Онлайн чтение книги Охота к перемене мест
40

Михеич поманил пальцем Антидюринга и, когда тот подошел, молча вручил ему радиограмму: «Маркарову. Встречай жену сегодня».

Беззвучно шевеля губами, Маркаров дважды перечитал радиограмму, растерянно потер лоб:

— Какая-то ошибка.

Он вопросительно взглянул на Михеича, тот пожал плечами.

— Может, фамилию перепутали? Эй, Садырин, поди сюда! Кто на южной лебедке подручным — Марков?

— Вспомнили! Марков в прошлом году рассчитался, а этот — Макарычев, только что из петэу...

Садырин выдернул из рук вконец растерянного Маркарова листок, пробежал его глазами и усмехнулся:

— Ловко ты холостяком маскировался! Но все равно жена тебя разыскала.

— Проверь-ка у радиста фамилию, — посоветовал Михеич. — Может, перепутали.

Маркаров побежал в радиорубку, но у него теплилась надежда — вдруг все-таки позывные Нонны?

В то же время это совершенно невероятно! Только на днях она прислала две заказные бандероли: монография «Юлий Цезарь», повесть польского фантаста Станислава Лема и сборник «День поэзии».

Вертолет приземлился, вышли бородатые незнакомцы с ружьями, за ними собаки. Геодезисты вытаскивали теодолиты, красно-белые рейки, ящики с плечевыми ремнями. Больше пассажиров не было, только груз.

Значит, кто-то разыграл Маркарова. И сделал это злой человек, поэтому и радиограмма без подписи.

Раздосадованный подошел он к бортмеханику. Тот сказал, что были еще пассажиры, но остались в Приангарске, вместо них погрузили анкерные болты, моток троса, баллоны с кислородом и ацетиленом. Переброска стройматериалов вертолетом — дорогое удовольствие. За аренду вертолета берут в час 590 рублей. Доставка каждого кирпича обходится в два с полтиной. Чего же удивляться, что каких-то пассажиров не взяли?

— А не было ли среди пассажиров молодой женщины, высокой, светловолосой?

Кто отстал от вертолета, какого пассажиры пола, возраста и масти, — бортмеханик не знал, ему перед отлетом и оглянуться было некогда, так с баллонами намаялись: тяжелые, сволочуги.

— До темноты будет еще рейс, ждите.

Маркаров постоял на бревенчатом настиле, бездумно следя за разгрузкой, уставясь в раскрытую дверцу кабины, будто после баллонов, после мотка троса могла волшебным образом возникнуть Нонна.

Тоскливее, чем ему, в эти минуты было только лайкам, которые прилетели с геодезистами.

Не в первый раз наблюдал Маркаров за четвероногими пассажирами. Уже по тому, как собака вслед за хозяином боязливо подымается по лесенке в кабину, можно отличить летящую в первый раз от опытной воздушной путешественницы.

Какое тяжкое испытание для лаек этот полет! Они выпрыгнули из раскрытой дверцы вертолета, отбежали подальше и как по команде легли на траву. Трава еще не успела выпрямиться после того, как замерли лопасти винта. Лайки мотали головами, дергали острыми ушами — поскорее избавиться от шума в голове и вернуть остроту слуха!

Печальными, совсем человеческими глазами смотрела лайка на своего хозяина, ей хотелось сказать:

«Все чутье отбило у меня ваше вонючее горючее. А тарахтенье-грохот притупило слух. Это вы, люди, почти начисто лишены обоняния, не умеете принюхаться даже к следам соболя, отличить его запах от запаха белки или медведя. Легко миритесь с тем, что вы такие тугоухие... Не слышите, как тетерева слетаются на березу, не слышите хвойных шорохов, когда прыгает белка. А мне, лайке, которой вы сами дали кличку «Тайга», без острого обоняния и слуха жить никак невозможно. Ты же, хозяин, первый в лучшем случае перестанешь брать меня на охоту, а в худшем — пристрелишь...»

«А ведь собака — знаменитое животное, — продолжал наблюдать Маркаров. — Много помогла в опытах академику Павлову, помогла в покорении космоса. Первой, до Гагарина, полетела в космос дворняга по имени Лайка. На собаках училась наша медицина...»

— Бедные лайки, — подумал он вслух, — не берегут вас, заставляют жить в человеческих условиях...

Прошло часа три, и следующий вертолет известил далеким стрекотом о приближении.

От будущей телебашни недалеко до вертодрома. Вот уже угловатая тень хвоста вертолета скользнула по посадочной площадке. Трава легла плашмя. Три алюминиевые ступеньки, и под ногами пилота, вышедшего первым, — бревенчатый настил, за ним — взъерошенная трава.

Нонна показалась в дверце кабины последней — замешкалась с багажом. В руке у нее чемодан, одно плечо оттягивает тяжелый рюкзак, на другой висит гитара в чехле.

Она в джинсах, в такой же куртке и в плаще не по погоде — видимо, плащ не влезал куда-то, и, чтобы не мять, Нонна надела его на себя.

Завидев подбегавшего Маркарова, она не опустила чемодан бережно, он выпал из ее ослабевшей руки.

Их обдувало ветром от лениво крутящегося винта, разносился запах керосина.

Долго стояли обнявшись. Нонна не намного ниже Маркарова, рослая, длинноногая. Могло показаться, что туфли у нее на платформе; на самом деле она была в кедах.

— Ну и чудеса! — вот все, что он смог выдавить из себя,

Он целовал ее лоб, щеки, глаза, волосы с исступленной нежностью.

После того как Нонна увидела Мартика, путешествие уже не казалось ей столь длинным, хотя стрелку часов она еще в Приангарске передвинула на пять цифр вперед.

— Написала тебе длинное-предлинное письмо. — Она едва не задохнулась. — А тут заплатили на студии дополнительно за девять съемочных дней в Батуми. И еще за репетиции. Вот и подумала: а почему бы не отвезти это письмо самой? Мы же оба — кочевники! Актеры часто в пути — гастроли, киноэкспедиции. Недавно летала из Свердловска на «Ленфильм», сыграла эпизод, а заодно там дублировали венгерскую картину. Я в этом фильме за Илонку и смеялась, и с женихом ссорилась. Я уже знаю, что на Ил-18 спокойнее летать в хвосте, двигатели не так сверлят уши, а на Ту-104, наоборот, впереди тише.

— Только очень прошу — чтобы число посадок у тебя было равно числу взлетов.

— Да, немаловажная деталь при воздушных путешествиях.

— Меня твой жених не интересует. Где письмо мужу? — он протянул руку.

— Перескажу на память. Во всяком случае, все достойное внимания. Без воздушных поцелуев авиапочтой... От них ни тепло ни холодно...

Она жадно засматривала ему в глаза, а он опустил голову, вперил взгляд в землю.

— Ты куда смотришь?

— На твою стройную тень. По тени обычно отличают призрак от реального предмета или существа. Есть тень — реальность, нет тени — нет предмета. Я радуюсь, что у тебя есть тень, и в этот час еще достаточно резкая. Значит, по небу летел не призрак, хотя и ангел...

— Я за тобою следую тенью, я привыкаю к несовпаденью, — пропела она смеясь и прижалась к нему, как бы спеша его разуверить в своей бесплотности.

— Справедливо говорят в Грузии, что женщина подобна тени: за ней бежишь — убегает, от нее бежишь — за тобой гонится.

Он обнял Нонну и только поэтому уразумел, что ее плечо отягощено лямкой рюкзака. Торопливо помог снять рюкзак и закинул его себе за широкую спину.

Они оставались наедине не потому, что их никто не видел, но потому, что сами в эту минуту не видели никого и не хотели видеть.

Нерассуждающая радость!

Стрекотал винт, а тут еще из вертолета выгружали грохочущую, бренчащую связку ведер, звенели на проволочном круге топоры, не насаженные на топорища, сварливо кричал что-то вертолетчику прораб Рыбасов, громко лаяла собака, провожая своего хозяина.

Нонна обратила внимание на вертолет, стоящий рядом, близнец того, каким она прилетела. Похоже, его стали разбирать и не успели разобрать до конца — без дверей, без антенны, без лесенки.

— Ну что же мы тут стоим? — сказал он наконец. — Пошли потихоньку...

Раскулаченный вертолет остался позади.

— Ты сильно изменился, — она удивленно вгляделась в лицо Мартика.

— Просто усы отпустил. Ты когда-нибудь видела картину Репина «Запорожцы»?

— Допустим, — засмеялась Нонна.

— Помнишь казака с люлькой в зубах? Склонился над писарем и диктует письмо турецкому султану. Вот такие усы я и решил отпустить... До чего же ты красивая!

— Такая же, как уехала, — она встряхнула головой и поправила волосы. — Галиуллины сказали, у вас женщины не водятся. Поскольку я здесь одна, можешь присвоить мне звание «Мисс Останкино-74».

Прораб Рыбасов улетал этим же вертолетом на совещание в Востсибстальмонтаж. Ночевать будет дома в Приангарске, значит, раскладушка в конторке сегодня пустует. Михеич, конечно, разрешит им устроиться там на ночь. Но куда деваться потом?

Мартик и Нонна проводили взглядом взмывший вверх вертолет.

— Когда я рядом с тобой, то никуда не хочу спешить. Отспешила свое перед отъездом...

Они помахали вертолетчику и двинулись в Останкино, благо до него рукой подать.

Он поправил рюкзак у себя на плече и театрально крякнул — ну и тяжесть, как только Нонна его дотащила? Уж не булыжниками ли он набит? Она принялась на ходу вспоминать, что же туда запихано.

Флаконы с жидкостью «Тайга» и «Дэта» от комаров и всякого гнуса. Стопка тетрадей с переписанными ролями — две роли нужно выучить, другие освежить в памяти, прорепетировать, проиграть наедине с собой. Две бутылки мозельского вина «Либфраумильх». Томик Есенина, это для чтения вслух. Две палки финской копченой колбасы. Увесистая гроздь бананов. На самом дне сковородка и бутылка с подсолнечным маслом, их всучила Зина Галиуллина, чтобы было на чем жарить грибы. И еще всякая всячина, забыла, что именно.

Она шла, сняв плащ, и гитара легонько похлопывала ее по бедру.

Нонна рассказывала смеясь, так легче скрыть смущение.

Возвращаясь в выплатной день с киностудии, она неожиданно для себя оказалась у кассы Аэрофлота. К черту позорное благоразумие, как подсказал гениальный поэт! Ее веселила сама мысль, что-она прилетит в Приангарск, и уже во всех подробностях представляла себе тамошний неказистый аэродром и Мартика, ожидающего ее за низким забором, обочь посадочной полосы.

Откуда ей было знать, что Мартик уехал из Приангарска, что в Свердловске ее ждет телеграмма, она пролетела мимо этой телеграммы?

Встретили ее на аэродроме Галиуллины, они рассказали, что три недели назад бригаду Шестакова неожиданно перебросили в глухую глушь на монтаж телебашни. В проектном институте зашились с чертежами обогатительного цеха, и поэтому Пасечник пообещал на пленуме горкома, что голубые экраны зажгутся в Приангарске прежде, чем окна покроются инеем.

Нонна выслушала Галиуллина и слегка растерялась. Отправляться назад?

Галимзян посоветовал ей лететь дальше. Туда, к монтажникам, ходит вертолет, иногда по два-три раза на дню.

А не причинит ли она неприятностей Мартику? Пойдет молва...

В бригаде знали об их близких отношениях, но в Приангарске это не так бросалось в глаза, а на тесном таежном пятачке, где все народонаселение — человек двадцать пять... К тому же, напомнила Зина, среди них немало знакомых Нонны — Шестаков, Чернега, Кириченков, Нистратов, там и Садырин, который куражился и орал из зала «клюет!».

А вот Погодаева Нонна не встретит. Он оставил бригаду, придумал себе очередную творческую командировку, помогает музейным работникам из Братска разбирать, грузить на баржи старинные дома, мельницу, часовню в деревне, которую скоро затопят.

Нонна показала круглый картонный футляр, в каких студенты носят свои чертежи. В этом футляре свиток карт, Нонна по просьбе Мартика купила их для Погодаева. В Москве на Кузнецком мосту, рядом с фирменным магазином «Консервы», находится магазин «Атлас». Ей удалось выполнить заказ, она заходила несколько раз и достала карты Ленинграда, Скандинавии, Северного морского пути, низовьев Енисея с портом Дудинка и Ангары в нижнем ее течении. Галимзян удивился непонятной просьбе Погодаева, взял у Нонны футляр, он передаст карты, как только Погодаев объявится.

А что касается Нонны, рассудили так: Галиуллин даст радиограмму, чтобы Маркаров встретил жену четырнадцатого, рейс номер такой-то... Если женой не назваться, служебную радиограмму не примут и не найдут местечка на вертолете, у них каждый килограмм на счету.

Нонна даже не заехала в незабываемую гостиницу, где она телеграммой попросила забронировать номер, а переночевала у Галиуллиных.

Узнав о прилете Нонны, Варежка после работы примчалась к ним. За дни летних гастролей молодые женщины успели подружиться. Нонна приобрела душевное расположение Варежки и отвечала ей прочной приязнью. Писем не пишут, а взаимные приветы через Маркарова передают.

У них много общего — одногодки, обе рослые, привлекательная внешность, много пережили, у обеих не сложилась семейная жизнь. Ни про ту, ни про другую не скажешь, что у нее душа нараспашку. Обе не общительны по-бабьи, не говорят расхожих комплиментов. Каждая по-настоящему увлечена своим делом, держится независимо, ни ту, ни другую не назовешь беззащитной.

При этом Варежка слывет недотрогой, защищается словами-колючками, умеет осадить пошляка, нахала; впрочем, делает это не всегда своевременно и с чем бо́льшим опозданием, тем грубее. Легко поранить ей душу, и, как она однажды посетовала, жаль, что на такой случай медики еще не нашли обезболивания.

Ну а Нонна защищается от жизненных неурядиц оптимизмом, преданностью любимому искусству. Не утвердили кинопробу? Обошли с распределением ролей в новой пьесе? Надо унять непрошеные слезы, этих слез нет в ремарке драматурга, их нет в сценарии, надо убедить себя, что это — мелкие обиды, как ни сильно ее огорчение. Утешение она будет искать в симпатиях и признании зрителей.

Варежка поделилась с Нонной своим огорчением: не пришлось поехать с бригадой в Останкино. Кажется, впервые в истории вертолет взял на себя обязанности подъемного крана. Так и без куска хлеба останешься на старости лет. А подымать своим краном по винтику, по кирпичику скучно.

Поскольку бригада в командировке, Варежка переезжает в Братск. Зовут земляки, ее ждет там мощный подъемный кран.

А Нонна поделилась с Варежкой своей нерешительностью — лететь ли в Останкино, назвавшись женой Маркарова, как советует Галимзян? Женщине легче представить себе положение, в каком окажется Нонна. Долго ли ославить, осрамить?

Варежка уверена, что ребята встретят Нонну приветливо, а если кто станет коситься — наплевать и растереть. Ребята поймут, что приехать вот так, как Нонна, — значит оказать бригаде щедрое доверие.

Уже пришло время отправляться на аэродром, а Галиуллин не мог найти ни газика, ни «Москвича», ни пикапа, ни рафика, ни уазика. Согласился их выручить водитель десятитонного КрАЗа. Чемодан и рюкзак погрузили в кузов, а Нонна с гитарой в руках, Галимзян и Зина втроем забрались в кабину, уселись рядом с водителем.

— Рюкзак очень тяжелый, не сядут у тебя рессоры? — спросила Зина у водителя, едва КрАЗ тронулся с места,

Нонне удалось вылететь вторым рейсом, и вот она и ее тень вместе прилетели сюда.

— Почему вашу глухомань назвали Останкино? — спросила Нонна, когда они вышли на лесную просеку.

Официально никто это поселение так не называл. И, однако же, по этому самозваному адресу почтари переправляют им письма из Приангарска.

Таежное Останкино даже не поселение, а бивак, стойбище, которое навсегда прекратит свое существование с отъездом монтажников. Что станут делать добрые люди в глухомани, у подножья башни, когда ее водрузят на крутой сопке, на отроге какого-то безымянного хребта?

Когдатошнее зимовье приспособили под склад. На двери висел замок, по словам Маркарова, единственный замок во всем Останкине. Прораб Рыбасов всякую просьбу о выдаче инструментов или материалов начинает словами: «Я лицо материально ответственное...» Нет и не будет резона ездить охотникам в это зимовье, движок и вертолеты распугали окрестное зверье на годы вперед.

Миновали вагончик без колес, переведенный на оседлый образ жизни. Может, вагончик бросят здесь за ненадобностью, а может, зимой поставят на санные полозья и утащат. Вагончик этот у них — и конференц-зал, и чертежная; в углу за картонной ширмой, заклеенной старыми чертежами, стоит раскладушка Рыбасова.

Котлопункт под хвойным навесом. Самодельный круглый стол; на исполинский пень горизонтально установили катушку из-под кабеля. Нонна заинтересовалась — как сюда попала эта столешница? Осталась в наследство от электролинейщиков. Они монтировали севернее сопки высоковольтную линию, а катушку притащили сюда по зимнику.

— Наш обеденный стол, — с гордостью сообщил Мартик.

Вокруг стола — грубо отесанные скамейки.

Миновали большую палатку. Хотели установить еще маленькую палатку для женского персонала, но ее на базе Востсибстальмонтажа не нашли. Поневоле отказались от поварих, обед привозят в термосах на вертолете, ну а в нелетную погоду, бывает, питаются всухомятку.

Зимовье, вагончик, котлопункт, радиорубка и две палатки вдоль просеки образовали подобие улочки. Дошли до второй, крайней палатки.

И чем ближе подходили, тем нерешительнее шагал Маркаров с чемоданом и рюкзаком, тем озабоченнее становился.

Не острил сам и не откликался на шутки Нонны; она вопрошающе покосилась на него.

Куда же все-таки пристроить Нонну?

В закуток прораба, завешанный чертежами? Но это только на одну ночь.

Уступить ей свою койку в палатке, а самому перебраться на койку Чернеги? Тот сдает экзамены в Иркутске и вернется через несколько дней.

Не все мужики отнесутся к ее вселению благожелательно. Да и как может молодая женщина не стеснить жильцов мужского общежития?

Получив радиограмму, он не посоветовался с Шестаковым, опасался, тот не поверит, что приезд Нонны — полная неожиданность для Маркарова.

Не посоветовался, не успел ничего предпринять и злился на себя за это.

У входа во вторую палатку их увидел Садырин.

— Гляньте, кто прилетел — женщина, друг человека! — Он побежал им навстречу и выхватил чемодан у Маркарова.

Услышав голос Нонны, из палатки, с учебником и тетрадью, вышел Шестаков. Да, нелегко готовиться к экзаменам, когда теснотишься в неуюте, в общежитейском ералаше и отмахиваешься от мошкары. Мало всего этого, еще Кириченков битый час стучит в уши костяшками счетов; Кириченков собирается в отпуск и подсчитывает: сколько ему выплатят отпускных? Как это подсчитать? Весь полученный за год заработок нужно разделить на 25,4 (среднемесячное число рабочих дней) и умножить на число рабочих дней предоставленного отпуска (основного и дополнительного). Для среднего заработка учитывают только те премии, которые выплачены победителям соцсоревнования, все другие премии в расчет отпуска не входят.

Нонна попросила Шестакова не отвлекаться от занятий: ребята ее устроят, под открытом небом не останется.

Минутой позже к палатке подошел Михеич. Он тоже приветливо поздоровался с Нонной, но ей показалось, что смущен встречей, и быстро куда-то ретировался.

Она передала Шестакову привет от Варежки, та соскучилась без бригады, а еще просила сказать, что уезжает в Братск.

Нонну встретили как старую знакомую. Садырину нравилась роль гостеприимного хозяина, он больше всех суетился и хлопотал.

Напомнил о брезентовом пологе, который без толку полощется на ветру, мокнет под дождем, высыхает на солнцепеке и снова мокнет над кузовом брошенного грузовика. Грузовик торчит на давным-давно растаявшем зимнике и ждет капитального ремонта — лопнул карданный вал. Можно приспособить тот брезент, натянуть маленькую палатку, чтобы устроить гостью с семейными удобствами. Только бы переправиться через речку, добраться до этого грузовика-инвалида...

Маркарова удивило неожиданное дружелюбие Садырина. Сколько ядовитых гадостей наговорил ему в последнее время Маркаров! На самом деле это дружелюбие относится к Нонне и вовсе не связано с ним. Нонна достаточно самостоятельная личность, чтобы Садырин не воспринимал ее лишь как симпатию своего соседа по палатке. Может быть, впервые в жизни Садырин отнесся к женщине с таким неожиданным для него самого уважением — ему чертовски нравится решительность Нонны, ее смелая искренность, безоглядная честность перед собой, перед всей бригадой.

Садырин и Маркаров отправились к брошенному грузовику, а приволокли брезент втроем, им помогал... Погодаев.

— Откуда вы? — удивилась Нонна. — Еще сегодня утром Галиуллины сказали, что вы где-то на Ангаре.

Погодаев объяснил: он уже неделю в Останкине. Возвращаясь из Братска, чуть ли не на ходу пересел на аэродроме в Приангарске из самолета в вертолет и не успел доехать до города, повидать Галиуллиных.

— Что нас объединяет с вами? — спросил Погодаев, сердечно поздоровавшись с Нонной. — Не знаете? Мы оба скучаем по одной и той же личности. Я Мартиросу из Подъеланки два письма накатал.

Хотя Погодаев приехал в Останкино позже других, он уже лучше всех знал округу, с полсотни километров отшагал по тайге вдоль безымянной речки, а характер у этой речки норовистый, вспыльчивый, не угадаешь, что за поворотом...

Погодаев провел их охотничьей тропой к брошенному грузовику, нашел брод через речку.

Палатку поставили под вековой лиственницей, там, где тайга подступает к зимовью-складу.

Последние колья вбивали в полутьме. Притащили с полдюжины одеял, а постель Нонна стелила уже в темноте.

— В темноте, да не в обиде, — весело сказал Мартик.