Василий Кокорев два дня не поднимался с постели. Бабушка поила его горячим отваром липового цвета, ставила горчичники, кормила тертой морковью и крепким бульоном из ершей и окуньков, которых с субботы на воскресенье наловили Дементий с Савелием Матвеевичем.
На третий день, когда Игнатьевна ушла в очередь за хлебом, в каморку заглянул Ваня Лютиков. Он был еще бледен, но по живым огонькам, светившимся в глазах, чувствовалось, что молодость взяла свое, — юноша оправился после голодовки.
— Еще н-не очухался? — спросил Лютиков, остановившись у порога. — А я уже в-вчера выскакивал. Показалось, б-будто один из тех, что из церкви с-стреляли, по нашему п-переулку шел. Он и сейчас на углу… из вашей кухни видно.
Василий живо поднялся, натянул брюки и вышел на кухню. От быстрых движений у него закружилась голова. Боясь упасть, он ухватился за Лютикова.
— Т-ты что? — встревожился тот.
— О половик зацепился, — соврал Василий. — Ну, где этот твой?
— В-вон около Полуефима стоит.
На углу Чугунного переулка в тележке сидел безногий солдат, продававший открытки, песенники, леденцы и подсолнухи. Война его «окоротила», поэтому инвалида звали не Ефимом, а Полуефимом. Около его лотка стоял невысокий человек с вытянутым вперед подбородком и с непостижимой ловкостью щелкал подсолнухи. При этом незнакомец исподтишка поглядывал по сторонам и о чем-то разговаривал с солдатом.
— Да, верно, — согласился Василий, — вроде, наш пленник... Он в ризнице тогда переодевался. Надо последить за ним, — чего он тут высматривает? Ты сам не показывайся, а подговори мальчишек. Возьми самых шустрых, пусть издали понаблюдают. Если подозрительный, Деме скажите.
— А ты что же?
— Мне на Выборгскую нужно… дело там. В общем, в клубе вечером буду.
— П-понятно, — произнес Лютиков, избегая Васиного взгляда.
Кокорев смутился. Но что он мог поделать с собой? Неодолимая сила влекла его на Выборгскую сторону. «Катя не знает, что я вышел из тюрьмы, и тревожится, — думалось ему. — Надо обязательно показаться, и как можно скорей».
Когда Лютиков ушел, Василий вымылся, причесался, оделся потеплей и вышел на улицу.
Подозрительного человека уже не было на углу. Полуефим, в ожидании покупателей, со скучающим видом сам грыз семечки.
Подсолнухи в те дни занимали многих. Людям, лузгавшим их в очередях, на митингах и в трамваях, казалось, что они утоляют голод, дают пищу тощим желудкам. Шелуха от семечек трещала под ногами везде.
Вася тоже купил стакан жареных подсолнухов и поехал на Выборгскую сторону.
У ворот Катиного дома сердце его учащенно забилось. Перешагивая через две ступеньки, он поднялся на второй этаж и здесь на двери приставской квартиры увидел казенную сургучную печать.
«Не арестована ли?» — встревожился юноша. Он спустился во двор и заглянул в подвальное окно. Там все вещи стояли на прежних местах. «Переселились, — понял Вася, и от этой мысли легче стало дышать. — У ворот, что ли, подождать ее? Впрочем, чего я боюсь? Надо пойти узнать».
Он прошел в подвал и на кухне застал двух женщин, — бабушку и дворничиху.
— Вы не скажете, когда Катя будет дома?
Обе с явным подозрением оглядели его. Дворничиха нехотя ответила:
— Ее здесь не бывает. Она переехала куда-то на Васильевский остров.
— Адреса ее не скажете?
— Не знаем, милый, не знаем, иди с богом, — уже не глядя на него, буркнула старуха.
«Вот так так! Даже адреса не хотят сообщить. Неужели Катя велела? Но по какой причине?» — Вася почувствовал небывалую усталость: ноги вдруг одеревенели и не держали его. Боясь упасть, он невольно прислонился спиной к стене и закрыл глаза.
— Что с ним?! Смотри… кровинки в лице не осталось. — Услышал он встревоженный голос старухи. — Припадочный, что ли?.
Дворничиха подвинула ему табурет, усадила и дала выпить воды.
— Ничего, не беспокойтесь... пройдет. Это после голодовки в тюрьме.
Подслеповатая старуха вгляделась в него.
— Да ты никак был у нас? К Катюше ходил… Васей, что ль, зовут?
— Да, Кокорев моя фамилия.
— То-то я смотрю, будто знакомый. Катюше ведь покоя не дают. Заходил тут какой-то с усиками, так мы его насилу выпроводили. А тебе, думаю, можно. — И, понизив голос, бабушка сообщила: — На Болотную она перебралась… Вместе с матерью в казенном доме живут.
***
Катя увидела из окна идущего по аллее Василия: «Он… ну, конечно! Выпущен… Ищет меня!» — Она хотела выбежать навстречу, но ее внимание привлек человек, остановившийся на углу. Он наблюдал за Васей сквозь редкий забор. «Шпик, — поняла девушка. — Но почему он следит? Что им еще от него надо?»
В подрайонной Думе рабочий день уже кончился: ни наверху, ни внизу никого не было. Катя прошла в сени, слегка приоткрыла дверь. Василий приближался к дому медленно, какой-то не свойственной ему походкой. «Как он похудел и словно больше вытянулся», — с жалостью подумала девушка. Ей хотелось окликнуть и поторопить его, но она подала голос, лишь когда он поднялся на крыльцо:
— Входи, я жду.
Юноша, недоумевая, поднял брови: «Что за игра? Почему Катя прячется?» — Он заглянул в приоткрытую дверь. Девушка схватила его за руку, втянула в сени, защелкнула замок. Видимо, потому, что в сенях было темней, Катя осмелела: она прижалась к нему и, порывисто обхватив руками голову, горячо поцеловала.
Василий не успел опомниться, как девушка мгновенно отстранила его и спросила:
— Ты с кем пришел?
— Один.
— Так я и думала. Значит, за тобой шпик увязался. Иди посмотри в окно.
Она провела Василия в свою комнату. Там, не отгибая занавески, они стали всматриваться. На углу никого уже не было. Незнакомый человек сидел на скамейке у калитки и, как бы отдыхая, курил.
— Знаешь его?
— Впервые вижу. Зачем же им за мной следить? Нас ведь почти силой из тюрьмы выпроводили. Пойду узнаю, что ему надо.
— Подожди, наш дом должен остаться вне подозрений. Здесь бывают очень важные совещания. Лучше сделай вид, будто ты не нашел, кого искал. Подойди к нему и спроси: «Где портниха Нюра живет?» Если он местный, то покажет тебе.
Василий хотел попрощаться с девушкой, но она спрятала за спину руки:
– Совсем не уходи, мне надо поговорить с тобой. Когда выпроводишь его, вернись через пролом в заборе… вон с той стороны. Я буду наблюдать сверху и ждать тебя. Если все благополучно, — на стекло веранды наклею бумажку.
— Хорошо, — согласился он.
Сойдя с крыльца, Василий, как бы недоумевая, оглядел дом, пожал плечами и побрел к калитке.
Незнакомец не уходил. Он сидел на скамейке и, обжигая пальцы, докуривал махорочную цигарку. Глаза у него были блекло-серые, с очень маленькими и острыми зрачками.
— Вы не знаете, где тут портниха Нюра живет? — обратился к нему юноша.
— Не могу сказать, не знаком с таковой, — поспешил ответить тот.
— Вот беда! Куда это я ее адрес дел?
Василий уселся на скамейку и, обшаривая карманы, умышленно вытащил пистолет. Незнакомец боязливо покосился на браунинг и как-то по-стариковски сказал:
— Отдохнул малость и побреду дальше. Прихрамывая, он заковылял к Муринскому проспекту.
«Шпик, — понял Василий. — Сейчас завернет за угол и притаится».
Не теряя времени, юноша двинулся к Лесной улице. Найдя небольшой пролом в заборе, он быстро пролез в сад, спрятался за толстым деревом и стал ждать, когда появится бумажка на окне верхней веранды. И, как только Катя ее наклеила, он перебежал к дому.
— Шпик! — твердо определила девушка. — Он в соседнем дворе на крышу сарая залез и озирается вокруг. Видно, не может понять, куда ты делся.
— Что же с ним делать?
— Я позвоню по телефону в райком, а ты сверху наблюдай. Постараемся задержать его.
Виталий Аверкин с группой контрразведчиков остановился в отцовском трактире.
Он пробирался в «Красный кабачок» не обычным путем, а полем, со стороны Московской заставы, чтобы никто его не заметил. Контрразведке стало известно, что жители окраины готовятся к вооруженному выступлению. Об этом трубили и газеты, выдумывая всякие небылицы о большевистских армиях на Охте, на Выборгской стороне и за Нарвской заставой.
Не надеясь на столичный гарнизон, Керенский распорядился вызвать войска с фронта и приказал держать рабочие районы под неустанным наблюдением.
Сам Аверкин дальше Красненького кладбища не ходил, но, хорошо зная весь район с детства, продуманно расставлял наблюдателей и ежедневно отсылал в штаб подробные донесения. Там их читали и требовали новых, более точных сведений. А где их возьмешь, эти точные сведения, когда всюду ходят вооруженные рабочие патрули и приглядываются к каждому человеку? Пусть бы сами сунулись, узнали бы, каково тут!
Выполняя приказания начальников, Виталий не забывал и о личных делах. «Если сюда нагрянут войска, — думал он, — то под шумок можно будет убрать тех, кто подкапывается под меня. Пусть они на том свете разоблачают». Он держал под особым наблюдением Чугунный переулок и дом, где жили Кокорев и Рыкунов.
Сегодня ему доложили, что Кокорев уехал к центру города.
— Кого «привязали» к нему? — поинтересовался Аверкин.
— Шилина.
— Ну, этот не упустит.
«Может, по следу удастся разыскать исчезнувшую Алешину, — подумал Виталий. — Тогда они все у меня в руках будут».
Весь день он не мог показаться на улице. Ватага каких-то мальчишек затеяла около «Красного кабачка» игру в «казаки-разбойники». «Разбойники» носились вокруг постоялого двора, перелезали через забор, прятались на сеновале, под навесом, а «казаки» их разыскивали и шумно ловили.
Желая избавиться от мальчишеского гомона, Виталий необдуманно выскочил во двор, накричал на ребят и пригрозил им палкой. Он совершенно забыл, что руганью и угрозами заставских сорванцов не запугаешь, а лишь раззадоришь, и поплатился за это. Мальчишки посовещались у кладбища и, вернувшись, принялись обстреливать камнями забор и хором выкрикивать слова старой дурашливой дразнилки:
— Мокруха, Мокруха, драное ухо. Ноги — миноги, а в брюхе — лягуха!
«Откуда они знают ее? — неприятно был поражен Виталий. — Их могли научить только мои сверстники. Не прячутся ли они на кладбище? Надо быстрей уходить. Здесь оставаться нельзя».
Попросив отца угомонить мальчишек, он посоветовал:
— Угости ты их хоть за мой счет и выпроводи, а то ведь забор поломают и нежелательных людей приманят.
— Ну и морока же мне с тобой, пропади ты пропадом! — проворчал старый Аверкин. Но он понимал, что мальчишек надо утихомирить, иначе беды не оберешься. За свою долгую жизнь кабатчик приловчился ладить и не с такими скандалистами. Набив карманы подсолнухами, Фрол Семенович вышел за калитку и, подманив к себе самого бойкого мальчишку, предложил:
— Подойди сюда, гостинцев дам.
— А ты не тронешь? — недоверия, спросил тощий мальчонка.
— Зачем же мне тебя трогать, если я семечек принес? Вон какие они поджаренные! Только не дарма. Скажи своей шкетовне, чтоб кричать в другое место шли. Они мне тут спать мешают. Сговорились?
— Сговорились, — согласился мальчуган, но подойти не решался. — Насыпь сюда, — предложил он и бросил к ногам кабатчика рваную кепчонку.
Старый Аверкин, насыпав в кепку семечек, оставил ее у забора и ушел. Ребятишки, схватив добычу, гурьбой убежали к кладбищу и больше не показывались.
Но тут, словно по сговору, на поляну вышли строем молодые дружинники Путиловского завода. Установив соломенное чучело, они разделились на три группы: одни стали обучаться приемам штыкового боя, другие — перебежкам, а третьи просто маршировали.
Виталий наблюдал за ними с чердака в бинокль. Ему не трудно было определить, что дружинников обучают опытные солдаты и что это не первое занятие: парни без предварительного показа выполняли упражнения с винтовками, сдваивали ряды и на ходу поворачивались. Среди обучающихся Аверкин опознал Дементия Рыкунова, а затем вдруг приметил стоявшего поодаль худенького Лютикова, который то и дело поглядывал в сторону «Красного кабачка».
«Не посты ли у них расставлены?» — подумал Виталий и, от предчувствия близкой опасности, ощутил, как сердце учащенно заколотилось. Нo он не мог покинуть свое убежище, не дождавшись хоть кого-нибудь из агентов. Надо было обязательно предупредить наблюдателей о том, что место явок и донесений меняется.
Только минут через двадцать в «Красный кабачок» прибежал запыхавшийся агент, наблюдавший за Путиловским заводом. Лицо его было мокрым от пота.
— Погорели… снимайся, — сказал он. — Шилина привезли на «Путиловец» под конвоем. С ними и тот, за которым он следил.
— Эх, идиот, попался! Ты исчезай отсюда первым. Уходи главным ходом, — предложил Аверкин. — Прикинься пьяным и передай нашим, что место сбора меняется. Встретимся через три часа у касс Балтийского вокзала.
Сам Виталий решил уйти задами. Надев на себя отцовскую куртку, он подпоясался ремнем, как это делали путиловские дружинники, положил в карман пистолет и пошел за погреб. Там, в узком тупичке, он вскарабкался на забор, огляделся, бесшумно перевалился на другую сторону и осторожно опустился на землю. Кругом было тихо. Вдали темнели кустарники.
Не разгибаясь, Виталий сделал несколько шагов, как вдруг услышал звонкий окрик:
— Стой!.. Не двигаться!
Аверкина словно окатило кипятком. «Засада, — подумал он. — Ни в коем случае не сдаваться! Надо прорваться к лесу».
Выхватив пистолет, Виталий кинулся в другую сторону. Но впереди из канавы поднялся какой-то парень с винтовкой и побежал ему наперерез.
Аверкин выстрелил, но не разобрал, попал или нет, так как сам от сильного удара в спину не удержался на ногах и ткнулся лицом в жесткую траву. Прогремел еще один выстрел; Виталий попробовал подняться и... не смог: ноги одеревенели, не слушались. «Видно, в позвонок угодили…» — мелькнула мысль.
Когда к шпику подбежали путиловцы, он уже не дышал.
— Так и надо Мокрухе! — сказал кто-то. — Собаке собачья смерть. Не будет больше вынюхивать.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления