Онлайн чтение книги Общество «Будем послушными»
Глава девятая. Охота на лис

Человек ведь не может знать все на свете, кое-чему его и научить надо. Если бы мы родились и воспитывались в деревне, то знали бы, что в августе нельзя охотиться на лис, но самый опытный охотник с Льюисхэм-роуд не может знать подобные вещи.

Совершенно непереносимо думать, что другие думают про тебя, будто ты нарочно сделал то, чего ты вовсе не хотел делать, поэтому я с самого начала заявляю, что мы не стали бы стрелять в эту лису даже ради спасения собственной жизни. Конечно, когда мужчина попал в пещеру и должен защитить девчонок от нападения целой своры разъяренных лисиц, тогда — другое дело: мы обязаны заботиться о девочках, хотя они прекрасно могут сами о себе позаботиться, но, как говорит дядя Альберта, это входит в правила игры, и мы должны их защищать и сражаться за них до последней капли крови.

Денни знает стишки, в которых говорится, что из малых причин могут произрасти (он так и говорит «произрасти») большие неприятности, и причин этих обычно бывает три. Вот и у этого приключения, о котором я собираюсь поведать благосклонному читателю, тоже было три причины. Во-первых, наш индийский дядюшка приехал в деревню повидаться с нами. Во-вторых, зуб Денни. В-третьих, мы, конечно, не прочь были поохотиться. Вот вам три причины, и даже око недоброжелателя не может усмотреть в них ничего дурного или постыдного.

Дора сказала (нам всем было приятно это слышать, но сказала это Дора, а не Освальд): должно быть наш дядюшка очень соскучился, раз он приехал повидать своих милых ребятишек (то есть нас).

Приехал он без предупреждения. Это, пожалуй, главный изъян в нашем безупречном дядюшке, потому что он никогда не предупреждает и часто застает нас врасплох, и выходит беда, как с нашей игрой в джунгли.

Но на этот раз все обошлось. Он приехал, к счастью, в занудливый день, когда никому из нас не приходила в голову счастливая Мысль, как бы поразвлечься. Наступило время обеда, мы все умылись и были чисты как ангелочки (по сравнению с обычным нашим видом).

Только мы сели за стол, и дядя Альберта пронзил сверкающей сталью сердце мясной запеканки, как мы услышали стук колес, и станционная бричка остановилась у наших ворот. В ней сидел наш любимый дядюшка, чинно выпрямившись и сложив руки на коленях. Он чудесно выглядел, и в петлице у него была роза. Да, он сильно отличался от того индийского бедняка, который помогал нам заколоть дикого кабана, прикинувшегося рисовым пудингом! Но под этой нарядной одеждой по-прежнему билось горячее и верное сердце. Нельзя судить людей по наружности, вот он одевается как важный лорд, а в наших делах понимает почти как дядя Альберта. Мы пообедали вместе и рассказали ему все, что было у нас интересного, а когда мы дошли до Таинственной Башни, он сказал:

«У меня кровь закипает в жилах».

Ноэль очень огорчился, когда это услышал, потому что у всех остальных людей кровь в жилах леденела, когда мы рассказывали эту историю.

Дядя объяснил ему, что он научился в Индии одновременно и кипятить свою кровь и замораживать.

Наверное, это как-то связано с климатом. У тех, кто живет в Индии, кровь все время кипит, хотя я все равно не понимаю, как им удается есть столько перца. Но не стоит отклоняться от главной темы — про перец дальше ничего не будет. Вот про кипящую кровь вы еще услышите.

Когда станционная бричка вернулась за дядей, он попросил нас проводить его до вокзала и роздал нам по полсоверена безо всякой дискриминации по возрасту или полу. Он у нас истинный британец, без всяких эдаких глупостей!

Когда поезд тронулся, мы все прокричали прощальное ура, а потом предложили кэбмену шиллинг, чтобы он довез нас до перекрестка, но он подвез нас даром, потому что, как он сказал, старый джент слишком много оставил ему на чай. Как редко встречаешь ныне искреннее и благодарное сердце! Мы прокричали ура еще раз, славя добродетель нашего возничего, и поспешили домой, чтобы обсудить, как нам извести наши деньги.

Я не смогу отчитаться за все эти деньги, они растаяли как вешний снег на лугах (слушайте больше Денни), и почему-то они всегда исчезают тем быстрее, чем их больше. Мы накупили множество вещей, о которых давно мечтали, и нам принесли их прямо из магазина в аккуратных коричневых пакетиках, но все это опять же не имеет ни малейшего отношения к нашему повествованию, кроме той покупки, на которую скинулись Освальд и Денни.

Они купили пистолет. На это ушли все деньги, но если Освальду и случалось порой пожалеть о том, что он так быстро расстался со своей долей, он говорил себе:

«Ну и пусть. Нам нужен пистолет, настоящий, а не эти дурацкие кремневые ружья. Вот придет грабитель, а мы совершенно безоружны!»

Мы решили пользоваться им по очереди и подальше от дома, чтобы не волновать взрослых, которые почему-то боятся пистолетов — а мы нисколечки не боимся.

Между прочим, купить пистолет предложил Денни. Освальд сперва онемел от изумления, но, надо признать, Денни сильно переменился в нашей компании. Пока все остальные пировали в кондитерской на Хай-стрит, мы принесли домой свое приобретение и даже удержались от соблазна посшибать по дороге ворон с телеграфных проводов.

После чая мы созвали совет, и Освальд объявил:

«У нас с Денни есть секрет».

«Знаю я ваш секрет», — фыркнул Дикки, — «вы наконец, разыскали тот магазинчик, где мятные лепешки идут по четыре унции за пенни. Мы с Г. О. уже сто лет о нем знаем».

Освальд сказал: «Лучше заткнись. Не хочешь слушать, так уходи. А если остаешься, клянись торжественной клятвой».

Этой клятвой мы клянемся только в самых серьезных делах, так что Дикки сразу понял, что мы не шутки шутить собрались, и сказал:

«Конечно, конечно, продолжай! Я ведь думал, вы понарошке!»

Все произнесли слова торжественной клятвы. Ее сочинил Ноэль — еще давно, когда мы нашли в Блэкхите гнездо дрозда.

Стихи, как всегда, не очень-то получились, но для клятвы они годятся. Когда все поклялись (вплоть до Г. О.), Дикки сказал: «Так в чем дело?»

В горделивом молчании Освальд извлек таившееся на его груди сокровище, и все члены совета замерли от изумления. Пистолет еще не был заряжен, поэтому мы даже девочкам позволили его подержать.

Тут Дикки и говорит: «Пошли охотиться!»

И мы решили: пора. Г. О. хотел еще сбегать в деревню и купить за пенни рожок в охотничьем магазине, чтобы мы трубили «на зверя», как в песне, но мы решили, хотя бы из скромности, не трубить, пока не затравим добычу. Зато эти разговоры о песне помогли нам решить, на какого зверя мы собираемся охотится: нам предстояло бесстрашно сразиться с лисой.

Освальд разрешил Денни взять пистолет на целый день и на ночь положить его под подушку, только не заряженный, а то чего доброго ему что-нибудь присниться, и он спросонья как выстрелит!

Так бы Освальд еще поспорил, но у Денни болел зуб, а пистолет под подушкой должен был его подбодрить, хотя, конечно, боль от этого не пройдет. Зуб разбаливался все сильнее, и дядя Альберта заглянул Денни в рот и сказал, что зуб сильно шатается. Денни признался, что пытался раскусить им орех. То-то и оно — пришлось ему отправляться в постель с ваткой, смоченной камфарой, и красной фланелевой тряпкой через всю щеку.

Освальд знает, как надо обращаться с больными, поэтому на утро он не запустил в Денни подушкой, а тихонько подошел к постели страдальца, чтобы потрясти его за плечо. Но гнездышко оказалось пустым, и даже пистолета там не было (чуть позже я нашел его в комоде). Тогда Освальд пошел будить остальных — с ними церемониться не приходилось, ведь у них-то зубы не болели — и когда мы все поднялись, то как раз успели услышать стук колес и, выглянув из окна, увидели, как Денни и дядя Альберта укатили на высокой фермерской тележке с красными колесами.

Мы быстро-быстро оделись и побежали вниз спросить, что же все это означает. На столе мы обнаружили записку от Альбертова дяди:

«Денни проснулся от зубной боли рано утром. Он поехал к дантисту, чтобы уладить с ним это дело, как подобает мужчине. К обеду вернемся».

Дора прочла и объявила всем нам: «Денни уехал к дантисту».

«Наверное, они родственники», — сказал Г. О. — «Денни — просто уменьшительное от дантиста».

Он, конечно, хотел пошутить. Он все время старается шутить, потому что хочет стать клоуном, когда вырастет. Что ж, мы посмеялись.

«Интересно», — сказал Дикки, — «сколько он получит за этот зуб — шиллинг или полкроны?»

До той минуты Освальд был погружен в мрачное раздумье, но теперь встрепенулся и сказал:

«Конечно, я и забыл! Он получит деньги за зуб и к тому же прокатится. Стало быть, мы вполне честно можем пойти на охоту и без него. А я уж думал, придется отложить!»

Все остальные согласились, что это будет вполне честно.

«Мы можем поохотиться еще раз, когда он вернется», — добавил Освальд.

Мы слыхали, что на лис полагается охотиться в красной куртке и верхом на лошади. Ни того, ни другого у нас не было, только Г. О. напялил красный свитер, который сто лет назад носил дядя Альберта. Но он все равно ворчал, что у нас нет охотничьих рожков.

«Мы можем сами гудеть», — предложила Дора, но он знай свое: «Не хочу сами, хочу в рожок!»

Мы особо не снаряжались — надели треуголки, захватили деревянные сабли и повесили Г. О. на груди табличку, чтобы все видели: мы «Охотники из Моат-Хауза». А еще мы повязали по куску красной фланели на шею нашим собакам, чтобы они выглядели как настоящие гончие, но они все равно выглядели сами по себе, да еще будто простуженные.

Освальд засунул в карман пистолет и несколько патронов. Он не хуже вас знает, что в лис стрелять не полагается, но пистолет был нам нужен на случай если повстречается медведь или крокодил.

И мы бодро тронулись в путь. Прошли через сад, через два соседних поля и вдоль ограды третьего, а этой ограде мы как раз на днях проделали дырку: пролезешь через нее, два шага — и ты в лесу.

Лес был тихий, зеленый, собаки ошалели от счастья и тут же зарылись носом в землю. Пинчер поднял зайца. Мы заулюлюкали и бросились в погоню за ним, но паршивый кролик куда-то свернул и спрятался. Пинчер так и не нашел его, и пришлось идти дальше.

В конце-концов мы велели Дикки быть лисой и погнали его по зеленым холмам и долинам. Собак у нас было только трое, — Леди, Пинчер и Марта, — поэтому мы присоединились к заливистой своре и лаяли изо всех сил; и так, на полном ходу лая во всю глотку, мы слетели с очередного холма и наткнулись на нашу добычу. Наша лиса стояла посреди тропинки и рассматривала что-то рыжее у своих ног и вдруг крикнула нам:

«Идите скорее сюда!» — таким голосом, что нас всех озноб продрал по коже.

Наша лиса — то есть Дикки, а то все запутается — показала нам то рыжее, на земле, что уже начали обнюхивать собаки.

«Настоящая живая лиса!» — сказал он. Вот именно, настоящая, только не живая: когда Освальд приподнял ее, то увидел, что у нее из головы течет кровь. Кто-то подстрелил ее — прямо в голову — и она скончалась на месте. Освальд сказал об этом девочкам, и они принялись реветь. Честно говоря, Освальду тоже было жалко лисичку.

Лиса была уже совсем холодная, но шкурка такая красивая, и хвостик, и маленькие лапки. Дикки поспешил взять собак на поводок, чтобы они ее не трогали.

«Как ужасно, она никогда уже не посмотрит на нас своими маленькими глазками», — сморкаясь, всхлипывала Дора.

«И не будет удирать от охотников, и не заберется в курятник, и не попадет в ловушку, и вообще ничего интересного уже не будет!» — сокрушался Дикки.

Девочки нарвали листьев с каштана, чтобы прикрыть ими роковую рану, а Ноэль уже расхаживал по тропинке и гримасничал вовсю — он всегда так, когда стихи сочиняет. Хорошо еще, что не кривляется в другое время.

«А что нам теперь делать?» — спросил Г. О. — «Настоящий охотник должен отрубить лисе хвост, я точно знаю, но большое лезвие у меня сломалось, а все остальные и раньше никуда не годились».

Девочки бросили на Г. О. взгляд, полный немой укоризны, и даже Освальд посоветовал ему заткнуться, потому что нам как-то уже расхотелось охотиться на лис. Когда девочки прикрыли рану листьями, лиса казалась совсем как живая.

«Не хочу, чтоб так было, не хочу», — повторяла Алиса, а Дэйзи, которая все это время ревела не хуже других, заявила, что надо помолиться, чтобы Бог снова оживил лисичку.

Дора поцеловала ее и сказала, что этого делать не надо, а лучше помолиться, что Бог позаботился о маленьких лисятах, если они остались сиротами. Наверное, Дэйзи так с тех пор и молится за них, хотя они давно уже выросли.

«Я хочу проснуться и чтобы все это было сном!» — гнула свое Алиса. Может быть, это смешно, что мы вышли на охоту с собаками и пистолетом, а теперь так расстроились из-за мертвой лисы, но она была такая маленькая и беззащитная, особенно лапки. И потом у нее на боку было грязное пятно, а будь она жива, она бы непременно умылась бы, ведь лисы чистюли, все равно что кошки.

Ноэль сказал: «Стихи готовы!»

Или:

Я еще не знаю, как лучше — первая правильней, но во второй больше смысла. (Так говорит Ноэль: по-моему, так и ттак смысла маловато — О.).

«Давайте устроим похороны!» — предложил Г. О. Это здорово всех нас подбодрило.

Дора отдала нам свою нижнюю юбку, чтобы мы несли в ней лисицу и не пачкали свои куртки. У девочек, конечно, очень глупо устроены все их одежки, но одно преимущество у них есть: мужчина может в случае необходимости снять только куртку и жилет, да и то это сразу видно, а Дора как-то раз отдала нам даже две нижние юбки, и это никак не отразилось на ее внешности.

Несли лису по очереди, но она оказалась очень тяжелой. Когда мы дошли до края леса, Ноэль сказал:

«Лучше похоронить ее здесь, чтобы листья пели над ней погребальную песню, и друге лисы могли бы придти поплакать над ее могилой». И он уложил нашу лису под дубом.

«Дикки мог бы принести нам пару лопат, а заодно загнать собак домой».

«Тебе просто надоело ее нести, вот в чем все дело», — попрекнул его Дикки, но согласился сбегать за лопатами, при условии, что все мальчики составят ему компанию.

Пока мы ходили, девочки вытащили лису к самому краю леса, возле поляны, и пока они ждали возвращения могильщиков, они собрали мох, чтобы у лисички была мягкая зеленая постелька. К сожалению, цветов в августе уже не найдешь.

Мы принесли орудия труда и вырыли подходящую яму. Собак оставили дома, поскольку они проявляли неприличный интерес ко всему происходящему, совершенно неуместный при этой скорбной церемонии.

Земля была мягкая, копать было легко, Освальд отгребал опавшие листья и сучья, Дикки копал. Ноэль продолжал гримасничать и сочинять стихи, а девочки гладили лису, пока могила не отверзла ей свой зев. Дэйзи набросала в могилу листьев и мха, Алиса и Дора подняли лису, и мы помогли им опустить ее в могилу. Честно говоря, нам пришлось просто бросить лисичку, плавно опустить ее нам не удалось. Мы засыпали пушистое тельце листьями, и Ноэль прочел свежесочиненную погребальную оду. Вот она (теперь она выглядит гораздо лучше, наверное, Ноэль ее подработал, хотя он и говорит, что она была совершенной с самого начала):

(Нормальные люди говорят «адью», в особенности французы, однако Ноэль уверяет, что в стихах можно и так. — О.).

Выслушав все это, мы засыпали могилу, а сверху накрыли ее сухими листьями, чтобы она ничем не выделялась, а то люди подумают, что там сокровище, и все раскопают. Покойся с миром, лисичка!

Погребение завершилось. Мы сложили розовую юбку Доры, всю в кровавых пятнах, и собрались покинуть печальное место.

Не прошли мы и дюжины шагов, как услышали позади шаги и свист, а потом повизгивание собак, и на том самом месте, где мы схоронили лису, появился джентльмен в сопровождении двух фокстерьеров.

Джентльмен стоял спокойно, но его собаки принялись рыть землю — мы видели, как ходят их обрубленные хвосты и пыль летит из-под лап. Мы поняли, где они роют. И бросились со всех ног обратно.

«Пожалуйста, пожалуйста, отзовите собак!» — попросила Алиса.

«Почему?» — спросил ее этот джентльмен.

«У нас только что были похороны, а они разроют нашу могилу!» — объяснила ему Алиса.

Джентльмен свистнул, но эти псы были воспитаны не так как Пинчер, выращенный Освальдом: они не отозвались на команду.

«Кого вы похоронили — лесную пташку?» — ласково спросил нас джентльмен с седыми усами.

Мы промолчали, потому что нам всем вдруг показалось, что хоронить лису — дело подозрительное. Только Ноэль сказал поэтическим голосом:

«Останки бренные нашли мы на опушке леса, И вырыли могилу, и рыдали возле тела Лиса.»

Но услышал его только Освальд, потому что девочки уже вовсю скакали вокруг седого джентльмена, повторяя: «Ой пожалуйста, пожалуйста, позовите собак! Не надо здесь копать!»

Увы! Освальд был прав (как всегда). Нам следовало хорошенько утоптать землю на могиле, он так и говорил, но остальные пренебрегли его мудрым советом. А теперь эти противные, назойливые, непослушные фоксы (брали бы пример с Пинчера!) все разрыли, и нам предстал обнаженный труп рыжей лисицы.

Все было кончено. Мы повернулись, чтобы уйти, но тут усатый джентльмен схватил Ноэля за ухо и Дикки тоже — они стояли слишком близко к нему. Счастлив напомнить вам, что трусость чужда сердцу Освальда, он и не подумал бежать, но велел своим сестрам спасаться:

«Удирайте скорее!» — сказал он. — «Домой, живо!»

И они исчезли, как обед после хорошей прогулки.

Джентльмен с седыми усами принялся науськивать своих фоксов, чтобы они продолжал свое черное дело, а сам продолжал держать Дикки и Ноэля за уши. Мои братья, само собой, пощады не просили, но Дикки стал уже совсем красным, а Ноэль очень побледнел, так что Освальд вынужден был сказать:

«Не надо так держать их, сэр. Мы не убежим, я могу дать вам слово чести».

«Слово чести!» — повторил этот джентльмен таким тоном, что в добрые старые времена я бы уложил его на месте одним ударом верного клинка. Но Освальд сохранил хладнокровие и хорошие манеры.

«Да, сэр, я дам вам слово чести», — повторил он, и джентльмен оставил в покое уши моих братьев, побежденный мужественным тоном Освальда. Он нагнулся, вытащил из могилы тело лисы и высоко поднял его. Собаки с лаем запрыгали вокруг него.

«Вы тут рассуждаете о чести!» — сказал он. — «Посмотрим, умеете ли вы говорит правду!»

Дикки ответил: «Если вы думаете, что это мы ее убили, то вы очень ошибаетесь.»

Седоусый вдруг обернулся к Г. О. и одним рывком подтянул его к себе.

«А это что такое?» — спросил он, указывая на табличку «Охотники на лис из Моат-хауза». От ярости старый джентльмен стал уже совсем багровым, даже кончики ушей покраснели.

Освальд сказал: «Мы играли в охоту, но мы видели только кролика, да и тот успел спрятаться, поэтому Дикки стал лисой — понарошку; а потом мы нашли эту, убитую лису, и я не знаю, кто ее убил, а мы пожалели ее и похоронили, вот и все».

«Нет не все!» — сказал джентльмен, и на губах его появилась сарделическая (или как ее?) улыбка. — «Эта земля принадлежит мне, и я арестую вас за нарушение границ частного владения и причинение ущерба! Вы пойдете со мной и не вздумайте удрать! Я главный распорядитель охоты, а вы убили лису в августе, да еще сучку! Вам и ружье-то еще в руки брать рано! У папочки украли — а?»!

Освальд вовремя вспомнил поговорку «молчание золото», только она ему не поможет. Распорядитель охоты велел ему вывернуть карманы и, конечно же, обнаружил и пистолет, и патроны, а обнаружив их, язвительно расхохотался.

«Так», — сказал он, — «а где охотничье удостоверение? Вы пойдете со мной — пара недель в тюрьме пойдет вам на пользу».

Теперь я понимаю, что по закону он ничего не мог нам сделать, но тогда нам казалось, что и вправду засадит нас в тюрьму.

Г. О. заплакал, но Ноэль заговорил как мужчина. Зубы у него еще стучали, но мужество уже вернулось к нему.

Он сказал: «Вы нас не знаете. Вы не имеете никакого права не верить нам, пока не докажете, что мы солгали. Мы никогда не лжем. Пойдите и спросите у Альбертова дяди».

«Язык придержи», — только и сказал ему Распорядитель охоты.

Ноэль возмутился.

«Если вы засадите нас в тюрьму, когда мы ни в чем не виноваты», — сказал он, дрожа всем телом, — «то вы ничуть не лучше Калигулы и Нерона и Ирода в придачу, и испанских инквизиторов, и я напишу об этом стихи, когда мы будем в тюрьме, и люди будут проклинать ваше имя».

«Еще посмотрим», — сказал седоусый и отправился в путь, в одной руке неся тело лисы, а другой снова сжимая ухо Ноэля.

Я все ждал, что Ноэль сейчас заплачет или упадет в обморок, но вел он себя благородно, точно христианский мученик.

Все остальные пошли вместе с ним. Я нес лопату, Дикки нес грабли, Г. О. свою табличку, а у Ноэля на ушах висел неугомонный джентльмен. В конце поляны нас поджидала Алиса. Она добежала до дому, выполняя приказ своего заботливого брат, и тут же вернулась обратно, чтобы не оставлять нас один в беде. В некоторых отношениях она ничуть не хуже мальчишки.

Она заговорила с седоусым джентльменом и спросила его:

«Куда вы их ведете?»

Тот в ярости отвечал ей: «В тюрьму, гадкая девчонка!»

Алиса сказала: «Ноэль может упасть в обморок. Однажды его уже хотели отвести в тюрьму из-за собаки. Зайдите к нам и поговорите с нашим дядей, то есть это не совсем наш дядя, но это не важно. Вы могли бы вспомнить о своих маленьких детях, а если у вас нет детей, подумайте, каким вы сами были, когда были маленьким, и не обращайтесь с нами так жестоко!»

Не знаю, что из этого подействовало на нашего судью, но он все-таки выпустил ухо Ноэля и сказал:

«Ладно, ведите!» — Алиса тут же подбежала к Ноэлю и обняла его.

Трепетные пленники с изжелта-бледными лицами и их неумолимый джентльмен (все еще багровый от гнева) подошли к воротам замка и вступили в зал, полный старинной дубовой мебели, украшавшей черно-белый мрамор пола (ой, не получилось!).

Дора и Дэйзи отперли нам дверь. Розовая нижняя юбка Доры лежала на столе, по прежнему вся в крови. Дора только взглянула на нас и поняла, что дело плохо. Она придвинула большое дубовое кресло и очень вежливо попросила седоусого джентльмена сесть. Он заворчал, но все-таки уселся в кресло.

Он молча поглядел на нас, и мы тоже уставились на него.

Наконец, он сказал:

«Вы молодцы, не удрали. Теперь скажите всю правду и больше от вас ничего не требуется».

Я ответил, что мы уже сказали правду.

Тогда он положил лису на стол, прямо на несчастную Дорину юбку, и вытащил нож — девочки только успели отвернуться. Даже Освальд отвратил взоры, поскольку одно дело раны, полученные в бою, а другое дело резать мертвую лису.

Распорядитель охоты вытер что-то платком и выложил это на стол — это была пуля, убившая лису. Рядом с ней он положил один из моих патронов.

«Смотрите!» — сказал он. Увы! Пули и вправду были одинаковые.

Отчаяние охватило Освальда. Он понял, как чувствует себя невинно обвиненный герой, когда судья надевает черную шапочку и читает смертный приговор, и ничто уже не спасет его.

«Как же так?» — сказал он. — «Мы ведь правда не убивали лису».

Этот распорядитель охоты совершено не умеет сдерживать свои чувства, что гораздо важнее, чем сдерживать целую свору рвущихся на добычу псов.

Он произнес несколько слов, которые Освальд никогда не станет повторять, тем более на бумаге. Единственное его выражение, которое я могу привести, это «упрямые маленькие негодяи».

И тут посреди молчания, пронизанного нашим отчаянием (ой, опять не получилось!) в зал вошел дядя Альберта. Распорядитель охоты поднялся с кресла и изложил всю историю, только это, конечно, была неправда, хотя сам он верил каждому своему слову.

«Мне очень жаль, сэр», — сказал дядя Альберта, глядя на одинаковые пули. — «Вы позволите мне выслушать детей?»

«Сколько вам угодно!» — отвечал великий охотник, дымясь от ярости.

Дядя Альберта сказал: «Освальд, я знаю, что ты расскажешь мне чистую правду».

И Освальд рассказал ему правду.

Тут распорядитель охоты снова сунул пули под нос дяде Альберта, и я понял, что его доверие к нам подверглось серьезнейшему испытанию.

И тут вошел Денни. Он посмотрел на мертвую лису на столе и сказал:

«Значит, вы ее нашли?»

Распорядитель охоты опять хотел что-то сказать, но дядя Альберта сказал ему: «Минуточку, Денни, ты что-то знаешь об этой лисе?»

«Ну да», — сказал Денни и замялся.

Дядя Альберта предупредил его: «Подумай хорошенько, Денни, и скажи всю правду. Не надо шептаться с Освальдом. Этот мальчик», — продолжал он, обращаясь к разгневанному распорядителю охоты, — «все утро с семи часов провел вместе со мной. Нам необходимо выслушать его.»

Но Денни отказывался говорить, хотя дядя Альберта и велел ему выложить все начистоту.

«Я не могу, я должен сперва спросить кое-что у Освальда», — сказал он.

Седоусый зафыркал: «Подозрительно, не правда ли?»

Освальд сказал ему: «Нечего шептаться, старина. Спрашивай все что хочешь, а главное, выкладывай все как есть».

Денни сказал: «Я не могу нарушить великую тайну».

Тут Освальд понял, в чем дело и сказал ему: «Нарушай ее ко всем чертям». И Денни, вздохнув, принялся рассказывать:

«Мы с Освальдом купили пистолет, на паях, и прошлой ночью пистолет был у меня. Я не мог заснуть, потому что у меня болел зуб. Рано утром я встал, взял пистолет и решил пойти в лес. Пистолет зарядил, чтобы не было страшно. Я услышал, как в лесу кто-то скулит, пошел и нашел лису в капкане. Я хотел ей помочь, а она меня укусила, — вот смотрите, — и тогда пистолет нечаянно выстрелил, и лисичка умерла».

«Почему ты не рассказал об этом?»

«Все ребята спали, когда мы утром уехали к дантисту».

«Почему ты ничего не рассказал своему дяде?»

«Это из-за клятвы», — вмешался Г. О.

«Пусть подлецом меня считают, Коль эту тайну разболтаю».

И тут седоусый ухмыльнулся.

«Ладно», — сказал он, — «это был просто несчастный случай».

Он повернулся к нам и сказал:

«Приношу свои извинения за то, что я усомнился в вашем слове. Надеюсь, вы простите меня».

Мы сказали ему, что все прощено и забыто, но на самом деле мы еще долго сердились на него. Он попытался загладить свое поведение, позвав дядю Альберта пострелять кроликов, но мы и тогда еще сердились, а простили его только, когда он прислал Алисе серебряную щеточку с лисьим хвостом и написал ей, что восхищается отвагой, с которой она поддержала своих братьев.

Нам снова сказали, что пистолет не игрушка, но наказывать не стали, потому что мы ничего дурного не сделали и пострадали невинно.

Пистолет и патроны у нас отобрали.

Надеюсь, взломщики никогда не доберутся до нашего дома, если же они придут, только дядя Альберта и будет виноват в том, что они настигнут нас врасплох и безоружных, а мы падем бессильной жертвой их ярости.