Онлайн чтение книги Общество «Будем послушными»
Глава вторая. Будем послушными

Когда нас отправили в деревню, чтобы там научить хорошему поведению, мы понимали, что это и для нас хорошо, ведь наказывать нас никто не хотел, хотя миссис Блейк и называла это наказанием, но мы уже получили свое и за чучела, и за шланг. А дважды за один проступок не наказывают: таков английский закон, во всяком случае, я что-то такое слышал. Три раза уж точно не наказывают, а нам досталось и индийской тростью, и три дня одиночного заключения, после чего дядя объявил нам, что все разногласия между нами забыты, поскольку мы искупили вину, просидев три дня на хлебе и воде. И по-моему, просидев три дня на хлебе и воде и взаперти и даже без мышки, которую можно было бы приручить, мы уже достаточно настрадались и могли начать с чистого листа.

Сам я не люблю, когда в книжках занудно описывается какое-нибудь место, но, наверное, это потому, что писатели не объясняют вам как раз то, что вы хотите знать. Скучно или не скучно, но сейчас последует описание местности — иначе вы потом ни в чем не разберетесь.

Мы должны были поселиться в Моат-хаузе. В этом месте дом стоял еще с саксонских времен. Он называется усадьбой, а усадьба это такое место, где непременно стоит дом, чтобы там ни случилось. Моат-хауз как-то раз горел в какие-то древние века — не помню в какие, но его всегда отстраивали; потом его разрушили солдаты Кромвеля, но его снова восстановили. Дом этот устроен довольно странно: дверь с улицы открывается прямо в столовую, и там висят красные занавески, а пол из черных и белых мраморных плиток, словно шахматная доска, и там есть потайная лестница, но теперь она уже не потайная, да и расшаталась уже совсем. Усадьба небольшая, но вокруг нее есть ров с водой, и через ров построен кирпичный мост, который ведет прямо к входу в дом — и в столовую. По ту сторону рва — ферма, и хлев, и конюшня, и все что полагается. А с другой стороны сад спускается к кладбищу. Оно отделено от сада только узкой полоской травы. Перед домом тоже сад, а чуть в стороне — яблоневая роща и другие фруктовые деревья.

Тот человек, которому принадлежит этот дом, любит современную архитектуру — так он это называет, поэтому он построил огромный дом с оранжереями и конюшню с башенкой, а в башенке часы, а этот дом он бросил. Дядя Альберта взял его себе, а мой папа иногда приезжает к нему в гости с субботы до понедельника, и теперь дяде Альберту придется терпеть наше общество, а ведь ему надо писать книгу, поэтому мы не должны ему мешать, но он должен за нами присматривать. Надеюсь, теперь вам все понятно. Я старался объяснить покороче.

Мы приехали под вечер, но еще было достаточно светло, чтобы разглядеть огромный колокол на крыше дома. Веревка от этого колокола спускалась через крышу в нашу спальню, а оттуда в столовую. Г. О. заметил эту веревку, когда мы мыли руки перед ужином, и потянул ее, а мы с Дикки ему не помешали, и колокол раскатисто зазвонил. Папа крикнул, чтобы мы немедленно прекратили, и мы спустились в столовую. Тут мы услышали, что множество людей бежит по усыпанной гравием дорожке, и папа вышел посмотреть, что случилось. А когда вернулся, то сказал:

«Тут уже собралось полдеревни или около того. В этот колокол звонят только на пожар, или если напали грабители. Вы научитесь когда-нибудь не хвататься за все подряд?»

Дядя Альберта сказал:

«Ужин и постель связаны нерасторжимой связью, подобно цветку и плоду. Сегодня они уже не успеют навредить. Завтра я объясню им, от каких действий им следует воздерживаться в этом буколическом уединении».

После ужина нас сразу отправили в постель, и мы не успели провести рекогносцировку местности.

Но утром мы проснулись довольно рано, и нам показалось, что мы попали в новый мир, чудеса которого превосходят все наши мечтания, как сказано в учебнике.

Мы облазили все, что успели, но наступило время завтрака, а мы еще и половины не видели. Завтрак был в комнате прямо как из книжки: стены из старого дуба и фарфоровые чашки в буфете со стеклянными дверями. Дверцы буфета были надежно заперты. Там были зеленые занавески, а к завтраку давали мед. После завтрака папа снова отправился в город, и дядя Альберта тоже уехал, потому что ему надо было повидаться с издателем. Мы проводили их на станцию, и папа выдал нам целый список, чего нам делать и не делать: начинался он с «не дергайте за веревку, если не знаете, к чему это приведет», а кончался «и Бога ради, ничего не затевайте — дождитесь субботы, я приеду». Между первым и последним пунктом был еще список указаний длиной с крокодилий хвост.

Мы пообещали, что все исполним, проводили их и махали, пока поезд не скрылся из виду. Тогда мы направились домой. Дэйзи устала, и Освальд нес ее на спине, будто рождественский подарок. Когда мы добрались до дому, она сказала:

«Освальд, а ты хороший!»

Она неплохая малышка, и Освальд почувствовал, что его обязанность — быть с ней поласковей, ведь она — гостья. Потом мы пошли и все как следует осмотрели. Замечательное было место. Просто не знаешь, с чего начать.

Мы все уже малость устали к тому времени, когда забрели на сеновал, но мы собрались с силами и построили крепость из вязанок сена; и все здорово веселились, как вдруг люк внизу открылся и просунулась голова с соломинкой во рту. Мы тогда еще не знали деревенских обычаев, и эта голова нас малость напугала, хотя, конечно, мы тут же поняли, что ноги от этой головы стоят на приступке внизу. Голова сказала:

«Смотрите, если отец поймает вас, он вам задаст, чтоб сено не портили!» — из-за соломинки голос головы прозвучал довольно мрачно.

Просто удивительно вспоминать, каким невежей ты был еще недавно. Теперь нам самим нелегко поверить, что мы не знали о том, что сено портится, если с ним играть: оно сваляется, и лошади уже не захотят его есть. Вам тоже следует об этом помнить.

Затем голова дала нам еще пару советов и пошла по своим делам, а мы повернули рукоятку машины для резки сена и никому не оторвало пальцы, хотя голова и говорила, что если мы притронемся к этой машине, мы непременно останемся без пальцев.

Потом мы уселись на пол — он был грязный, но вся грязь была из ошметков сена, так что сидеть было очень приятно, и свесили ноги в люк и стали смотреть на двор, очень грязный, но такой интересный.

Тут Алиса и говорит:

«Теперь, когда все собрались вместе, а мальчики угомонились и могут минуточку посидеть тихо, я хочу собрать совет».

Мы спросили, в чем дело, и она сказала: «Сейчас объясню. Г. О. перестань гримасничать. Если тебя соломинки колют, садись на краешек моей юбки».

Он еще носит носочки, поэтому и не может устроиться так удобно, как мы.

«Обещайте, что не будете смеяться», — сказала Алиса и сильно покраснела, а Дора смотрела на нее и покраснела тоже.

Мы обещали и она продолжала: «Дора и я все обговорили, и Дэйзи тоже, и мы все записали, потому что по записанному легче, чем просто говорить. Кто будет читать, Дора? ты или я?»

Дора сказала, что это неважно, пусть Алиса сама прочтет, и Алиса начала читать. Она запиналась, но мы все равно все поняли, а потом я переписал у нее этот листок. Вот что там было:

Новое общество: за то, чтобы быть хорошими.

«Я, Дора Бэстейбл и моя сестра Алиса Бэстейбл, будучи здравы умом и телом в то время как нас заперли на хлебе и воде, когда мы играли в джунгли, хорошенько подумали о наших грехах и безобразии и решили, что отныне и навсегда будем хорошими. И мы поговорили об этом с Дэйзи, и ей пришла в голову мысль. Итак, мы основали общество за то, чтобы быть хорошими. Это была идея Дэйзи, но мы тоже с этим согласны».

