Онлайн чтение книги Общество «Будем послушными»
Глава четвертая. Таинственная башня

Мы очень жалели Дору, потому что у нее все еще болела нога, и мы по очереди приходили посидеть с ней, особенно часто Дэйзи. Я ничего не имею против Дэйзи, только жалко, что она так и не научилась играть, тем более, что Дора тоже бывает занудой, и общество Дэйзи не идет ей на пользу.

Я решил поговорить об этом с альбертовым дядей в воскресенье утром, когда все ушли в церковь, а я не пошел, потому что у меня разболелись уши. И он сказал, что все из-за того, что она читает неправильные книги, вроде «Дети — добрые помощники», «Анна Росс», «Сиротка», и «Работа для маленьких рук» и «Эли или свеча горящая» и эти ужасные синие брошюрки про Маленькие Грехи. После этой беседы Освальд решил позаботиться, чтобы у Дейзи были и правильные книжки, и он очень обрадовался, хотя и удивился, когда она поднялась ни свет ни заря чтобы дочитать Монте Кристо. Тут он почувствовал, что в самом деле смог принести облегчение страждущему собрату, поскольку Дэйзи в кои-то веки прочла книгу не о том, как надо быть хорошим.

Через несколько дней после того, как Дора слегла, Алиса созвала совет общества Будем послушными. Освальд и Дикки присутствовали на этом собрании с омраченным челом. Алиса достала журнал, который на самом деле был школьной тетрадкой, только там еще осталось место, и она начала с другой стороны (я так никогда не делаю, потому что обязательно не хватит места для самого главного).

Дору вынесли на поляну вместе с диваном, а мы расселись вокруг на траве. Было очень жарко. Мы ели мороженое, а Алиса читала: «Общество Будем послушными.»

«Мы мало что успели сделать. Дикки починил окно, и мы выудили молочник, который свалился в ров, потому что Дикки починил окно. Дора, Освальд, Дикки и я упали в ров. Ничего хорошего в этом нет. Дора поранила ногу. В следующий раз мы постараемся сделать лучше».

Потом она прочла нам стихи Ноэля:

Это звучало намного разумней, чем обычно получается у Ноэля, Освальд так прямо ему и сказал, и Ноэль объяснил, что ему помогал Денни.

«Он знает, какой длины должны быть строчки, — сказал Ноэль, — наверное, это потому, что много ходит в школу».

Освальд внес предложение: записывать в книгу только то, что кто-нибудь узнает о добром поступке другого, но не о том, что и так всем известно, и не о том, что сам сделал, и не о том, что кто-то кому-то рассказал, а только то, что сами выяснили.

Мы немного поспорили, но в конце концов все согласились, и Освальд (далеко не в первый раз за свою юную жизнь) понял, что мог бы быть юным героем дипломатии, сохраняя повсюду мир и обводя вокруг пальца противную сторону — потому что ему удалось добиться, чтобы этот «Журнал» не превращался в чтение во вкусе «Дети — маленькие помощники». А если кто-нибудь кому-нибудь расскажет о своем добром деле, то это не в счет. И Денни добавил: «Мы будем творить добро украдкой и стыдится обнаружить себя».

С тех некоторое время в журнал ничего не записывали. Я внимательно поглядывал вокруг, да и другие тоже, но мне не удалось заметить ничего особенного, хотя другие потом мне рассказывали, что они сделали за это время то-то и то-то, и почему никто этого не видел.

Я, кажется, уже говорил раньше, что если берешься писать книгу, всего все равно не расскажешь, да и просто глупо вставлять в нее все, что было. Потому что про обычные игры читать будет скучно, а потом остается только еда, но если я стану рассказывать, что мы ели, то выйдет обжорливо и совсем недостойно юного героя. Герой довольствуется паштетом из дичи и кубком испанского вина. Но тут как раз у нас была очень интересная еда, какой никогда не бывает дома: пироги с мясом, колбасные ролики, печеночный паштет, а на сладкое булочки с изюмом и открытый яблочный пирог, а еще сколько угодно меда и молока, а к чаю всегда подавали сливки и сыр. Папа сказал миссис Петтигрю, что она может кормить нас как сочтет нужным, вот она и кормила нас почти как взрослых, и нам это очень нравилось.

Поскольку я собираюсь рассказать об Обществе Послушных, не стоит останавливаться на том, как Ноэль полез в кухонный камин и грохнулся вниз, увлекая за собой три старых кирпича, пустое гнездо и целую тучу золы. Летом кухонную плиту все равно не топят, а готовят в отдельном сарайчике. Не будем говорить и о том, что натворил Г. О. в молочной — не знаю, зачем он туда пробрался, но миссис Петтигрю уверяла, что уж она-то очень хорошо это знает, поэтому она заперла его, приговаривая: коли ему так хочется сливок, он их получит. Так он и просидел в молочной до самого чая. Кошка тоже забралась в молочную (а у нее-то там что за дела?), и когда Г. О. покончил с тем, ради чего он туда явился (что бы это ни было), он вылил все молоко в тазик и принялся учить кошку плавать. Вот глупость! Кошка в жизни не научится плавать, а у Г. О. остались такие ссадины на руках, что, наверное, месяц заживать будут. Я не стану сплетничать о моем брате, тем более, что он еще маленький, и все его затеи ему же и выходят боком, но «по ассоциации», как говорится в книжках, я вспомнил про сливы. Нам запретили трогать сливы, пока они не поспели, и мы их не трогали, кроме Г. О., но это не его вина, а скорее Ноэля, потому что Ноэль сказал ему, что слива вырастет снова, если откусить от нее осторожненько, не до самой косточки, точно так же, как человек не умрет, если только шпага не пронзит ему сердце. И они перекусали все сливы, до которых смогли добраться. Сливы, конечно же, зарастать не стали и так и остались надкушенными.

Освальд ничего подобного не делал, ведь он почти уже взрослый, правда, когда миссис Петтигрю заперла Г. О. в молочной, Освальд решил соорудить ей ловушку — к несчастью, она как раз вздумала надеть свое лучшее платье, а основную часть ловушки составлял опрокидывающийся кувшин с водой. Освальд не имел в виду ничего дурного, но он признает, что поступил легкомысленно и очень сожалел об этом, тем более, что и так ясно: женщин обижать нельзя, особенно в лучшем платье.

Я помню как еще в детстве мама говорила Доре и мне, что надо быть очень вежливыми и внимательными со слугами, потому что эти люди очень много работают, а удовольствия получают гораздо меньше, чем мы. В Моат-хаузе я стал чаще вспоминать маму, особенно в саду. Она очень любила цветы и часто рассказывала нам про большой сад, который у нее был в детстве, и мы с Дорой помогали ей сажать семена. Но что толку вспоминать. Во всяком случае, этот сад ей понравился бы.

Девочки и Белая мышка не делали ничего плохого, если не считать того, что они то и дело заимствовали у миссис Петтигрю ее иголки, отчего та очень злилась: чем одалживать иголку, можно с тем же успехом ее украсть. Но я молчу.

Все это я излагаю только для того, чтобы вы имели представление от том, что происходило в те дни, когда ничего не происходило. В общем, мы жили отлично.

В тот самый день, когда мы устроили подушечное сражение, мы отправились на дальнюю прогулку. Я имею в виду не тот раз, когда мы совершали паломничество — это особая история. Подушечное сражение мы заранее не планировали, и вообще никто не занимается этим после завтрака, но Освальд пошел наверх, чтобы достать из кармана воскресных штанов нож, который был нужен, чтобы отрезать проволоку и изготовить силки для кроликов. У меня отличный нож, в нем и штопор есть и пилочка, и еще такое приспособление, которым выковыривают камешки из лошадиного копыта. Достав нож, Освальд немного задержался, чтобы завязать в узел простынку и одеяло на кровати Дикки, но тут и Дикки подоспел посмотреть, чем там занят Освальд, и, застигнув брата врасплох, метнул ему в голову подушку. Так и началось это сражение, а все остальные, заслышав шум битвы, тоже прибежали, кроме Доры, которая все еще лежала в постели с больной ногой, и Дэйзи, потому что она немножко пугается, когда мы собираемся все вместе — вот что бывает, когда у девчонки только один брат, да и тот размазня.

Битва вышла что надо. Алиса сражалась на моей стороне, Ноэль и Г. О. стояли за Дикки, даже Денни швырнул пару подушек, но он так косо бросает, что и не поймешь, за кого он.

В самый разгар сражения ворвалась миссис Петтигрю, отобрала у нас подушки и даже пыталась ухватить за шиворот тех из героев, кто помельче. Она-то уж точно бывает грубой, и в выражениях не стесняется. Она сказала: «Прихвати вас!» и еще: «Разрази вас!» — такого я еще никогда не слышал. Она сказала:

«Ни сна ни отдыха с этими пострелятами! Разрази ваши печенки! А бедный милый джентльмен там внизу, все пишет и пишет, пока у него головка не разболится, а вы топочите прямо у него над головой, точно бешеный бык! Хоть ты-то постыдись, а еще девочка!»

Это она сказала Алисе, и Алиса ответила ей вежливо, как и полагается:

«Нам правда очень жаль, мы забыли, что у него болит голова. Не сердитесь так, миссис Петтигрю, мы ничего плохого не хотели, мы просто не подумали.»

«А когда вы о чем думали», — сказала она, по-прежнему очень ворчливо, но уже не так свирепо. — «Хоть бы убрались куда на весь день, что ли!»

Мы сказали: «А можно?»

Она сказала: «Да уж можно. Надевайте-ка башмаки и ступайте на весь день погулять. Я соберу вам еду и сварю каждому по яйцу к чаю, раз уж вы пропустите обед. А теперь шагайте на цыпочках, не болтайтесь тут в коридоре — дайте же бедному джентльмену наконец закончить работу!»

Она ушла. Ругается она много, но почти не наказывает. А про книжки она совсем ничего не понимает, она думает, что дядя Альберта переписывает что-то из готовой книги, а на самом-то деле он пишет совсем новую. Интересно, что она думает — откуда вообще берутся новые книги? Впрочем, прислуга всегда так. Она сложила нам в корзинку много еды и прибавила еще шесть пенсов, чтобы мы купили по дороге молока. Она сказала, на любой ферме нам продадут молоко, жаль только, что уже снятое. Мы сказали ей спасибо, очень вежливо, а она замахала на нас руками, точно цыплят с грядки гнала.

(До тех пор как я однажды не оставил калитку не запертой, отчего все куры набежали в сад, я и не догадывался, что эти пернатые так охочи до анютиных глазок. Они их прямо с корнем из земли повыдирали. Садовник сказал мне, что они всегда так, и я специально посмотрел в Книге Садовода и Земледельца, чтобы убедиться. В деревне и впрямь можно многому научиться).

Мы прошли через сад до самой церкви, там мы немножко посидели и заглянули в корзинку, проверить, что за «снедь» собрала нам миссис Петтигрю. Там обнаружились и колбасные шарики, и кексы, и пирог с почками в большой консервной банке, несколько крутых яиц и яблоки. Мы тут же съели все яблоки, чтобы зря тяжести не таскать. На кладбище очень приятно пахло диким тимьяном. Он обычно растет на могилах, но мы и об этом не знали, пока сюда не приехали.

Мы увидели, что дверь на колокольню открыта и поспешили туда, потому что все прежние разы она была заперта.

Мы нашли комнату звонарей, где с потолка свисают концы колокольных веревок с длинными меховыми рукоятками, похожими на гусениц — они были красные, синие и белые, но мы к ним даже не притронулись. Потом мы пошли посмотреть на сами колокола, большие и пыльные, и окна там наверху были без стекол, только со ставнями, которые мы так и не сумели открыть. На деревянных перекрытиях мы разглядели какие-то пучки соломы, должно быть, совиные гнезда, но самих сов не было видно.

Дальше лестница на колокольню стала совсем узкой и темной, и мы все поднимались, пока не дошли до какой-то двери. Мы открыли ее и зажмурились, потому что прямо в лицо нам ударил яркий свет. Мы выбрались на самую вершину башни, там была плоская площадка, на которой уже многие люди вырезали свои имена, посреди площадки была маленькая башенка, а вокруг низенькая стенка, похожая на крепостной вал. Мы посмотрели вниз, и увидели под собой крышу церкви, и кладбище, а дальше наш сад, и дом, и ферму возле дома, и коттедж миссис Симпкинс, совсем маленький, и другие фермы вдалеке, совсем как игрушечные, а между ними поля, луга и пастбища (совсем не всякий луг — пастбище, так и знайте!). Мы видели верхушки деревьев, изгороди, делившие местность под нами на что-то вроде карты Соединенных Штатов Америки, мы видели несколько деревень и башню, которая стояла вдалеке на вершине холма.

Алиса вытянула руку и спросила:

«Что это?»

«Это не церковь», — сказал Ноэль, — «иначе там тоже было бы кладбище. Это таинственная башня, скрывающая вход в подземный склеп, где таится сокровище».

«Ерунда!» — сказал Дикки. — «Просто водонапорная башня».

Алиса сказала, это разрушенный замок, обветшалые стены которого обвил седой плющ.

Освальд еще не решил, что это может быть, поэтому он сказал: «Пойдем и посмотрим сами! Не все ли нам равно, куда сегодня пойти!»

Мы слезли с колокольни, отряхнулись и пустились в путь.

Теперь, когда мы знали, куда идти, нам легко было сориентироваться, поскольку таинственная башня была на самом высоком холме. Мы пошли. Мы шли, и шли, и шли, но она ничуть не приближалась к нам.

Усевшись на полянке, где протекал ручей, мы съели всю нашу «снедь», напились воды из ручья, прямо из горсти, потому что никакой фермы, где можно было бы достать молоко, мы поблизости не видели, а делать из-за молока крюк было бы глупо, не говоря уж о сэкономленном шестипенсовике.

Мы пошли дальше, но башня по-прежнему была далеко-далеко. Денни уже прихрамывал, хотя он и захватил с собой трость (вот уж что мне никогда не пришло бы в голову). Наконец, он сказал:

«Хорошо бы нам подъехать на какой нибудь попутной тележке».

В этом он хорошо разбирается, он ведь и раньше жил в деревне. И вообще он уже не так похож на белую мышь, как раньше. Само собой, в Льюисхэме и Блэкхите таким вещам не научишься. Если бы мы вышли на Хай-стрит и попросили кэбмена «подбросить» нас, он бы только посмеялся. Мы присели на груду камней и порешили, что попросим первую же тележку «подбросить» нас.

Мы услышали шорох колес и обрадовались, потому тележка ехала как раз в сторону башни. В ней сидел человек, который, как он сказал нам, «ехал свинью привезти». Денни сказал ему:

«Вы не могли бы подвезти нас?»

Этот человек ответил:

«Чего, всю эту мелкотню?» — но при этом он подмигнул Алисе, так что мы поняли, что он все-таки нам поможет. Мы все забрались в тележку, и он подхлестнул лошадь и спросил, куда это мы едем. Это был добрый старикан, а лицо у него было темное точно кожура каштана, волосы белые и борода торчком.

«Мы хотим добраться да той башни», — сказала Алиса, — «Она, наверное, разрушена?»

«Разрушена!» — проворчал наш старик, — «вот уж нет! Тот малый, который ее построил, он еще и деньги оставил, чтобы ее каждый год подновляли. На такие деньги большую семью прокормить можно, и не одну, так-то, господа!»

Мы спросили, что в этой башне — церковь или что другое.

«Церковь!» — снова расфыркался он. — «Вот уж нет. Скорее уж, кладбище, если вам угодно. Говорят, который ее построил, он был человек проклятый, ему ни на земле ни на море не было успокоения. Так он велел похоронить себя на лестнице в той башне, если по вашему это называется похоронить, вот что!»

«А подняться на нее можно?» — спросил Освальд.

«Можно-то можно, да и вид оттуда неплохой, — говорят, сам-то я там отродясь не был, хоть я с детства и живу тут, вот уж шестьдесят три года будет, как на нее любуюсь, так-то!»

Алиса спросила, придется нам пройти мимо этого покойника, когда мы будем подыматься по лестнице, и увидим ли мы его гроб.

«Не», — сказал этот человек, — «там все упрятано, камнем закрыто, а на камне и надпись есть. Нечего трусить, мисс, еще и солнышко заходить не собирается. Само собой, в темноте я бы и сам туда не пошел, ох, не пошел бы. Дверь-то там всегда распахнута, что днем что ночью, там и бродяги на ночлег устраиваются, а вот я бы нипочем там не заночевал бы, хоть озолоти меня, нипочем».

Мы подумали, что и мы «нипочем», но посмотреть башню нам хотелось все больше и больше, тем более что старик рассказал еще вот что:

«Мой дедушка двоюродный, который со стороны матери, он один из строителей был, который, значит, камень этот ставили, а до того, как они его камнем завалили, там стекло толстое было, а за ним и мертвеца видно было, он сам так распорядился в завещании. Лежал он себе в стеклянном гробу, весь в лучшей одежде, в синим шелке с серебром, по моде, какая в его времена была, там мне дедушка рассказывал, и в парике, и со шпагой. Дедушка мой говорил, у него уже и свои волосы проросли через парик, а борода прямо до пят. Дедушка мой говорил, мертвец этот и не думал помирать, а у него вроде как морок или транзит, так это вроде называется, и он только и думает, как бы ему вновь подняться. А дохтура говорят не встанет, это он оттого такой живой, что с ним сделали как с фараонами в Библии.»

Алиса зашептала Освальду, что они уже опаздывают к чаю, и лучше бы им повернуть к дому. Но Освальд ей ответил:

«Если струсила, так честно и скажи, никто тебя в башню не потащит, а я хочу и пойду!»

Старикан высадил нас недалеко от башни и поехал дальше за свиньей. Мы поблагодарили его и он сказал:

«Пожалуйста, пожалуйста», — и поехал дальше.

На нужно было еще пройти через лес. Мы почти не разговаривали, все, что мы услышали, пробудило в нас сильнейшее любопытство, только Алиса все волновалась насчет чая (обычно она не так уж прожорлива). Освальд, правда, тоже думал, что надо вернуться домой до темноты.

На берегу лесного ручья мы наткнулись на какого-то бродягу с босыми ногами. Он сказал нам, что он моряк, и попросил мелочишку, ему-де не хватает денег, чтобы вернуться на корабль.

Мне он вовсе не понравился, но Алиса сказала: «Освальд, мы должны помочь бедняге», и мы, спешно посовещавшись, решили отдать ему сэкономленный на молоке шестипенсовик. Шестипенсовик был в кошельке Освальда и, чтобы найти его, Освальд пересыпал все деньги себе на ладонь, ведь кошелек у него в те времена был набит довольно туго. Ноэль потом говорил, что глаза бродяги так и вспыхнули, когда он увидел все эти монетки, но Освальд показал их ему специально, чтобы бедняга не думал, будто он забирает у нас последние деньги и не стеснялся принять от нас такую крупную сумму.

Бродяга пробормотал что-то насчет добрых деточек, и мы пошли дальше.

Солнце сияло вовсю и таинственная башня вовсе не показалась нам похожей на мрачную гробницу. Первый этаж ее весь состоял из арок, А между колонн густо рос мох и всякая зелень. В середине была каменная винтовая лестница. Мы начали подниматься, а Алиса все еще занималась внизу какими-то цветочками. Мы напомнили ей, что еще совсем светло и не страшно, и тогда она сказала:

«Ладно, ладно, иду, я вовсе не боюсь, я боюсь только, как бы мы не опоздали домой». И она честно пошла вслед за нами. Подлинно мужской отвагой это не назовешь, но для девочки и это очень неплохо.

В стенах винтовой лестницы были маленькие окошечки, так что нам было светло, а наверху мы уперлись в крепкую дверь с металлическим засовом. Мы отодвинули засов и Освальд начал медленно приоткрывать дверь — не из трусости, разумеется, но из разумной предосторожности, ведь там могла притаиться бродячая собака или кошка, она бы как выпрыгнула и Алиса насмерть бы перепугалась.

Мы открыли дверь и убедились, что там никого нет. Комната была восьмиугольная, «октагональная», говорит Денни. И еще он говорит, это потому, что такие комнаты строил человек по имени Октагиус, но я ему не верю. В каждой стене было высокое сводчатое окно, не стеклянное, только каменная рамка, как в церкви. Комната вся была залита солнечным светом и за окнами виднелось синее небо, а больше ничего разглядеть было нельзя, потому что окна были очень высоко от пола. Было так светло и весело, что мы решили: старикан все наврал насчет покойника. Под одним из оконных проемов была еще и дверь. Через нее мы прошли в узенький коридор, а затем снова на лестницу, тоже похожую на ту, что в церкви, но вполне светлую, потому что и здесь были окошечки. Мы поднимались, поднимались и добрались до площадки. Здесь прямо в стене мы увидели отполированный камень (абердинский гранит, как уверяет Денни), а на нем были позолоченные буквы. Вот что там было написано:

А дальше были еще стихи:

«Какой ужас!» — сказала Алиса. — «Скорее, скорее вернемся домой!»

«Сперва надо подняться наверх», — возразил Дикки. — «Надо же посмотреть сверху и понять, где мы были».

Алиса у нас не трусиха, она согласилась, только ей все это очень не нравилась, это уж было видно.

Верхушка этой башни тоже была похожа на верхушку церкви, но там была квадратная площадка, а здесь окта-…и так далее.

Алиса шла с нами довольно спокойно, потому что летом, в четыре часа дня, когда солнце сияет вовсю, и повсюду видны красные крыши ферм, темно-зеленые леса и спокойные белые дороги, по которым словно муравьи ползут тележки и пешеходы, просто невозможно всерьез верить в привидения.

Мы понимали, что нам пора возвращаться, потому что до чая оставался всего час, и не стоило рассчитывать, что на обратном пути нас тоже подвезут.

Мы начали спускаться. Дикки шел впереди, за ним Освальд, а дальше Алиса. Г. О. споткнулся и полетел прямо на Алису, а Алиса чуть не сбила с ног Освальда и Дикки, но тут мы услышали кое-что и сердца наши замерли.

Снизу, из той самой башне, где лежал покойник (покойник, у которого борода выросла до пят уже п о с л е того, как его похоронили) доносился какой-то шум. Мы услышали, как захлопнулось дверь, как кто-то с н а р у ж и задвинул засов. Мы бросились наверх, к той открытой площадке, где так утешительно сияло солнце. Алиса прищемила себе руку между краешком ступеньки и новым башмаком Г. О., синяки были аж черные, и даже кровь пошла, но в тот момент она этого даже не заметила.

Мы посмотрели друг на друга и Освальд мужественно спросил:

«Что-что это было?»

«Он ожил», — прошептала Алиса. — «Я знаю, это он ожил. Там есть дверь, чтобы он мог выйти, когда проснется. Он сейчас придет сюда, я знаю, знаю, он придет сюда!»

Дики сказал (вовсе не мужественным голосом): «Если он живой, так чего бояться?»

«Может быть, он ожил, а сам сумасшедший!» — ответил Ноэль и мы все уставились на дверцу, которая вела на площадку, и сердца у нас перестали биться.

Больше никаких звуков снизу не доносилось.

Освальд сказал (подумать только, никто и не догадался внести его мужественную и героическую речь в Книгу Золотых дел) — так вот, он сказал:

«Это просто ветер захлопнул дверь. Я пойду вниз и посмотрю — пойдешь со мной, Дикки?»

Но Дикки ответил:

«Ветер? А засов тоже ветер закрыл?»

Денни весь покраснел, схватил Алису за руку, выпрямился, как солдат и сказал нам: «Я не боюсь. Я пойду и посмотрю».

Вот это они в Книгу Золотых дел записали. А ведь идти пришлось всем вместе — и Освальду, и Дикки и Денни. Денни шел впереди, он сказал, так ему легче, и Освальд отнесся к этому с пониманием. Если бы Освальд, как всегда, сам шел впереди, это было бы все равно как сэр Ланселот помешал бы юному оруженосцу заслужить золотые шпоры. Освальд шел вторым, что ничуть не легче, но этого никто не понимает. Ладно девочки, но папа мог бы понять такие вещи и без объяснений, но он тоже ничего не понял.

Шли мы медленно, потихоньку.

В конце винтовой лесенки мы остановились. Дверь была закрыто на засов — мы сразу убедились в этом, хотя с горя и пытались высадить ее, дружно навалившись.

К счастью, мы уже поняли, что мастер Рэвенел не выходил из могилы, а кто-то запер нас шутки ради или, может быть, вовсе не догадываясь, что наверху остались люди. Поэтому мы все вновь поднялись наверх, Освальд кратко и четко объяснил остальным, в чем дело, и мы, перегнувшись через парапет, закричал: «Эй! Эй, внизу!»

Внизу, под аркой, с которой начиналась башня, показалась фигура, и мы узнали того моряка, которому мы пожертвовали сэкономленный шестипенсовик. Он поднял голову и заговорил — негромко, но так, чтобы нам было хорошо слышно. Он сказал:

«А ну, кончайте!»

«Что — кончайте?» — спросил его Освальд.

«Орать кончайте!» — пояснил он.

«Почему?» — удивился Освальд.

А тот сказал: «Потому что если вы не заткнетесь, я щас поднимусь и задам вам — своих не узнаете!»

«Это вы заперли дверь?» — спросил его Дикки.

«Вот именно, петушок!» — сказал этот грубиян.

«Пожалуйста, пожалуйста, поднимитесь и выпустите нас!» — взмолилась Алиса (лучше бы она этого не делала, подумал Освальд, потому что этот человек только радовался нашей беде).

Пока она просила этого человека подняться и освободить нас, Освальд во всю прыть помчался вниз по лестнице, потому что вспомнил, что с другой стороны двери тоже было два засова, и он хорошенько задвинул и закрепил их. Этот отважный подвиг тоже не был включен в книгу Золотых Деяний, хотя Алиса и напомнила всем о нем — остальные сказали, что Освальд поступил умно, но доблестного в этом ничего нет. А по мне в миг тревоги и величайшей опасности быть умным все равно что быть доблестным, впрочем, как хотите, Освальд никогда не унизится до подобного спора.

Когда Освальд поднялся наверх, Алиса сказала ему:

«Освальд, он говорит, что не выпустит, пока мы не отдадим ему все наши деньги. Мы тут можем просидеть много дней, и даже ночью. Никто ведь не знал, куда мы пошли и где нас теперь искать. Освальд, пожалуйста, давай отдадим ему все».

Она думала, в груди ее брата оживет британский лев, не признающий поражений. Но Освальд просто сказал «ладно» и по его примеру все вывернули свои карманы. У Денни нашелся фальшивый шиллинг с гербом на обеих сторонах, и еще три монетки по полпенни, один полупенс нашелся и у Г. О. Ноэль положил в общую кучку французскую монетку, которую принимают только те автоматы на станции, где продаются шоколадки, а Освальд положил два шиллинга, которые он копил на ружье. Связав все это в носовой платок и перегнувшись через парапет, Освальд окликнул бродягу и сказал ему:

«Вы просто неблагодарный негодяй. Мы ведь уже дали вам шесть пенсов».

Но тому ничуть не было стыдно, он сказал — надо же парню на что-то жить.

Тогда Освальд сказал: «Ловите!» и бросил ему носовой платок вместе со всеми деньгами.

Тот, конечно, промахнулся — мало того, что он негодяй, он еще и растяпа — но быстренько подобрал носовой платок, размотал его и принялся ругаться, как последняя сволочь.

«Эй, вы», — заорал он, — «это вам так не пройдет, джент недоделанный! Подавай все блестяшки, какие у тебя есть. Лопни мои зенки, если у тебя не наберется еще пары фунтов! Живо, живо!»

Освальд расхохотался и крикнул:

«Я хорошо запомнил ваше лицо — не пройдет и недели, как вы будете в тюрьме. Получайте ваши блестяшки!» — и он бросил ему весь кошелек, потому что уж очень разозлился. А «блестяшки», на которые этот малый польстился, были не настоящие, а картонные, они только издали смахивали на новенькие соверены, и Освальд носил их в кошельке для важности. Правда, с тех пор он больше этого не делал.

Когда этот человек увидел свои «блестяшки», он со всех ног бросился в башню и Освальд сильно порадовался, что успел вовремя закрыть засов — оставалось только надеяться, что с этой стороны засовы такие же крепкие, как и снаружи.

К счастью, они оказались достаточно прочными.

Мы слышали, как этот негодяй вопит и пинает ногами дверь, и мы все крепко вцепились друг в друга, и ничего постыдного в этом нет. К тому же, ведь никто из нас не визжал и не плакал — этим, пожалуй, можно даже гордиться.

Прошло очень много времени, но наконец, этот грохот стих и мы увидел, как наш враг выходит из башни и уходит в лес.

Тут Алиса все-таки заплакала, а кто ее за это упрекнет — сам бессердечный негодяй.

Освальд сказал:

«Что толку, даже если он открыл эту дверь, он может поджидать нас в засаде. Мы должны продержаться здесь, пока кто-нибудь не придет на помощь».

Алиса сказала (она все еще всхлипывала, но почти перестала плакать):

«Давайте флаг вывесим».

К счастью, хотя был понедельник, она надела воскресную юбочку, белую. Она оторвала у нее оборку, и мы привязали ее к трости, которую Денни столь предусмотрительно захватил с собой, и начали по очереди махать нашим флагом.

Мы хорошенько протерли носовыми платками консервную банку из-под пирога, который мы давно съели, и попытались сигнализировать с помощью солнечных зайчиков.

Кажется, таких ужасных приключений у нас еще не было. Даже Алиса забыла о покойном Ричарде Рэвенеле и думала только о бродяге, который поджидал нас где-то в лесу.

Все мы понимали, что положение отчаянное. Денни у нас молодец, вовсе не белая мышка. Когда была наша с Дикки очередь размахивать флагом, он садился рядом с Алисой и Ноэлем, брал их за руки и читал им стихи, прямо милями и галлонами — их это почему-то успокаивало. Мне стихи больше действуют на нервы. А когда была его очередь махать флагом, он и не думал увиливать.

Больше я в жизни не назову его белой мышкой, он мужчина, не хуже нас.

Солнце уже опускалось, мы так устали махать флагом, и есть очень хотелось. Внизу показалась тележка. Мы замахали как безумные, и заорали, а Денни загудел как паровозный гудок — вот не подумал бы, что он так умеет.

Тележка остановилась. Мы разглядели белую бороду торчком и поняли, что это тот самый старикан, который ехал за свиньей и подбросил нас.

Мы заорали изо всех сил, объясняя ему, что произошло — он подумал было, что мы дурачимся, но потом поднялся и освободил нас.

Свинью он купил, к счастью, не очень толстую, да нам уже было все равно. Денни и Алиса сели впереди, вместе со стариканом, а мы все забрались в тележку, к свинье, и этот человек довез нас до самого дома. Думаете, по дороге мы обсуждали ужасное происшествие? Ничего подобного, мы сразу заснули, привалившись в свинье, а вскоре старикан растолкал нас и подсадил к нам в тележку и Денни с Алисой. Над тележкой он натянул сетку от мух, и мы заснули, хотя по обычным понятиям нам еще даже не пора было ложиться в постель.

Обычно за приключением следует наказание, но в этот раз мы были не виноваты, ведь мы пошли на прогулку, как и договорились.

Зато взрослые установили нам новое правило: не уходить с проселочной дороги и брать с собой Пинчера и Леди, борзую, или же бульдога Марту. Обычно правила у взрослых бывают чересчурные, но против этого мы не возражали.

Папа подарил Денни золотой футляр для карандашей, за то что он первым спустился по той лестнице. Освальд вовсе не завидует Денни, но, по-моему, и он заслужил по крайней мере серебряный футляр.

Но Освальд никогда не унизится до подобных мелочей.