Онлайн чтение книги Олимпия Клевская
БАНЬЕР

«Немногие дебюты вызывали у публики такое до странности полное единство мнений, как выступление актера, о котором мы ведем речь. Приема, который он имел у зрительного зала во время своей первой попытки, хватило бы, чтобы обескуражить два десятка самых дерзких дебютантов; но Баньер был гасконец, а обитателям счастливого края, омываемого Гаронной, не занимать ни дерзости, ни ума.

Рожденный в начале восемнадцатого века в Тулузе, в одном из лучших семейств города, Баньер получил весьма хорошее воспитание. Предназначаемый к деятельности священнослужителя, он провел несколько лет в лоне конгрегации черного духовенства и великолепно преуспевал в учении. Особенно он был усерден в занятиях, какие были важны для того удела, который ему предстояло принять по воле своих родных, и успехи, которых он достигал, давали основания полагать, что он наделен даром, обещающим ему кафедру проповедника. Между тем он отказался от карьеры, начатой столь удачно, полагая, что адвокатура даст ему преимущества более реальные, и сменил свою короткую накидку на адвокатскую мантию. Но проносил он ее недолго. Уступив побуждению своего непостоянного характера, он перестал находить нечто приятное для себя в занятиях юриспруденцией и всецело предался геометрии, в которой также добился успеха.

После того как он бросил теологию ради юриспруденции, а последнюю променял на геометрию, вероятно, можно было бы подумать, что он на ней остановился, однако вышло иначе. Увлеченный воинственным пылом, столь естественным в молодом человеке, он оставил расчеты и взялся за оружие, записавшись в драгунский полк, где и прослужил некоторое время.

Гарнизонный досуг предоставил ему возможность шлифовать литературный слог; он сочинил трагедию под названием «Смерть Юлия Цезаря «, которую смог поставить в Тулузе, сам же сыграв в ней главную роль. Опровергнув, на свое счастье, известную поговорку и все же став пророком в своем отечестве, он сорвал аплодисменты и как автор пьесы, и как актер, что породило в нем желание посвятить себя искусству драмы, а спор, в который он вступил с неким профессиональным актером, претендовавшим на превосходство своего таланта по сравнению со способностями Баньера, заставил того принять окончательное решение.

Никогда не принадлежа ни к какой провинциальной труппе, не имея иного опыта, нежели тот, какой он мог получить, несколько раз сыграв в представлениях для невзыскательной публики, он без колебаний решился выступить перед дворянами королевских покоев. Обезоруженные его самонадеянностью, они выдали ему разрешение на дебют, в результате чего он впервые предстал в четверг 9 июня 1729 года в роли Митридата.

Верный обычаям своих краев, он незадолго до поднятия занавеса велел позвать суфлера и с той особой уверенностью, что отличает сынов Гаронны, заявил ему: «Предупреждаю вас, сударь, что ваша помощь мне ни в малейшей степени не нужна: я не сомневаюсь в своей памяти, так что прошу мне не суфлировать, даже если я что-нибудь пропущу «.

Суфлер пообещал точно исполнить его желание, и занавес поднялся. Баньер не забыл занятий, которым он предавался в ту пору, когда надеялся стяжать лавры оратора; он подошел к краю сцены и, призвав на помощь всю свою риторику, обратился к партеру с весьма хорошо составленной речью, где просил у зрителей снисхождения, в котором нуждался, и еще ловко ввернул похвалу в адрес Барона, который был для него образцом. Этот комплимент вызвал бурные рукоплескания и настроил публику благоприятным образом. Но не успел дебютант продекламировать и первых десяти стихов своей роли, как, полностью забыв о необходимом чувстве меры, принялся вкладывать в свою декламацию, кроме чрезвычайной живости, отличающей его земляков, еще столько запальчивости и яростного пыла, более чем не гармонирующих с величием трагедии, что зрители, вместо того чтобы растрогаться или затрепетать от ужаса, не могли удержаться от смеха и прохохотали весь спектакль.

Баньер нисколько не растерялся и продолжал играть свою роль в той же манере вплоть до последних строк, а закончив, без всякого смущения снова обратился к публике с речью в таких выражениях: «Господа, сколь бы унизителен ни был урок, полученный мной на первом спектакле, приглашаю вас прийти сюда в субботу, чтобы посмотреть, сумею ли я извлечь из него пользу «.

Эти слова, полные дерзости и вместе с тем доверия, усилили хохот в зале, но взрывы смеха были теперь заглушены аплодисментами, и, хотя нет сомнения, что многие рукоплескали в насмешку, все же здесь было признание, что этот актер, если и способен к самым невообразимым выходкам, то, во всяком случае, человек он решительный и неглупый.

Слухи о том, что накануне произошло в Комеди Франсез, обо всех этих речах, неистовой ярости и самонадеянности тулузского актера вскоре распространились по Парижу. В самых разных слоях общества только и говорили, что о Баньере, и в субботу одиннадцатого — в день, когда согласно обещанию он играл Агамемнона в «Ифигении в Авлиде «, — был большой наплыв публики.

Те из зрителей, что видели его в четверг, и даже те, кому другие рассказывали о его неумеренном неистовстве, приготовились смеяться над дебютантом и позабавиться, по крайней мере, не меньше, чем на самом забавном фарсе. И те и другие равно ошиблись. Баньер так хорошо усвоил урок, преподанный ему публикой, что сумел полностью изменить манеру игры, упорядочив ее и введя в пристойные рамки; вместо того чтобы вызывать взрывы смеха, он снискал единодушные рукоплескания, причем самые суровые знатоки признавали, что он их заслужил.

Он казался слишком молодым для того амплуа, в котором он дебютировал, да и в самом деле двадцать семь или двадцать восемь лет, сколько было Баньеру в 1729 году, — возраст, когда трудно создать полную иллюзию правдоподобия в ролях Митридата и Агамемнона; тем не менее в нем находили много привлекательных свойств, и эти преимущества были по достоинству оценены. Он был высок, статен, черноволос; у него были стройные ноги, гордая осанка и мужественное лицо. Что касается характера этого актера, то в нем находили ум, проникновенность и великолепный голос.

Затем он в высшей степени оригинально сыграл гасконского маркиза в «Менехмах „ и был награжден аплодисментами, так же как в ролях Пирра в «Андромахе «, Иодая в «Гофолии“ и Цинны, кои послужили продолжением его дебютов.

До тех пор все для Баньера шло хорошо. В нем находили подлинное дарование, и казалось вероятным, что он будет принят публикой. Но тут ужасное происшествие оборвало его сценические выступления и его жизнь. Как мы уже говорили, он был завербован в драгуны. Командир его полка проведал, что он подвизается в трагедии в Париже, вместо того чтобы выполнять упражнения на гарнизонном плацу. Он велел арестовать его и препроводить на суд военного трибунала, который приговорил его к расстрелу. Многие, в особенности из числа французских актеров, хлопотали о его помиловании. Но ничто не могло ни спасти его, ни смягчить суровость военных законов, в ту пору предписывавших смертную казнь за дезертирство. А между тем Баньер не был дезертиром, он покинул полк согласно разрешению на отпуск, срок которого не истек, но бедняга имел несчастье где-то забыть этот документ и заплатил жизнью за это».

Теперь вам известно, что создала история, и вы можете сравнить ее работу с творением писателя.

История создала Баньера, я же — Олимпию.

Если я совершил ошибку, сотворив этот персонаж, которому предстояло погубить нашего героя, то у меня есть хотя бы то оправдание, что здесь я имел весьма почтенного предшественника, а именно Господа, создавшего из ребра Адама женщину, которой суждено было погубить не только одного мужчину, но и человечество.

Что касается г-жи де Майи, в отношении ее я ни на йоту не отступил от истины. Навязанная Людовику XV г-ном де Флёри и Ришелье, она десять лет царствовала в сердце короля, но не во Франции. Сказать по правде, это была женщина с большими возможностями.

Одна из них — и она ее использовала — состояла в том, чтобы предложить королю двух своих сестер. Да что я говорю? Трех своих сестер: г-жу де Лораге, г-жу де Вентимий и г-жу де Ла Турнель, ставшую г-жой де Шатору.

К несчастью для бедной г-жи де Майи, менее покладистая г-жа де Шатору не захотела делиться с ней королевскими милостями и потребовала от монарха убрать соперницу.

Впав в немилость, г-жа де Майи постепенно удалилась от света; подобно Лавальер, она стала искать утешения в религии. Эта женщина, некогда столь роскошно и изящно одетая, непрестанно предававшаяся удовольствиям и наслаждениям, отныне привлекала, по словам летописца XVIII века, к себе внимание лишь скромностью облика, добротой и смирением.

Так, однажды г-жа де Майи явилась на проповедь отца Рено, когда проповедник уже поднялся на кафедру и начал говорить, и ей, чтобы пройти к своему месту, пришлось, несмотря на все предосторожности, несколько побеспокоить прихожан, вызвав тем самым их недовольство.

— Надо же, — сказал один из потревоженных ею, — сколько шума из-за одной шлюхи!

— Если вы узнали ее, — отвечала г-жа де Майи, — молите Бога о ней!

Эти слова бывшей фаворитки были последними, которые сохранила для нас история. Нам остается лишь поразиться глубине покаянного смирения этой женщины.