«Вы же знаете, — вмешалась Дора, — когда люди хотят сделать что-нибудь хорошее, они организуют общество. Их, наверное, сотни, а то и тысячи: например, Миссионерское общество».

«Да, — сказала Алиса. — И общество борьбы — не помню, против чего, и Общество Взаимного Совершенствования, и О.П.И.»

«Что такое О.П.И.?» — спросил Освальд.

«Общество Поддержки Ивреев», — сказал Ноэль, который никак не научится грамотно писать.

«Ничего подобного. Дайте же мне закончить!».

И Алиса продолжала.

«Мы предлагаем создать общество, с председателем, секретарем и хранителем казны, мы будем вести журнал, в котором каждый день будет записано, что мы сделали. Если мы и от этого не исправимся, я не виновата.

Цель нашего общество — благородство и хорошее поведение, свершение великих самоотверженных подвигов. Мы перестанем досаждать взрослым и превратимся в чудо подлинной добродетели. Мы хотим распахнуть крылья», — тут Алиса начала читать очень быстро. Она потом объясняла мне, что эту часть написала Дэйзи, и насчет крыльев ей с самого начала показалось глупостью. — «Распахнуть крылья, подняться над теми интересными вещами, которые нам запрещают, к доброте и великодушию по отношению ко всем, даже малым и незначительными».

Тут Денни, слушавший с отменным вниманием, закивал и продекламировал:

(А что он продекламировал, писать не стану — там было и насчет добрых дел, и малых дел, и почему-то про крылья, на которых подымается орел).

Звучало это странно, но мы не стали придираться, потому что орел по крайней мере и вправду летает, и потом мы хотели дослушать, что написали девочки. Но они уже кончили.

«Это все», — сказала Алиса, а Дэйзи спросила нас:

«Разве это плохо придумано?»

«Все зависит от того, — осторожно начал Освальд, — кто будет президентом, и что вы называете „быть хорошим“». Сама идея ему не очень нравилось, потому что не стоит много рассуждать о том, как быть хорошим, тем более, когда кроме членов семьи присутствуют и другие люди, но эта идея нравилась девочками и Денни, так что Освальд не хотел говорить откровенно, тем более что сама идея принадлежала Дэйзи; Освальд, как всегда, был вежлив.

«По-моему, это неплохо», — сказал Ноэль. — «В это можно поиграть, давайте играть в Путь паломника».

Мы обсудили его предложение, но ни к чему не пришли, поскольку мы все хотели быть мистером Грейтхартом, кроме Г. О., который хотел быть львом рыкающим, а льву уж вовсе не место в обществе за то, чтобы быть хорошими.

Дикки сказал, что он отказывается играть, если его заставят читать книги про умирающих деточек (он признался мне впоследствии, что относился к этой идее точно так же, как Освальд). Но у девочек глаза блестели, словно они были в воскресной школе, и обижать их не хотелось.

В конце концов Освальд сказал: «Ладно, давайте набросаем устав общества, выберем президента и утвердим название».

Дора сказала, что Освальд будет президентом, и тот скромно согласился. Дора стала секретарем, а Денни казначеем: на случай, если у нас заведутся деньги.

На сочинение устава ушло почти полдня. Получилось вот что:

Добравшись до этого пункта мы заспорили все разом. Дора хотела назвать его Обществом Человеческого Усовершенствования; Денни — Обществом Исправления Заблудших, но Дикки сказал, что для этого мы еще недостаточно плохи. Г. О. сказал: «Назовите — Хорошее Общество».

«Или Общество, чтобы быть хорошими», — Дэйзи никогда не научится правильно формулировать.

«Общество хороших», — предложил Ноэль.

«Можно подумать, что мы уже хорошие, — сказал Освальд, — может быть, нам и не удастся стать хорошими».

«Но мы постараемся», — сказала Алиса. — «Мы же и говорим: будем хорошими, если сумеем».

«Так и назовите его: „Будем послушными“, и дело с концом!» — сказал Дикки, поднимаясь и отряхивая с брюк сено.

Освальд понял, что Дикки уже все надоело, и он напрашивается на ссору, но получилось совсем не так, как он рассчитывал: все захлопали в ладоши и закричали: «Правильно, правильно!». Потом девочки отправились писать правила, и Г. О. пошел вместе с ними, а Ноэль удалился, чтобы написать стихи для журнала, то есть для той книжечки, которую пишет секретарь и вставляет в нее все, что под рукой. Денни пошел вместе с ним. Он знает довольно много стихов — наверное, он учился в какой-нибудь девчоночьей школе, где только этому и учат. Нас он побаивается, но за Ноэлем ходит хвостом, уж не знаю почему. Дикки и Освальд пошли прогуляться вокруг сада и обменяться мнениями по поводу новосозданного общества.

«Боюсь, нам следовало отказаться от этой идеи с самого начала, — сказал Дикки, — проку от этого не будет».

«Девочкам это нравится», — сказал Освальд, стараясь быть хорошим братом.

«Я не собираюсь выслушивать их болтовню и своевременное поучение и предупреждения любящей сестры. Вот что, Освальд, мы должны взять это дело в свои руки, иначе нам всем солоно придется».

Освальд и сам это прекрасно понимал.

«Мы должны что-то сделать», — сказал Дикки, — «Только очень трудно придумать что. Но должны же быть какие-то интересные вещи, которые все-таки можно делать».

«Наверное», — сказал Освальд, — «но вообще, быть послушным — это все равно, что быть слюнтяем. И я не собираюсь поправлять подушки под головой несчастного больного или читать престарелым беднякам — и что там еще делают примерные дети».

«Я тоже», — буркнул Дикки. Он тоже грыз соломинку, как та голова. — «Давай играть честно. Попробуем найти какое-нибудь полезное дело, что-нибудь починить или почистить, не напоказ, а как следует».

«В книжках мальчики колют лучину и собирают пенни, чтобы купить чай и книжечку».

«Вот свиньи!» — сказал Дикки, — «Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим». И Освальд с удовольствием согласился, потому что ему тоже было как-то не по себе.

За чаем мы все сидели тихо, потом Освальд поиграл с Дэйзи в шашки, а все остальные принялись зевать. В жизни у нас не было такого скучного вечера. Все были страшно вежливые, все говорили «спасибо» и «пожалуйста» куда чаще, чем это требуется нормальному человеку.

После чая вернулся домой дядя Альберта. Он приехал веселый, рассказал нам много всякой всячины, но вскоре заметил, что мы какие-то скучные и спросил, какая туча омрачила наш юный рассвет. Освальд понял вопрос и хотел сказать: «Все дело в этом обществе Будем Послушными», но само собой, он ничего не сказал, и дядя Альберта тоже замолчал, и только когда он заходил поцеловать девочек перед сном, еще раз спросил, что случилось, но никто ничего ему не сказал, так что наша честь осталась незапятнанной.

На следующее утро Освальд проснулся рано. Освежающие лучи утреннего солнца коснулись его узкого ложа, и он разглядел спящие тела своих любимых братиков, а так же Денни, который засунул голову под подушку и свистел словно закипающий чайник. Сперва Освальд не мог вспомнить, что с ним такое случилось, но потом сообразил, что все дело в этом Будем Послушными, и тотчас пожалел, что у него такая на редкость хорошая память. Ему показалось, что теперь уж и пошевелиться нельзя и даже расхотелось бросать в Денни подушкой. Но он все же собрался с духом, как следует прицелился и засветил Денни прямо в брюхо, так что день начался веселей, чем можно было ожидать.

Накануне Освальд не успел сделать ничего особо хорошего, только начистил медный подсвечник у девочек в комнате — с помощью своего носка, и то зря, потому что утром пришли горничные и заново начистили его, а носок потом уже не отыскался. Служанок было две, и одну из них надо было звать не Джейн или Элайза, как обычно, а миссис Петтигрю, потому что она и еду готовила, — надо же! — это вроде того, как если бы я стал еще и стихи писать.

После завтрака дядя Альберта сказал:

«Я удаляюсь в уединенное убежище кабинета. Вплоть до половины второго не смейте тревожить мой покой, лишь смертельная опасность может оправдать вторжение на частную территорию, и лишь человекоубийство — или, вернее, убийство мальчишки — может служить расплатой за это преступление».

Мы сообразили, что должны оставить его в покое, и девочки решили пойти поиграть во двор, чтобы уж точно ему не помешать, тем более, что в такой солнечный день всем хотелось поскорее выйти из дому.

Когда мы выходили, Дикки отозвал Освальда в сторонку и сказал:

«Послушай — тут одна вещь…»

Освальд последовал за Дикки в соседнюю гостиную, Дикки запер дверь и огляделся, но тут у Освальда лопнуло терпение и он сказал:

«Ну же, колись», — и без вас знаю, что так говорить не положено, но между братьями можно.

Дикки сказал:

«Да ерунда в общем. Я предупреждал тебя, что так и будет».

Освальд старался быть терпеливым и спросил:

«В чем дело? Весь день, что ли, будешь тянуть?»

Дикки поразмыслил и сказал:

«Понимаешь, я хотел сделать как сказано. Словом, хотел что-нибудь полезное… Помнишь это окошко в молочном погребе, которое почти не открывается? Я закрепил защелку проволокой, и оно как следует открылось».

«А они сказали, что им лучше, когда оно закрыто», — сказал Освальд (он слишком хорошо знает, что взрослые ко многим вещам относятся совсем иначе, чем мы).

«Это бы наплевать», — сказал Дикки. — «Я в любой момент могу снять проволоку, пусть только скажут. Но эти дурочки пошли и приволокли целый молочник и прислонили его прямо к окну — они даже и не посмотрели, как я все исправил. Этот проклятый молочник толкнул окно, оно распахнулось, и все полетело прямехонько в ров, а теперь они все вне себя, потому что мужчины ушли в поле, а другого молочника у них нет. Будь я фермером, я бы уж не пожалел денег и завел бы у себя один-два запасных молочника. Всегда может произойти какая-нибудь неожиданность. Я, что ли, виноват?»

Дикки очень разволновался, но Освальд сохранял хладнокровие, во-первых потому, что он-то уж точно не был виноват, а во-вторых потому, что он человек предусмотрительный.

«Не беда», — утешал он брата, — «держи хвост морковкой. Сейчас мы достанем этот дурацкий молочник. Пошли».

Он выбежал в сад и издал пронзительный свист, который должен был послужить сигналом всем остальным.

Когда все собрались вокруг него, он произнес краткую речь.

«Сограждане! Друзья!» — воскликнул он, — «нас ждут великие дела!»

«Ты ведь не собираешься сделать что-нибудь нехорошее, как в прошлый раз, когда у нас были великие дела?» — спросила Дэйзи.

Алиса зашикала на нее, а Освальд предпочел сделать вид, будто он ничего не слышал.

«Один из нас упустил великое сокровище», — сказал он, — «и ныне оно покоится на дне рва».

«Я не упускал — эта гадость сама перевернулась», — сказал Дикки.

Освальд поднял руку, чтобы ему не мешали и сказал: «Как бы то ни было, сейчас молочник лежит там. Наш долг — возвратить его опечаленным владельцам. Вот что, надо обыскать ров».

Все просияли. Этого требовал наш долг и это было интересно, а и то и другое редко бывает вместе.

Мы пошли в сад на другую сторону рва. Там был крыжовник и другие заманчивые кустарники, но мы ничего не трогали без спроса. Алиса пошла и попросила разрешения. Миссис Петтигрю сказала: «Ба! Да ешьте на здоровье — я полагаю, вы так и так все съедите, даже если вам и не разрешат!» Что доказывает, как мало она понимала благородную натуру членов семейства Бэстейблов, но ей предстояло еще ближе познакомиться с этой натурой.

Сад спускался к темным водам рва. Мы сидели на солнышке и рассуждали, как здорово будет прочесать дно этого рва, но тут Денни спросил: «А как же вы собираетесь это сделать?»

Мы онемели — все мы не раз читали в книжках о том, как искали во рву или озере пропавшего наследника или спрятанное завещание, но никто из нас понятия не имел, как же это делать на практике.

«Нам нужен дредноут, вот что нам нужно», — сказал Денни, — «но наверное у фермеров этого нет».

Оказалось, что фермеры и слыхом не слышали о такой вещи. Наверное, Денни перепутал слово, но он стоял на своем.

Тогда мы сняли простынку с постели Освальда, сняли носки и ботинки и попытались опустить простынку на дно рва, благо с этой стороны как раз было мелко, но простынка ни за что не хотела опускаться на дно, пока мы не зашили камешки в один ее край, а тогда она зацепилась за что-то на дне и хотя нам удалось ее вытащить, она вся порвалась. Мы очень огорчились, потому что она к тому же сильно испачкалась, но девочки сказали, что отстирают ее в тазике у себя в комнате, и мы решили: раз уж она порвалась, то можно продолжить исследование, а стирку отложить на потом.

«Ни один человек не догадывается, какие сокровища таятся в этой темной заводи!» — сказал Ноэль.

Мы решили проволочь простынку дальше с этой стороны, а потом подвести ее к тому месту, где над водой открывалось окно молочного погреба, и куда должен был упасть молочник. То место мы как следует рассмотреть не могли, потому что там, где стена дома подходит ко рву, в расщелинах между камнями сильно разросся кустарник. А с другой стороны напротив молочного погреба прямо к воде спускается какой-то сарай — все это очень похоже на Венецию, но беда в том, что никак не подберешься к нужному месту.

Мы связали веревкой разорванные концы простыни и снова спустили ее в воду. Освальд сказал:

«А теперь, сограждане, тяните дружно, тяните из всех сил. Раз-два», — но тут Дора выронила свой край простыни и завопила:

«Там черви, черви! Я чувствую, как они извиваются!» — и она выскочила из воды, еще прежде чем эти слова выскочили у нее изо рта. Девочки перепугались и выпустили простынку так быстро, что мы потеряли равновесие, и один из нас окунулся с головой в воду, а все остальные промокли до пояса. Провалился, само собой, Г. О. Тут Дора страшно рассердилась и сказала, что во всем виноваты мы. Пришлось сказать ей, что мы думаем по этому поводу, и в конце концов девочки ушли в дом вместе с Г. О., чтобы помочь ему переодеться. Пока они ходили, мы еще немножко полакомились крыжовником. Уходила Дора страшно рассерженная, но она не злопамятна, только чересчур обидчивая, и к тому времени, когда они вернулись, мы увидели, что все уже в порядке. Так что мы сказали: «А теперь что будем делать?»

Алиса сказала: «Хватит прочесывать дно. Там червяки. Я тоже это почувствовала, когда Дора сказала. И к тому же молочник и так видно. Я сама видела его через окно молочной».

«Может быть, мы выудим его?» — предложил Ноэль, но Алиса сказала, что с тех пор погреб заперли на ключ и ключ куда-то спрятали.

Тогда Освальд сказал:

«Давайте сделаем плот. Все равно нам когда-нибудь понадобиться плот, так лучше не откладывать. Можно взять дверь от того сарая — все равно им никто не пользуется, там только дрова рубят».

Мы взяли эту дверь.

Нам еще не случалось делать плот, но процедура изготовления плота описана во многих книгах, так что тут мы знали, что нам делать.

Мы нашли несколько маленьких деревянных горшков на ограде фермы, и, поскольку они никому, по-видимому, не были особенно нужны, мы решили их использовать. У Денни нашлись инструменты, которые кто-то подарил ему на день рождения: маленькие, почти что игрушечные, но все-таки мы сумели проделать дырки в этих деревянных горшках и привязать их веревками по одному на каждый конец будущего плота. Мы провозились до обеда, а когда дядя Альберта спросил нас за обедом, чем мы занимались, мы сказали, что это секрет, и тут не было ничего дурного. Мы хотели исправить оплошность Дикки и не говорить об этом чересчур много, тем более что из дома нельзя разглядеть, что делается в саду.

Лучи послеполуденного солнца осветили сад, и мы наконец закончили строительство плота. Плот отплыл и готов был уйти за пределы досягаемости, но Освальд прыгнул в воду и пригнал плот назад — он-то червей не боится. Правда, если б он знал, что еще обнаружится на дне рва, он бы не снял башмаки, и остальные тоже, особенно Дора — но слушайте дальше.

Отважный экипаж отплыл, рассекая волны. Мы поднялись на борт — правда, не все, потому что, как выяснилось, если на плот забиралось одновременно больше чем четверо, вода доходила почти до колен, и мы боялись, если мы взойдем на борт все сразу, корабль потонет.

Дэйзи и Денни вообще отказались плыть с нами — чего еще ждать от белых мышек, Г. О. уже один раз промок, так что тоже особо не рвался, а Ноэлю Алиса пообещала отдать свою лучшую кисточку для красок, если он будет умницей и останется, потому что мы понимали, какими опасности угрожают нам на этом пути, хотя мы и не догадывались о главной опасности, затаившейся под окном молочного погреба.

Итак, мы, четверо старших, осторожно поднялись на борт, но при каждом нашем движении вода прибывала и покрывала наши босые ступни. Тем не менее, это был отличный плот.

Дикки был капитаном, поскольку это приключение принадлежало ему. Мы захватили колышки из сада, — к ним обычно привязывают кустарники, — чтобы сделать из них весла. Девочкам мы велели стать в середку и держаться друг за друга. Потом мы окрестили наше славное судно. Мы назвали его Ричард в честь Дикки и в честь того великого адмирала, который мог разжевать стакан, после того как выпьет из него вино и который умер после битвы в стихах Теннисона.

Оставшиеся на берегу посылали нам последний привет, размахивая промокшими носовыми платками (нам пришлось позаимствовать их, чтобы обтереть ноги прежде чем надеть носки и отправиться обедать). Славное судно медленно и величественно отплывало от берега, покачиваясь на волнах и узнавая свою родную стихию.

Мы отталкивались шестами, подгоняя наш корабль и в то же время сохраняя равновесие, но его сохранить нам не всегда удавалось, как не удавалось нам и держаться круче к ветру. Я хочу сказать, этот плот то и дело плыл совсем не туда, куда мы хотели, а разок он стукнулся о стенку рва и всему экипажу пришлось сесть, чтобы не упасть за борт в ожидавшую нас влажную могилу. Волна залила палубу корабля, и когда мы поднялись на ноги мы увидели, что к чаю нам придется переодеться с головы до пят.

Но мы бесстрашно продолжали свой путь, и в конце концов наше перемазанное грязью судно пришло в порт назначения, под окно молочной: там торчал молочник, ради спасения которого мы претерпели столько лишений и опасностей.

Девочки не стали дожидаться приказа капитана, как им следовало, а завопили: «Вот он, вот он!» — и обе полезли его доставать. Каждый, прослуживший лет двадцать на флоте, понимает, что наш корабль обречен был перевернуться. На миг нам показалось, будто мы стоим на крыше дома, на самом краешке, затем сам плот поднялся под нами и сбросил весь экипаж в темнеющую пучину.

Мы-то конечно, умеем плавать. Освальд может трижды подряд переплыть бассейн, да и Дикки от него не отстанет, но об этом мы в этот момент не вспоминали, поскольку здесь было совсем мелко.

Как только Освальд проморгался, и открыл залепленные грязью глаза, взору его предстало чудовищное зрелище.

Дикки застрял в темной воде по плечи, плот выровнялся и потихоньку уплывал прочь, к главной двери дома, Дора и Алиса потихоньку поднимались из воды, причем волосы облепили им все лицо — точь-в-точь Венера в стихах, которые мы учили на латыни.

Послышался сильный плеск, а потом мы услышали женский голос, который выглянул из окна молочной и завопил:

«Боже, эти дети!»

Это была миссис Петтигрю. Она тут же умчалась, а нам оставалось только пожалеть, что она доберется до альбертова дяди куда быстрее, чем мы. Потом мы уже не так сильно жалели об этом.

Прежде, чем мы успели обсудить наше отчаянное положение, Дора покачнулась в воде и завопила:

«Нога, нога! Это акула! Я знаю, это акула, крокодил!»

Те, кто остался на берегу, слышали эти вопли, но не могли разглядеть, что с нами происходит. Ноэль говорил мне потом, что в эту минуту он даже забыл про обещанную ему кисточку.

Мы прекрасно понимали, что никакой акулы тут нет, но я подумал о щуках, некоторые бывают очень большие и злобные, и поспешил на помощь Доре. Я держал ее за плечи, а она продолжала вопить, пока я подталкивал ее к тому месту, где стена спускалась к самой воде, а потом вверх по стене, пока она не смогла на нее усесться. Тогда она вытащила ногу из воды и поглядела на нее, все еще всхлипывая.

Вид у ее ноги и впрямь был ужасный. Это была не акула, но мерзкая старая консервная банка, которая накрепко впилась в ее ногу. Освальд отодрал банку, и кровь заструилась из множества ран. Хорошо еще, что нога у Доры была мокрая, и поэтому кровь размывалась и выглядела не так жутко, как обыкновенно.

Она перестала кричать и позеленела. Я боялся, что она хлопнется в обморок, как Дэйзи, когда мы играли в джунгли.

Освальд поддерживал сестру, как мог, и это был один из самых жутких моментов в его жизни, потому что плот уплыл, и вернуть его было невозможно, а мы не знали, сумеем ли мы пройти вброд через весь ров.

Но миссис Петтигрю не оставила нас в беде. В конце концов, она не такая уж зануда.

Как раз в ту минуту, когда Освальд прикидывал, сумеет ли он вплавь догнать плот, под темным сводом моста показался нос лодки.

Дядя Альберта забрал нас всех в лодку, а потом нам пришлось входить в дом через погреб, причем Дору мы несли. Разговоров в тот день особых не было. Всех отослали в постель — и тех, кто был на плоту, и тех, кто оставался сухопутным, потому что они тоже в этом участвовали, а дядя Альберта понимает, что такое справедливость.

Через день наступила суббота, и папа устроил нам крепкую разборку.

Хуже всего было, что Дора не могла сунуть ногу в обувь, и пришлось посылать за врачом; ей велели лежать в постели. Вот уж правда не повезло.

Когда доктор ушел, Алиса сказала мне:

«Ей сильно досталось, но Дора только рада этому. Дэйзи сказала ей, что теперь мы все будем обращаться к Доре со своими маленькими радостями и печалями, и она, лежа на ложе страданий, сможет благотворно влиять на нас, как в книжке „Что делала Кэтти“, и Дора сказала, что надеется, пока будет лежать в постели, и впрямь быть для нас добрым ангелом и благословением Божьим».

Освальд сказал «очень хорошо», но на самом деле он вовсе не думал, что это так, потому что опять началась как раз та болтовня, которую ни ему, ни Дикки не было особой охоты выслушивать.

Больше всего нам попало за те маленькие деревянные горшочки, которые мы сняли изгороди. Оказывается, они предназначены для масла, и их специально вешают на солнце, чтобы они стали слаще.

Как сказал Денни, после всей грязи, которая налипла на них в этом болоте, все ароматы Аравии не сделают их вновь пригодными для хранения масла.

Конечно, получилось неудачно. Но мы ведь не для собственного удовольствия все это затеяли, а ради исполнения долга. Нас все равно наказали, когда папа приехал, но подобного рода ошибки бывали в истории и раньше.