Онлайн чтение книги Одиночество-12
Глава 3

– Я не понял, – честно сказал я. – Вы хотите, чтобы мы везде, где сможем, размещали слова «Дейр-Эль-Бахри», «Калипсол», «Одиночество» и вот этот набор цифр «222 461 215»? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно чаще?

– Вот именно, – ответил он. – И за это я плачу вам деньги.

Деньги были неплохие. Пять тысяч долларов месячного ретейнмента[5]Фиксированная сумма, не зависящая от объема выполненной работы. и еще по 500 долларов за каждое упоминание любого бреда из вышеперечисленного в любом из СМИ.

– И вы не можете объяснить, зачем Вам это?

– Больше того, что я уже объяснил – не могу.

Не объяснил он ничего.

Но даже если бы у нас дела шли хорошо, я бы все равно не отказался от этого заказа. Хотя от слова «Дейр-Эль-Бахри» пахло Чечней, 11 сентября и Бесланом. Но у нас дела шли плохо. У нас дела шли хуже некуда. По моим оценкам, мы могли бы, особенно не напрягаясь, получать с этого клиента тысяч десять в месяц.

Клиент сидел почти не двигаясь, положив перед собой на стол обе руки, как дюраселевский зайчик. Вообще то он был довольно неприятный. Низкий, ушастый, неулыбчивый. Белобрысый с залысинами. Меня развлек его костюм фиолетового цвета, металлическая скованность в движении, и какой-то избыточно чистый вид. Не то, чтобы мне нравились грязнули, но…

Однако еще больше меня позабавила причина, по которой он обратился к нам. Оказывается, мы самое маленькое PR-агентство из всех, перечисленных в списке Moscow Business Telephone Guide. Наш скромный штат, который остальные клиенты считали нашим главным недостатком, абсолютно устраивал Федора Федоровича Подгорельцева (на визитке – только имя и кривой мобильный номер). Это, по его словам, давало ему основание надеяться на отсутствие утечек информации. Похоже, что для него это было очень важно.

Вырос в нашем офисе он буквально из воздуха.

Утром раздался звонок, а через минуту ко мне подошла наша референточка:

– Звонит кто-то, ни здрасьте, ни как зовут, спрашивает: «Это PR Technologies?» – «Да». – «Можно поговорить с генеральным директором?» – «А как вас представить?» – «Федор Федорович. По важному делу».

Она соединила. Не так уж часто нам звонили. Разве что из налоговой инспекции. Он сказал мне, что хотел бы заказать у нас одну специфическую работу и задал несколько вопросов. Сначала он спросил, сколько у нас сотрудников, а потом спросил как меня, то есть Генерального директора, зовут. Решив, что он все равно увидит наш двухкомнатный офис, я не стал сильно преувеличивать и сказал «пять человек». «И большое количество надежных субподрядчиков», – добавил я поспешно.

Он обещал быть через полчаса и обещание выполнил. Теперь ФФ уже целую вечность разъяснял мне, что больше того, что он сказал, он не скажет.

– Хорошо, у меня последний вопрос. Насколько я понял, ваша задача – воздействовать на общество с помощью публикаций этих вот (я поморщился) слов и цифр, расположенных в косвенном контексте. А зачем вам косвенные методы? Почему бы не воспользоваться прямой рекламой? Арендуйте десяток рекламных щитов и пишите на них, что хотите!

Я припомнил славную хотя уже полузабытую историю, как российские алюминиевые гиганты, выясняя между собой отношения, украсили московские улицы войной на рекламных щитах.

Жизнеутверждающая решительная фраза «Запретить толлинг, хватит грабить Россию!», расположенная на биллбордах размером три на шесть метров вдоль основных магистралей, восхитила москвичей, обогатив их словарный и технологический запас.

Когда конкуренты гиганта начали ответную кампанию «Разрешить толлинг, хватит грабить Россию!» буквально на соседних щитах, у части московского общества начала ехать крыша, а я лично понял из статей на первых полосах газет, что выражение «давальческое сырье» не носит сексуального-пренебрежительного оттенка.

Точку в этой кампании поставило Русское Радио, разместив за свои деньги щит, с одной стороны которого было написано «Запретить петтинг, хватит развращать Россию!», а с другой – «Разрешить петтинг, хватит закрепощать Россию!»

– Мы не можем использовать прямую рекламу. Это привлечет ненужное внимание к нам.

– Но вы же можете разместить ее анонимно! Вот хоть через нас.

– Я повторяю… – голос ФФ был какой-то избыточно монотонный и дребезжал как противный маленький советский будильник. Такой будильник семидесятых годов. Потому что будильники пятидесятых-шестидесятых – большие, металлические, с молоточком между двумя колбами звонили куда приятней.

– Ну хорошо. Совсем последний вопрос.

Мне уже несколько раз заботливые сотрудники делали замечание, что у меня в беседе с клиентом бывает от трех до пяти последних вопросов.

– А если журналисты что-нибудь пронюхают? Мы же не можем размещать эту х… рень легко и непринужденно?! Мне самому до конца не ясно, как мы это сделаем. Под каким соусом, в каком контексте?

– Я уже вам сказал. Если журналисты что-то заподозрят, то у вас будут большие неприятности. Больше чем вы можете себе представить. Напоминаю. Вы подписали бумагу.

Это была правда. В самом начале разговора я подписал бумагу. Довольно странную. Она сначала напрягла меня, но потом я отвлекся на костюм и голос гостя. На бумаге, вылезшей из обычного принтера, было напечатано очень крупным шрифтом «Я, Иосиф Мезенин, получаю доступ к конфиденциальной информации и готов нести полную ответственность за ее разглашение».

Я подписал ее, пожав плечами. Без нее ФФ не начинал говорить вовсе, даже визитку не дал. Теперь я уже начал об этом жалеть. Мне стало казаться, что он сидит здесь не потому что мы самое маленькое PR-агентство, а потому что мы самое глупое.

Наверняка половина тех, кому он звонил, послало его к черту по телефону, а вторая половина сделала это при встрече, посмотрев на его фиолетовый костюм и эту странную бумагу.

– Неприятности какого рода? – оживился я.

Этого добра у меня хватало.

– Я надеюсь больше никогда не возвращаться к вопросу, который касается вашей личной безопасности. Знать о заказе можете только вы. Ни один ваш сотрудник, ни один журналист, ни один знакомый. Тогда у нас, и у вас не будет проблем.

Я нахмурился. Я очень общителен. Я терпеть не могу секретов. Я лучше всего соображаю, обсуждая что-то с кем-то. Строго по выражению «откуда я знаю, что думаю, пока не услышу, что скажу?» Но кроме того, что я общителен, я еще и пофигист.

Поэтому вечером я сидел с Антоном в пивном ресторане Тинькофф на Смоленке и рассказывал ему эту историю.

* * *

– Так денег он, значит, дал, – уточнил Антон. Это уже неплохо.

– Ну знаешь! Если бы он еще и денег не дал! После этих бумажек и «Дейр-Эль-Бахри»! Дал пять штук, как миленький. Даже расписку не взял. И зачем это ему – совершенно непонятно. Мистика.

Антон внимательно разглядывал три слова и число, которые я воспроизвел на салфетке.

– Или мистика. Или энэлпишные коды. Или скрытый PR. Или он посылает некие сообщения. Позывные.

– Голова кругом идет. Давай оставим мистику и начнем с НЛП. Я про него мало что знаю. Хотя мне по должности вроде бы надо…

– Техника, которая позволяет влиять на нервную систему людей с помощью определенных кодов. Поэтому называется нейро-лингвистическое программирование.

– Это я знаю. А как выглядят коды?

– По-разному. Например, ты беседуешь с клиентом. Говоришь ему, как он хорошо выглядит. И какие у него замечательные дети, если уговорил показать их фотографии. Это называется «позитивная установка». А во время произнесения установки ты как-то особенно трогаешь его за рукав. Это называется «фиксация или якорь». Можно зафиксироваться чем угодно. Например, хрюкнуть. А вот когда ты ему говоришь: «А не пора ли, Иван Иваныч, нам уже и контракт подписать?» – ты точно также хрюкаешь. Или трогаешь за рукав. И добиваешься необходимого результата. – Антон сделал короткую паузу, за которую перелистал меню, а потом поднял на меня глаза. – Или не добиваешься. Все зависит от человека.

– Или от компании…

– Почему от компании, – наморщил лоб Антон. – От какой компании?

– Так… Вспомнил одну фразу. Недавно мы летали всем агентством в Петербург одного пивного клиента раскручивать. И обсуждали, что вот никто из нас никогда не пробовал трахаться в самолете. А наша референточка Люба, девушка вполне продвинутая говорит: «Я вот пробовала». Все: «Ну как, расскажи!» А она говорит: «А ничего особенного. Как всегда. Все зависит от компании». Извини, я тебя отвлек. Так что НЛП?

– Как на тебя они воздействуют эти твои «калипсолы» с «одиночествами»?

– Они меня раздражают. Я не люблю, когда программируют, зомбируют и привораживают.

– Ну да, – вздохнул Антон. – Вообще-то воздействие должно быть секретным. А то это не воздействие будет, а рекламный ролик стирального порошка. НЛП, кстати, часто используется в рекламе. Причем, хорошо, когда в примитивной форме. Тогда нормальные люди НЛП чувствуют и от него уклоняются.

– Например?

– «Ложные выборы». Ты предлагаешь человеку выбор, который не важен… «Теперь вы можете купить Айс как с красной, так и зеленой крышечкой!»

– И это НЛП?

– Классическое! Вот еще пример. Называется «Вопросы». Задача – замаскировать нужное внушение вопросом: Акция «Тайд или Кипячение». Вы еще кипятите?! Тогда мы идем к вам! А дальше, сам понимаешь, переход в акцию «Тайд или Отрубание Головы».[6]http://www.prokofiev.ru/prikol/video/v-5/tide.htm

Я задумался. Вроде бы я занимался подобными вещами уже давно. Но мысль о том, что я с помощью рекламы или PR зомбирую людей мне не приходила. Антон продолжал.

– Высший пилотаж для НЛП-шника – программировать человека с помощью звуков. То есть ты замечал, конечно, что некоторые слова звучат как-то мрачно, а другие, наоборот, весело. Вот например, «сарказм» звучит мрачновато. Такое сочетание звуков. А «ирония» звучит весело. Но если комбинации звуков могут управлять настроением, то при правильном подходе они могут воздействовать на людей и серьезней. Особенно на тех, кто к этому предрасположен.

Я опять задумался. Меня всегда удивляло, что у людей с одинаковыми именами существует довольно легко уловимое сходство некоторых особенностей характера.

Например, Марины – порывистые, чуть отчаянные, немного с заносом вверх. Марии – своенравные, со скрытой, но сильной внутренней духовной работой, Ольги – умны, конкретны и у них все хорошо с силой воли. Веры – приветливы и спокойны. Наташи – романтичны, нерешительны, их обаяние идет от той неуверенности в себе, которая так нравится мужчинам. Проблема только с Александрами. Потому что их с детства зовут то Аликами, то Сашами, то Шуриками, что создает, естественно, разные характеры…

Получается, что это сходство связано с воздействием звуков собственного имени на психику в детстве. Ведь имя – это самые частые звуки, которые слышит человек в детстве. И самые, кстати, любимые. Похоже, что на стыке Фрейда и НЛП можно защитить диссертацию по психологии!

– Да! – Я очнулся и поднял голову. Но Антон погрузился в клип и махнул мне рукой в сторону телевизора.

– Смотри! Это чуть ли не первый клип в истории рок музыки. Strawberry Fields Forever.

Я задрал голову. Телевизоры в «Тинькофф'е» висели высоко. На экране битлы медленно танцевали вокруг пианино, с которого были сняты все деревянные панели. Они поливали вертикальные струны краской, обходя пианино по кругу. Песню я слышал сто раз, а вот клипа не видел.

Я заслушался партией флейты, нервной, умной и нежной, как будто слушал это впервые.

– Это, на самом деле не клип, – сказал Антон. – Клипов тогда еще не делали. Это сцена из фильма, которая не вошла в Magical Mystery Tour. Но это же восторг!

– Да сказал я. Флейта у них обалденная.

– И флейта хороша. И текст действует. Классическая психоделия. Хотя НЛП Битлы не учили. Но флейта не хуже и в For None. Помнишь?

Я помнил. Когда я первый раз подумал, что расстался с Машей навсегда, я лежал на полу запуская For None по десять раз подряд

Она не звонила уже третий день, чего в истории наших отношений еще не было. Я тогда лежал, щелкал пультом и крутил Revolver. Хотелось плакать от безнадежности. Песня заметно осветляла грусть. Может, поэтому я и отношусь так снисходительно к матвеевским страданиям.

– Химик Леннона любил, – вдруг вспомнил я.

– Да, Химик, – Антон тяжело вздохнул. – Менты так ни на кого и не вышли.

– А Мотя обещал им хвост накрутить.

– Ты же знаешь Мотю. Крут, но одходчив. Да и что менты могут сделать… Сколько у нас заказных убийств раскрывается?

Неожиданно мне пришла в голову идея.

– Антон, калипсол!

– Хм… Калипсол. Химик им кололся. Химика убивают непонятно за что и очень странным способом. Тебе приносят странный заказ. Ты видишь в этом связь.

– Именно.

– А разве Химик кололся не кетамином?

– Это одно и тоже. Разные названия одного препарата.

– Рассматривается версия скрытого PR. Некий фармакологический концерн, который выпускает калипсол, хочет увеличить продажи наркотиков среди подрастающего поколения. С них станется.

– Антон, не может быть! Крупная западная компания делает скрытый PR наркотиков?

– Преклонение перед иностранным было официально осуждено товарищем Сталиным больше 50 лет назад. Из-за чего моя мать, кстати, на восемь лет села. Гигантские западные корпорации – абсолютные монстры. Просто стараются это не афишировать без особенной нужды. А хуже фармкомпаний только табачные. Эти вообще – полубандиты. Мне недавно знакомый рассказал одну историю. Где-то под Москвой был подпольный цех, то есть минизаводик, который выпускал поддельное то ли Мальборо, то ли Davidoff, то ли Chesterfield. А что такое подпольный завод? Кирпичная коробка в промзоне. В ней станки по набивке табака в бумагу и фасовочная линия. Так вот, приезжают на этот заводик специально обученные люди и приглашают всех рабочих выйти из цеха на улицу. Люди у нас понятливые. Выходят. Эти ребята аккуратно расстреливают цех из гранатометов. Потом говорят рабочим: «Ребята мы понимаем, что вы не при делах. К вам претензий нет. Поэтому ищите себе другую работу». Садятся в джипы и уезжают. Все очень интеллигентно. Мир меняется к лучшему. Даже корпоративные монстры.

– Антон! Я уважаю твой антиглобализм, но зачем международному фармакологическому концерну убивать Химика?

– Вопрос в том, не выпускают ли калипсол те люди, которые называли Химика экспертом. MNJ Pharmaceuticals.

– Это можно легко проверить.

– Проверь. У тебя же остались медицинские связи. Ты, кстати, не знаешь, как этот калипсол действует?

– Как действует? Хм… Это препарат для наркоза на коротких операциях типа аборта. Или вправления вывиха. Или удаления зуба. При дозах раз в пять меньше наркотической, он дает вместо глубокого сна пограничное состояние. Оцепенение со странными галлюцинациями.

– Значит, калипсол – галлюциноген. Как LSD?

– Не как LSD. Совсем по другому. LSD открывает тебе новые свойства этого мира. А калипсол переводит тебя в другой мир.

– Интересно…

– Техника погружения такая. Обеспечиваешь тишину в квартире. Потом гасишь весь свет в комнате. Оставляешь одну маленькую лампочку. Потом запускаешь классическую музыку. Лучше всего орган. Потом колешь себя и ложишься в постель.

– Колоться обязательно?

– Обязательно. Можно под кожу, можно в бедро, по-солдатски.

– По-солдатски?

– По-солдатски. Если солдата ранят или если газовая атака, он должен сам себе прямо через штаны ввести в бедро обезболивающее или антидот. Атропин какой-нибудь.

– Мой друг, мне страшно подумать… Ты его пробовал?

– Да, мне Химик давал. Я пробовал раза три-четыре. Давно. Это не опасно. К нему нет привыкания. Передозировка невозможна, доза – одна пятая от терапевтической.

– Как ощущения?

– Понимаешь. Странно. Кайфа – никакого. Ни эйфории, ни улучшения настроения. Сначала тебе кажется, что ты умер. Но это не страшно. Или не очень страшно. Затем ты поднимаешься сначала над домом, потом над городом, потом над Землей. И видишь Землю совершенно с космической высоты, но при этом очень ясно и почему-то в коричнево-оранжевом свете. Как будто она освещена фонарями, вроде ночного проспекта. Потом вдруг по своей воле ты оказываешься под Землей. В хорошо обустроенных катакомбах. Вокруг тебя начинаются загадочные церемонии, какие-то массовые обряды. Происходит длинное, сложное, навороченное действие, в котором ты чуть ли не именинник. В результате ты понимаешь, что попал в другой мир, точнее в другую часть этого мира. Понимаешь, что с существами, населяющими этот мир, можно общаться. Но по другому. Не как мы с тобой. А то ли мыслями, то ли еле заметными движениями глаз и бровей, то ли музыкальными интонациями, которые передаются через странную жидкость. При этом сама музыка, та которую ты поставил перед трипом, приобретает форму длинных коричневых кирпичных гротов, образующих уходящие вдаль галереи. Представляешь себе? Музыка приобретает плотность и форму.

– Музыка становится трехмерной?

– Да-да. Она выглядит как темные, уходящие вдаль арки. Разной высоты и ширины. И есть еще одна очень интересная штука. Тебе кажется, что если кто-то одновременно с тобой уколется, то ты сможешь наладить с ним сеанс связи. Этот очень заводит. Потому что когда трип кончается, то ты, обычно, все помнишь и можешь поговорить с этим вторым человеком, вспоминая, как вы там общались. Иногда кажется, что даже можно поставить эксперимент. Загадать число. Попытаться в трипе его передать тому, кто укололся одновременно с тобой на другом конце города. Или света. А потом, после трипа проверить. Но самое главное – ты выходишь после калипсола с мыслью – смерти нет, а есть другой мир. Параллельный.

Антон сидел, серьезно задумавшись. Я посмотрел на него и продолжил рассуждать.

– Значит, если концерн Химика тайно рекламировал калипсол, то дело оказывается удивительно простым. Химик про это догадался, Химика убивают. Отрезают голову, чтобы напустить дыма. Замаскироваться. Или напугать Лилю. Красиво?

– Так себе, – честно сказал Антон, встрепенувшись. – Ты же сам сказал про аналог, который выпускает совсем другой концерн. Как его? Калипсол? И пока мы не знаем MNJ Pharmaceuticals выпускает калипсол или нет. Поэтому сейчас обсуждать эту версию рано. Кроме того, даже если это они, то при чем здесь Дейр-Эль-Бахри? А «Одиночество»? А число это дурацкое? Как там оно?

– 222 461 215.

Антон записал его на салфетке и принялся что-то рисовать.

– Хорошо, не унимался я. А если верна твоя третья версия, и это некое тайное послание… Хотя кому? Всем подряд? Они хотят, что бы это было везде.

– Тому, кто способен это послание расшифровать.

– Но это явно не мы. Слушай, а, может, это все мистика?

– Не исключено. Например, заказ тебе сделал какой-нибудь богатый сумасшедший. С бредовыми идеями. Но тогда я не вижу связи со смертью Химика. Я боюсь, что за сегодняшний вечер мы не решим эту головоломку. Слишком мало вводных данных. И мне пора. Динка ждет.

Голос его потеплел, что вообще говоря антоновкому голосу было не свойственно. «Мне бы девушку, от имени которой мой голос бы теплел, а не стервенел» – подумал я.

– Насчет связи – суди сам. Загадочный заказ. Загадочная смерть. Между ними звено: калипсол. Я завтра выясню, кто выпускает этот наркотик и поищу в интернете что-нибудь про Дейр-Эль-Бахри.

– Отличная идея. Ищи про Дейр-Эль-Бахри. А я подумаю над числом. Не зря же меня в мехмате пять лет учили. Созвонимся!

И он расписавшись на слипе за нас обоих (Антон был богаче меня, а я не комплексовал: дружба все-таки) он уехал на голубом прозрачном Тинькоффском лифте со второго этажа на первый.

* * *

Я остался слушать музыку и допивать пиво. Nick Cave на два голоса с PJ Harvey пел своего странного Henry Lee. Я немного задрожал, потому что попытался вслушаться в текст. Еще в школе мы с Антоном и Матвеем учили английский, пытаясь записать на слух тексты песен. Я уже тогда, воспитанный родителями на классическом треугольнике Галич-Окуджава-Высоцкий (на самом деле – правильная пирамида: один – злой, один добрый, один сильный и все трое – умные) начал понимать, что настоящий рок во многом похож на КСП. Только в рок-музыке музыка лучше. А слова…

Тогда мы не знали, что рок это больше, чем сумма музыки и слов. Мы думали ровно наоборот: музыка плюс слова равняется любовь. Время было сильно доинтернетовское, тексты было взять неоткуда, поэтому очень полезной была подруга Матвея по имени Алка-Палка. Она прожила в Лондоне лет десять и знала английский не хуже Маргарет Тэтчер. А поскольку Алка была страшна, как атомная война, постольку не брезговала нашей компанией недоделанных интеллектуалов. Она указывала нам ошибки в расшифровке и помогала переводить сленговые места. С тех пор у меня иногда включается в голове автопереводчик. Но в Henry Lee я вслушивался впервые.

Я представил себе мясо, опадающее с костей. Брр… А у меня нет девушки в merry green land, которая будет ждать меня после моей смерти.

Я съежился от одиночества и ушел домой.