвокатской фирме сокращают сотрудников. Мы в основном занимались юридической помощью, но сейчас мало кто к нам обращается – люди предпочитают сами представлять себя в суде. А в итоге плохо всем.

Настроение отвратительное. Кажется, что все катится к чертям, и нам еще четыре года терпеть этих людишек. Ты, похоже, оказалась в одной из самых опасных зон. Подумать только, наши дочери не вылезали из библиотек, и сколько полезного и замечательного они там почерпнули, но нашим внукам всего этого не достанется, по крайней мере, не в прежнем объеме. Впору завыть.

Но послушай, Вэл, какой бы отчаянной ситуация ни была… при чем тут Стив?! Ты хочешь к нему вернуться? Да, прямо ты об этом не говоришь, но если читать между строк, ты склоняешься именно к такому варианту, я правильно поняла?

Одинокой женщине средних лет иногда бывает очень паршиво. Это мы обе знаем. Но неужто ты забыла, как он с тобой обошелся?..

И спроси Элисон, что она об этом думает, если еще не спросила!

Люблю, обнимаю,

Сьюзен.

* * *

– Угадай, с кем я ехала в автобусе на прошлой неделе? – спросила Вэл.

– Что это? – порывшись в сумке с продуктами, Элисон выудила упаковку с морковью.

– Это морковь.

– Вижу. Но она не органическая.

– И что? – обиделась мать. – От этого она не перестала быть морковью. Я сидела рядом со Стивом, если тебе интересно.

Элисон нахмурилась. О Стиве она предпочла бы больше никогда не вспоминать.

– Мы же всегда покупали органическую? В этой полно пестицидов и химикалий, иначе она не была бы такой гладкой и одинаковой.

– Да, но эта вдвое дешевле, ее мы отныне и будем есть. Так что привыкай. – Вэл выхватила морковь из рук дочери, порвала ногтем упаковку и высыпала содержимое в холодильник. – Мы славно поболтали.

– Рада за вас.

– Дела у него не очень. В колледже его сначала сократили, а потом взяли фрилансером. И теперь платят за ту же работу вдвое меньше.

– Целых четыре? Я не ошиблась? – воскликнула Элисон, вынимая из сумки одну за другой бутылки пино гриджио.

– На них была скидка в пятьдесят пенсов, – сказала Вэл.

– Ну да, и купив четыре, ты сэкономила кучу денег.

– Ой, прекрати. Я вот что подумала: не пригласить ли его поужинать?

– Не глупо ли экономить на овощах, чтобы транжирить деньги на вино?

– Я не транжира. Ты ведь тоже его пьешь, разве нет?

– Иногда.

– Так что ты об этом думаешь?

– О чем?

– О том, чтобы поужинать со Стивом.

– Я тут ни при чем. – Не глядя на мать, Элисон вынимала продукты из сумки.

– Конечно, при чем! Он ведь был твоим отчимом какое-то время.

Элисон развернулась к ней:

–  Никогда он не был моим отчимом. Никоим образом, ясно? Он был парнем, с которым ты… временно сожительствовала, ради которого переехала в другой город, а когда возникли трудности, он тебя бросил.

– До чего же ты несправедлива! – В голосе Вэл уже слышались слезы.

– Ты что, забыла, мам? Когда меня прооперировали, как он себя повел?

Вэл бросила на дочь гневный взгляд и всхлипнула:

– Значит, я больше не могу рассчитывать на твою поддержку, да? Пусть не всегда, но хотя бы изредка, и то на хрен не могу. – Схватив бутылку с кухонного стола и бокал с полки, она рванула в гостиную.

Элисон постояла неподвижно, удивляясь тому, как мало нужно, чтобы разгорелась ссора. Затем тряхнула головой и продолжила опустошать сумку. Она услышала, как в соседней комнате включили телевизор: региональные новости, телевикторина, комедийный сериал – мать переключала каналы. Она представила, как Вэл яростно откручивает пробку на бутылке, наполняет бокал на три четверти и пьет вино будто лимонад – иначе она теперь и не пила. Три-четыре больших глотка, один за другим, не отрывая губ от кромки бокала.

Поразмыслив недолго, Элисон решила, что мириться – как повелось, ее забота. Вэл научилась дуться без устали, а Элисон не хотелось провести вечер в молчании. Она встала в дверях гостиной:

– Мам, прости.

– Все нормально. – Вэл не обернулась и не убавила звук.

– Ты меня слышала? Я сказала «прости» .

Вэл дернула головой в ее сторону:

– Да. Слышала. Хорошо. Извинения приняты. Но было бы еще лучше, если бы ты, прежде чем обижать меня, трижды подумала, стоит ли это делать.

Это было чудовищно несправедливо, но Элисон смолчала: длить перепалку не имело ни малейшего смысла.

– Я послушала твою песню, – сменила она тему.

Фраза произвела мгновенный эффект. Вэл приглушила телевизор и повернулась к дочери с заискивающей улыбкой:

– Да? И как тебе?

Ответ дался Элисон легко. Как бы ни бесило ее поведение матери, музыку, что та сочиняла, Элисон любила всегда и слушала постоянно, ни разу не усомнившись в том, что придет день – и везение пополам с настойчивостью вернут Вэл в поле зрения публики и ее песня снова станет хитом. А новая песня, которую Элисон включала на протяжении дня, была определенно одной из лучших.

– Очень хорошо, – сказала она. – Прекрасно на самом деле.

– Правда? Ты ведь не просто так говоришь? Не для того, чтобы отвязаться?

– Нет, мама, не просто так. Песня – супер. Ты и сама знаешь.

– Присядь. – Вэл похлопала ладонью по дивану и, когда Элисон уселась рядом с ней, порывисто обняла дочь: – А что ты думаешь об аранжировке?

– Вполне приличная. То есть… э-э… почти в норме.

– Ну, это максимум, что я могу сделать в домашних условиях. Значит, по-твоему, эту песню можно давать слушать?

– Не знаю, мам. Я же не в музыкальном бизнесе.

– Арендовать бы студию… Часа на три или на четыре, когда у них простои, я бы тогда смогла записать вокал как надо.

– Еще бы. Отличная идея… если ты можешь себе это позволить.

– И отправила бы запись Черил.

Элисон кивнула. Она никогда не знала, как реагировать, когда мать упоминала своего так называемого агента, что уже лет десять не перезванивала Вэл и не отвечала на сообщения.

– А название тебе понравилось? – спросила Вэл. – «Ко дну и вплавь». Цепляет или не очень?

– Мне в этой песне все нравится.

Вэл опять заключила дочь в пылкие объятия, и, опасаясь, что излияния затянутся, Элисон мягко высвободилась и встала:

– Ладно, я пойду наверх. Надо закончить письмо к Рэйчел.

– Забавно, – сказала Вэл. – Я только что получила весточку от ее матери по электронке.

– Да? И как она поживает?

– Нормально. Расстраивается из-за работы, как и все вокруг.

– Вот с кем тебе надо посоветоваться насчет Стива.

– Ай, мы со Сьюзен давным-давно не говорим на такие темы. – Вэл уже смотрела на экран, врубая звук.

Разговор, судя по всему, был окончен. Оставив мать смотреть рекламу финансовых услуг (при том, что она никогда ими не воспользуется) и летнего жилья (при том, что отпуск ей давно не по карману), Элисон поднялась в свою комнату, где вытащила из ящика стола, набитого всякой всячиной, недописанное письмо и перечитала его.

В последние годы они с Рэйчел баловались самыми разными способами связи, благо выбор был велик: обменивались электронными письмами и сообщениями, переговаривались в Фейсбуке и в WhatsApp , а недавно даже опробовали новехонькое приложение Snapchat , пересылая друг другу фотографии и короткие сообщения, что оставались на экране всего несколько секунд, а затем исчезали навеки. Но нередко случалось, что кому-то из них нужно было поделиться с подругой чем-то особенно личным, и тогда в ход шло только письмо, настоящее, старомодное, на бумаге. И то, что сейчас Элисон хотела поведать Рэйчел, было на сто процентов особенным и личным.

Пока, впрочем, исписав две страницы, она даже на полшага не приблизилась к главной теме. Последний абзац выглядел так:

Вторую неделю хожу в колледж (да, киса, это тебе не Оксфорд с Кембриджем, у нас учеба начинается в сентябре), и пока все очень даже круто. Не уверена, что программа полностью меня устраивает, но какое счастье обретаться среди студентов и преподавателей, которые хотят от тебя лишь одного: чтобы ты занималась искусством! С тупой зубрежкой наконец покончено!

Конечно, об этом тоже необходимо сообщить, но Элисон ругала себя: сколько можно умалчивать о самом насущном. Она нервно схватила ручку, покусала кончик минуты две и написала:

Хотя все это на самом деле не так уж и важно. Не для того я тебе пишу. А пишу я, потому что есть кое-что, о чем ты должна знать и о чем я еще никому не рассказывала. Хочу, чтобы ты узнала первой, потому что… ну, причин множество. Но в основном, потому что ты – мой самый давний настоящий друг и твоя реакция значит для меня невероятно много. Итак, догадываешься, о чем я? Разумеется, нет. С чего вдруг? (Глубокий вдох.)

Я – лесбиянка.

* * *

В субботу днем, решив слегка пополнить свой гардероб перед отъездом в Оксфорд, Рэйчел отправилась с матерью по магазинам. Спад в экономике никуда не делся, но вы бы ни за что об этом не догадались, глядя на толпы людей, кочующих от прилавка к прилавку в Городском центре Лидса в упорных поисках товаров длительного пользования. Miss Selfridge и Monsoon кишели покупателями. В Primark было не повернуться. В H&M, Topshop, Claire’s Accessories и Zara протискивались с трудом. А в River Island и Lush людей заворачивали с порога. Домой Рэйчел с матерью возвращались разморенными и выдохшимися.

Увешанные пакетами, они тащились по улице к дому, когда увидели припаркованную напротив их двери машину – ярко-красный «порше». Прислонившись к автомобилю, с довольной улыбкой на них глядел брат Рэйчел, Ник.

– Черт побери, – сказала мать, – что ты тут делаешь?

– Привет, мама. Привет, сестричка. – Он поцеловал обеих. – Притворитесь, что вы хоть чуть-чуть рады меня видеть.

– Естественно, рады. Но было бы неплохо, если бы ты предупредил нас заранее.

– Я только что прилетел из Гонконга. Дай-ка я тебе помогу.

– Из Гонконга? – переспросила Рэйчел, отдавая брату пакеты. – Я думала, ты на Кубе.

– У тебя устаревшая информация. Впрочем, за мной не угонишься.

Ник не появлялся дома более года. В свои двадцать шесть он выглядел, как ни странно, моложе и красивее, чем в юности. Чувства Рэйчел к брату, по сути, не изменились с тех пор, как двенадцать лет назад они вместе гостили в Беверли у бабушки с дедушкой, когда брат столь жестоко разыграл ее в полутемном соборе, – иными словами, она его обожала, не одобряла и в глубине души побаивалась. Эта затаенная настороженность ничуть не уменьшилась, когда Ник повзрослел и закрутил некий бизнес на пару с «деловым партнером» по имени Тоби. Их деятельность привела к тому, что отныне Ник наслаждался жизнью заядлого путешественника, заключая какие-то непонятные сделки на разных континентах и перепрыгивая из страны в страну то ли по надобности, то ли из личной прихоти; по международным аэропортам он передвигался с той же уверенной небрежностью, с какой большинство людей вышагивает по пригородным железнодорожным станциям. То, чем они с Тоби зарабатывали на жизнь, явно приносило завидный доход, однако о подробностях их бизнеса Ник не распространялся, и Рэйчел чувствовала, что лучше и не спрашивать.

Отпирая дверь, она увидела, что наконец доставили почту.

– О-о… письмо от Элисон, – обрадовалась Рэйчел.

– Оставь. – Ник взял у нее письмо и бросил на столик в прихожей. Они с Элисон всегда друг друга недолюбливали. – Я здесь всего на один вечер. И ради такого случая помести меня в эпицентр своего внимания.

– Ладно, – улыбнулась Рэйчел. – И все же, зачем ты приехал?

– На твое восемнадцатилетие, зачем же еще. Или ты думала, что я пропущу столь знаменательное событие?

– День рождения был три месяца назад, – рассмеялась Рэйчел.

– Знаю. И ты уже решила, что праздновать больше нечего. Вот поэтому сегодняшний вечер и станет таким особенным.

– А если бы этот вечер был у меня занят? – сказала Рэйчел, прикидываясь девушкой нарасхват. – И что ты, собственно, задумал?

– Сюрприз. – Ник привлек ее к себе. – И огромнейший, без ложной скромности говоря.

Вскоре выяснилось, что он не преувеличивал. Поболтав с матерью минут пять, Ник усадил Рэйчел в «порше», и они двинули к северу от Лидса по шоссе А61. У Харвуд-хауса Ник сбавил скорость, на часах было шесть.

– Ты что? – удивилась Рэйчел, когда Ник свернул на извилистую подъездную дорожку. – Там уже закрыто.

– Для большинства – да, закрыто.

Как ему это удавалось? Рэйчел подозревала, что дело было не столько в деньгах, сколько в связях, и часто самых неожиданных, которыми оброс ее брат. Эти связи, вероятно, и позволили ему устроить для себя и сестры приватную экскурсию по галерее с последующим шампанским на террасе и ужином на двоих в Парадных покоях.

Галерея произвела на Рэйчел наибольшее впечатление не в последнюю очередь благодаря двум новым работам Энтони Громли, дополнившим постоянную коллекцию. Сюда бы Элисон, подумала Рэйчел, вот кто был бы в восторге от такого привилегированного показа. Она сфотографировала одну из скульптур и, пока они с Ником дожидались шампанского на террасе, отправила снимок Элисон на Snapchat.

Вскоре на телефоне возникла фотография спальни Элисон в Ярдли.

Эй, Рэйч, ты получила мое письмо?

Фраза просуществовала на экране секунд десять и растворилась в небытии. В качестве ответа Рэйчел быстро сфотографировала парк, простирающийся перед ними в лучах закатного солнца, и написала, водя пальцем по экрану:

Да, скоро отпишу тебе.

Элисон:

Красиво! Ты где?

Рэйчел сделала снимок самого дома и добавила:

С братом. В чудеснейшем месте.

После довольно продолжительной паузы Элисон коротко осведомилась:

Нахера?

Похоже, она что-то не так поняла, решила Рэйчел. Сделала еще один снимок, на сей раз галерейной коллекции, и подписала:

Разве это не в твоем вкусе?

Больше от Элисон ничего не пришло, но Рэйчел сочла это нормальным. Появившийся официант возвестил, что ужин подан.

На следующий день Рэйчел прочла письмо от Элисон и в глубоком волнении немедленно принялась за ответ. Начала она с прочувствованных слов в поддержку Элисон, призывая подругу не стесняться и тем более не стыдиться того, что она поняла о своей идентичности. Поклялась, что они навсегда останутся друзьями, что бы ни случилось. И выразила надежду на скорую встречу, чтобы все обсудить с глазу на глаз.

Не получив ни слова в ответ, Рэйчел поначалу удивилась. Молчание подруги она объяснила занятостью в колледже. Потом и у нее начался первый семестр в Оксфорде, и хотя новые впечатления отвлекали от мыслей об Элисон, недоумение не рассеялось. Она звонила Элисон, слала сообщения, пыталась пообщаться с ней в Фейсбуке – все безрезультатно. Рэйчел задумалась: не обидела ли она подругу каким-нибудь словом или фразой в своем письме? Не прозвучали ли ее уверения в преданности недостаточно искренними? А рассуждения чересчур педантичными: мол, открытие, сделанное Элисон, является не столько поводом для торжества, сколько очередной проблемой в ее жизни? Шли недели, складываясь в месяцы, недоумение убывало, слабело, но до конца так и не рассеялось. В итоге оно трансформировалось в тихую, но занозистую обиду. В конце концов, Рэйчел не в чем себя упрекнуть. Откликнулась, как и должно хорошему другу. И заслуживала немного большего, чем глухое молчание.

* * *

Автобус номер 11 ходит по закольцованному маршруту, объезжая Бирмингем по кругу за два с половиной часа. Разумеется, мало кто из пассажиров проводит в салоне больше получаса. Элисон и Селена, новоиспеченные студентки и уже подруги, сидели в нижнем отсеке автобуса 11А, двигавшегося против часовой стрелки от Борнвиля к Холл-Грин. Девушки ехали домой из колледжа, продремав полтора часа на лекции «Введение в историо графию архитектурного метапространства», не сумевшей пробудить в них живой интерес. Не беда. Нельзя же рассчитывать, что все предметы будут невероятно увлекательными.

У сентябрьского солнца еще хватало запала омывать город бледно-золотистым светом, отражаясь в ветровых стеклах автомобилей и на панелях теплиц, возведенных на садовых участках. Когда автобус, вздрогнув, остановился у «зебры», Элисон глянула на телефон: почти половина седьмого. Поездка получалась очень неспешной.

– Ты прямо домой? – спросила Селена.

– Нет. Встречаюсь с мамой в пабе. И с ее новым бойфрендом. То есть «новым» только она его называет. На самом деле это ее старый бойфренд. Просто он опять нарисовался.

– И как ты к этому относишься?

– Лишь бы мама была счастлива, – без особого энтузиазма ответила Элисон. И после паузы: – Твои предки все еще вместе, да?

– Ага, – засмеялась Селена. – Иногда я не понимаю почему, но они упертые, сохраняют брак. Ради нас, детей, наверное, ну и по другим причинам тоже. Молодцы. Среди моих друзей многие прошли через развод родителей. И мало им не показалось. Ты единственный ребенок?

Элисон кивнула.

– Тогда тебе еще хуже. Я хочу сказать, что дома всегда только двое, ты и мама, и спорим, ты о ней заботишься не меньше, если не больше, чем она о тебе.

– Это правда. Вдобавок, знаешь, часто накатывает такое, мать его, чувство одиночества. Сидим на кухне, ужинаем, только мы вдвоем. Если не включить радио или телик, слышно, как на стене часы тикают.

Большие светло-карие глаза Селены смотрели сочувственно:

– Вот что, приходи к нам на обед или ужин когда захочешь… Просто скажи мне, не стесняйся. Нас пятеро, и обычно у нас шумно и весело. Сможешь развеяться.

Глядя Селене в глаза, Элисон вздохнула и вдруг заговорила совершенно иным тоном, взволнованным и доверительным:

– Послушай, мы знакомы всего ничего, но я хочу тебе кое-что рассказать. О себе. Точнее, ты должна об этом знать.

Перемена в ее голосе заставила Селену настроиться на серьезный лад. Выждав, пока мимо них протиснутся к выходу пассажиры, она сказала:

– Хорошо. Выкладывай.

Не говоря ни слова и по-прежнему не отрывая глаз от Селены, Элисон мягким движением взяла свою подругу за руку. Затем тихонько, осторожно, так, чтобы не привлечь внимания других пассажиров, поднесла руку Селены к своему левому бедру и положила ладонью вниз чуть повыше колена. И сжала руку подруги, давая понять, что Селена имеет право – и даже обязана – ответить тем же жестом, стиснув бедро Элисон.

Глаза Селены удивленно вспыхнули. Обе долго молчали – от замешательства и неуверенности. Селена не отводила взгляда от Элисон, не убирала руку с ее бедра, более того, даже не попыталась отдернуть ладонь. Постепенно ее губы растянулись в улыбке, улыбка становилась все шире, обнажая зубы, и наконец, более не в силах сдерживаться, Селена расхохоталась.

–  Какого хрена!  – воскликнула она, и Элисон рассмеялась вместе с ней. – Какого, нафиг, хрена!  – не унималась Селена. На них начали оборачиваться, но им было все равно. – У тебя что, приставная нога?

– Ну! – выдавила Элисон, согнувшись от смеха. – Господи, какое у тебя было лицо!

– Еще бы, я же не понимала, что происходит! А тут такое… типа… что это? Из чего она? Похоже на пластик.

– Само собой, пластик. Их больше не стругают из дерева. Я не какой-нибудь чертов Джон Сильвер.

– Но… почему? Давно ты с ней?

Автобус пересек Кингс-Хит, а потом одолел и Суонсхерст-лейн, пока Элисон рассказывала свою историю. Пассажиры входили и выходили, на Экокс-Грин сменился водитель, но две студентки были так поглощены друг другом, что не замечали ничего вокруг.

– Когда мне исполнилось десять, – говорила Элисон, – у меня начала побаливать нога, причем без всякого повода. Постепенно боль усилилась и потом уже не исчезала. Тогда мы как раз переехали в Бирмингем, и вот в больнице Королевы Елизаветы я сдала сотню анализов, и в итоге у меня диагностировали очень редкое заболевание под названием «саркома Юинга», то есть реально агрессивную форму рака. Меня долго держали на химиотерапии, но в конце концов решили, что этого недостаточно, и сказали, что придется-таки все отрезать.

– Блин, это ужасно.

– Ну, альтернатива была как бы еще хуже. Во всяком случае, вот она я. Живая и прыгучая.

Селена сперва не поняла, шутит Элисон насчет прыгучести или горько иронизирует, и когда Элисон улыбнулась, с облегчением засмеялась.

– Хочешь посмотреть? – спросила Элисон. – Выглядит очень натурально.

Она закатала левую штанину почти до колена – эта часть протеза действительно с поразительной правдоподобностью имитировала плоть и кость.

– Колено не такое красивое, я тебе его потом покажу. – Элисон спустила штанину. – Но в общем здорово, да? Они даже подобрали оттенок под цвет моей кожи. Когда они приступают к сооружению ноги, тебе дают альбом со всякими разными оттенками кожи и ты выбираешь, почти как в магазине, когда ковер покупаешь или обои.

– Заливаешь.

– Нет. Я могла бы выбрать белую ногу, если б захотела. Прикольно было бы, а? Я – типа ходячий пример этнического разнообразия.

Рак был настолько агрессивен, пояснила Элисон, что хирургам ничего не оставалось, как провести трансфеморальную ампутацию, убрав и колено тоже. То есть ее нога напрочь лишилась двигательной силы коленного сустава – одного из самых могучих суставов человеческого тела, – поэтому по лестнице она поднимается медленно, затрачивая на каждую ступеньку в два раза больше времени, чем прежде. Однако на ровных поверхностях, когда никто не загораживает ей дорогу и не путается под ногами, она шагает абсолютно спокойно и уверенно.

– И сколько времени прошло, – спросила Селена, – прежде чем ты ощутила эту ногу… своей, настоящей?

– О нет, настоящей она никогда не была и не будет. Но ощущение… не знаю… комфорта, что ли, когда ты к ней приноровишься, возникает довольно скоро. Со мной работала физиотерапевт, сперва в больнице, а потом она приходила к нам домой. Мы с ней несколько месяцев занимались. Напряженное было время для всех, очень напряженное. Мужик, о котором я тебе говорила, – Стив, бойфренд моей матери, – он тогда жил с нами. Тут-то он и показал себя во всей красе.

– Не очень хотел участвовать во всем этом?

– Напротив, как раз поучаствовал. Трахнул физиотерапевта.

Секундная пауза, и обе опять расхохотались, настолько дико и смешно прозвучала эта фраза. Впрочем, Элисон предпочитала смеяться, чем вспоминать ту жуть и мучения, когда все ее надежды, казалось, рухнули безвозвратно, а измена Стива доконала ее мать: за считанные месяцы Вэл постарела лет на десять и пристрастилась к алкоголю, без выпивки она не могла заснуть. И как же Элисон не хотелось, страшно не хотелось снова встречаться со Стивом.

– Послушай, – раздумчиво обратилась она к Селене, – а не могла бы ты пойти со мной в паб сегодня? Двинем сплоченными рядами, типа в единстве сила, что скажешь? Просто я не видела его семь лет, и мне бы не помешал друг рядом, чтобы удерживать меня от всяких глупостей.

* * *

На подступах к «Гордому орлу» Элисон коснулась плеча Селены, предупреждая:

– Она белая, между прочим.

– Кто?

– Моя мама.

– И что?

– Некоторые удивляются, вот и все.

– Думаю, я с этим справлюсь. У нее же не две головы, в конце концов.

– Ну, ты меня поняла. Я только хотела, чтобы это не было для тебя неожиданностью…

– Элисон… не дергайся. Все нормально. Тебе нужно слегка успокоиться.

– Знаю. Ладно.

Склонив голову, Элисон вдохнула, выдохнула несколько раз, пытаясь найти внутренний центр равновесия, а с ним и равновесие душевное. Вытянула руки ладонями вниз и сделала движение, словно отжималась от невидимой гимнастической стенки.

– О’кей, – сказала она немного погодя. – Я готова.

Они вошли в паб.

Стив утратил большую часть волос, с тех пор как Элисон видела его в последний раз, но в остальном практически не изменился. Он чмокнул Элисон в щеку, сгреб в объятия, не оставив ей шансов избежать и того и другого. Когда он направился к стойке за выпивкой для всех, Элисон не могла не заметить, как мать провожает его взглядом, признательным, влюбленным, при том что Вэл была, наверное, единственным человеком в пабе, у кого этот лысеющий мужик с выпирающим брюшком мог вызывать интерес, хотя бы мимолетный. Элисон старалась не выдать своих эмоций, мысленно призывая себя к смирению. Она ничего не в силах изменить, мать и Стив все равно сойдутся – опять. Жизнь иногда бывает слишком предсказуемой.

Очередное доказательство этой печальной истины представилось ей спустя минут пять. Вэл подошла к девушке за барной стойкой и заговорила с ней, показывая на полочку с дисками, которые крутили в качестве фоновой музыки, и Элисон доподлинно знала, что за этим последует. Единственный хит Вэл, попавший в первую двадцатку (двенадцать лет назад), вошел в бесчисленное множество сборников, и, разумеется, уговаривать девушку долго не пришлось: нужный диск вставили в проигрыватель и ткнули в ту дорожку, какую требовалось. По пабу прокатился клавишный перебор, перебиваемый дерзкими ударными, создавая шероховатый, но притягательный аккомпанемент к мощной протяжной мелодии; Вэл солировала, голос у нее был сильный, глубокий, три другие участницы группы подпевали «у-у-у», «а-а-а», и все вместе складывалось в крепко выверенную гармонию.

С извиняющейся, но и горделивой улыбкой, адресованной ее спутникам, Вэл не спеша вернулась к столику. Как раз вовремя, чтобы услышать возглас Селены:

– О-о, я обожаю эту песню!

– Вот как? – удивление Вэл было совершенно искренним. – Ты ее знаешь?

– Я слушаю ее с детства, с нее и началось мое знакомство с музыкой. Помнится, мама постоянно ее включала.

– Эту песню написала я. – Вэл с жадностью наблюдала, как почтительное изумление проступает на лице Селены.

–  Вы? Это написали вы?

– Ну да. И пою я. Я – та самая Вэл Даблдэй.

Имя Селене ни о чем не говорило: те, кто вообще помнил эту песню, помнили лишь название группы, ее исполнявшей. Тем не менее Селена была потрясена, и даже сильнее, чем ожидала Вэл, учитывая обстоятельства.

– Вы пели в «Топе», да? И еще танцевали на сцене.

– О господи… Этот танец мы репетировали целую вечность .

И Вэл пустилась по хорошо утоптанной тропе воспоминаний, рассказывая, как Луизу, четвертую и самую блондинистую и хорошенькую участницу группы, заклинило, и она беспрерывно путала танцевальные па, хотя те были проще некуда, и как они проторчали в Лондоне почти неделю, разучивая движения и доводя хореографа до исступления. Элисон знала эту историю наизусть, но только сейчас подметила, что со временем повествование обрело классическую интонацию уничижительного хвастовства: пусть мы четверо и были наивными и неотесанными, подразумевалось в этой байке, но с нашим музыкальным мастерством очень даже считались – настолько, что солидная звукозаписывающая компания взяла нас под свое крыло. Выслушивать в сотый раз одно и то же было скучно, но, с другой стороны, ее матери доставляло удовольствие вспоминать о былой славе снова и снова, и Элисон слушала, не перебивая, с покорной улыбкой на лице.

– А что вы теперь пишете? – полюбопытствовала Селена. – Ваша четверка по-прежнему существует?

– Нет, – засмеялась Вэл. – Мы разбежались тыщу лет назад. Сразу после выхода нашего первого альбома.

– Но вы и сейчас в музыкальном бизнесе, верно?

– Конечно. Я сочиняю и пою, иначе я просто не могу жить. Это заложено в моей ДНК.

– Вэл – нереально креативная личность, – вставил Стив, по-хозяйски обнимая свою даму.

– И знаете что? – Вэл в упор смотрела на свою дочь, чей скептицизм, хотя и не высказанный, ощутимо давал о себе знать всем присутствующим. – Черил написала мне сегодня по поводу моей новой песни.

– Да ну? Здорово. И каково ее мнение? – встрепенулась Элисон.

– У нее пока не было времени послушать. Но она говорит, что непременно это сделает, и очень, очень скоро.

– А, здорово. Ура. Это, конечно, реальный прорыв…

Сарказм в голосе Элисон прозвучал резче и горше, чем ей самой хотелось. Вэл опустила голову, не выдержав пристального взгляда дочери, и торопливо отхлебнула джина с тоником.

– Подобный цинизм по отношению к матери совершенно неуместен, и тем более в такой момент, – сказал Стив.

– А тебе какое дело? – набросилась на него Элисон.

– Стив переживает за меня и мою карьеру. – Заступничество бойфренда ободрило Вэл. – Он собирается договориться со студией в его колледже, чтобы для меня выкроили время, и я смогу записать вариант получше. Видишь, он делает что-то конструктивное, обнадеживающее.

– Кстати, солнышко, – Стив потеснее прижался к Вэл, – я уже перебросился парой слов с Риком, инженером на студии, и он сказал, что лучшее время – вечером в четверг. Если ты сможешь приходить после девяти…

Элисон почти не вникала в их разговор. Она кожей чувствовала смущение Селены; наверное, зря она приволокла ее сюда и окунула в самую гущу семейных разборок, это было эгоистично с ее стороны. Вдобавок ее злил Стив, что напористо восстанавливал себя в должности задушевного друга ее матери. Вэл извлекла из сумочки бумагу – с уведомлением о сокращении ее рабочих часов – и теперь обсуждала с ним эту ситуацию.

– Проблема в том, – говорила она, – что если я буду получать меньше, чем сейчас, я не смогу содержать нас двоих. Это совершенно невозможно. А тем более скоро наступит зима, и счета за отопление…

– Не волнуйся, детка, – Стив покрепче обнял Вэл, заявляя свои права еще нагляднее, – разберемся. Только дай мне время все обмозговать.

Бокал Элисон был пуст. Селены тоже. Повторить она не предложила.

– Идем, – сказала Элисон. – Провожу тебя до автобусной остановки.

Селена вскочила с явным облегчением.

Когда в багровом сиянии заходящего солнца они зашагали по Уорвик-роуд, пропахшей жареной картошкой, кебабами и курицей по-ямайски, что готовили в многочисленных заведениях фастфуда, Элисон взяла Селену за руку:

– Прости. Было еще хуже, чем я ожидала.

– Все нормально. Но почему ты не сказала, что твоя мама – знаменитость? Это же потрясающе.

– Ну, она больше не знаменитость, сколько бы себя в этом ни убеждала. Но она до сих пор пишет хорошие песни. И это меня… со многим примиряет.

– О чем они со Стивом разговаривали? – спросила Селена. – Когда она ему показала какое-то письмо?

– Насчет работы. Она работает в библиотеке в Харборне.

– Значит, вот кто она сейчас? Библиотекарь?

Они подошли к остановке. В отдалении замаячил автобус; еще один светофор – и он подъедет к ним.

– На данном этапе да, – ответила Элисон. – Но и с этим не все ладно, ей сокращают часы. У библиотек кончаются деньги.

– Зачем же тогда строят большую новую библиотеку в центре? Тратят миллионы?

– Не знаю… И не спрашивай меня, как все это понимать.

Элисон отвечала машинально: автобус приближался, урча, и она лихорадочно раздумывала, в какой форме должно происходить прощание с Селеной. Объятие, дружеское похлопывание по плечу, поцелуй в щеку? В итоге получилась несблансированная смесь из трех вариантов. Объятие длилось дольше, чем предполагалось обеими, и без нежных поглаживаний по спине тоже не обошлось, а вместо поцелуя они прижались друг к другу щеками, но губы Элисон задели ухо Селены, и воспоминание об этом прикосновении не отпускало Элисон весь вечер, как и тонкий естественный запах, исходивший от ее подруги. По дороге домой она смаковала эти ощущения и вдруг поймала себя на том, что тихонько напевает припев из новой песни своей матери.

Все было бы круто, выше крыши,

Но хочу слышать, как ты дышишь.

Когда луна захватит воду,

Нырну ко дну и брошусь вплавь.

* * *

Перри-Барр – Хандсворт – Уинсон-Грин – Беарвуд – Харборн – Селли-Оук – Коттеридж – Кингс-Хит – Холл-Грин – Экокс-Грин – Ярдли – Стечфорд – «Лиса и гусь» – Эрдингтон – Уиттон – Перри-Барр.

Время шло, дни становились короче и холоднее, пока однажды, в начале ноября, не случилось нечто из ряда вон выходящее.

Рабочие часы Вэл скукожились с четырех полных дней до трех утренних смен в неделю. Зарплату ей уполовинили, и она поневоле все чаще сидела дома. В собачьем холоде. А заодно мучительно размышляя, хватит ли ей денег заплатить за отопление в следующем месяце. К тому же целый день смотреть телевизор в пустой квартире было скучно. Скучно и одиноко.

В среду днем она возвращалась домой из библиотеки на 11-м автобусе. Села в Харборне с намерением доехать до своего дома в Ярдли, дорога обычно занимала минут двадцать пять. Но, когда объявили ее остановку, Вэл передумала. В автобусе было тепло, дома холодно. В автобусе было полно людей, ее дом был пуст. Вид из окна автобуса постоянно менялся, из домашних окон всегда было видно одно и то же. Внезапно она поняла, что ей до смерти не хочется вставать с удобного сиденья и выходить в промозглую сырость.

На часах было 13.15. Совершив полный круг по окраинам города, автобус привезет ее обратно к 15.45. Что ж, замечательно, решила Вэл, – и с тех пор кружить по городу вошло у нее в привычку. Сперва только по рабочим дням, но затем, и очень скоро, она начала прихватывать и вторники с четвергами. Иногда ехала по часовой стрелке, иногда против. Два с половиной часа, когда от нее ничегошеньки не требуется, лишь сидеть смирно, смотреть, как входят и выходят пассажиры, и предоставить своим мыслям бродить окольными путями, под стать медленному круговому движению автобуса.

Ярдли – Стечфорд – «Лиса и гусь» —

Почему у нее в доме так холодно? Потому что ей не по карману оставлять радиаторы включенными на целый день. И даже когда включает, никогда больше не выставляет регулятор на «пятерку», как в прежние зимы. Теперь только на «двойку», а то и ниже. Почему? Потому что библиотека не может ей нормально платить. Потому что правительство радикально сэкономило на библиотечном бюджете. Потому что ныне мы все – предположительно – живем в эпоху «бережливости».


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
1 - 1 10.01.17
Черная башня
1 10.01.17
2 10.01.17
3 10.01.17
4 10.01.17
5 10.01.17
6 10.01.17
7 10.01.17
8 10.01.17
9 10.01.17
10 10.01.17
11 10.01.17
Вторая попытка
1 10.01.17

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть