Глава двенадцатая. Кентерберийские паломники

Онлайн чтение книги Общество «Будем послушными»
Глава двенадцатая. Кентерберийские паломники

Надеюсь, благосклонный читатель не такой идиот, чтобы по этим скудным строкам заключить, будто мы на каникулах были заброшены и предоставлены сами себе, покуда наши старшие родственники и опекуны предавались вихрю удовольствий и блистали в опьяняющем… (как его? Одно слово забыл) моды, покуда мы сиротливо и покинуто рыдали дома. (Не уж, пусть Э. Несбит пишет такие фразы. Я буду разговаривать человеческим языком). Словом, ничего подобно не было, и папа то и дело наезжал к нам, и дядя Альберта посвящал нам немало времени, хотя он даже не наш дядя, а дядя Альберта, который жил по соседству, когда мы жили в Льюисхэме. Папа Дэйзи и Денни тоже наезжал к нам и еще множество людей, недостачи в гостях у нас не было. Мы очень неплохо проводили время со взрослыми. Вообще-то «неплохо» со взрослыми получается совсем иначе, чем без них. С одной стороны, безопаснее. Как правило, взрослые могут удержать детей от рокового шага прежде, чем этот шаг будет сделан, а если нет, то может получиться так, что они сами и виноваты, а вовсе не мы. Но с другой стороны, об этих безопасных удовольствиях не так интересно рассказывать, как о тех приключениях, которые случаются, только когда вас некому остановить. Так что большинство замечательных событий произошло в отсутствие взрослых, в том числе, и наше паломничество.

Дело было вскоре после этой истории с бесплатными напитками, и день был дождливый. Сидеть дома нам было не так уж весело, тем более, что большинство наших книг оставалось у дяди. Девочки играли в какую-то тягомотную девчоночью игру, Ноэль писал стихи, а Г. О. распевал песенку. Вот такую:

Я не знаю, чем заняться!

Я не знаааю, чем заааняааатьсяааа!

Ой, какой противный дождь!

Я не знаааю, чем зааааняаатьсяаа!

Хоть вой.

Мы пытались подавить его (так называется в суде, когда заставляют молчать). Мы закатали его в ковер, но он все вопил. Мы уселись на него сверху, а он пел прямо у нас под ногами. Мы переворачивали его вниз головой и запихивали его под диван, но он все пел, пел, пел. В конце концов, мы поняли, что он будет петь, пока ему не отрубят голову, и оставили его в покое. Тут он сказали, что мы его обидели. Мы сказали, что просто играли с ним, а он сказал, что вовсе не хотел играть, и все это закончилось бы грандиозным скандалом, если б Алиса не сказала нам:

«Да перестаньте вы! Давайте лучше во что нибудь сыграем».

Дора сказала: «Нам надо бы обсудить, как обстоят дела с Обществом Послушных».

Все мы застонали, и лишь один голос произнес: «Слушайте, слушайте!» Не стоит уточнять, чей это был голос: ясно, что не Освальда.

«Право же», — гнула свое Дора, — «я не собираюсь учить вас, но ведь вы сами сказали, что нам надо быть хорошими, а я только вчера читала в одной книжке, что для этого мало просто не делать ничего плохого, надо еще все время делать что-нибудь хорошее. Мы совсем ничего не сделали, в нашей книге Золотых Дел полно пустых страниц».

«Надо бы завести еще книгу серебряных дел», — пробормотал Ноэль, отрываясь от своих стихов, — «и медных, и алюминиевых. Вот тогда Алиса было бы о чем писать. А золотых дел мы никогда на целую книгу не наделаем».

Г. О. зачем-то намотал себе на голову красную скатерть и сказал, что Ноэль учит нас плохо себя вести, и мы все чуть было опять не поссорились, но Алиса ему сказала: «Ничего подобного он не говорил, Г. О. Просто — я не знаю, почему так получается, но все, что неправильно, выходит гораздо интереснее. Хочешь сделать что-то хорошее, и очень увлекаешься, и прежде, чем успеешь остановиться, опять получилось совсем не то».

«То-то и здорово», — справедливо заметил Дикки.

«В самом деле, странно», — сказал Денни, — «если тебе что-то нравится, то никак нельзя понять, хорошо это или плохо, а вот если тебе обрыдло какое-нибудь занятие, тут уж точно: оно из золотой книги. Я только сейчас думал об этом. Хорошо бы Ноэль написал об этом стихи».

«Я как раз пишу», — откликнулся Ноэль, — «Я хотел написать про крокодила, но в конце получилось совсем не то, что я собирался написать. Подождите минутку».

И он принялся яростно что-то записывать, покуда его снисходительные братья и сестры и его любезные друзья терпеливо ждали. Наконец, он огласил свои стихи:

В Египте есть речушка речушка Нил:

Живет там умный крокодил.

Он ест Гиппопотамов даже,

А сможет — и тебя (однажды).

И чудный лес и звезд рожденье

Он зрит в счастливом изумленьи.

Как зажигается восточная заря

И тигра, льва — царя зверя.

Так будь хорошим и не вздумай

Перечить правилам разумным.

Ведь сделать зло намного легче,

Чем дело доброе — конечно.

(Насчет «конечно» я согласен — О.)

«Я написал „царя зверя“, а не „царя зверей“, потому что иначе не получалась рифма. В конце концов это одно и то же».

Мы все сказали, что стихи замечательные. Если Ноэль решит, что кому-нибудь не нравятся его стихи, он ведь и заболеть может. Потом он сказал нам: «Вот что, если для того, чтобы быть хорошими, надо только постараться как следует, я не против, но только пусть это будет не так скучно. Мы могли бы поиграть в „Путь паломника“, как я вам и говорил с самого начала».

Мы все еще раз сказали ему, что нас это нисколько не привлекает, и тут Дора предложила:

«А давайте мы будем Кентерберийскими паломниками. Люди раньше ходили в паломничество, чтобы стать хорошими».

«И они насыпали горошины себе в башмаки», — сказал Денни, — «я читал об этом в стихах, только тот человек взял варенный горох, а это нечестно».

«И у них на шляпах были раковины», — сказал Г. О.

«И еще посох и сума», — добавила Алиса, — «и они рассказывали друг другу по дороге всякие истории. Разве это плохо?»

Освальд и Дора читали про Кентерберийских паломников в «Краткой истории английского народа». Она не такая уж краткая — три толщенных тома, но зато много картинок, а написал ее мистер Грин. Поэтому Освальд сразу сказал:

«Идет. Только я буду Рыцарем».

«А я буду Батской ткачихой», — сказала Алиса, — «А ты кем, Дикки?»

«А кто там еще есть?» — спросил Дикки.

«Их там человек тридцать», — сказал Освальд, — «Необязательно брать всех. Кто хочет быть проповедником женского монастыря?»

«А это мужчина или женщина?» — спросила Алиса.

«Не знаю», — сказал Освальд, — «По картинке не поймешь». Он посоветовал Алисе и Ноэлю взять эту роль на двоих. Мы достали книжку и стали смотреть картинки, чтобы разобраться с обмундированием. Сперва мы радовались, что нам будет чем заняться в этот дождливый день, но костюмы оказались очень сложными, особенно у мельника. Мельником хотел быть Денни, но потом он согласился быть Доктором, раз уж мы так и так прозвали его Дантистом. Дэйзи стала Аббатисой, поскольку она такая благонравная, и ротик у нее тоже красный и пухленький, а Г. О. пожелал стать экономом, потому что у него была самая большая картинка, и, потом, ему понравилось это слово: он сказал, оно вроде помеси эклера и гнома.

«Давайте сперва сделаем что попроще», — сказала Алиса, — «посохи, и шляпы с ракушками».

Освальд и Дикки вышли в сад, презрев ярость разбушевавшихся стихий, и нарезали толстые ветви на посохи. Не так-то легко было найти восемь достаточно длинных и прочных, а когда мы вернулись, девочки заставили нас еще и переодеться, потому что мы изрядно промокли, сражаясь с разбушевавшимися стихиями.

Потом мы почистили эти посохи: они были вполне чистые и белые, когда их срезали и ошкурили, но потом испачкались. Сколько не мой руки, на белом все равно видно. Мы вырезали розетки из бумаги и прикрепили их к посохам вместо ракушек.

«Надо будет сделать такие же на шляпы», — сказала Алиса. — «И мы можем уже сегодня обращаться друг к другу как в книжке, чтобы привыкнуть. Вы согласны, сэр Рыцарь?»

«Согласен, о Проповедник женского монастыря», — ответил ей Освальд, но тут вмешался Ноэль и сказал, что Алиса, в лучшем случае, только полпроповедника. В третий раз нашей мирной беседе угрожала жестокая ссора, но и в этот раз ее предотвратила Алиса.

«Не придирайся, Ноэль, будь умничкой», — попросила она, — «забирай себе всего проповедника, а я буду просто пилигримом или королем Генри, который убил Фому Беккета».

С тех пор мы называли ее Просто Пилигрим — и она не возражала.

Хотели было сперва надеть настоящие шляпы, но в них было жарко, поэтому мы выбрали большие соломенные шляпы, как у негров на плантации, и к ним и прикрепили свои раковины. Мы пытались сделать сандалии, вырезав подметку из грубой ткани и подвязав ее веревочкой, но ноги сразу становятся такими грязными, что лучше уж идти в башмаках. Самые благонамеренные из паломников решили перевязать свои ботинки белой тесьмой, чтобы было видно, что это сандалии. К числу этих паломников принадлежал и Денни. Что касается одежды, то на нее у нас не было времени. Мы подумали было о ночных рубашках, они ничуть не хуже рубах, в которых ходили кающиеся, но решили, что жители Кентербери уже отвыкли от таких штучек и могут переполошиться, поэтому решили идти в обычной своей одежде.

Сами понимаете, как нам хотелось, чтобы на следующий день с погодой все было в порядке. И день выдался на славу.

Ясным утром поднялись пилигримы и отведали завтрак. Дядя Альберта уже поел и заперся в своем кабинете, только ручка скрипела. Мы немного постояли прислушиваясь под его дверью — в этом нет ничего дурного, ведь когда за закрытой дверью один человек, вы не можете, прислушиваясь, выведать какие-то его секреты.

Экономка охотно накормила нас, обрадовалась, что мы уходим и собрала нам кучу еды. Элайза тоже всегда радовалась, когда мы уходили — глупые женщины, ведь без нас им должно быть скучно и одиноко. Мы взяли с собой двоих собак — после истории с Таинственной башней нам запретили выходить иначе как в сопровождении этих преданных друзей человека. Марту мы оставили: бульдоги не любят далеко ходить. Советую вам это запомнить.

Мы собрались, надели большие шляпы с ракушками, надели ботиночные сандалии, взяли в руки посохи. Особенно шикарно выглядел Дантист: он надел ботинки на босу ногу перевязал их тесемочкой, так что издали их, наверное, можно было принять за сандалии. Но он все не унимался и твердил, что в башмаки надо было насыпать горох. Мы его слушать не стали: всем известно, что даже маленький камушек может стереть ногу до крови, а уж горох…

Мы хорошо знали, по какой дороге должны идти пилигримы: она проходила как раз мимо нашего дома, немного заброшенная, узенькая, тенистая и уютная дорожка. Идти ней приятно, но повозки здесь ездят редко, потому что много ям и рытвин, так что она спокойно поросла травой.

Когда я говорил, что день был ясный, я имел в виду, что не было дождя, но солнца особого тоже не было.

«Как удачно, о Рыцарь, что светило дня не явилось ныне во всей полноте своего сияния», — обратилась ко мне Алиса.

«Истину речешь, Просто Пилигрим, — отвечал Освальд, — и так жутко жарко.»

«Лучше бы я не был сразу двумя людьми, — пожаловался Ноэль, — от этого мне еще жарче. Я буду Старостой или еще кем-нибудь, ладно?»

Но мы напомнили ему, что он сам виноват, потому что Алиса готова была быть его половинкой, а он плохо обращался с ней, и теперь вполне заслужил, чтобы ему было жарко за двоих.

Но хотя нам было жарко, и мы отвыкли от таких далеких переходов, мы исполнили свой паломнический долг: заткнули глотку Г. О., как только он вздумал жаловаться. Алиса объяснила ему, что ныть и пищать недостойно помеси гнома с эклером.

Было так жарко, что Аббатиса и Батская Ткачиха расцепили руки (обычно они ходят в обнимку, дядя Альберта прозвал их Лаура-Матильда), а Доктор и Дикки (он хотел быть Батским Ткачом, но мы так и не нашли его в книге) сняли с себя жилетки.

Если б какой-нибудь художник или фотограф, любящий изображать торжественные процессии, повстречал нас на этой дороге, он остался бы доволен. Ракушки из бумаги вышли просто отлично, только они мешали как следует пользоваться посохом, потому что все время попадались под руку.

Мы все шли в ногу, бодро и весело, беседуя как полагается в книжке, но вскоре Освальд, «юный совершенный рыцарь», заметил, что с одним из нашей компании происходит что-то неладное. Наш Дантист совсем стал бледный, молчаливый, как будто скушал что-то неподходящее, но еще не вполне в этом уверен.

Он окликнул его: «Ну, что теперь не ладится, Дантист?» — снисходительно, но сурово, как и полагается рыцарю, потому что ничего нет противнее, чем когда кому-нибудь станет плохо прямо посреди игры, и придется все бросить и возвращаться домой, да еще жалеть того, кто все испортил, вместо того чтобы честно пожалеть об испорченной игре.

Денни сказал, что у него все в порядке, но Освальд видел: врет.

Тут Алиса сказала: «Давай отдохнем немного, Освальд, сегодня очень жарко».

«Обращайтесь ко мне сэр Освальд, Просто Пилигрим», — с достоинством возразил ей брат, — «Я как-никак Рыцарь».

Мы сели и съели свой ленч и даже Денни повеселел. Мы поиграли в пословицы, в Двадцать Вопросов и в «Отдаю сына в учение», а потом Дикки сказал, что пора ставить паруса, если мы рассчитываем нынче причалить в Кентербери. Конечно, у паломников парусов не бывает, но Дикки всегда так.

И мы пошли дальше. Пожалуй, мы вполне могли добраться до Кентербери, но Денни становился все бледнее, и вскоре Освальд уже безошибочно различал своим многоопытным взором, что Дантист хромает.

«Башмаки жмут, Дантист?» — сказал он ему ласково, но бодро, чтоб не раскисал.

«Ничего — все в порядке», — пропыхтел он.

Мы пошли дальше, немного притомившись, потому что солнце пекло вовсю и тучи уже не закрывали его. Мы пели «Британский гренадер» и «Тело Джона Брауна» — под него идти намного легче. Мы как раз запели «Топ, топ, топ, вот идут ребята», но тут Денни встал как вкопанный. Он поджал одну ногу, потом опустил ее и поджал другую, и вдруг прижал обе руки к глазам, весь сморщился и опустился на землю.

Он опустил руки и мы увидели, что он ревет. Сэр Освальд не станет приводить здесь свое мнение о людях, способных плакать по любому поводу.

«В ЧЕМ ДЕЛО?!» — заорали мы, а Дора и Дэйзи подскочили к нему и принялись гладить его и похлопывать, только бы бедняжка Денни рассказал им, что с ним случилось. Он сказал, все в порядке и пусть все идут дальше, а его заберут на обратной дороге.

Освальд подумал, что у Денни мог разболеться живот, и он не хочет признаваться в этом перед всеми, поэтому велел всем идти дальше, а сам остался с ним и сказал:

«Хватит валять дурака, Денни. Живот болит, что ли?»

Денни перестал плакать и сказал: «Нет!», — да так громко, как будто это я был в чем-нибудь виноват.

«Ладно», — сказал ему Освальд, — «ты сам знаешь, что портишь нам всю игру. Выкладывай, в чем дело?!»

«А ты никому не скажешь?»

«Конечно, если ты против», — мягко сказал ему Освальд.

«Это мои башмаки».

«Снимай их».

«Смеяться не будешь?»

«Нет!» — заорал Освальд еще громче, чем раньше орал Дантист, и все оглянулись посмотреть, что происходит, но Освальд подал им знак, чтобы они продолжали идти, а сам, нагнувшись, начал смиренно и бережно развязывать сандалии на ногах своего изнуренного спутника. Денни и не подумал мне помочь, а только ревел.

Освальд снял правый башмак — и страшная тайна открылась ему…

«Ну, знаешь ли!» — в справедливом негодовании воскликнул Освальд.

Денни зарыдал — потом он говорил, что не рыдал, а просто плакал, но если Освальд уже и в реве ничего не понимает, я лучше не буду писать эту книжку.

Когда Освальд снял с Денни ботинок, он бросил его на землю и слегка наподдал ногой. Из ботинка высыпались и покатились по земле горошины — целая куча.

«Может быть, ты все-таки объяснишь», — сказал совершенный рыцарь в полном отчаянии, но сохраняя учтивость, — «КАКОГО ЧЕРТА тебе это понадобилось?»

«Не сердись», — заныл Денни, поглаживая свои пальчики на ногах и почти перестав реветь. — «Я же говорил, пилигримы клали в свои ботинки горошины, и — ты же обещал не смеяться».

«Никто и не смеется», — сказал Освальд по-прежнему с отменной учтивостью.

«Я не хотел вам говорить, потому что я хотел быть лучше всех, и я подумал, если скажу, вы тоже захотите, а когда я сперва сказал про горошины, вы не захотели. В общем, я взял с собой несколько горошин, а по дороге потихоньку запихал их в башмаки.»

В глубине души Освальд думал: «Жадность до добра не доводит,» — ведь Денни и впрямь пожадничал, пусть даже и в послушности.

Вслух Освальд продолжал молчать.

«Видишь ли», — пустился в объяснения Денни, — «Я очень хотел быть хорошим, и раз мы решили, что от паломничества мы станем хорошими, надо было делать это как следует. Я решил, пусть ноги натрет, лишь бы стать как следует хорошим. И потом я хотел играть по всем правилам, ты ведь всегда ругаешь меня за то, что я играю не так».

Эти слова тронули нежное сердце сэра Освальда.

«По-моему, ты и так достаточно хорошо», — сказал он. — «Я позову ребят — да не будет никто смеяться».

Все собрались вокруг Денни, и девочки подняли страшную суматоху. Дикки и Освальд стояли в стороне, размышляя, что все это очень хорошо, и в особенности Денни, а вот как теперь вернуться домой.

Когда они высказали вслух эту мысль, постаравшись, как могли, смягчить ее, Денни ответил:

«Ничего страшного — кто-нибудь меня подвезет».

«Здесь тебя никто не подберет», — сказала Алиса, — «здесь только пешеходы. Надо выйти на проезжую дорогу там, где торчат телеграфные столбы.»

Дикки и Освальд сплели руки так, чтобы получилось кресло, и вместе поднесли Денни к дороге. Там мы уселись на обочине и принялись ждать. Никого не было, только пивовар со своей бочкой проехал мимо нас, но он дремал на ходу и нас не услышал. Надо было бы броситься вперед, подобно молнии, и схватить лошадей под уздцы, но об этом мы подумали слишком поздно.

Мы сидели в пыли у дороги. Паломники уже начали роптать и поговаривать, что лучше было бы вовсе не отправляться в это паломничество. Само собой, Освальд не принадлежал к числу этих малодушных.

Когда же отчаяние начало пожирать благородные внутренности самого Освальда, мы вновь услышали перестук лошадиных копыт, и показалась коляска, в которой ехала леди.

Мы позвали ее на помощь, размахивая руками и вопя, словно пережившие кораблекрушение моряки.

Она натянула вожжи и остановилась. Не слишком старая леди, лет двадцати пяти, на мой взгляд, и довольно симпатичная.

«В чем проблема?» — крикнула она нам.

«Видите ли, этот бедный маленький мальчик», — жалобно начала Дора, указывая рукой на Денни, который давно уже свернулся на боку и спал, как обычно, слегка приоткрыв рот. — «У него очень болят ноги — может быть, вы согласитесь его подвезти?»

«Что это у вас за наряд?» — спросила леди бесцеремонно рассматривая наши раковины, сандалии и посохи.

Мы объяснили ей.

«Как же он повредил себе ноги?» — спросила она.

Пришлось объяснить ей и это. Вообще-то нам понравилось разговаривать с ней.

«Ладно», — сказала она, — «Я как раз собираюсь в это — как его?»

«Кентербери», — подсказал ей Г. О.

«Ну да, Кентербери», — повторила она, — «Тут не больше полумили. Я возьму с собой бедного маленького пилигрима и всех девочек. Рыцари могут идти пешком. Мы выпьем чаю и оглядим там все, а потом я отвезу вас домой — всех, кто поместится в коляске. Идет?».

Мы сказали ей большое спасибо и что все это звучит просто здорово.

Подсадили Денни в коляску, девочки забрались вслед за ним, — и красные колеса вновь взвихрили дорожную пыль.

«Лучше бы она приехала в омнибусе», — вздохнул Г. О. — «Я бы тоже не прочь прокатиться».

«Будь доволен тем, что есть», — сказал ему Дикки, а Ноэль добавил:

«Скажи спасибо, что тебе не пришлось нести Денни на собственной спине всю дорогу до дома. Представляешь, что было бы, если вы отправились с ним вдвоем?»

Мы дошли до Кентербери, и оказалось, что и сам город гораздо меньше, чем мы думали, и собор там не выше нашей церкви возле Моат-хауза. Весь город состоял из одной длинной улицы, но мы решили, что другая его часть находится где-то поблизости.

Зато здесь была закусочная, большая, занимавшая целую лужайку, и на лужайке нас уже поджидала коляска с красными колесами, а леди, Денни и все остальные сидели на скамейке под навесом, высматривая отставших путешественников. Закусочная называлась «Святой Георг с драконом», и это напомнило мне о временах разбойников и карет, пеших тропок и приветливых кабатчиков и обо всех тех приключениях, которые раньше происходили на постоялом дворе, а теперь только в книжке.

«Мы заказали чай», — сказала нам леди. — «Хотите вымыть руки?». Не то, чтобы мы очень этого хотели, но ясно было, что этого хотела она, так что мы сказали «да, спасибо». Денни и девочки уже выглядели намного чище, чем когда мы их видели в последний раз.

Нас отвели вымыть руки в большую комнату, где стояла деревянная кровать на высоких ножках и висели темно-красные шторы — на таких не остается следов крови.

Чай нам подали в большую комнату с деревянной мебелью, полированной, но давно потемневшей от старости.

Перед чаем мы успели еще съесть холодное мясо и салат, а к чаю было три сорта джема, кекс и свежий хлеб (дома нам почему-то полагается есть только гренки).

Мы пили чай и разговаривали с леди. Леди была замечательная — из тех, кто понимает. Я хочу сказать, всех взрослых можно разделить на две большие группы: одни понимают, чего тебе хочется, а другие — нипочем.

Когда мы все съели, леди спросила нас: «Что вы хотели увидеть в Кентербери?»

«Собор, — ответила Алиса, — и то место, где был убит Фома Бекет».

Освальд хотел осмотреть стены, потому что ему нравилась история о святом Альфедже и данах.

«Очень хорошо», — сказала леди, надевая шляпу. Шляпа у нее тоже была вполне разумная: не та куча перьев на булавках, которую они носят обычно (какой от них толк), а шляпа с полями, почти такая же большая, как наши, да еще с красными цветами и черной тесемкой, чтобы завязывать ее под подбородком, когда поднимется ветер.

Мы все отправились смотреть Кентербери. Освальд и Дикки по очереди несли Денни на закорках. Леди называла его «наш раненый спутник»- по-моему, незаслуженно.

Сперва мы пошли в церковь. Освальд, излишне склонный к подозрениям, опасался, что леди будет болтать в церкви, но она и тут оказалась умницей. Церковь была открыта. Я помню, мама говорила нам, что церковь должна быть открыта весь день, чтобы человек мог зайти помолиться, если ему нужно, но разговаривать в церкви нехорошо (см. прим. А).

Когда мы вышли, леди сказала: «Здесь, на ступенях, Фома Бекет вступил в отчаянную схватку со своими убийцами».

Г. О. вставил какую-то дурацкую шутку, но мы его быстро подавили и леди продолжала свой рассказ. Она знала все и Бекете, и св. Альфедже, которого убили за то, что он отказался ввести новый налог и платить деньги этим мерзким данам.

Денни (по-прежнему сидя у меня на закорках) продекламировал «Балладу о Кентербери».

Она начинается с кораблей данов, которые похожи на змей, а кончается типа того, что поднявший меч от меча и погибнет. Очень длинная, но зато там есть все про святого Альфеджа. Плохо только, что стены, с которых Альфедж бросил вызов данам, оказались так похожи на стены обычной фермы. Леди продолжала рассказывать, не хуже настоящего гида, как я потом убедился (см. прим. Б.). Все-таки в конце концов мы сказали ей, что Кентербери кажется нам чересчур уж маленьким, и леди ответила:

«Я подумала, будет слишком обидно, раз прошли такой путь, даже не услышать ничего о Кентербери».

Тут мы сразу все поняли и Алиса сказала:

«Так нельзя! Вы нас обманули!»

Но Освальд, с присущей ему изысканностью, вступился и сказал:

«Не страшно! Вы очень здорово нас провели!»

Он не сказал: «Я давно об этом догадался», хотя ему очень хотелось это сказать, и это было бы почти правдой, ведь я сразу сказал, что это местечко маловато для Кентербери (см. прим. В). Это место называется Хазельбридж, а вовсе не Кентербери. В Кентербери мы попали в другой раз. (см. прим. Г).

Мы не стали сердиться на леди за то, что она нас так провела, потому что она и и вправду блестяще все это проделала. Она даже попросила у нас прощения, и мы сказали, что все в порядке. Тогда леди сказала нам:

«Пора, кареты поданы, и лошади под чепраками ждут нас».

«Под чепраками» — это здорово, такое бывает только в книжке. За это Освальд еще больше полюбил ее, хотя ему и показалась странным, что она говорит не об одной карете, а о «каретах». Но когда мы вернулись к постоялому двору, оказалось, что нас ждет не только ее коляска (туда сели девочки), но и тележка мистера Мунна, зеленщика, в которой разместились все мальчики. У зеленщика была очень хорошая лошадь, но погонять ее надо было не кнутом, как всех, а его рукояткой. Тележка у него была очень трясучая.

Пала вечерняя роса (правда, сидя в тележке мы этого не заметили, но по времени она должна была пасть), и мы подъехали к дому. Мы все сказали леди спасибо и что надеемся еще повидаться с ней, а она сказала, что тоже надеется еще нас увидеть.

Зеленщик уехал, мы все попрощались с леди, пожав ей руки (я имею в виду мужчин) или расцеловавшись (соответственно: девочки и очень маленькие мальчики). Она снова села в свою коляску и укатила.

У поворота она оглянулась и помахала нам. Мы тоже помахали ей в ответ и повернули к дому, но тут на нас налетел дядя Альберта, подобный разъяренному урагану. Он был в фланелевом домашнем костюме, в рубашке без запонок, волосы у него были взъерошены, и пальцы в чернилах, а глаза дикие — сразу видно, он прервался прямо посередине главы.

«Кто эта леди?» — заорал он. — «Где вы ее нашли?»

Памятуя о его наставлениях, Освальд неторопливо начал свой рассказ: «Прошлой ночью, о Благодетель бедняков, Дора и я читали повесть о Кентерберийских паломниках…»

Освальд думал, что дядя Альберта порадуется тому, как точно выполняются его указания начинать рассказ с самого начала, но тот резко оборвал его:

«Хватит, болтун окаянный! Где вы ее встретили?»

Освальд ответил коротко, как подсказывало ему его уязвленное достоинство:

«В Хазельбридже!»

Дядя Альберта бросился наверх, перескакивая зараз по три ступеньки, и крича на ходу:

«Выведи мой велосипед, старина, и накачай заднюю шину!»

Освальд поспешил исполнить его указания, но я еще не приладился толком накачать шину, как он уже снова выбежал, на этот раз в воротничке и с запонками, с галстуками, в нормальной одежде, и даже с приглаженными волосами. Он вырвал злосчастный велосипед из рук Освальда, в две секунды накачал шину, бросился в седло и умчался так быстро, что даже вороная разбойничья кобыла не смогла бы настичь его.

Мы молча уставились друг на друга.

«Он знает эту леди», — вымолвил наконец Дикки. Ну что ж: глубокая мысль.

«Быть может, это его кормилица», — предположил Ноэль, — «И она одна знает тайну его королевского происхождения».

«Разве она такая старая?» — усомнился Освальд.

«Наверное, она что-то знает про завещание, которое может сделать его страшно богатым», — сказала Алиса.

«Хорошо бы он поймал ее», — продолжал Ноэль. — «Если она недостаточно старая, значит, она его сестра, и все состояние оставили им пополам, а она куда-то пропала, и поэтому он не может разделиться с ней и взять свою долю».

«Скорее всего, это его старая любовь», — вздохнула Дора. — «В юном возрасте они были разлучены жестокой судьбой, и с тех пор он рыскал по свету, стремясь возвратить ее».

«Ничего подобного, никогда он не рыскал по свету с тех пор как мы его знаем, он только в Гастингс и ездил», — возразил ей Освальд. — «Не надо нам этих глупостей».

«Каких глупостей?» — спросила Дэйзи.

«Чтобы он женился!» — популярно разъяснил ей Освальд.

И все согласились с ним, кроме Доры и Дэйзи, но Алиса тоже сказала, что она хотела бы быть подружкой невесты. Можете баловать этих девочек сколько угодно, можете предоставить им все удобства и всю роскошь, которой вы обладаете, и обращаться с ними по-честному, точно они мальчишки, — все равно это вылезет. В самой лучшей девчонке есть что-то девчоночье, и никогда не знаешь, в какой момент из нее полезет глупость, все равно как противная паста из тюбика.

Дядя Альберта вернулся весь в поту, и мелкие бисеринки благородной влаги (пот — благородная влага? Наверное, не хуже других) усеяли его чело, но несмотря на жару, он был еще бледнее, чем Денни с его горошинами.

«Вы поймали ее?» — полез к нему Г. О.

«Нет», — ответил он, и чело его омрачилось как небо перед грозой.

«Она — ваша кормилица?» — приставал Г. О., не обращая внимания на все наши знаки.

«Она моя бабушка! — заорал дядя Альберта. — Я ее не видел с тех пор, как уехал из Индии», — и он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, — любому из нас за это здорово бы влетело.

Так закончилось наше паломничество.

Тогда мы еще не знали, в самом ли деле эта леди его индийская бабушка, вроде как у нас есть индийский дядюшка, но уж очень она была молода для бабушки. Потом мы все об этом узнали, но отложим это до другой главы. Сами понимаете, мы не решались задать дяде Альберта прямой вопрос.

Само по себе это паломничество не сделало нас хорошими, но, как уверяет Дора, за весь этот день мы не успели сделать ничего плохого, так что мы на целый день приблизились к тому, чтобы стать хорошими.

Прим. А. После мы ездили в настоящий Кентербери. Очень противный человек водил нас по собору и болтал там во весь голос, словно и не в церкви. Между прочим он сказал:

«Это Часовня Настоятеля. Она называлась Часовней Девы в те времена, когда глупые люди поклонялись здесь Марии».

«А теперь они поклоняются настоятелю?» — спросил его Г. О. (вот умница!).

Люди, стоявшие рядом с нами, захохотали во весь голос, что еще хуже, чем не забыть про свою шляпу, как Г. О., но он, когда входил в собор, подумал, что собор слишком большой, и поэтому не настоящая церковь.

Прим. Б.: см. прим В. Прим. В.: см. прим. Г. Прим. Г.: см. прим. Д. Прим. Д.: см. Прим. А.

И на этом заканчивается история кентерберийских паломников.


Читать далее

Глава двенадцатая. Кентерберийские паломники

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть