Онлайн чтение книги Обрывистые берега
Глава пятая

За семь лет работы инспектором по делам несовершеннолетних в отделении милиции, куда она попросилась сама при распределении после окончания юридического факультета Московского университета, Калерия впервые столкнулась с тем, когда подросток сам. добровольно пришел в комнату по делам несовершеннолетних и излил не только всю боль своей души, по и раскрыл свои планы, которые он, как великую тайну, хранил от родных и друзей. Обычно "трудных" подростков, которые уже почти обеими ногами стоят на тропинке правонарушений, в милицию для беседы с инспектором (а кого и для постановки на учет) вызывают повесткой на дом или через школу. Бывало, что Калерия и сама приходила на квартиру молодого человека или девушки, если наступала тревога за их поведение. Во всяком случае, как наблюдала Калерия, почти каждое знакомство подростка с комнатой по делам несовершеннолетних было своего рода драматической полосой в биографии человека, еще не дожившего по возрасту до паспорта или только получившего его, а тут вдруг — на тебе, явился сам и, волнуясь от напряжения, попросил, чтобы его выслушали и посоветовали, что ему делать дальше.

— Ваша фамилия и имя? — спросила Калерия, с ног до головы окидывая взглядом высокого сероглазого паренька, который сразу же с первой минуты вызвал у нее доверие. Она уже давно заметила, что совершившие правонарушение подростки, перешагивающие порог милиции не по своей воле, во время беседы почти никогда не смотрят в глаза тому, с кем им приходится вести официальный разговор. Правда, пока еще не допрос, а всего-навсего лишь беседа, если причина, приведшая молодого человека и милицию, связана с правонарушением. А этот, переминаясь с ноги на ногу, смотрит на нее такими широко раскрытыми, доверчивыми глазами, что в первую минуту Калерия несколько смутилась. Пока еще не только не догадывалась о причине прихода молодого человека в милицию, но даже подумала: не ошибся ли он адресом?

— Моя фамилия Таранов, Константин… — застенчиво проговорил молодой человек.

— Пожалуйста, присаживайся, Костя, и рассказывай: кто ты и каким ветром занесло тебя в наши края? — Калерия показала на стул, стоявший у стола, а сама, чтобы разрядить обстановку напряжения первого знакомства с подростком, стала перебирать в вазе цветы, выбрасывая из букета слегка увядшие и поправляя те, что она оставляет в вазе.

— Я учусь в ПТУ… На последнем курсе… — глухо покашливая в кулак; начал Костя, но Калерия, извинившись, перебила его:

— Пожалуйста, скажи свой адрес. Это полагается по форме. Меня зовут Калерия Александровна.

Костя сказал свой адрес, и Калерия записала его.

— Ну, а теперь я тебя слушаю.

С минуту Костя, насупившись и нагнув голову, молчал, не зная, с чего начать. Потом наконец заговорил:

— Калерия Александровна… Дальше так нельзя… Нет больше сил смотреть, как он мучает и унижает мать. И это с тех пор, как я себя помню. Бьет ее чуть ли не каждый день. Последний год озверел окончательно.

— Кто?

— Отец.

— Где он работает? Кем?..

— Грузчиком в овощном магазине.

— Пьет?

— Не то слово. Трезвый — человек, а как выпьет… — Костя вздохнул и ладонью вскинул упавшую на глаза прядь русых волос. — А последний год пьет каждый день. — От стыда за поведение родного отца, не поднимая глаз, он продолжал: — Однажды я был уже на грани, хотел задушить его сонного или отравить, уже приготовил отраву, но вовремя одумался. Несколько раз пытался защитить мать, но все кончалось тем, что он избивал меня так, что неделями не ходил на занятия, был весь в синяках. Не знаю, что дальше делать. Пришел к вам посоветоваться, О вас очень хорошо говорят ребята с нашего двора.

— Отец проживает с вами? — Калерия взяла ручку, чтобы что-то записать.

— С нами.

— Его имя и отчество?

— Николай Иванович.

— Тоже Таранов?

— Да.

— В каком магазине он работает?

— На нашей же улице, рядом с гастрономом, в доме восемнадцатом.

— И давно он работает грузчиком?

— Два года.

— А до этого?

— До этого работал таксистом в тринадцатом таксомоторном парке.

— И тоже пил?

— Пил, но не так….За пьянку и уволили.

Калерия, словно вспомнив что-то знакомое и печальное, вздохнула.

— Все попятно… В каком ПТУ учишься?

— В электромеханическом, на Шаболовке.

— И как успехи?

— В училище вроде бы хвалят. — Застенчивая, виноватая улыбку вспыхнула и тут же потухла на губах Кости.

— А где работает мать?

— Ткачиха… на "Трехгорке".

— В чем, на твой взгляд, причина такого поведения отца?

— Он ревнует мать, — не поднимая с пола глаз, ответил Костя.

— К кому?

— Даже сам не знает к кому. Мама работает в цеху, где одни женщины. С работы летит пулей. В магазин и из магазина ходит чуть ли не бегом, даже соседи смеются. Когда бывает трезвый, иногда винит себя за побои, просит прощения, а как напьется, так все начинается сначала.

— Соседи знают, как отец в пьяном виде издевается над матерью?

— Еще бы!.. Не раз хотели писать на него в милицию, да их мать отговаривала, все надеется, что утихомирится. На работе тоже хотели вмешаться, но мать упросила не делать этого. Боится отца. Пригрозил, что убьет.

Калерия закурила и, словно что-то прикидывая в уме, долго смотрела на Костю, потом пришло решение.

— Я помогу вам с матерью, только прошу тебя, Костя, об одном — ты не мешай мне и о том, что был у меня, матери не говори, она из жалости и из боязни может сорвать мои планы.

— Я могу их знать?.. — Большие серые глаза Кости, в которых стыла немая тревога, остановились на инспекторе.

— Обязательно! — твердо ответила Калерия. — Запомни одно: все эти сигналы на бытовое хулиганство отца поступили в милицию не от тебя, а от соседей. Это во-первых. Во-вторых, как только он начнет пьяный дебош — сразу же, немедленно позвони мне, я постараюсь, чтоб за ним пришла патрульная милицейская машина и его увезли в вытрезвитель. Потом по решению суда суток пятнадцать он поработает на очистках дорог за мелкое хулиганство, а за эти пятнадцать дней мы подготовим все необходимые документы для суда, чтобы отца твоего направить на принудительное лечение от алкоголизма. Отца нужно спасать.

Костя смутился, не зная, что ответить инспектору. Потом ответил:

— А не строго ли — сразу? Может, сначала поговорить с ним? Ведь суд — это как-то… Отец же он мне.

Калерия что-то записала в настольном календаре, печально улыбнулась и сожалеючи посмотрела на Костю.

— Дорогой Костя, за годы работы в инспекции я провела столько бесед с отцами-алкоголиками, что наконец прозрела и поняла: все мои усилия были напрасными. Алкоголик это человек особый. Трезвый он готов каяться, давать клятву, что больше никогда не позволит ничего неприличного, даже всплакнет, признает свою вину пород родными и близкими, притихнет недельки на две, на три, всем своим собутыльникам твердо заявит, что он накрепко "завязал"… Но это всего-навсего недели на две, на три, от силы на месяц. Но уж зато потом, когда он "развяжет" и выпустит из бутылки зеленого змия, тогда все вокруг него держись. Читал "Василия Теркина"?

— Читал, — ответил Костя, не понимая, какое отношение имеет дебоширство отца к "Василию Теркину".

— Так вот, Василий Теркин, попадая в госпиталь или на отдых, спал за прежний "недосып", спал, не пробуждаясь, сутками. А хронический алкоголик, да если еще во хмелю он буйный, после временного затишья старается наверстать упущенное и учиняет такое!.. — Калерия Александровна поморщилась и покачала головой. — Так что просьба твоя, дорогой Костя, чтобы я поговорила с отцом — это мертвому припарки. Твоего отца нужно спасать! А спасти его может только медицина. Ты хоть понимаешь это?

— Я с вами согласен… — глухо произнес Костя. — Отца нужно лечить… И только так, как сказали вы. Я уже слышал о такой принудительной лечебнице.

Затрещал телефон. Калерия сняла трубку и, бросив в нее: "Позвоните, пожалуйста, через десять минут", снова положила трубку на рычажки аппарата.

— Так что давай, Костя, договоримся: все эти материалы на твоего отца я соберу у соседей сама. Ты и мать здесь будете ни при чем, а при первом же буйстве отца ты срочно позвонишь мне. — Калерия протянула Косте руку и посмотрела на часы. — Ты извини, на двенадцать ноль-ноль я назначила встречу одному родителю, он уже дважды заглядывал в дверь. Молодец, что пришел. При всех случаях дай о себе знать.

Пятясь к двери, Костя что-то нечленораздельно лепетал, выражая благодарность, и обещал, что он все сделает так, как сказала ему Калерия Александровна.

Как только за ним закрылась дверь, в кабинет, пригнувшись, втянув голову в плечи и опасливо озираясь, вошел небольшого росточка мужчина средних лет, уже изрядно облысевший и с носом, который походил на недозрелую сливу — до того он был пронизан голубовато-розовой склеротической сеткой, что при первом же взгляде на этого человека с трясущимися руками можно сказать: алкоголик. Видавший виды, изрядно помятый хлопчатобумажный серый пиджак мешковато висел на его узких плечах. Уголки воротничка застиранной рубашки из-под пиджачка торчали как обрезки засохших арбузных корок. Давно не глаженные дешевые брюки неопределенного цвета на коленях пузырились. Весь этот жалкий наряд завершали растоптанные ботинки, какие часто можно видеть на свалках московских дворов.

— Ну, проходите же. — подбодрила Калерия вошедшего, который, закрыв за собой дверь, нерешительно переступал с ноги на ногу у порога. — Садитесь! Вы товарищ Перешвынов? Вам я назначила на двенадцать?

— Мне, — робко ответил Перешвынов и, присев на стул, с опаской несколько раз посмотрел на дверь, словно за ней ему что-то угрожало.

— Я сначала вас и не узнала. Изменились вы за три года.

— Что ж поделаешь, — словно оправдываясь в чем-то, проговорил Перешвынов. — Жизнь такая. Всё на нервах, всё в суете да в заботах.

— Слушаю вас.

— Я насчет сына, товарищ инспектор. Совсем задурил.

— Сколько ему?

— Да уже шестнадцать.

— Учится, работает?

— Учился в ПТУ, сейчас бросил.

— Почему?

— Говорит: не правится специальность маляра. Не хочу, говорит, всю жизнь ходить мазуриком. Где-то вычитал у Максима Горького, что если труд — удовольствие, то жизнь хороша, а если труд — обязанность, то жизнь — рабство. Наизусть выучил эти слова Максима Горького. Грамотный…

Калерия улыбнулась.

— Да, есть такие слова у Горького. Их говорит Сатин в пьесе "На дне". Почитайте эту пьесу и растолкуйте сыну, как нужно понимать слова Сатина. Службу в армии тоже не назовешь удовольствием, а ведь все служат, служат по долгу перед Родиной. — Силясь что-то вспомнить, Калерия потерла ребром ладони лоб. — Я забыла, как зовут вашего сына.

— Анатолий.

— Ну, что он?..

— Опять, товарищ инспектор, — почти шепотом, хрипловато проговорил Перешвынов и снова покосился на дверь, словно боясь, что кто-то в коридоре его может подслушать.

— Что "опять"? Выкладывайте.

— Вчера попросил трешку — я не дал, знаю, что просит на бормотуху, так он, стервец, меня так извалтузил, что у меня до сих пор бока болят. И вы знаете, товарищ инспектор, по лицу, паразит, не бьет, знает, что будет синяк или ссадина. А это — уже улика. Все норовит по ребрам да под дых… — Перешвынов указательным пальцем ткнул себя в грудь, выше живота, — под ложечку. В секции бокса научился. Это у них называется бросить в нокдаун, а то и в нокаут.

— Так и не дали ему три рубля?

— Нет, не дал!.. И не дам!.. — Перешвынов ершисто ощетинился и покачал головой. — Сам валяюсь на полу, а кричу свое: "Хоть убей, гад, насмерть, а копейки не дам!.. Хватит алкогольничать, пора за учебу браться!.." Видит, что от меня толку никакого, тогда за мать принялся.

— И та дала?

Перешвынов горестно вздохнул, развел руками и, втянув голову в плечи, зыркнул глазами на дверь.

— А что она сделает?.. Ее, правда, пока не бьет, а раза два тоже за горло хватал. А в этот раз, вчера, пригрозил: если не даст трешку — напьется уксусной эссенции и подохнет у нее на глазах как собака. Так и заявил: "Напьюсь и подохну!.. Тогда вас привлекут… Да еще поплачете". Та отдала последние. А средь ночи еле ноги приволок. Да еще не один, а с дружком. И тоже, по всему видно, алкаш порядочный. Так и зырит, где что плохо лежит. А сегодня проснулись, взяли из книжного шкафа четыре тома Некрасова и смылись. Я даже не заметил, когда он лазил в шкаф. Эти книги мне подарил в день рождения друг, вместе служили в армии. Я очень люблю читать стихотворения Некрасова. Берег их от него как от огня, держал в шкапу под замком… Не знаем, что теперь делать с ним!..

Калерия впервые столкнулась с Перешвыновым года четыре назад, когда он запивал "по-темному", пил вместе с женой, продавщицей овощного магазина, и допивались иногда до того, что сын-пятиклассник целыми неделями не ходил в школу, о чем в комнату по делам несовершеннолетних сообщала классная руководительница. Приходилось принимать срочные меры, вызывать родителей мальчика и вести с ними нелегкие беседы, во время которых Перешвыновы чуть ли не клялись, что сын не ходит в школу из-за простуды, а вовсе не из-за того, что у них больше недели гостили приехавшие с Дальнего Востока родственники, по случаю чего пришлось их и "встретить" и по-родственному "проводить".

Знала Калерия, что отец Перешвынов не раз лечился от алкоголизма, но после лечения держался недолго, потом снова "развязывал", и опять начинался загул "по-темному".

— Сами-то как, держитесь? — доверительно спросила Калерия и улыбнулась так, что Перешвынов прочитал ее мысль правильно: "Давайте по душам, начистоту, уж коль сами пришли…"

— Да сам-то держусь… — виновато опустив голову, ответил Перешвынов.

— Давно?

— Да вот уже год.

— Не тянет?.. — В эту минуту Калерии было интересно знать, как относится к спиртному хронический алкоголик, год назад бросивший пить.

— Днем нет, а вот ночью, во сне, выпиваю почти каждый день. Иной раз аж расстроишься… Вот, думаю, год как бросил, а тут на тебе — ни с того ни с сего развязал. А когда проснешься и видишь, что это всего-навсего был сон, то даже рад-радешенек.

— Лечились на улице Радио? — спросила Калерия. За семь лет работы в милиции с пациентами этой лечебницы она сталкивалась много раз.

— Нет, — затряс головой Перешвынов. — Таблетки меня уже не берут. Последний раз лечился по-серьезному.

— Это как же?

— Я теперь "зашитик", — ощерившись беззубым ртом, жалко улыбнулся Перешвынов.

— Что значит "зашитик"? — Калерии показалось, что Перешвынов неловко пошутил.

— Хожу с "торпедой"… А она не таблетки. Она — ой-ой-ой… Она шуток не любит. "Развяжешь" — тут же дашь дуба. А жить-то и ежу охота. Вот теперь не знаем, что с сыном делать… А вижу, что дальше так нельзя, погибнет или в тюрьму сядет. — Перешвынов протяжно и шумно вздохнул и шершавой ладонью стер со лба мелкие капельки пота. — Вот и пришел к вам. Когда-то вы меня вызывали, а теперь вот сам явился. Помогите. Дальше мочи нету.

— Жена-то тоже "завязала"? — подстраиваясь под жаргон Перешвынова, спросила Калерия.

Перешвынов поморщился, как от зубной боли, и отрешенно махнул рукой.

— А-а-а!.. Дома еще кое-как держится, а с работы частенько приходит навеселе. Уговаривал ее: зашейся. Она ни в какую. Говорит, что в торговле без этого никак нельзя. А с "торпедой", говорит, там сразу концы отдашь: то ревизия, то комиссия, то премиальные… И все надо то обмыть, то вспрыснуть, то еще что-нибудь…

— Да, товарищ Перешвынов, плохие ваши дела… Вот и получается по пословице: что посеешь — то пожнешь. Помню, года три назад как я уговаривала вас, чтобы вы не втягивали сына в свои праздничные застолья, а вы еще тогда мне твердили: "Да он только пивко или красненькое…" Помните наш разговор после Майских праздников, когда вашего сына пьяного домой привел дворник?

— Помню, как же не помнить?.. Все помню, товарищ инспектор. Если бы знать, где упасть… соломку бы подстелил… А вот теперь соломкой не обойдешься.

— Хорошо, товарищ Перешвынов, я постараюсь вам помочь. Начнем с того, что я с Анатолием побеседую одна. Постараюсь растолковать ему слова Горького, а вот насчет пьянства и побоев — решайте сами: кто мне об этом заявил: вы или соседи?

— Что вы!.. Что вы, товарищ инспектор!.. — взмолился Перешвынов. — Да если он узнает, что я у вас был, он меня в такой нокаут бросит по пьянке, что я потом сам не рад буду, что пришел к вам.

— Соседи знают о его пьяных дебошах?

— Не только знают, а ждут, чтобы его поскорее забрали в армию или посадили за что-нибудь в тюрьму.

— Напомните ваш адрес, я зайду к вам, поговорю с соседями, а потом повесткой вызову сына. Нужно, чтоб картина была полнее, да и вас постараюсь обезопасить. — Калерия озабоченно нахмурилась, записывая адрес Перешвынова, потом встала, давая знать, что разговор окончен.

Попрощавшись с инспектором, Перешвынов с порога, приложив руку к сердцу, с мольбой в голосе, переходя на шепот, проговорил:

— Прошу вас, товарищ инспектор… Только на вас осталась одна надежда.

Когда за Перешвыновым закрылась дверь, Калерия посмотрела в свой рабочий календарь. После фамилии "Перешвынов" стояла запись: "Классный руководитель 10 А кл. 122-й шк. Ираида Андреевна Манькович. 13.30". Времени было 13.40.

Калерия хотела выйти в коридор, чтобы пригласить учителя Манькович, но не успела она сделать несколько шагов от стола, как на пороге ее кабинета, открыв дверь, появилась уже немолодая, лет сорока пяти, высокая, стройная женщина в платье спортивного покроя и с короткой стрижкой. Вместе с вошедшей в кабинет инспектора как бы вплыла освежающая волна тонких французских духов. "Модница", — подумала про себя Калерия, окинув с ног до головы вошедшую. Лицом своим, статью, прической и ростом она чем-то сразу же напомнила Калерии Зою Космодемьянскую, портрет которой висит у нее дома в гостиной.

— Вы Ираида Андреевна?

— Да, — улыбнулась Ираида Андреевна, обнажив ровный ряд белых зубов.

— Прошу садитесь. — Калерия чисто по-женски оцепила ее модное платье и красивый серебряный перстень.

— Я к вам давно уже собираюсь, Калерия Александровна, да как-то все не решалась. Считала, что визит в ваше учреждение — это последний и крайний шаг, чтобы как-то вытащить из трясины моего в прошлом хорошего ученика.

— Как его фамилия и имя?

— Его фамилия Ротанов Юрий, из-за поведения с горем пополам перетянула в десятый. И то под нажимом роно и по просьбе родителей. Прислали директору школы такое письмо, что не помочь было нельзя. По письму видно: прекрасные люди. Отец — заслуженный строитель, в этом году получил орден Трудового Красного Знамени. Мать — педагог, литератор.

— Письмо?.. Почему письмо?.. Откуда письмо? — недоуменно спросила Калерия.

— Из Индии. Они там в долгосрочной командировке. Отец Юрия строит какой-то важный объект в Калькутте.

Со свойственной педагогу неторопливостью, делая значительные паузы, где они усиливали впечатление, Ираида Андреевна рассказала причину своего визита к инспектору милиции по делам несовершеннолетних:

— Поведение Юрия меня начинает крайне тревожить. Все у него есть: прекрасная четырехкомнатная квартира, в Зеленограде — дача, его покойный дед был видным академиком-физиком, так что он единственный сын у родителей — баловень судьбы и богатый наследник. И он знает об этом, неглупый молодой человек, к тому же внешне интересен — девчонки за ним бегают, но он строит из себя разочарованного в жизни денди. Я преподаю литературу. В девятом классе прошлой весной я дала ребятам сочинение на тему "Мой любимый литературный герой", Ребята, как на исповеди, раскрыли свои души. Писали четыре часа. У одного любимый герой — Павел Корчагин, у другого — Мартин Иден, у третьего — Олег Кошевой, у четвертого — Артур из "Овода" Войнич… Когда я проверяла сочинения, я была рада, что мы правильно воспитывали свою молодежь. А один мальчик написал об Александре Матросове. Причем в начале сочинения он оговорился, что ни романов, ни повестей, ни поэм он не читал об Александре Матросове, он знает о нем только из документальных статей в газетах и журналах, но написал пламенное сочинение и кончил его примерно так: "Если писатель или поэт создаст об Александре Матросове произведение, достойное его подвига, так, как это сделал скульптор Вучетич в скульптурном портрете Матросова, — то он обязательно будет лауреатом Нобелевской премии", И объясняет это тем, что подвиг Александра Матросова — это подвиг интернациональных масштабов, особенно в наш век освободительных войн, когда о Матросове, о его подвиге должны знать люди в странах колониальных и порабощенных. — Увлеченная рассказом об ученике, написавшем сочинение о легендарном герое войны, и на минуту забыв, зачем она сюда пришла, Ираида Андреевна, словно опомнившись, извинилась: — Простите, я увлеклась. Я педагог. Вы знаете, кто у Юрия Ротанова его любимый литературный герой?

— Кто?.. — с улыбкой явного любопытства спросила Калерия, изрядно измотанная за день от разговоров о пьяницах и дебоширах.

— Григорий Печорин!.. Вы чувствуете? В своем сочинении, за которое я поставила ему пятерку, он исповедался. Причем исповедался без бравады, искренне. Написал без единой ошибки, взволнованно и закончил сочинение фразой, которая мне запомнилась. — Ираида Андреевна вскинула голову и, прищурив свои большие серые глаза, словно она проводит диктант в классе, четко проговорила: — "До тех пор пока человеческая красота, ум и физическая сила будут слагать личность гражданина, до тех пор образ Григория Печорина будет волновать молодежь". — Ираида Андреевна привычным движением ладони смахнула со лба непослушную прядь каштановых волос и смотрела на инспектора такими глазами, словно ждала обязательного удивления или даже возмущения. — Что вы на это скажете, дорогая Калерия Александровна? Надеюсь, вы помните лермонтовского "Героя нашего времени"?

Своей искренней взволнованностью учительница литературы как бы зажгла инспектора милиции, которая за семь лет работы с "трудными" подростками вела диалоги и беседы, далекие от литературы и ее героев.

— Помню… И не только помню, но когда-то, по молодости, сама была влюблена в Григория Печорина. И завидовала Бэлле. А к Вере даже ревновала вполне искренне. — На минуту забыв о Юрии Ротанове, Калерия подумала: "Вот бы ее на мое место! Эта умеет зажечь. И правильно делают в последние годы кадровики милиции, что на мою должность берут опытных педагогов. И чаще литераторов". — Ну, так что?.. Задурил парень? И чем же я могу помочь?

— Как вам сказать?.. Живет Юрий с бабушкой. Ей уже под восемьдесят. Почти слепая. С катарактой на обоих глазах. Старушка хоть и интеллигентная и духом сильная, все-таки как-никак жена покойного академика, но что она может сделать, когда внук задумал жить по ритму и по размаху Печорина? Учебу забросил, каждый вечер его видят в барах за коктейлями, бабушка последние полгода на ощупь определяет, что библиотека академика деда тает изо дня в день, а у них, как сказала бабушка, больше пяти тысяч томов. Одного антиквариата около двухсот томов… А тут недавно одноклассники Юрия, мои ребята, сказали мне, что видели его много раз с каким-то пожилым человеком, лет пятидесяти, в темных очках. Я вроде бы шутя спросила Юрия: "Что это за тип в темных очках, с кем ты однажды в вечернем баре через соломинку тянул коктейль?" Он мне так отрезал, что я даже пожалела, что спросила об этом.

— Что же он вам ответил? — спросила Калерия и пододвинула к Ираиде Андреевне пачку сигарет: — Курите?

— Был грех, но бросила, — закачала головой Ираида Андреевна. — На мой вопрос Юрий ответил: "О том, что это за человек, поручите узнать тем фискалам, которые доносят вам, кто с кем пьет кофе и кто с кем в свободное от учебы время общается…" Поклонился при этом этак по-светски, чуть ли не с реверансом, и покинул меня. Я стояла как оплеванная. Если у него будет так дальше продолжаться, то в десятом классе он вряд ли получит аттестат. Потом… — Ираида Андреевна замолкла и, словно подыскивая те точные слова, которыми она смогла бы правильно охарактеризовать Юрия Ротанова, заключила: — Если сегодня он кандидат в "трудные", то через полгода он может стать "сверхтрудным". Беспокоит меня и другое.

— Что именно?

— Как мне сообщили ребята, да и сама я вижу: последнее время Юрий стал совращать с пути истинного Сережу Дружинина, ученика параллельного класса.

— Дружинина?! — удивилась Калерия. — Это, случайно, уж не сынок ли народной артистки Дружининой?

— К сожалению, да. Юноша, которого можно характеризовать только на языке римлян: sancta simplicitas.

— А по-русски? — улыбнулась Калерия.

— Святая простота! — перевела Ираида Андреевна. — Круглый отличник, за последние три года имеет пять дипломов на городских олимпиадах по биологии, нежный и воспитанный сын известных в стране родителей… И вдруг — пошел с Юрием Ротановым по вечерним барам. Я очень жалею, что мне до сих пор не удалось встретиться с матерью Сережи, она сейчас на зарубежных гастролях, а с его знаменитым папашей поговорить о сыне пока как-то все не решаюсь, но вам обо всем сообщаю официально. Боюсь, что Ротанов втянет Сережу в беду.

Калерия сделала пометки в рабочем календаре, коротко и сухо ответила на телефонный звонок, подняла глаза на Ираиду Андреевну:

— С Юрием Ротановым я обязательно встречусь на следующей неделе. Вы не подскажете мне его домашний телефон?

Ираида Андреевна достала из сумочки записную книжку и продиктовала инспектору номер телефона.

— Вы, пожалуйста, встретьтесь и с бабушкой Юрия, она только что вышла из глазной клиники, ей снимали с одного глаза катаракту.

— Ну и как, успешно?

— Да вроде бы благополучно… Голос по телефону бойкий, уже сама ходит на рынок и в булочную. Я собираюсь на следующей неделе ее навестить. Милая, интеллигентная старушка. О Юрии расскажет вам больше и подробнее, чем я. И потом очень прошу вас — поинтересуйтесь, пожалуйста, что это за пожилой человек в темных очках, с которым он пьет коктейли в баре? Может, вам через нее удастся узнать?

Закончив беседу, Ираида Андреевна оставила инспектору свой телефон и попросила обязательно позвонить ей после встречи с Юрием Ротановым и с его бабушкой.

— Позвоню обязательно! Пожалуй, придется встретиться и с артисткой Дружининой. — Калерия посмотрела на часы и, давая понять тем самым, что ей все ясно и что ее торопят другие неотложные дела, поправив поясок платья, встала. — За то, что пришли, спасибо. Если будет нужда — заходите, пожалуйста, в любое время. А родителям Юрия напишите, что вы были у меня и что их сыном начинает интересоваться милиция. Скажу вам честно, среди моих подопечных Юрий Ротанов — не первый из детей дипломатов и командированных на загранработы. Работать с их детками нелегко. Ох, как нелегко!.. Сердобольные бабушки и дедушки их не воспитывают, а развращают. — И, словно раздумывая, можно ли до конца быть откровенной с учительницей, столь искренне озабоченной своими питомцами, вздохнула, покачала головой: — Ираида Андреевна, люди, которых командируют за границу, не все одинаковые. Одних в чужеземные страны бросает строгий и жесткий долг служебных обязанностей, другие… — Она помолчала с минуту и решила высказать мысль до конца. — А другие в ажиотаже валютных и чековых накоплений забывают, что дети без родительского глаза — это хуже, чем стадо без пастуха. Я это говорю не для красного словца, я сама родилась и выросла в деревне.

Ираида Андреевна поблагодарила инспектора за участие, попрощалась и вышла из кабинета, оставив после себя стойкий запах французских духов.

В своем настольном календаре Калерия записала: "Встретиться с нар. арт. СССР Н. С. Дружининой. Зайти к бабушке Ю. Ротанова. Бар. Коктейли. Пожилой мужчина в темных очках".

Почувствовав голод, Калерия только теперь вспомнила, что утром она выпила чашку кофе и съела два печенья. Времени было уже три часа дня. Подумав о том, что в бензобаке ее "Жигулей" осталось меньше пяти литров бензина, она решила: "Заправлюсь, заеду домой, пообедаю — и еще раз поговорю с Захряпкиным. Эту дубину можно убедить, Иванову еще можно помочь. Главное — внушить ему, чтобы он назвал соучастников, иначе ему грозит часть вторая двести шестой статьи… Три года колонии для несовершеннолетних. Через полтора месяца ему исполнится восемнадцать лет. Сейчас ему еще можно облегчить участь. Взять на личное поручительство, трудоустроить, держать под постоянным контролем. Парень не из пропащих. Мучительно переживает за здоровье матери. А это уже островок душевного спасения…" С этими мыслями Калерия закрыла свой кабинет на ключ и, предупредив дежурного, что после обеда она поедет в прокуратуру, вышла из отделения.