4. Я отправляюсь в путь

Онлайн чтение книги Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии
4. Я отправляюсь в путь

Последние приготовления к путешествию не потребовали особых усилий и больших расходов: я мог себе позволить лишь самое необходимое продовольствие и снаряжение. Но груз все же быстро возрастал, к привезенному мной из Англии снаряжению добавилось следующее:

Ящик с товарами для обмена весом около десяти фунтов, куда входили плиточный табак, зеркальца, стеклянные бусы, небольшие напильники, спички, рыболовные лески и крючки, гребни, душистое мыло и несколько ярдов красной материи.

Жестяная кружка, тарелка, походный котелок, служивший и сковородкой, ложка и вилка.

Маленькая керосиновая лампа, с запасными фитилями.

Полугаллоновый бидончик с керосином.

Средства против насекомых (весьма скоро оказавшиеся бесполезными).

Точильный брусок.

Тридцать метров тонкого, но очень прочного манильского троса.

Трехдюймовый абордажный крюк.

Два блочных колеса диаметром около двух дюймов.

Моток медной проволоки (один фунт).

Мачете.

Леска (выдерживающая рыбину весом до шестидесяти фунтов) и соответствующие крючки.

Круглое сито с мелкими ячейками из латунной проволоки (специально для промывки алмазов). Запасная сетка для сита.

Металлический лоток (мелкий противень для промывки песка). Небольшая кирка (без рукоятки). Небольшая лопата (без рукоятки). Гамак.

Противомоскитная сетка.

Литр формальдегида в банке с завинчивающейся крышкой. Три дюжины коробков спичек (в водонепроницаемом полиэтиленовом мешочке). Пищевые продукты: Рис, пять фунтов. Соль, три фунта. Чай, два фунта. Мука, три фунта. Печенье, три фунта. Горох, три фунта. Фасоль, три фунта. Лук, пять фунтов. (Все это в полиэтиленовых мешках.)

Литр растительного масла в жестянке с завинчивающейся пробкой.

Сахарин (вместо сахара), десять тысяч таблеток в коробке. Солонина, десять банок (по фунту каждая).

Основную массу продуктов я рассчитывал достать в самом последнем населенном пункте на реке перед тем, как отправиться в отдаленные районы. Все свое имущество я намеревался погрузить в лодку, а то, что у меня пока имелось, не представляло никакой проблемы в смысле транспортировки — я мог тащить это сам или нанять носильщика. Общий вес всего моего имущества не превышал ста семидесяти пяти фунтов.

Я еще должен был приобрести лицензию на право добычи алмазов (за три доллара) и получить разрешение на въезд в районы, заселенные индейцами, при условии, что я не буду продавать там спирт. Затем надо было приготовить «бутылку-убийцу». Для этого дно большой банки из-под леденцов покрывают опилками, затем слоем алебастра толщиной полдюйма, кладут сверху картонный кружок и наливают туда несколько капель цианистого калия. Этот необычайно эффективный прибор (чтобы умерщвлять насекомых, не повреждая их) был сконструирован для меня моим добрым приятелем Рэмом Сингхом, помощником хранителя и таксидермистом джорджтаунского музея. Позднее, когда я собирал коллекцию на Курупунге, советы мистера Сингха очень мне пригодились.

У меня было еще одно очень важное дело — добыть пару сапог взамен украденных в Порт-оф-Спейне. Джорджтаунские сапожники не так искусны, как английские мастера, но сделанные ими сапоги оказались крепкими и удобными. Желая сохранить свою поездку в тайне, я постарался «убить» газетные басни об «Эльдорадо» и распространил слух, что просто собираюсь проехать по Мазаруни до Апайквы, чтобы собирать минералы и насекомых, приобрести некоторый опыт старателя, пофотографировать и, если удастся, убить или поймать нескольких диких зверей. Ну, а кроме того, мне нужны были материалы для новой книги.

Так ведь оно и было на самом деле. Не только хитрость заставила меня избрать этот далекий окольный путь, минуя непреодолимые пороги и водопады на Эссекибо и других крупных реках, стекающих с южных гор. Я знал, что плыть до Эссекибо или же по Бербису и Корантейну, чтобы потом через Нью-Ривер попасть в верховья Эссекибо, было невозможно без команды в двадцать человек и опытного речного «капитана». А это означало, что, даже имея официальное разрешение (которого не было), мне следовало обеспечить пищей двадцать мужчин и иметь лодку, достаточно большую и прочную, чтобы выдержать экипаж со всем снаряжением. Но при моем маршруте такое путешествие было абсолютно нереальным.

Я и на этот раз решил отправиться один в надежде найти в одном из речных поселений какого-нибудь старателя или сборщика балаты, готового присоединиться ко мне. У меня не было денег, чтобы снарядить целую партию, однако я рассчитывал вовлечь в это дело двух-трех парней похрабрее. Из Апайквы я думал отправиться через горы Камаранг к реке Иренгу, а там сесть в лодку с подвесным мотором и плыть вдоль восточного берега. Чтобы не возбуждать любопытства, я решил не покупать в Джорджтауне ни лодки, ни мотора. Все это я мог свободно достать где-нибудь по пути, в Апайкве или за горами Камаранг. Как оказалось, я был прав, хотя, конечно, мог бы и жестоко просчитаться.

Продовольствие я решил везти с собой. Это гораздо выгоднее, чем покупать его во внутренних районах по очень высокой цене. Ведь, даже истратив деньги на лодку, я все же окажусь в выигрыше. И вот, закончив все приготовления, я оставил у своих новых друзей в Джорджтауне чемоданы, одежду и другие ненужные мне пока вещи, а сам отправился на первом же пароме во Вриден-Хуп, расположенный на другом берегу широкого устья Демерары. Было хмурое, сырое, пасмурное утро. В шесть часов я садился на паром среди невероятной сутолоки и давки.

Неуклюжая посудина медленно двигалась среди бурлящего потока. Все кругом было пропитано запахом разогретой нефти, рома, прогорклой копры, гниющих фруктов и отходов, спускаемых в реку по канализационным трубам. Наконец-то мое путешествие началось… На другом берегу реки стоял состав товарных вагонов, ждущий пассажиров до Парики — перевалочного пункта на пути в Бартику, расположенную в месте слияния двух рек — могучей Эссекибо и дикой Мазаруни. Произошла отчаянная схватка из-за мест в вагонах. Ваш покорный слуга, обремененный громоздким снаряжением, щедро раздавал мелочь направо и налево, пытаясь погрузить вещи прежде, чем эта дребезжащая рухлядь тронется с места.

И вот мы поехали. Мимо рощ кокосовых пальм и бананов, мимо рисовых полей, где флегматичные индийцы и одетые в лохмотья негры с трудом бредут по колено в грязи за примитивными деревянными плугами, которые тянут горбатые волы. Казалось, что мы едем целую вечность, стиснутые, мокрые от пота, набитые в вагон, как скот. Духота была ужасная. Когда мы добрались до Парики, рубашка у меня промокла насквозь. Я тут же пересел на речной пароход, поджидавший пассажиров. За плотами из бревен бурлила Эссекибо — широкий стремительный поток, бурый от грязи, убегающий вдаль среди темной зелени джунглей. Теперь, когда судно шло полным ходом, я мог немного прийти в себя. Не было ни малейшего ветерка, никакого движения воздуха. Духота стояла невыносимая.

Река тянулась бесконечной лентой, ярко блестя на солнце, а по берегам от самой воды подымались сумрачные, зловещие джунгли. Их сплошная стена лишь кое-где разрывалась участками лесоразработок и индейскими деревушками.

Очень редко среди этого унылого однообразия появлялось красочное пятно — проносилась птица, сверкая своим великолепным оперением, или цветущий куст мелькал в сплошном зеленом море. Где-нибудь на берегу в тени свисающих ветвей или среди высоких зарослей тростника незаметные, неподвижные, словно бревна, в жирной грязи лежали аллигаторы, греясь на солнце. Увидеть их может только очень опытный глаз. Течение здесь стремительное. Иногда из-за поворота вылетала тяжело нагруженная лодка с кричащими неграми — это старатели или лесорубы ехали в Парику, а оттуда в Джорджтаун, чтобы покутить.

В Форт-Айлэнде, на нашей первой стоянке, нам наперебой предлагали свежие огурцы, небольшие, очень вкусные бананы, дыни и кокосовые орехи. За этим островом с развалинами старой крепости виднеется еще один остров — низкий, мрачный, безмолвный и устрашающий. Это гвианская колония преступников — «Остров дьявола»… На борту парохода, шедшего в Бартику, я познакомился с помощником главного лесничего района Курупунга и узнал от него много интересного об этих местах. В Бартике он устроил меня в меблированные комнаты, где было по крайней мере хоть сравнительно чисто. Он мне сказал, что от Бартики в глубь страны можно проникнуть только по дороге через джунгли, а по реке дальше плыть невозможно из-за опасных водопадов и стремнин на Мазаруни и Куюни. Поэтому мне нужно было ехать по дороге (между прочим, единственной во всей внутренней Гвиане) до пункта под названием Иссано, а уж оттуда плыть дальше на почтовом пароходе.

В Бартике мы проторчали три дня, а может быть, и больше. Интересного там ничего нет: обычные лавки, торгующие ромом, да лачуга с железной крышей, набитая блохами, где два раза в неделю показывают кино. Меня осаждали толпы порк-ноккеров, которые хотели наняться ко мне, полагая, что я еду лишь до Апайквы. Но все они были мне не очень по душе, и я не открывал им своих подлинных намерений.

Очень немногие из них отваживались забираться в отдаленные районы, главным образом из-за отсутствия средств. Здесь существует весьма несправедливый порядок (и никто не пытается его уничтожить, хотя это и во власти людей): владельцы «магазинов» внутри страны дают старателям в кредит еду и всякие предметы обихода, а за это получают право скупать у них все добытые алмазы. Несправедливость этих сделок заключается в том, что лавочники платят гроши за драгоценные камни и назначают непомерные цены на свои продаваемые в кредит товары. И вот после шестимесячных трудов старатель нередко имеет долг в тысячу долларов и даже больше, а после всех расчетов у него почти ничего не остается, и он не может предпринять новую поездку в джунгли без посторонней помощи. Таким образом, он никогда не вылезает из долгов у лавочника и, надо сказать, не очень-то старается это сделать. Порк-ноккеры могли бы объединить свои средства или подработать на лесозаготовках, чтобы обеспечить себя всем необходимым на более продолжительный срок работы на россыпях. Но гвианец мало задумывается над тем, что будет завтра. Пока он может получать в лавке товары в долг, он согласен идти и копать землю, а лавочники тем временем наживаются на его труде.

Среди старателей весьма распространена такая хитрость. Кто-нибудь из партии притворяется, что он болен, остается в лагере, а затем исчезает, унося с собой какую-нибудь ценную находку, чтобы не делиться со своими мнимыми друзьями. Другая хитрость — завысить цену на участок земли при продаже его новичку. Чтобы создать иллюзию богатых россыпей, ружейный патрон набивают золотым песком и стреляют, рассеивая золотые крупинки по участку. Даже опытный покупатель нередко ловится на удочку, когда в его промывочный лоток подбрасывают несколько шариков золота, покрытых глиной. Иногда под видом алмазов сбывают циркон и горный хрусталь, известные под названием «кошачий глаз». Негры любят посмеяться над всем и всеми, и они весьма находчивы и остроумны. Я помню, как один негр сказал другому в ромовой лавке:

— Больно много о себе воображаешь, а сам-то и можешь лишь ковырять землю да точить лясы.

— А разве есть на свете дела важнее, братец?! — последовал мгновенный ответ.

Мы отправились из Бартики в пять часов утра на тяжелом грузовике, набитом бидонами, соленой рыбой, свининой, мешками с мукой и рисом, ящиками и пожитками дюжины улыбающихся негров. Я устроился на единственном брезентовом сиденье позади кабины, остальные пассажиры почти всю дорогу ехали на брезентовом тенте, натянутом на металлические прутья, или лежали на груде вещей. Я все время держал наготове винтовку в надежде подстрелить дикую свинью или крупную кошку — ягуара или пуму, которые иногда появляются в эти ранние часы на лесных опушках.

Грузовик тарахтел по изъезженной песчаной дороге, усеянной острыми камнями, которые могли бы распороть самые прочные шины, и несколько часов подряд мы подымались по этим камням. Узкая дорога круто обрывалась к глубоким лощинам, густо заросшим кустарником. Среди этой буйной зелени лишь кое-где темнели туннели, прорытые свиньями и тапирами. Впереди дорога петляла среди высоких деревьев, густо увитых причудливыми лианами. Древние великаны с суковатыми и кривыми стволами вставали из зловещего мрака, угрюмые и неподвижные на фоне унылого серого неба. А сзади призрачные кольца стелющегося по земле тумана, холодного и сырого, окутывали сплетенные корни деревьев.

Это был безрадостный мир гниения и разрушения, тишины и зловония, и только где-то в глубине, под густым слоем мокрых ржаво-бурых прелых листьев пряталась жизнь. Зловещее молчание этого унылого зеленого мира лишь изредка нарушалось приглушенным криком птицы или треском падающего дерева. Очень редко среди мертвых, изъеденных проворными муравьями коуши листьев, трепещущих на мокрых ветвях, проносилась какая-нибудь птица. Все кругом — серое и зеленое, бурое и черное, и ни единого красочного пятна. Ночью прошел небольшой дождь, и все пропиталось водой.

Отовсюду летели брызги, и казалось, что весело улыбающийся водитель-негр несется навстречу гибели. С каждой милей этого извилистого пути дорога становилась все тяжелее, колеи — все глубже. Грузовик подпрыгивал и кренился, проезжая по шатким, осевшим деревянным мостикам через глубокие овраги, наполненные илом и тиной. При головокружительных спусках грязь из-под колес летела через скалистые гребни высотой от пятидесяти до ста футов, которые подымались над густым подлеском. Лопнувшая шина или отказавшие тормоза были бы катастрофой…

Грузовик почти вертикально нырял в глубокие ямы, и затем медленно карабкался вверх, устремив радиатор в небо. Нам то и дело приходилось вылезать из машины, рубить кустарник и подкладывать ветки под буксующие колеса, из-под которых фонтаном взметался белый песок. Временами машина погружалась в грязь и пенистую воду по самые ступицы. Когда взошло солнце, и его жар проник сквозь зеленый полог, от земли, от деревьев и от всего вокруг начал подыматься пар. Вскоре под навесом кузова стало душно, как в турецкой бане.

До меня доходил разогретый воздух от мотора, смешанный с парами бензина и машинного масла, и, когда грузовик замедлял ход (только очень крутые подъемы или заболоченные участки могли заставить шофера снизить скорость) и тяга воздуха почти прекращалась, в тесном уголке позади кабины становилось как в печке. Солнечный свет почти не пробивался сквозь сплетение ветвей, но жара проникала всюду. Я обливался потом, да и другим было не легче. Эбеновое лицо нашего шофера блестело, его измазанная тиковая рубашка цвета хаки прилипла к мускулистой спине и животу. Все тело у меня невыносимо зудело, особенно подошвы ног, затянутые в плотную кожу. В отчаянии я снял сапоги, но вытянуть ноги было некуда, и мои икры сводила судорога.

Временами, когда солнцу все же удавалось пробиться сквозь листву, его лучи освещали огромных бабочек, лениво порхавших над дорогой, и сверкающих стрекоз, носившихся в душной дымке. Один раз дорогу перебежал какой-то гладкий пятнистый зверь, но он так быстро исчез в зарослях, что я даже не смог определить, оцелот это или ягуар. Если не считать птиц, то за всю дорогу от Бартики до Иссано эта кошка была единственным диким животным, которого мне удалось увидеть. Да и птиц нам до сих пор попадалось не так уж много. Солнце давно перевалило за полдень, и теперь извилистая каменистая дорога стала почти плоской.

Высокая стена пятнистых, покрытых плесенью стволов поредела, и некоторое время машина шла под лучами солнца.

Вдоль дороги стали попадаться жирные повис и хохлатые маам, я сменил винтовку на дробовик. Шофер сбавил скорость до скромных тридцати миль в час, и вскоре я сбил чудесную большую черную повис с красным хохолком, когда она слетала с ветки. Потом я выстрелил в толстого голубя, но промахнулся, так как грузовик заехал на травянистую обочину, и дробь попала в огромный муравейник.

Шоферу наконец надоела «черепашья скорость», он нажал на акселератор, и ровный отрезок дороги быстро остался позади. Теперь мы снова тряслись по еще более каменистой, чем прежде, дороге, и стрелять здесь стало почти невозможно. Как только я вставал (а встать было необходимо, так как мне мешала кабина), железная переборка начинала барабанить по моим ребрам. В конце концов я отказался от этого безнадежного дела. Вскоре хлынул неожиданный ливень и превратил песок в грязное месиво. Дождь продолжался недолго, но он прогнал всех птиц, и в этот день я уже больше не видел ни одной повис или чего-нибудь еще стоящего внимания.

Мы остановились на ночлег в одинокой гостинице, построенной на пересечении дорог. Короткая ветка шла отсюда к золотым приискам Кабури и аэродрому Потаро. На следующий день мы снова должны были трястись по этой безлюдной, сырой, дикой местности, и целый день ужасная дорога выматывала нам душу, пока наконец мы не приехали в Иссано. Грузовик, взвизгнув тормозами, остановился. Дорога кончилась. Дальше мне предстояло плыть в лодке или идти пешком. Меня это нисколько не огорчало.

Тени уже стали длинными, когда, взяв свои пожитки, я пошел искать гостиницу. Направление к ней было указано костлявым пальцем на дощечке. Это оказалось невзрачное деревянное строение на берегу реки. Такая гостиница, похожая на сарай, есть в каждом крупном поселке. Путешественник может натянуть здесь свой гамак и выспаться, уплатив за ночь доллар. По скрипучим доскам бегали жирные, длиной в пол-ладони тараканы, отвратительно хрустевшие под голыми пятками хозяина-негра, который вел нас по коридору.

Чиркнув спичкой, он зажег почерневшую от копоти керосиновую лампу, и, когда слабый свет озарил большую голую комнату, по прогнившему полу заметались крысы, убегая к щелям и дырам. Омерзительные пауки притаились в черных трещинах, в затянутых паутиной углах и между массивными расщепленными балками. Тараканы прекратили суету и замерли на месте, лишь слегка поводя усами, а когда я сбросил свою тяжелую ношу на пол, они понеслись в разные стороны.

Вонючая копоть лампы отгоняла комаров, носившихся целыми тучами. Пока я развешивал гамак, на дворе совсем стемнело. Я стоял на неровных ступеньках, вглядываясь во мрак, туда, где бурлила река, и прислушивался к голосам джунглей, обступивших меня со всех сторон. Таинственное похрюкивание, посвистывание, внезапный пугающий треск, фырканье, назойливый писк и какие-то громкие, отчетливые, режущие слух звуки… Издали донесся пронзительный визг диких свиней, и тут же послышались мерзкие крики рыжих обезьян-ревунов. Затем ветер принес прерывистое рычание крадущегося ягуара, и все звуки мгновенно смолкли.

Джунгли насторожились, затаили дыхание и застыли в каком-то жутком безмолвии… Потом среди темных камышей, на берегу реки раздался всплеск и какой-то хлопок, словно в воду упало тяжелое тело. Камыш затрещал… Я включил фонарик, но не увидел ничего, кроме ряби на воде. В темных ветвях дерева испуганно вскрикнула какая-то птица, и я направил в листву свет фонаря. Маленькая птичка с великолепными красными, зелеными и синими перышками запуталась в клейких нитях густой паутины в развилке двух больших ветвей. Сетка паутины достигала не менее шести футов в поперечнике. Паук, волосатое чудовище размером с мой кулак, изогнулся над трепетавшей птичкой и застыл в лучах света в напряженном ожидании, глаза его мерцали, словно бусинки.

Когда я дотянулся ножом до паутины, чтобы освободить птичку, паук стал медленно отползать и затем исчез в темноте. Чирикнув, птичка упорхнула под карниз дома, но тут же мертвым комочком упала на землю. Паук успел нанести ей удар прежде, чем я вмешался… Из джунглей донесся жалобный, заунывный плач дикого голубя, а затем крики неугомонных попугаев. Под самым карнизом и между щелистыми бревнами метались летучие мыши, огромные бабочки бились о стекло коптящей лампы.


Читать далее

4. Я отправляюсь в путь

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть