Онлайн чтение книги Нефть! Oil
Глава пятая. Откровение

I

Банни поступил в школу. Тетя Эмма, бабушка и Берти беспрестанными придирками добились того, что он уже не мог больше оставаться «маленьким нефтяным гномом» и посвящать все свое время изучению науки, как делать деньги, а должен был превратиться в такого же мальчика, как и все, то есть весело проводить время, носить спортивные свитеры, кричать на футбольных матчах, сделаться частью большой машины. Мистер Итон пришпорил себя для последнего смертельного усилия и наложил заплаты на все слабые места в умственном снаряжении воспитанника: Банни выдержал несколько экзаменов и был надлежащим образом внесен в списки учеников Высшей школы Бич-Сити.

Школа занимала два квартала в городском предместье и состояла из нескольких зданий, расположенных по трем сторонам четырехугольника. Это были нарядные дома хорошей архитектуры, составлявшие предмет гордости для города и натуги – для казны. Школа была общественная. В нее поступали сыновья и дочери довольно состоятельных людей, не имевших нужды посылать на работу своих детей до достижения ими восемнадцати-двадцатилетнего возраста. Девочки и мальчики представляли, таким образом, определенный экономический слой, продолжая и в школе группироваться по тому же принципу. Их тайные общества, несмотря на запрещения учителей, процветали. Основанием для принятия в них служило богатство и все отсюда проистекающее: хорошо упитанное тело, модные платья, изящные манеры, веселое отношение к жизни.

Молодежь объединялась в небольшие группы, перемещаясь из одной комнаты в другую, где им преподносилась культура в надлежаще отмеренных дозах. Это была огромная фабрика знания, на которой родители, в сущности, платили за самую лучшую экипировку, которая в силу какого-то необъяснимого процесса постепенно отнималась у учителей и переходила в руки учеников. Чем старше становились ученики, тем менее они интересовались занятиями; их внимание все больше поглощала так называемая «внешняя деятельность»: спортивная площадка, теннис, баскетбол, большой пруд для плавания и паркет для танцев. Мальчики и девочки создали себе отдельный мир, имеющий свои законы и тайную жизнь. Они носили булавки и значки, употребляли пароли и рукопожатия, имеющие условное значение, установили целый кодекс правил о том, когда какого цвета должен быть галстук или лента на шляпе и в каком углу конверта следует налеплять почтовую марку.

То была стадная жизнь, основанная, как и у взрослых, на денежном престиже и атлетической доблести; устраивались состязания двух борющихся групп, противопоставлялись их силы и способность кричать громче, на обязанности каждого лежало повторять эти крики вместе со своей партией все время, пока происходила репетиция битв, служивших подготовкой к позднейшим, более серьезным триумфам в колледже и университете, где лишь сильнейшие в материальном и физическом отношении будут приняты в великие студенческие братства, чтобы выполнять с совершенной ловкостью и грацией свои социальные и физические функции.

Банни, как мы знаем, отвечал всем требованиям школьной общественности. Он обладал англосаксонскими чертами лица, огромным количеством свитеров и ездил в школу на машине последнего модного образца текущего года. Он был принят в самые изысканные кружки и присутствовал при всем, что в них происходило. Он необычайно всем интересовался, так как никогда раньше не представлял себе, что на свете существует такое огромное количество молодежи, хотел знать каждого и жадно наблюдал – широко раскрыв глаза и развесив уши – и учителей, и учеников. Но между ним и остальными учениками всегда стояла какая-то стена – нечто рассудительное, старомодное и «чудно́е», причиной которого была его большая осведомленность в нефтяном деле. Недаром Берти сделала ему жестокое замечание, что у него под ногтями нефтяная грязь. Он никогда не думал, подобно прочим баловням фортуны, что деньги растут на деревьях, зная, что они достаются тяжелым и опасным трудом. Да и дома было такое положение, которое он понимал вполне ясно: отец был далеко не уверен, что выбранная школа самое подходящее место для мальчика, и постоянно наблюдал за ним, вел с ним беседы, чтобы узнать, какие мысли выносит Банни оттуда. Таким образом, перед мальчиком открывалась постоянная возможность сравнивать школьный метод воспитания с методом отца, решая для себя, который из двух более правилен.

Перед вступлением на новое поприще у Банни произошел с отцом так называемый серьезный разговор, чрезвычайно удивительный и любопытный. Во-первых, папочка соглашался предоставить ему автомобиль на следующих условиях: Банни должен был дать слово никогда не переходить за предельную скорость, ни в городе, ни за городом. Замечательный пример двойственного морального закона: сам папочка делал это не раз и совершенно открыто! Но он был взрослый и мог сам судить о скорости, и, кроме того, ему служили извинением важные дела. Что касается Банни, то в школу ему предстояло отправляться очень рано, а в остальное время он стал бы кататься исключительно для собственного развлечения. Банни, конечно, разрешалось катать в машине посторонних, но сидеть за рулем он должен был сам, никому другому этого не разрешая, – у папочки нет денег устраивать бесплатный гараж для всего школьного братства, и Банни хорошо сделает, если скажет, что таков закон, установленный раз навсегда отцом. Далее отцу хотелось, чтобы Банни дал ему обещание не курить и не пить спиртных напитков, пока ему не исполнится двадцать один год. Это был тоже «двойственный» закон, но папочка и тут действовал откровенно. Сам он выучился курить, но жалел об этом. Если Банни желает приобрести эту привычку – дело его! Но, по мнению папочки, с этим следует подождать, пока Банни в достаточной мере подрастет, достигнет полного развития и научится отдавать себе ясный отчет в том, что делает. То же самое и относительно спиртного. В настоящее время папочка пьет очень мало, но в его жизни был период, когда он едва не сделался настоящим алкоголиком. Он боится этого и для сына. Разрешение Банни учиться в колледже, по крайней мере на отцовские деньги, в значительной степени будет зависеть от его обещания избегать кутежей. Банни, конечно, обещал, для него это было очень легко. Ему очень хотелось узнать поподробнее историю папочки, он никогда не видал его пьяным, и одна мысль об этом казалась ему страшной и неприятной. Наконец беседа коснулась женщин. Но здесь папочка, очевидно, не мог себя заставить быть вполне откровенным. Он сказал только две вещи: все знают о том, что у отца Банни много денег, и благодаря этому Банни может подвергнуться одной из самых худших для молодого человека опасностей. Всевозможные женщины будут стараться завлечь его, заставляя тратиться на них, или станут его шантажировать. А так как Банни расположен женщинам верить, то его следует об этом предупредить. Папочка рассказал несколько ужасных случаев с богатыми юношами, которые попали в руки таких женщин, и как это изуродовало их жизнь и навлекло позор на их семьи. Дальше папочка заговорил о болезнях: распутные женщины очень часто бывают больны. Он рассказал несколько случаев и на этот счет, а также о шарлатанах, делающих своей добычей неопытных испуганных мальчиков. Если уж случится попасть в подобную беду, следует обращаться к первоклассному врачу.

Это было все, что папочка хотел ему сказать. Банни принял его слова с благодарностью, но ему хотелось задать отцу множество вопросов. Он не мог себя к этому принудить ввиду совершенно очевидной сдержанности отца, выражение лица и вся манера которого заставляли подозревать, что в вопросах пола скрывалось что-то чрезвычайно гадкое, о чем даже трудно говорить. Здесь скрывалась та сторона личной жизни, которую всегда оставляют во мраке. Банни пришло в голову, что к нему лично речь отца мало относилась; он знал о существовании грязных мальчишек, но сам таким не был и быть не собирался.

Вскоре дело для Банни значительно упростилось, ибо он жестоко влюбился. Школа кишела такими толпами молодых и очаровательных женских существ, что избежать их не было никакой возможности, особенно в том случае, когда ваше состояние и социальное положение заставляли многих из них обращать на вас свое внимание. Заигрывания некоторых юных мисс были слишком смелы, другие же отталкивали застенчивого юнца чрезмерным жеманством. Нашлась только одна, сумевшая привлечь большой сдержанностью и молчаливостью, что давало возможность его воображению наделять ее всяческими романтическими качествами. Ее звали Рози Тейнтор. У нее была пышная коса ниже пояса и вьющиеся золотистые завитки на лбу. Она отличалась еще большей застенчивостью, чем Банни, и говорила мало. Но в этом и не было необходимости: она обладала зато необыкновенным даром восторгаться, выражая свое душевное состояние всегда одинаково. Она все находила восхитительным, и это все становилось еще восхитительнее от ее чувствительных глубоких вздохов. Но самым восхитительным было нефтяное дело: Рози никогда не уставала слушать о нем, и это нравилось Банни, который мог много порассказать ей о нефти.

Отец и мать Рози были дантисты – не слишком романтическое занятие, – естественно, что их дочери казалось таким необыкновенным носиться по всей стране, как это делал Банни, управлять армиями рабочих и приказывать земным недрам отдавать свои огромные сокровища.

Банни совершал вместе с ней прогулки в автомобиле и, выезжая за город, где не требовалось особой бдительности, правил одной рукой, а другая лежала на руке Рози, и по обоим пробегала поистине «восхитительная» дрожь. Им доставляло удовольствие разъезжать таким образом в продолжение целых часов или, оставив машину, бродить по холмам, собирая цветы и любуясь солнечным закатом.

Банни был преисполнен уважения к Рози и лишь раза два отважился запечатлеть поцелуй на щечке своей возлюбленной, причем сделал это с почти религиозным благоговением. Если погода не благоприятствовала ухаживанью на открытом воздухе, он приходил к Рози в дом.

У ее родителей был конек – собирание старинных английских гравюр, которые были развешаны в рамках по стенам и целыми пачками предлагались на просмотр посетителям. Это были грациозные сценки из эпохи восемнадцатого века, изображавшие охоту и джентльменов в красных рейтфраках, своры собак и кабачки с краснощекими официантками, подающими кружки эля кутилам с огромными трубками.

Банни мог рассматривать гравюры часами – ведь для того, чтобы их перелистывать, была нужна только одна рука. Разве может быть что-нибудь не «восхитительным», когда вы молоды и невинны?

Все это заставляло Банни витать в облаках, покупать новые шляпы, поджидать свою избранницу на улице и предупреждать все ее желания.

II

Теперь отец совершал свои деловые поездки один, за исключением тех случаев, когда он устраивал их в конце недели или по праздничным дням. Он не любил ездить один, а Банни со своей стороны никогда не переставал думать об отце и, когда тот возвращался, выслушивал с удовольствием все подробности о его делах.

Теперь на Лобос-Ривере было шесть скважин, и все они «здорово окупались». Кроме них, Росс имел еще четыре буровые скважины и углубил одиннадцать старых в Антилопе: там теперь работал нефтепровод, по которому рекой текло богатство. На участке Бенксайда он владел шестью скважинами, все они были в действии. Он уплатил за них мистеру Бенксайду свыше миллиона долларов процентов с прибылей, и это, по его мнению, было только начало. На следующем участке, «Росс – Вегстафф», бурились еще три скважины, а на расстоянии полумили к северу участком «Росс – Эрмитедж № 1» открывалась новая территория.

Долину Проспект-Хилл нельзя было узнать. На вершине холма и по всем склонам вздымался целый лес вышек, наступавших на поля капусты и сахарной свеклы. Издали в туманном свете заходящего солнца их можно было принять за целую армию ползущих улиток, выставивших высокие рожки. Когда вы подходили ближе, вас оглушали грохотанье и рев, как в царстве Плутона.

Ночью холм представлял волшебное зрелище с пятнами белого и золотистого света, клубами дыма и ослепительными вспышками взметающегося пламени в тех местах, где сжигался с ревом выходящий из земных недр газ, который никак нельзя было использовать. Проезжая мимо в удобной машине, этот участок можно было принять за сказочную страну; мешало только сознание, что здесь работает целая армия рабочих, работает тяжело, по двенадцать часов в смену, с опасностью для жизни, под угрозой самых страшных увечий. На память невольно приходили все усилия и борьба, интриги и предательства, разорения и разрушенные надежды!.. Стоило послушать рассказы отца о том, что сталось с бедными парнями, которые тысячами вкладывали свои деньги в этот район, налетая как мошки на пламя свечи. И тогда сказочный край превращался в бойню, где большинство перемалывается в сосиски на завтрак меньшинству.

Росс теперь завел большую контору с управляющим и рядом клерков. Он сидел в ней словно капитан военного корабля на своей вышке. Что бы ни происходило с другими, отец заботился лишь о себе и о своих. Он стал известен как крупнейший промышленник во всем районе, и всевозможного рода люди начали являться к нему с разнообразными предложениями, рисующими чудесные, ослепительные перспективы. За ним установилась репутация солидности, и он мог бы организовать общество хоть в десять или двадцать миллионов, и толпы вкладчиков немедленно устремились бы к нему.

Но отец отклонял все предложения, говоря сыну, что подождет, пока тот подрастет и покончит со всеми своими науками. К тому времени у них соберется много денег, и они затеют что-нибудь по-настоящему грандиозное. Банни сказал: «Верно!» Ему это нравилось. Он надеялся, что это «по-настоящему большое» окажется в Парадизе, и тогда он сможет принять в нем действительное участие. Отец ведь сказал, что ранчо Уоткинса, безусловно, его открытие и, когда там приступят к бурению, скважина будет названа именем Росса-младшего.

Там еще ничего не было начато; произошла неблагоприятная заминка в земельных сделках, и приходилось выжидать. Злая судьба внушила владельцу большого участка «Бенди-тракт» уехать из дома в тот самый день, когда мистер Хардекр заключил все свои предварительные соглашения. Когда же мистер Бенди вернулся и узнал о стольких внезапных покупках, у него возникли подозрения, и он решил свой участок придержать, подняв на него цену с пяти долларов за акр до пятидесяти. Особенно скверно было то, что участок Бенди находился в непосредственной близости от ранчо Уоткинса, занимал свыше тысячи акров и проходил недалеко от того места, где Банни и Росс наткнулись на нефть. Отец полагал, что в действительности нефтяной пласт целиком лежал на участке Бенди, но без исследования не мог этого проверить. Отец решил подождать, предоставляя мистеру Бенди несколько лет помариноваться. Так бывает, когда кошка выслеживает крота и выжидает, кто скорей устанет. Банни спросил, кто же такой мистер Бенди – кошка или крот, на что отец ответил, что если бы кто и решился принять Джима Росса за крота, то он немедленно бы поспешил доказать противное.

Итак, они выжидали. Когда-нибудь мифический родственник Росса, инвалид, явится на эти скалистые холмы пасти стадо в несколько тысяч овец, но пока почти все купленные ранчо были сданы в аренду прежним владельцам. Три или четыре из них пустовали, что нимало не волновало отца, который заявил о своем намерении оставить их для охоты и распорядился, чтобы мистер Хардекр поставил значки на протяжении всех купленных им двенадцати тысяч акров с целью внушить мистеру Бенди мысль о чрезвычайной жадности Росса к мелкой дичи.

III

Почти весь цивилизованный мир вступил в войну. Газеты, которые читали отец и Банни, превратились в сплошные плакаты с картами во всю страницу, флажками отмечались ежедневные битвы и поражения, и говорилось о тысячах, а может быть, десятках тысяч погибших людей.

Мирно процветающим жителям Калифорнии все это представлялось сказкой о старинных далеких несчастьях, которые трудно вообразить себе. Америка официально объявила нейтралитет. Это значило, что на уроках о текущих событиях, где Банни изучал, что происходит на свете, учителя требовали объективного отношения к войне и делали строгий выговор ученику, оскорбляющему другого ученика выражением националистических симпатий.

Для деловых людей вроде Росса нейтралитет обозначал, что они могут получать деньги с обеих сторон; только Антанте можно продавать прямо, а центральным державам – через посредство голландских и скандинавских агентов, и когда Англия попыталась прекратить это блокадой, агенты подняли настоящий вой.

Цены на горючие материалы начали немедленно подниматься. Банни ужасался при мысли, что миллионы отца возрастали за счет агонии остального мира. Но Росс ответил, что это смешно, и не его вина, что народы Европы упрямо ведут войну. Раз они нуждаются в предметах, которые он продает, то и должны платить за них по рыночной цене. Всякого рода спекулянты являлись к Россу, внушая ему, что при его огромных наличных капиталах он может делать чрезвычайно быстрые обороты, покупая сапоги, корабли, сургуч и прочие «боевые» принадлежности. Росс отвечал на это, что он знает одно дело – нефть, и свою дорогу в жизни пробил именно тем, что держался дела, которое знает. Когда представители воюющих держав приглашали его для подписания контрактов на поставку нефти, он заявлял, что ничто не может доставить ему большего удовольствия, но предлагал им, прежде чем платить, обменять свои европейские боны на добрые американские доллары, приводя в пример маленькие уличные рестораны, в которых всякий посетитель может видеть следующую надпись: «У нас соглашение с банком: он не продает супов, а мы не меняем чеков».

На основании репутации отца, слывущего человеком неограниченных средств и неоспоримой честности, Банни был избран казначеем футбольной команды новичков – должность крайне ответственная, дававшая ему право сидеть на боковых линиях и помогать лидеру своей партии.

В то время как на другом краю света люди метались во мраке, снегу и грязи, с ослепленными усталостью или выбитыми пулей глазами, с вываливающимися в грязь внутренностями, в Калифорнии сияло солнце, а Банни стоял, обратившись лицом к толпе школьников, числом около двух тысяч, сидящих на скамейках и вопящих в унисон нелепые слова – боевой клич их партии. Он пришел домой сияющий, охрипнув до такой степени, что едва мог рассказать причину своей радости. Тетя Эмма тоже сияла: наконец-то он становится похожим на других мальчиков и семья Росс начинает занимать в обществе подобающее ей положение.

Наступили рождественские каникулы. По общему признанию, отец чересчур заработался, и Банни предложил ему: «Поедем за перепелками». Теперь было не так трудно, как прежде, вытащить отца: у них был собственный заповедник для охоты. «Заповедник» звучало великолепно, и было бы странно не воспользоваться им.

Они уложили свое походное снаряжение, покатили в Парадиз и раскинули палатку под тем же дубом, как и прежде. Ранчо и семейство Уоткинс оставались все те же, только детская шеренга стала дюйма на два выше да на каждой девочке было надето новое платье. Положение семьи значительно улучшилось с тех пор, как вместо расхода в десять долларов у нее оказался ежемесячный доход в пятнадцать долларов.

Отец и Банни отправились за дичью и настреляли полную сумку. Попутно они осмотрели и полоску нефти, теперь засохшую и покрытую песками и пылью. Вернувшись на стоянку, они как следует поели. Потом пришла Руфь за грязными тарелками. Она заняла место Эли, которого пригласили ухаживать за миссис Паффер, страдающей головными болями. Эли приносил много добра своими исцелениями, слухи о них разнеслись далеко, и люди стекались отовсюду, прося его возложить на них руки.

Банни спросил Руфь, не слыхала ли она о Поле. Она ответила, что Пол приходил с ней повидаться месяца два назад и что дела у него идут хорошо. Она казалась несколько смущенной, и Банни подумал, что это из-за присутствия папочки, который лежал тут и слушал. Тогда Банни пошел проводить ее, и по дороге Руфь рассказала о Поле. Он принес ей книгу, которая должна была доказать, что если она не хочет, то может не верить в Библию. Папа поймал ее с этой книгой, отнял ее и бросил в огонь, а Руфь потом высек. Банни пришел в ужас.

– Вы хотите сказать, что он вас побил? – воскликнул он.

Руфь ответила, что отец пустил в ход ремень от конской сбруи.

– Он сделал вам больно?

Руфь подтвердила: да, это было так больно, что она только через неделю стала садиться. Ее немного удивило возмущение Банни: ей вовсе не казалось странным, что девушку, которой почти шестнадцать лет, может высечь отец. Она думала, что отец делает ей добро, считая своим долгом спасти ее душу от адского пламени.

– Что это была за книга? – спросил он, и Руфь ответила:

– «Век разума», это старинная книга, – быть может, вы слыхали о ней?

Банни не слыхал, но тут же решил отыскать второй экземпляр ее, прочитать и передать Руфи все, что в ней написано. Он отправился к отцу и излил свое негодование. Но оказалось, что отец держался по этому вопросу того же мнения, что и Руфь. Конечно, срам для ребенка быть высеченным за попытку приобрести знания, но старый Абель Уоткинс в своей семье – глава и имеет право наказывать детей. Отец сообщил, что слыхал об этой книге: это сочинение знаменитого еретика по имени Томас Пейн, который что-то делал в эпоху американской революции. Отец никогда не читал Пейна, но легко мог себе представить, в какую ярость его книга привела мистера Уоткинса. Если Пол читает подобные вещи, он далеко пойдет!

Банни не мог здесь больше оставаться. Его ужасало, что Руфь секут за попытки развить свой ум. Он говорил об этом весь день, заявляя, что должен существовать закон, воспрещающий подобные вещи. Отец возразил, что закон вмешивается только в случае применения отцом слишком жестокого и необычайного наказания. Банни настаивал на том, что папочка должен вмешаться, а отец спрашивал, смеясь, хочет ли Банни, чтобы он усыновил Руфь. Банни этого не хотел, но думал, что папочка должен использовать свое влияние на Уоткинса. Отец заметил, что глупо стараться переубедить такого тупого старика: чем больше станешь ему доказывать, тем упорнее будет он стоять на своем. Свое влияние на старика он приобрел только тем, что делал вид, будто соглашался со всеми его бреднями.

Но Банни никак не хотел оставить эту тему, убеждая отца, что, если бы он захотел, он безусловно мог бы чего-нибудь добиться и что он должен что-нибудь сделать. Росс немного подумал и сказал:

– Вот что я тебе скажу, сынок! Нам с тобой следует придумать новую религию.

Банни был знаком этот тон, отец над ним подсмеивался, и он терпеливо ждал.

– Да, – продолжал Росс, – необходимо разработать для них Истинное Слово и сделать одной из главных заповедей этой религии запрещение мужчинам бить девушек. Нужно специальное откровение как раз по этому поводу.

Банни заинтересовался. Отец начал задавать ему вопросы о Поле: во что тот верил, что рассказывал относительно Руфи и что говорила Руфь о себе самой. Банни понял, что отец собирается что-то предпринять, и ждал с любопытством, что же это будет.

Они снова поохотились и по возвращении развели большой костер. После веселого ужина Росс сказал:

– Теперь пойдем основывать новую религию!

Они спустились вниз, к хижине: Росс – погруженный в глубокое раздумье, а Банни – от любопытства шагая на цыпочках, ведь никогда нельзя сказать, что сделает папочка, когда ему приходит настроение сыграть какую-нибудь шутку. В позднейшие годы, оглядываясь назад и вспоминая этот момент, мальчик всегда задавал себе вопрос: что испытали бы они оба, если бы предвидели последствия этой шутки – появление «обновленческого» движения, которое потрясло если не всю Калифорнию, то, во всяком случае, земледельческую часть Калифорнии и некоторых прилегающих к ней штатов?!

Старый мистер Уоткинс любезно пригласил их войти, а Мели и Сэди уступили свои стулья, усевшись сами на что-то вроде ящиков в углу комнаты. Банни в первый раз был в доме Уоткинсов. Это жилище произвело на него впечатление ужасающей нищеты. Внутри, как и снаружи, были только голые доски, некрашеный стол и шесть таких же стульев, несколько полок с глиняной посудой, висящие на стене сковороды и печка со сломанной ножкой, под которую был подложен камень. Вот и все, буквально все, если не считать тусклой керосиновой лампы. В домике имелось еще две комнаты: одна – для обоих супругов, другая – для трех девочек, спавших на одной кровати. Сзади к дому был пристроен сарай с двумя нарами у стены: верхнюю занимал Эли, а пустовавшая вторая оставалась напоминанием о заблудшей овце.

Эли вернулся из своей поездки и находился в комнате вместе с остальными. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он был уже настоящим мужчиной. Голос его тоже звучал по-мужски, если не обращать внимания на то, что он часто срывался и переходил в писк. Над этим можно было бы смеяться, если бы только хоть кто-нибудь из слушающих Эли обладал чувством юмора. В эту минуту Эли как раз рассказывал родителям и изумленным сестрам, что его снова осенил Святой Дух, начались судороги, и старая миссис Паффер мгновенно исцелилась от своих болей. Мистер Уоткинс очень громко повторил три или четыре раза «Аминь» и, обернувшись к отцу, заметил: Бог благословляет нас в детях наших.

Отец ответил, что это верно, может быть, даже более верно, чем они думают. Он спросил Уоткинса, думал ли тот когда-либо о том, что Господь может послать в мир новое откровение. Надо было видеть, как вся семья при этом мгновенно поднялась и устремила взоры на отца: все шестеро стояли неподвижно, как статуи. Что подразумевал под этим вопросом их гость?

Росс пояснил: до сих пор было два откровения, заключающихся в Ветхом и Новом Завете. Разве не может быть, что Святой Дух подготовляет еще и третье? В течение долгого времени последователи Истинного Слова ожидали исполнения обетования, данного в Библии, – каждый мог о нем читать!.. Это новое откровение заменит два других и, естественно, будет от них разниться, так что последователи старого учения могут и не признать его, – совершенно так же, как это было и в предыдущем случае. «Разве это не достаточно разумно?» – спросил Росс, на что Уоткинс поспешил ответить утвердительно и попросил продолжать. Тогда Росс заявил, что Истинное Слово должно возродиться в умах мужчин и сделаться вестью истинной свободы. Святому Духу угодно, чтобы люди не боялись предаваться поискам истины, – она придет через искания многих умов. Может случиться, что некто, доселе презираемый и отвергнутый, станет краеугольным камнем нового храма. Отец говорил все это с глубочайшей торжественностью. Банни слушал и изумлялся: он и не подозревал, что папочка так хорошо владеет библейской речью, словно какой-нибудь проповедник!

То же самое думало и семейство Уоткинс. Старик впивался в каждое слово Росса, настаивая, чтобы он открыл им все, что ему известно. Тогда отец заявил, что у них есть сын, слова которого, переданные ему, заключают в себе истинный смысл «третьего откровения». Он видел этого сына, наружность которого его поразила; он был именно таким, каким должен быть ожидаемый последователями Истинного Слова пророк, то есть отличался высоким ростом, был белокур и голубоглаз, с серьезным взглядом и глубоким голосом. Итак, по убеждению отца, носитель «вести свободы», которой заповедано внимать, и есть старший сын Уоткинсов Пол, и только по недоразумению они прогнали его от себя.

Надо было видеть действие, которое эти слова произвели на семью! Старый мистер Уоткинс сидел как пораженный громом, с отвисшей челюстью, словно отец простер перед ним ангельские крылья. На худом лице миссис Уоткинс лежало выражение невыразимого восторга, а узловатые руки были крепко стиснуты у подбородка. Руфь, казалось, была готова соскользнуть со стула и броситься на колени. Все лица выражали восхищение, за исключением Эли. Он сверкал глазами и вдруг вскочил с искаженным лицом; он закричал, и его ломающийся голос звучал резко и пронзительно:

– А может он показывать знамения?!

Отец медлил с ответом, и Эли крикнул еще раз:

– Скажите, может он показывать знамения? Исцелял ли он болезни? Изгонял ли дьяволов? Заставлял ли хромого встать и ходить? Воскрешал ли мертвых? Скажите! скажите!

Это выступление окончательно сразило отца: со стороны Эли он меньше всего мог ожидать атаки. Он считал его за неуклюжего деревенского увальня, который носил башмаки на босу ногу и чересчур короткие штаны, подавал им молоко и уносил грязные тарелки. И этот самый Эли внезапно превратился в пророка, с пламенной ревностью возглашавшего, подобно всем пророкам: «Я тот, кого благословил Святой Дух! Меня избрал Господь, чтобы показывать знамения! Смотрите на меня, говорю вам! Смотрите на меня! Разве волосы мои не белокуры? И не голубые ли у меня глаза? Не серьезно разве лицо мое, и голос мой не глубок?» И действительно, голос Эли в эту минуту снова понизился, – теперь он был взрослым мужчиной, пророком, ясновидцем и провозглашателем угроз: «Я говорю, берегитесь того, кто крадется в ночи змеей ползущей, чтобы искушать души колеблющихся! Берегитесь исчадий Сатаны, обольщающих душу ложным учением и отметающих надежду веков! Я даю знамения, которые могут видеть все! Утверждение мое – четырехстороннее Евангелие, которое было достаточно спасительное для моих отцов, как достаточно спасительное оно для меня! Слава, аллилуйя и спасение на тех, кто омыл свои грехи в крови агнца! Аллилуйя! Аллилуйя!»

С отчаянным воплем Эли простер руки вперед, а мистер Уоткинс, поднявшись со стула, вторил ему таким же воплем: «Слава! Слава!» Тут же, на глазах у отца и Банни, стали происходить ужасные вещи. С Эли началось нечто вроде конвульсий: глаза выкатились из орбит, на губах показалась пена, по рукам, от плеча до кончиков пальцев, пробегали судороги, колени стукались одно о другое, черты лица, как в калейдоскопе, обнаруживали смену всех оттенков идиотизма. Он завывал страшным голосом, трудно было вообразить такой голос в подобном теле, бормотал какие-то бессвязные, нелепые слова. Но для старого мистера Уоткинса в этом, видимо, заключались какие-то чары, заставившие его воздеть руки кверху и дергать ими, словно пытаясь взлететь на небо.

– Изыди! Изыди! – закричал он и начал сгибаться и разгибаться, словно простреленный посредине; старая миссис Уоткинс, бедная слабая маленькая женщина, вся состоящая из жил и костей, обтянутых кожей, тоже принялась качаться взад и вперед, сидя на стуле, а две младшие девочки упали на пол и катались на животе. Руфь сидела с побелевшим лицом, охваченная страхом, переводя взгляд с посетителей на Эли, издававшего нечленораздельное воющее бормотание, вероятно обозначавшее свирепые проклятия по адресу отца Банни.

И это был конец. Отец, пятясь, вышел из комнаты. Банни последовал за ним, и оба в темноте побрели к своему лагерю. Отец всю дорогу шептал:

– Господи Иисусе!

IV

Следующим днем была суббота. Утром – Банни и отец еще завтракали – Уоткинсы запрягли свою единственную старую лошадь в единственную старую повозку и отправились на еженедельный дебош в апостольскую церковь в Парадизе. Отец и мать ехали, четверо детей шли пешком впереди повозки.

Благодаря этому Росс и Банни могли поохотиться вволю, не смущаясь общественным мнением. В полдень они сели в машину и отправились объезжать окрестности, осматривая купленные владения и навещая некоторые семьи бывших владельцев, а теперь арендаторов. У отца была карта участков, и во время пути он мысленно прокладывал в этом районе дороги и производил другие улучшения.

– В один прекрасный день вся эта местность окажется заселенной, – сказал он, – и главное, с чего надо начать, – это взрывать скалы.

Проехал верховой – парень, встреченный ими в первый раз. Теперь им было известно, что это молодой Бенди, сын их недруга. Они обменялись приветствиями: кошка и крот, желающие соблюсти вежливость!

Поднимаясь вверх по склону, где находилось незанятое ранчо во владениях Раскома, они были удивлены, увидав здесь очаровательное маленькое бунгало с хорошим крыльцом, увитым диким виноградом, который весной покрывается массой красных цветов.

– Послушай, папочка, – вот куда нам следует приехать, чтобы обосноваться! – воскликнул Банни.

Отец ответил, что сюда нужно кого-нибудь поселить, кто поддерживал бы порядок: здесь есть даже колодец, и, с некоторыми поправками, место будет совершенно подходящее! Здесь есть и кошка; она кажется довольно сытой: тут множество кротов! Хорошее предзнаменование для победы над Бенди!.. И они оба засмеялись.

Следуя дальше по спуску, ведущему к Роузвиллю, они натолкнулись на старую гостиницу, поужинали в ней и вечером отправились окружной дорогой в Парадиз. При въезде в город, сейчас же, как свернуть с проезжей дороги, они заметили в тени деревьев здание с освещенными окнами, откуда неслось бормотанье многих голосов.

Чей-то воющий голос поднимался над остальными – двух таких существовать не могло. Это была церковь святых «прыгунов», в ней проповедовал Эли.

– О, папочка, – воскликнул Банни, – давай его послушаем!

Поставив автомобиль за ограду, они расположились в тени деревьев и услышали следующее:

– …Ибо кончились дни ваших испытаний. Придите ко мне все вы, труждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Потому что я носитель Истинного Слова. Я приношу знамения: больной исцелится, и дьяволы изгнаны будут, хромой станет ходить, а умершие встанут и возьмут свои одры! Братья, я послан возвестить вам третье Откровение! Еще раз Святой Дух обнаруживает себя. Новое Евангелие предлагается вам согласно разъясненным доселе пророчествам. Было старое искупление, которое превзойдено и заменено. Ныне Истинное Слово свободы предлагается вам, и я – тот, кто послан возвестить его. И горе невнемлющему, ибо он будет ввергнут в ад, и лучше было бы, если бы с жерновом на шее был он ввергнут в море. Горе тому, кто приходит, как змея, ползущая в ночи, искушать души колеблющихся. Я говорю: берегитесь исчадий Сатаны, обольщающих душу ложным учением и отметающих надежду веков. Я даю знамения, которые могут видеть все. И я благословляю того, кто последует за мной; его болезни будут исцелены, он увидит славу Господню и получит дар Святого Духа – дар говорить на всех языках. Слава, аллилуйя и благословение на тех, кто омыл свои грехи в крови агнца! Аллилуйя!

Воющий голос Эли потонул в хоре одобрений, воплей и стенаний, точно вся конгрегация апостольской церкви в Парадизе скакала на своих сиденьях или каталась по полу. И действительно, очень скоро началось и это. Но Росс не позволил Банни подойти ближе и взглянуть на происходящее.

– Это слишком позорно! – сказал он. Они сели в автомобиль и поехали прочь.

– Послушай, папочка! – воскликнул мальчик. – Ведь Эли повторял слово в слово все то, чему ты его научил. Ты думаешь, он действительно верит во все это?

Отец ответил, что тайна эта может быть известна только Святому Духу. Эли – опасный помешанный, но его нельзя посадить в сумасшедший дом, потому что он говорит священными текстами. У него не хватает ума, чтобы выдумать что-нибудь самому, но он достаточно соображает, что можно сделать из поданных ему Россом фраз. Они таким образом видели перед собой новую религию, принесенную в мир, чтобы заражать бедняков и невежд. Теперь ее не может остановить и сам Всемогущий.

На следующий день прискакал верховой, привезший Россу телефонограмму. В «Росс – Эрмитедж № 1» возникли волнения. Немедленное присутствие отца необходимо. Перед отъездом Банни нашел возможность поговорить с Руфью и передал ей возникший у него чудесный план: по словам папочки, было необходимо, чтобы на ранчо Раскома кто-нибудь жил и держал его в порядке. Банни полагал, что папочка согласится купить несколько коз, обставить дом и сдать его Полу. Руфь тогда сможет тоже переселиться туда, чтобы заниматься хозяйством Пола. Сечь ее там будет некому, и она сможет читать все, что захочет.

План Банни, казалось, обрадовал Руфь, но она сказала, что вряд ли Пол согласится принять от кого-нибудь благодеяние. Банни продолжал настаивать, что тут нет никакого благодеяния, – папочке в самом деле нужен человек, который бы следил за ранчо, и они просто заключат деловое соглашение. Пол станет обрабатывать усадьбу и платить папочке известную часть. Руфь на это только вздохнула и заметила, что ее отец никогда ей не разрешит переселиться на ранчо. Он более, чем когда-либо, настроен против Пола. Виной всему Эли, который завидует Полу и его стремлению стать образованным. Эли был всегда таким, а теперь стал еще хуже, потому что «приезжие из города» поддерживают Пола. И теперь ей не позволяют даже разговаривать с Банни или его отцом из боязни, что она потеряет веру.

Руфь была почти ровесница Банни, ей должно было скоро минуть шестнадцать лет. Банни сказал, что ей осталось всего два года до совершеннолетия, и тогда она, по словам папочки, может идти, куда ей угодно: жить с Полом или взять вместе с ним ранчо Раскома. Бояться ей нечего. Пусть она ждет и не сбивает себя с толку всяческой прыгающей чепухой. Это гнусная бессмыслица, и она должна действовать, сообразуясь с собственным здравым смыслом, и ждать, когда станет взрослей. Папочка будет рад помочь ей получить образование и освободиться от Эли и его пророчества, так как папочка – Руфь может быть в этом уверена – любит Эли не больше, чем Эли его.

V

Прошло три месяца, и отец уладил дела на «Росс – Эрмитедж № 1», добился нового большого успеха, произведя исследование на новой территории, и был провозглашен благодетелем района Проспект-Хилл. Но врач еще раз нашел у него переутомление, – это было перед пасхальными каникулами, и Банни принялся изучать карту и предложил отцу проехаться в Голубые горы. Они находились всего в десяти милях расстояния от Парадиза, и в этих местах было изобилие форели. Почему бы им не устроить главную квартиру на ранчо Раскома и не половить форелей! Отец улыбнулся: Банни не может жить далеко от Парадиза! На это Банни сказал, что Парадиз – его открытие, а кроме того, ему хочется посмотреть, как поживает Руфь, и разузнать все насчет Пола и насчет Эли с его «третьим откровением».

В довершение всего пришло письмо от мистера Хардекра с извещением, что на старого Бенди напал в поле бык и искалечил его. Мистер Хардекр думает, что молодой Бенди не захочет работать на ранчо и переедет в город, так что, если мистер Росс еще не раздумал, землю, вероятно, можно будет купить.

Банни хотелось немедленно выехать. Отец успокаивал его.

– Молодых кротов легче ловить, чем старых, – сказал он и написал мистеру Хардекру, что не очень гонится за этим участком, но может взять его по той же цене, как и остальные. Он собирается в те края на несколько дней половить рыбу и тогда посмотрит. Затем отец написал мистеру Уоткинсу, прося оказать ему любезность – послать кого-нибудь из детей на ранчо Раскома помыть там полы и приготовить все к их приезду. Банни же он поручил отправиться с тетей Эммой в мебельный магазин в Бич-Сити, купить немного мебели, посуды и кухонных принадлежностей. Все это следовало уложить в грузовик и отправить в Парадиз. Туда же нужно послать съестные консервы и все необходимое, чтобы дом был совершенно готов к их приезду. Можно себе представить, какую радость доставило это поручение Банни. Мысленно он уже приспособлял ранчо не только для их временного пребывания, но также для Пола и Руфи, которые, переселившись туда, могли бы себя чувствовать как дома. Если вам пришлось быть сыном удачливого нефтепромышленника, то вы можете заставить свои мечты сбываться.

Отец и Банни приехали на место как раз к закату солнца и прямо отправились в усадьбу Раскома. Здесь на переднем крыльце, увитом диким виноградом в полном цвету, свисающим над ее головой, как пурпуровая арка, стояла Руфь, а рядом с ней мужчина, которого издали Банни принял за старого Уоткинса. Подъехав ближе, Банни убедился, что этот человек – молодой, и сердце его чуть не выпрыгнуло от радости. Не спуская глаз, он смотрел на эту большую сильную фигуру в синей рубашке и штанах цвета хаки и на шапку желтых растрепанных волос. Разве можно было не узнать это темное лицо с большим выступающим носом и опущенными углами рта?

– Это Пол! – взволнованно прошептал Банни.

Действительно, это был Пол. Пара, стоявшая на крыльце, двинулась приезжим навстречу, и Руфь представила своего брата отцу. Пол сказал: «Добрый вечер» – и остановился, выжидая, подаст ли ему отец руку или нет. Потом он пожал руку Банни, который вдруг странно ощутил при этом, что прежний образ Пола, образ мальчика, жившего в его мечтах, который мог бы стать для него хорошим товарищем, потускнел. Перед ним стоял вполне взрослый мужчина, человек, казавшийся лет на десять старше его и сделавшийся вдруг навсегда для него недостижимым.

– Мебель привезли? – спросил отец, и Руфь ответила, что все в порядке и что даже ужин был бы готов, если бы они знали точно, когда приедет мистер Росс. Но с ужином они не задержат. Тем временем Пол помог Банни внести свертки в дом, и что за чудо – это было самое прелестное бунгало, какое когда-либо вы видели! Все в нем было новенькое, с иголочки, вплоть до розового абажура на лампе и цветов на столе, стоящем посередине. Очевидно, Руфь вложила в эту работу все свое сердце. Она очень застенчиво осведомилась у отца, что он желает на ужин. Отец ответил: «Все, что найдется», и скоро на сковороде зашипела копченая грудинка, распространяя приятный запах. Выгрузив машину, Пол стоял и ждал. Банни воспользовался этим, чтобы засыпать его вопросами и узнать о нем все, узнать, как он очутился здесь.

Пол рассказал, что пришел еще вчера, желая повидаться с Руфью, объяснился на этот раз до конца с отцом и заявил ему, что ему девятнадцать лет и он считает себя достаточно взрослым, чтобы самому заботиться о себе. Банни спросил, не выдрал ли его отец? Пол улыбнулся и ответил, что отец не в состоянии никого драть, так как у него разыгрался ревматизм. Он неумолим и суров, как всегда, но Полу предоставил идти в ад собственной дорогой и обещал помолиться за него. Банни сразу заметил, что Пол уже не называл больше своего отца «пап’» и не уродовал английского языка, подобно остальным членам семейства Уоткинс. Он говорил как образованный человек, каким и был на самом деле.

Они поужинали. Пол и Руфь намеревались прислуживать за столом, но отец заставил их сесть, и все четверо составили маленькую, но очень веселую компанию. Банни бомбардировал Пола вопросами о его жизни и случайно рассказал сам, как охотился за ним в ту памятную ночь у миссис Гроарти. Почему он тогда убежал? Они говорили о тетке Пола, о ее трагедии с участком, о ничего не стоящих акциях, которые она купила. Пол узнал от Руфи, что Банни посылал ей деньги. Он поблагодарил и обещал возвратить их. Он сохранил свою непреклонную гордость; никогда не искал ничьих милостей, не выскакивал вперед, но держался позади и ждал, когда его позовут. Он рассказал, как ему жилось. Его благодетель, старый юрист, недавно умер и оставил ему всю свою библиотеку, за исключением юридических книг, – настоящее сокровище: множество научных сочинений и лучших образцов старой английской литературы. Почти три года Пол пользовался этой библиотекой, – в этом была вся его жизнь! Редкий вечер проходил без того, чтобы он не засиделся за полночь. Он учился также и днем, потому что, в сущности, работы у него было не много. У покойного Минтера не было собственных детей, кроме того, его занимал этот мальчик, жаждавший заняться самообразованием, и мало-помалу Пол сделался его настоящим баловнем. Работая со старым микроскопом, Пол решил, что еще года два покорпит над науками, а потом поступит в какую-нибудь лабораторию – если понадобится, хотя бы на должность швейцара – и пробьет себе дорогу к работе в лаборатории.

А чего он только не изучал! Он читал Гексли и Спенсера, говорил о Гальтоне и Вейсмане, и Лодже, и Ланкестере, и целой куче других, имен которых Банни даже никогда не слыхал. Жалкое школьное знание Банни съежилось до последних пределов, и как бессмысленны сразу показались ему все футбольные триумфы. Отец тоже ничего не знал обо всем этом. Ему было уже за пятьдесят, но ни разу не доводилось ему видеть такого ученого студента. Любопытно было, как он ухватился за новые для него вещи. Пол рассказывал о работах исследователей над вопросом, могут ли приобретенные свойства передаваться по наследству. Вопрос этот был настолько важен, что Вейсман резал хвосты у мышей, чтобы посмотреть, будут ли они у следующих поколений или нет. Но, по мнению Пола, это было в достаточной мере глупо, так как мыши с отрезанными хвостами, в сущности, не переживали никакого реального изменения своих жизненных свойств. Важнее узнать, скоро ли заживает рана и заживает ли она у новых поколений мышей быстрей, чем у предыдущих. Путь к разрешению этого вопроса лежит в стимулировании животных к развитию в них новых способностей и в наблюдении над тем, могут ли молодые поколения развивать их более легко. Отец сразу схватил всю суть того, что Пол говорил, и заметил, что можно кое-что узнать из наблюдений над рысистыми лошадьми и изучения их родословной.

– Вот именно, – подтвердил Пол. Отцу хотелось узнать побольше по этому вопросу. У Пола оказалась при себе книга, которую отец рад бы был прочитать. Руфь мыла посуду, и Пол вышел принести дров. Отец взглянул на Банни и сказал:

– Это славный парнишка, сынок! – И Банни от гордости покраснел до корней волос: Пол-то ведь был его открытием, так же как и нефтяной участок в Парадизе. Затем отец заговорил с Полом о деле: ему нужно было, чтобы кто-нибудь занял это ранчо. Пол выразил согласие взять это на себя, но с условием составить совершенно точный договор. Отец осведомился, каким образом думает он зарабатывать деньги. На это Пол ответил, что он скопил около трехсот долларов и собирается купить на них несколько коз и посадить этой весной бобы и клубнику, которые через год уже станут приносить доход. Он согласен платить Россу половину того, что будет с них получать. Далее у них возникли некоторые разногласия, так как Росс полагал, что должен платить Полу известную сумму за то, что он будет содержать здесь все в порядке, но Пол на плату не соглашался и настаивал на разделе поровну доходов, получаемых арендатором, – условие, на котором принято сдавать землю в этих краях. А когда мистер Росс станет приезжать сюда для охоты или рыбной ловли, Пол, разумеется, будет переселяться в палатку. Но Росс сообщил о своем намерении построить себе отдельный дом, и Пол, если хочет, может помогать плотнику, конечно, за плату. Пол сказал, что с постройкой дома он может самостоятельно управиться и сделает все, за исключением дверей и окон. Он выучился делать всякого рода работы, с которыми приходится сталкиваться на ранчо. Отец спросил Пола, будет ли Руфь жить вместе с ним. Пол ответил, что Руфь будет часто навещать его и постепенно приучит к этому отца. Нелегко было бы держать их далеко друг от друга, особенно теперь, когда Эли почти никогда не бывает дома.

Отец стал расспрашивать об Эли и о том, как распространяется «третье откровение». Оказывается, дня через три-четыре после того, как Эли выступил провозвестником в парадизской церкви, к нему явилась депутация от церкви в Роузвилле, заявившая, что до них дошли слухи о чудесах, творимых Эли, и что они просят Эли прийти и проповедовать им. Эли проповедовал. Обнаружились новые знамения, и новый пророк совсем осмелел. Теперь он разъезжал по стране в чьем-то дорогом лимузине, в заднем кузове которого лежала груда костылей, принадлежавших исцеленным. Костыли эти выставлялись напоказ каждой новой конгрегации, почти всегда тотчас же к нему присоединявшейся. На голову пророка сыпался дождь серебряных долларов, полудолларов, кредиток, обвернутых вокруг монет. Эли присвоил себе теперь титул «провозвестника второго пришествия» и говорил, что час второго пришествия на землю Христа будет указан именно им. Иногда вся конгрегация целиком отрясала прах прежней церкви от ног своих и переходила к последователям Истинного Слова. Иногда же обращалась только часть, происходил раскол, и образовывалась еще новая церковь.

– Как вы думаете, чем он всего этого достигает? – спросил отец.

– Он действительно излечивает людей, – ответил Пол. – Здесь поблизости есть некоторые исцеленные. Вы сами можете с ними поговорить. Я читал одну книгу о внушении. Кажется, подобного рода вещи происходили и тысячу лет назад.

– Посылает ли он хоть немного денег домой? – спросил отец.

Пол улыбнулся не очень доброй улыбкой.

– Деньги эти священны, – сказал он. – Они принадлежат Святому Духу, а Эли – его казначей.

VI

Утром они отправились на ловлю форелей. Но по дороге зашли повидать мистера Хардекра. Прежде чем войти, отец предупредил Банни: «Не говори теперь ни слова и не делай никаких гримас. Предоставь мне все устроить самому». Они вошли, и мистер Хардекр сообщил, что получил предложение от молодого Бенди, который действует от имени отца, продать ранчо за двадцать тысяч долларов. Сердце Банни радостно запрыгало. Если бы отец заранее не предупредил его, он не удержался бы и закричал:

– Купи его, папочка, купи!

Но он сидел неподвижно и молчал, слушая, как отец говорит:

– Господи боже! За кого нас принимает этот парень?

Мистер Хардекр пояснил, что на этом участке имеется около двадцати акров хорошей земли.

– Ну хорошо, – сказал отец. – Кладите по сотне за акр. Да постройки. Всего, скажем, четыре тысячи. Таким образом, молодой Бенди намерен выжать по четырнадцать долларов за акр со всей своей тысячи акров скал. Он, верно, думает, что поймал на удочку младенца!

– Если говорить правду, мистер Росс, – промолвил агент, – он знает, что вы нефтепромышленник, и думает, что вы собираетесь бурить на этом участке.

– Прекрасно, – возразил Росс. – В таком случае посоветуйте ему поискать еще кого-нибудь, кто стал бы бурить на принадлежащем ему участке. Если у него окажется хоть сколько-нибудь нефти, я начну бурить на своем. А тем временем купленная мной земля соберет всю дичь, которую закон разрешает мне настрелять в продолжение сезона.

В конце концов отец согласился дать двенадцать тысяч долларов наличными, а если его условие не принимается, он перестанет думать о покупке. Когда они сели в автомобиль и машина тронулась, Банни прошептал:

– Послушай, папа, не упустил ли ты случая?

Но отец ответил:

– Дай ему еще немного помариноваться. У меня земли достаточно, и я могу начать на ней бурить хоть сейчас.

– А если они найдут еще кого-нибудь, кто захочет бурить на их земле?

– Не волнуйся. У тебя есть причина желать приобрести именно этот участок? А другого здесь нет никого, у кого бы была такая же причина. Молодой Бенди скоро устанет искать покупателя. Пойдем-ка удить рыбу.

Они поймали в маленьком горном озере несколько холодных сверкающих форелей и возвратились в усадьбу Раскома. Пол зажарил рыбу, и они чудесно поужинали втроем. Потом отец закурил сигару и начал задавать Полу всевозможные вопросы из области науки, выразив сожаление, что не получил в молодости образования: такие вещи стоило изучать. И почему это Банни не изучает биологию и физику вместо того, чтобы набивать себе голову латынью, поэзией и исторической чепухой насчет старых королей, их войн и их любовниц – глупые россказни, ни на что не нужные!

На другое утро, простившись с Полом, они снова вернулись в горы, провели бо́льшую часть дня на рыбалке, а потом поехали в Бич-Сити, попали туда поздно и сейчас же легли в постель.

Банни снова начал посещать школу и нести свои обязанности казначея футбольной команды. А отец принялся за работу по устройству еще четырех скважин на участке «Эрмитедж» и трех – на участке «Вегстафф». А в это время народы Европы через весь континент протянули две смертоносные линии. И миллионы людей, словно под властью какого-то чудовищного колдовства, кидались на эти линии, насыщая землю кровью и давая рвать на части свои тела. В газетах упоминалось о битвах, длившихся месяцами. А цены на нефтяные продукты продолжали расти, умножая груды богатств Дж. Арнольда Росса.

Наступило лето, и Берти строила относительно брата определенные планы. Берти была теперь юной восемнадцатилетней леди, блестящим, ослепительным созданием, – ее платья переливались блеском, как у цирковой наездницы, а изящные маленькие ножки были обуты в прозрачнейший ослепительный шелк и прелестные тонкие ботинки без единой царапинки. Если Берти надевала пурпуровое, алое, оранжевое или зеленое платье, то каким-то чудодейственным образом появлялись того же оттенка чулки, башмаки, шляпа, перчатки и даже сумочка. К пачкам ее счетов отец относился злобно-юмористически и ничуть не был в восхищении от этой юной бабочки, которой он помог освободиться от кокона. Тетя Эмма утверждала, что «дитя имело право на это мотовство», и отец платил по счетам, но стоял непоколебимо, как Гибралтар, отражая все усилия Берти вовлечь его в светский водоворот. Ну нет! Он до смерти боится всех этих важных кривляк, особенно женщин, сверкающих на него глазами из-за люнетов, лорнетов, или как они там называются! Он тогда начинает чувствовать себя настоящим пугалом. О чем ему было говорить с людьми, никогда не видавшими ни одного бурильного инструмента?

Эта вульгарная отцовская черта была усвоена и Банни, который, как издевалась над ним сестра, думал, что это остроумно. Конечно, восемнадцатилетняя леди едва снисходит до того, чтобы замечать шестнадцатилетнего малыша. Но у богатых друзей Берти были младшие братья и сестры, и ей хотелось заставить Банни вычистить нефть из-под своих ногтей, вступить в этот фешенебельный свет и найти себе девушку более достойную, чем Рози Тейнтор. Банни, со свойственным ему любопытством ко всему новому, сделал несколько попыток в этом направлении, но должен был признаться, что все эти богатые юноши его мало интересовали. Он не видел, чтобы они знали или делали что-нибудь интересное. Они вечно говорили друг с другом на таком доморощенном жаргоне, с таким множеством тайных намеков, что их разговор напоминал какой-то новый язык. Никто из них не заинтересовал Банни настолько, чтобы ему захотелось заняться расшифровкой их речей. Он охотнее надевал свое нефтяное платье и ехал смотреть на участки, где производилось бурение, и если там не было дела для ничего не смыслящих людей, то он помогал бурильщикам и откатчикам вытаскивать песок и камень, смешанные с грязью, которыми обычно завалена вся дорога, ведущая к отверстию бурового колодца.

Между тем Банни все обдумывал и составил некоторый план.

– Папа, – сказал он, – а как же насчет домика, который мы собирались строить в Парадизе?

– Но ведь там летом жарко, как в аду, сынок!

Банни не знал, какая температура в аду, но ответил, что ведь Пол ждет, а для папочки во всяком случае хорошо попотеть: он стал слишком тяжел. Он может сидеть под тенью винограда в райском костюме, пока Банни и Пол будут заниматься плотничаньем. Это, во всяком случае, какая-то перемена, и доктор Блэкстон, которого он намерен вызвать, несомненно, подтвердит это. Отец улыбнулся, ответил: «Прекрасно» – и даже выразил согласие, чтобы с этим покончить, окончательно усыновить двух Уоткинсов.