Онлайн чтение книги Они штурмовали Зимний
Глава двадцатая. НА ВОЛЕ И В ТЮРЬМЕ

На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но не опасной: пуля, пройдя сверху донизу вдоль лопатки, не задела кости, а пробила лишь мякоть на левом плече.

Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:

— А где же ты Васю оставил?

— Скоро придет, — заверил ее юноша, но и сам встревожился: «Куда же он делся? Не убили ли его?»

Он не стал ужинать, а выпил лишь кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавала в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Где-то во тьме слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов... замелькали полосы раскаленного железа, и от горнов дохнуло жаром…

Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне парня.

— Васи-то нет, — сказала она.

Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как под ним заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.

— Э-э… парень! — воскликнула Игнатьевна. — Да у тебя никак жар?

Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.

— Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.

— Ничего, бабушка. Вот посижу немного... и пойду искать.

— Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлежаться надо.

Игнатьевна помогла Деме раздеться, положила ему на лоб мокрое полотенце и пошла на завод. Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:

— А Васю моего не видели?

Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.

— Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на «Аврору»? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли — пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, — выдумывал кузнец. — Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.

На другой день Петроград стал походить на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки, походные кухни, всюду разъезжали конные патрули и стояли заставы. Юнкера и донские казаки хватали всякого, в ком подозревали участника демонстрации, и тащили в штаб военного округа.

Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.

— Как плечо? — спросил он.

— Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.

— Правильно делает; отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?

— Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом — делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.

— Сейчас по улицам не очень-то находишься. Живо в тюрьму угодишь.

— Савелий Матвеевич, что ж это, конец всему?

— Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?

— Да нет, — сказал Дема. — Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.

— Давай мне их, сегодня же зарою. Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.

Выборгская сторона оказалась отрезанной от центра города. Все мосты были разведены, а по набережным патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Всех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Тот либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.

Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили «купать» в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.

— Как же мы дальше будем существовать? — спросила у Наташи Катя.

— Видимо, полулегально, — ответила та. — Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?

— Возмутительно! Как им не совестно?

— Нашла у кого совесть искать! Они придерживаются правила: лги больше, обливай человека грязью, авось да что-нибудь прилипнет.

— Но мы должны протестовать... защитить его!

— Как же ты это сделаешь, когда все наши газеты разорены и закрыты?

— Объявить забастовку.

— Хотели, даже собрались в сторожке «Рено», но Владимир Ильич против. Он говорит, что забастовка может вызвать ответные меры и при таком засилии военщины привести к полному разгрому, а мы обязаны сохранить боевые силы. Ленин сам переходит на нелегальное положение.

— У меня все эти дни какое-то нехорошее предчувствие, — сказала Катя. — Точно должно случиться еще что-то худшее.

— Что же может быть хуже?

— Не знаю, но у меня душа болит.

Два дня подряд Катя ходила к Неве, надеясь встретиться с Василием на обычном месте. Но на набережной были только патрули.

Она пыталась по завкомовскому телефону дозвониться до «Путиловца», билась у аппарата больше часа, но ничего не вышло: «барышни» так соединяли рабочие районы, что в ответ слышалось лишь сердитое аллеканье да невнятное гудение.

Не написать ли письмо? Но кто ответит? Бабушка у Васи неграмотная. И на Дему рассчитывать нечего: если что случилось с одним, не минует и Другого.

Вечером из прихожей донесся звонок. «Он!» — обрадовалась Катя и бегом бросилась открывать Дверь.

Увидев в полутьме лестничной площадки долговязого военного, девушка встревожилась.

— Вам кого? — спросила она.

— Вас, Екатерина Дмитриевна, — ответил нежданный гость. — Разрешите войти?

Думая, что это приехал кто-то от отца, Катя пропустила военного в прихожую, закрыла дверь на крючок, включила свет и... от испуга чуть не вскрикнула. Перед ней, с кривой ухмылкой, стоял влажногубый и бледнолицый шпик, которого путиловцы зимой ловили в парке. «За мной», — решила девушка, и вся кровь словно отхлынула от ее сердца.

Заметив, как Алешина изменилась в лице, Аверкин поспешил ее успокоить.

— Не волнуйтесь, я пришел как друг… Вы, наверное, думаете, что я следил за вами с дурной целью? Клянусь, только из-за вас самой. Я все дела запустил... в дождь, в любую погоду, только бы увидеть...

Страх у девушки прошел, осталось лишь настороженное и неприязненное чувство к этому опасному человеку.

— Что вам от меня нужно?

— У меня серьезный разговор о вашем отце. Его Дмитрием Андреевичем зовут?

— Да, — ответила девушка.

— Здесь н-не очень удобно, — оглядевшись по сторонам, заметил сыщик. — Может, разрешите в комнату?

Катя молча открыла дверь в бывший кабинет пристава. Аверкин как-то боком проскользнул в комнату и с наигранной веселостью сказал:

— Для начала разрешите представиться: помощник тайного советника юстиции Виталий Фролович Аверкин. Имею также некоторое отношение и к контрразведке. — При этом он щелкнул каблуками и, ожидая, что Алешина, проникшись уважением к его деятельности, скажет хоть несколько учтивых. слов и протянет руку для примирения, стоял чуть согнувшись.

Но Катя прошла мимо, молча указала на стул и села напротив. Она ждала: что же он знает об отце?

Аверкина не обескуражила презрительная холодность хозяйки, — шпик привык к такому отношению.

Облизав и без того влажные губы, он вдруг перестал ухмыляться, глаза его сузились, стали жесткими.

— У меня не одно дело к вам, а несколько, — присев на кончик стула, официально сообщил он. — Первое — относительно квартиры, в которой вы проживаете. К нам обратилась жена... в общем клиентка Урсакова, с просьбой освободить незаконно занятые комнаты и предъявить иск за расхищение и порчу имущества.

— У нас есть разрешение Исполкома и на квартиру и на имущество бежавшего царского пристава, — сказала Катя.

— Охотно верю, — поспешил согласиться Аверкин. — Но, к сожалению, оно законной силы не имеет. Дом-то принадлежит купцу Меньшову, а имущество — Урсаковым, — так ведь?

— Так, да не так. Революция лишила грабителей прав на имущество.

— Наоборот, она будет защищать их.

— Вы, видно, о какой-то своей революции говорите?

— Вот именно, — ответил Аверкин. — Какая есть. — Так чего же вы медлите? — с вызовом спросила девушка. — Выгоняйте!

Аверкину не нравился ее резкий тон, и он не без укора заметил:

— Зачем же так грубо? Я ведь пришел не выгонять, а подсказать, помочь. При добром согласии всякое дело можно уладить..

«Чего доброго, в любви начнет объясняться», — подумала Катя и решила переменить тему разговора.

— Что вы знаете о моем отце? — спросила она.

— Нам известно, что он в тюрьме, и по очень серьезной статье: разложение армии по заданию иностранной разведки. А за это в военное время — расстрел.

Кате и в голову не приходило, что над отцом нависла такая угроза.

— Не может этого быть! — испуганно возразила она. — Он ничего такого не сделал.

— Я вам сочувствую, но факт остается фактом... измена присяге. Если не расстрел, то виселица! — повторил Аверкин. Ему хотелось запугать ее, помучить страхом. Он видел, как девушку ошеломила его весть, и радовался: «Сейчас она станет мягче».

А Катя в растерянности думала: «Что же делать: возмутиться и прогнать или выведать все, что можно?. Ради отца!»

Аверкин настороженно присматривался к девушке. Он понимал, какая борьба идет в ее душе, и поэтому с некой обидой в голосе сказал:

— Я бы, конечно, кое-что мог сделать для вас. Дело ведет знакомый мне следователь. Но вы так принимаете, что я скорей должен мстить, нежели помогать…

— Простите, — прервала его Катя. — Какое у вас еще дело?

— По поводу вашего знакомого — Василия Кокорева. Схвачен, можно сказать, на месте преступления, с уликами, как грабитель и агент иностранного государства. Под усиленным конвоем препровожден в «Кресты».

От этой вести сердце у Кати словно остановилось, ей стало трудно дышать.

«Неужели правда? — думала она. — Нет, нет, он лжет! Какое ограбление? Дурацкая выдумка!» — Стараясь не показать своего состояния, она как можно спокойнее спросила:

— А откуда вы это знаете?

— Знаю... такая уж должность, — уклончиво ответил он и тут же решил прихвастнуть: — У меня, видите ли, брат занимается особо важными делами. Он юридический кончил. Через него я на любое дело могу повлиять. Вот если бы знал вас получше, скажем, гулял... Вы как насчет островов?

Видя, что глаза у девушки сделались недоуменными, что она сейчас вспылит, он поспешил добавить:

— Не сегодня, конечно, я понимаю. С вашего позволения, может, в субботу, часиков в восемь?

«Пусть приходит; я кого-нибудь позову», — решила Катя.

— Хорошо, — сказала она, — я буду дома. Разузнайте все подробней.

— Можете не сомневаться… с отцом будет устроено. Ежели со мной хорошо, так и я в долгу не останусь.

Чтобы скорей выпроводить его, девушка протянула руку. Аверкин цепко схватил ее пальцы, сжал их и задержал в своей холодной и влажной руке.

— Постараюсь… самым наилучшим образом, — бормотал он. — До субботы!

Закрыв за ним дверь, девушка поспешила на кухню, тщательно вымыла и вытерла руки, но гадливое чувство, какое бывает, когда прикоснешься к мокрице, не проходило у нее.

«Что же мне предпринять? — задумалась она. — Первым делом надо выяснить, в тюрьме ли Вася? Но как это сделать? Видно, придется пойти к следователю».

На другой день Катя отпросилась с работы, надела лучшее платье и пошла на прием к следователю. Лысоватый, пучеглазый чиновник принял ее любезно, усадил в кресло и спросил:

— Чем могу служить?

Узнав, что Алешина добивается свидания с арестованным путиловцем, он, как бы с сожалением, сказал:

— Пока идет следствие, свиданий не полагается. — Скажите, пожалуйста, в чем его обвиняют? -спросила Катя.

— А вы кто ему будете? — поинтересовался следователь. — Сестра? Невеста?

Катя не знала, что сказать.

— Знакомая, но... можно сказать, невеста, — заливаясь румянцем, ответила она.

— Ах, вы еще не определились! Так, так... понимаю. — Нагловатые глаза следователя замаслились; ему доставляло удовольствие смущать молоденьких девушек. — Видите ли, мы ничего не можем сообщить, пока не кончится следствие.

— Но хотя бы… что грозит?

— Порадовать вас не могу. По меньшей мере — пожизненная каторга.

— Не может быть! — возмутилась девушка. — За что?

Следователь безмолвно развел руками, как бы говоря: «Вот этого вы у меня не выпытывайте».

Проводив Алешину до двери, он расшаркался и сказал:

— Заходите, Может быть, на днях что-либо прояснится.

От затхлого запаха казенного помещения, вида пыльных стен, выкрашенных серо-коричневой масляной краской, Катю мутило. На душе было нехорошо.

«Неужели пожизненно? — Она не могла примириться с этой мыслью. — Надо выручать, сделать все, что в наших силах!»

Выйдя на солнечную улицу, девушка почувствовала головокружение. Постояв с минуту у каменной стены, она вновь обрела возможность двигаться.

Катя никогда не думала, что без Васи так померкнет солнечный день. Она вспомнила, каким усталым и бледным было его лицо в последний вечер, и почувствовала, как слезы защипали глаза. «Он погибнет в тюрьме. Ему не выжить!» Только теперь девушка поняла, как любит его. Для него она могла бы пожертвовать жизнью. Но разве это спасет? Что же предпринять?

Катя зашла в райком, вызвала Наташу в коридор и рассказала ей о своем разговоре со следователем.

— Надо немедля действовать, — сказала та. — Поезжай на «Путиловец».

— Одной поехать? — растерялась Катя. — С какими глазами я там покажусь? Кто я ему?

— Не важно! Какое это имеет значение, когда товарищ в беде?

Катя послушалась ее и поехала. В завкоме «Путйловца» она спросила у дежурного:

— Вы бы не могли мне дать адрес Савелия Матвеевича Лемехова?

— А кто он такой?

— Старый кузнец, большевик.

— А-а, усатый такой? Знаю.

Дежурный куда-то убежал и, вернувшись через несколько минут, сообщил:

— Живет в Чугунном… предпоследний дом справа.

Катя поблагодарила его и вышла на улицу.

Чугунный переулок и небольшой домик Лемехо-вых она нашла быстро. Но Савелия Матвеевича дома не оказалось. Его жена, разузнав, по какому поводу пришла девушка, спросила:

— Может, вас к Васиной бабушке отвести? А то старуха, поди, ослепла от слез.

— Обязательно! Мне необходимо с ней увидеться. Но как с Савелием Матвеевичем?

— А я его сразу пришлю к ней. Он ведь тоже беспокоится.

Лемехова, набросив на голову платок, привела Катю к двухэтажному деревянному дому, во дворе которого на веревках висело набитое ветром, застиранное белье. По боковой лесенке они прошли в небольшую каморку у кухни. Здесь невысокая рыхлая старушка, с блекло-синими глазами, молола какие-то зерна в кофейной мельнице. Услышав от Лемеховой, что за гостья явилась к ней, она, словно не доверяя, стала допытываться:

— Так ты и есть та Катя, с Выборгской? К тебе, что ль, Васек все лето бегал? А ну, покажись! — повернув девушку к свету, Игнатьевна придирчиво разглядывала ее. — По лицу хороша... и не шалопутная будто, — определила она. — Где ж он такую красавицу сыскал? Милая ты моя, как же мы теперь? — . вдруг обняв Катю, заплакала она. Потом вытерла уголком платка слезы и стала выпытывать: — Видела ли ты его? Где он там? За что посадили? Сколько держать-то будут?

Ответы девушки не удовлетворили ее:

— Ой, что-то скрываете вы от меня; чует мое сердце недоброе. Самой-то мне этих «Крестов» треклятых не найти. Хоть бы передачу снести. Свела бы ты меня к нему.

— Вас сейчас в тюрьму не пустят. А передачи мне ближе носить. Если разрешат свидания, я приеду за вами, — пообещала Катя. — Но это будет не скоро. Как вы тут одна без денег обойдетесь?

— За меня не беспокойся, прокормлюсь. Дема, поди, всю получку отдает, и сам здесь поселился. А вот ты-то, девонька, откуда табак и съестное для передачи возьмешь? Присядь; я хоть чего-нибудь соберу ему.

Старушка достала холщовый мешочек, открыла небольшой самодельный шкаф, в котором хранились продукты, стала искать что послать Васе.

Вскоре, пригибаясь в дверях, вошел крепкий и рослый старик, а за ним Дема. «Савелий Матвеевич», — поняла Катя. В каморке сразу стало тесно.

— А ну, покажите, кто тут нас ждет? — весело спросил кузнец. — А, вот вы какая! — разглядев девушку, прогудел он. — Будем знакомы.

— Я вас уже знаю, Савелий Матвеевич, — призналась Катя.

— Тем лучше; значит, без церемонии поговорим. Он крепко пожал ей руку.

— Слыхал, вы за помощью к нам? — сев на табурет, спросил Савелий Матвеевич. — Очень хорошо сделали. Выкладывайте, — что стряслось?

Катя рассказала о разговоре с Аверкиным и встрече со следователем.

— Та-ак! Значит, вы этому подлецу приглянулись? И давно он за вами ходит?

— Я его заметила в феврале.

— Срок не малый. — Савелий Матвеевич задумался. — А не он ли и с Кокоревым подстроил? Это же в характере таких типов.

— Схватить бы его за глотку и допросить, — предложил Дема.

— Ловленного так быстро не схватишь. Он теперь настороже.

Пока они разговаривали, Игнатьевна аккуратно завернула в бумагу и уложила в мешочек сухари, воблу, сало и два свежих огурца.

— Вот, снесешь ему, — сказала она, передавая все Кате. — Только табачку у меня нет.

— На табачок соберем, — успокоил ее Савелий Матвеевич. — Прошу не побрезговать и моим паем. — Он вытащил из кошелька две десятирублевки и отдал их Кате. — А насчет адвоката, — мы на заводе сами подумаем. Собирайся, Дема, проводи барышню.

****

Ночью Василия Кокорева и его товарищей юнкера повели в тюрьму. По дороге конвойные не давали путиловцам разговаривать: за каждой произнесенное слово норовили толкнуть или ударить прикладом.

В канцелярии тюрьмы, называвшейся «Крестами», надзиратели отняли от парней ремни, папиросы, спички и посадили всех в общую камеру.

Камера была большой, с испещренными надписями стенами и грязным цементным полом. В одной стороне ее высились нары, с тощими засаленными матрацами, а в другой — высоко, почти под потолком, темнел квадрат окна с железной решеткой. У левой стены стоял стол, вделанный в стену, и несколько табуреток, а у дверей — зловонная деревянная параша.

Воздух был спертым и затхлым.

Осмотрев новое жилище, путиловцы уселись на нары.

— Отсюда не скоро вырвешься, — заключил Кокорев. — И на заводе не знают, что нас в тюрьму упрятали. Хоть бы весть какую подать.

За день парни утомились. От огорчения им не хотелось ни о чем разговаривать. Не раздеваясь, они повалились на нары и проспали до утренней поверки.

На рассвете железная дверь с треском раскрылась. В камеру вошел старший надзиратель, а за ним — коридорный.

— Встать! — рявкнул тюремщик.

Проверив по фамилиям, все ли на месте, коридорный невнятным голосом зачитал правила внутреннего распорядка тюрьмы и предупредил:

— За неподчинение — карцер и лишение прогулок.

— А за что нас посадили сюда? — спросил Кокорев.

— Не прикидывайтесь дурачками, — ответил старший надзиратель. — Сами будто не знаете? Видели мы таких!

Потом появились два уголовника в серых халатах. Они молча бросили на стол три пайка хлеба, черпаком разлили по кружкам чай и, подхватив дымящийся бачок, удалились.

Железная дверь захлопнулась.

Найдя кувшин с водой, путиловцы, поливая один другому, помылись над парашей и подсели к столу завтракать. Но пить принесенный чай не смогли, — от него пахло ворванью.

— Наголодаемся здесь, — отодвигая жестяную кружку, сказал приунывший Кокорев.

— Да и х-хлеб с осевками, н-не проглотишь, — отметил Лютиков.

В стенку камеры кто-то едва внятно застучал. Путиловцы насторожились и вопросительно смотрели друг на друга: что это обозначает?

— На переговоры вызывают, — догадался Вася. — Я читал, есть такая тюремная азбука. Жаль, не запомнил, в какой букве сколько тире и точек.

На всякий случай, он в ответ постучал монеткой з стенку. Это вызвало поток коротких и протяжных звуков. Какой-то арестант, сидевший в соседней камере, хотел завязать разговор, но юноши не понимали его.

— Эх, хоть бы кого опытного к нам посадили! Ведь ничего знать не будем, — досадовал Кокорев.

На прогулку путиловцев в этот день не выпустили.

Поздно вечером в камеру втолкнули четырех матросов. Моряки при аресте, видимо, сопротивлялись, их лица были окровавлены, форменки разорваны. Они и в тюрьме продолжали шуметь, ругали конвойных и не давали закрыть дверь.

Только с помощью сбежавшихся надзирателей их удалось оттеснить в глубь камеры. Но едва тюремщики захлопнули дверь, как матросы кинулись к ней и принялись яростно барабанить кулаками. Лишь один из них, круглолицый, с широким ртом и крупными зубами, остался на месте. Он вытер носовым платком кровь со лба и спокойным голосом приказал:

— Стоп, братва! Трави пар. Довольно волну разводить.

И матросы сразу притихли.

Круглолицый моряк оглядел камеру и, заметив путиловцев, подошел к ним.

— Прошу прощения за шум, — пробасил он. — Разбудили?

— Ничего, — ответил Кокорев. — Весь день отсыпаемся. Нет ли у вас закурить?

— Найдется, — сказал моряк и, вытянув из кармана кисет с табаком, протянул его юноше. — А вы давно здесь?

— Со вчерашнего дня.

— Если не секрет, — по какой статье?

— Сами не знаем. Мы поймали четырех типов, которые с колокольни стреляли в народ. Но в милиции их выпустили, а нам бока намяли — и за решетку!

— Значит, по той же статье, что и мы, — заключил моряк. — Нас в Петропавловке уговорили оружие сдать. А как только мы в город вышли, они давай вылавливать. Но мы им показали, как матросов под конвоем водить. Надолго запомнят! Теперь мы с вами товарищи по «Крестам». Давайте знакомиться... Иустин Тарутин, минер бригады траления.

Узнав, что перед ним путиловцы, моряк обрадовался:

— Вот это встреча! Давно мечтал с вашими Ребятами подружиться.

За ним подошли знакомиться и другие матросы.

Они были с разных кораблей. На бескозырках золотились надписи: «Океан», «Азия», «Николаев».

Моряков, привыкших к корабельной опрятности, возмущала грязь тюремной камеры.

— Свинарник, а не жилье для людей, — заметил Тарутин, оглядывая камеры. — А ну, Андрей, вызови-ка старшего, — обратился он к моряку со шрамом на подбородке. — Я ему сейчас головомойку устрою.

К «глазку» подошел Андрей Проняков.

— На вахте! — окликнул он надзирателя. — Свистеть сюда начальство.

— Какое такое начальство? — донесся из коридора недовольный голос.

— Какое найдется, хоть прокурора.

— Ишь, чего вздумали! Обойдетесь и без начальства!

Надзиратель, шаркая, удалился. Матрос схватил табуретку и начал колотить ею в дверь.

Грохот разбудил спящих, по камерам пошел перестук. Надзиратели забегали. И вскоре у «глазка» появился помощник начальника тюрьмы.

— Опять буяните? В карцер захотели? — закричал он из коридора.

— В карцер надо посадить того, кто здесь за порядком наблюдает, — ответил Тарутин. — Вы по какому закону грязь в тюрьме развели? В этом свинарнике мы не останемся. Переведите в другую камеру.

— Лучших у нас нет, не приготовили вам, господа матросы.

— Не лучшую, а чистую требуем.

— Тюрьма переполнена, номеров свободных не имеем.

— Тогда дайте нам воду и швабры. Без вас обойдемся.

— Это вы получите завтра.

— Не завтра, а сегодня. Иначе всю тюрьму поднимем.

Угроза подействовала. Тюремщики посовещались между собой и через некоторое время прислали уголовников с тряпками, швабрами и водой.

— Мокрая приборка! — объявил Тарутин.

Матросы сбросили с себя фланельки, засучили рукава тельняшек и принялись скрести доски нар, окачивать их водой, мыть стены и пол. Путиловцы помогали им.

В разгар работы из соседней камеры послышался дробный стук.

— Андрей, что там пишут? — заинтересовался

Тарутин.

Проняков пожал плечами.

— Не понимаю.

— Запроси по-нашему.

Сигнальщик вытащил медную зажигалку, похожую на снарядник, и несколько раз отстучал вызов по-флотски.

Ему ответили.

— Еге, матрос нашелся. Фелушин с брандвахты. Спрашивает, — что у нас случилось?

— Узнай, как он угодил сюда.

— С Васильевского не успел уйти.

— Значит, как и мы, застрял? Ну, поздравь его.

Перестук длился долго. Соседние камеры, оказывается, тоже были заполнены недавними демонстрантами, схваченными юнкерами и казаками на улице.

* * *

В субботу Наташа пришла к Кате раньше условленного времени.

— Я, кажется, устроила тебе официальный пропуск в «Кресты», — сказала она. — Центральное бюро помощи политическим заключенным просит нас создать в районе пролетарский Красный Крест и взять шефство над тюрьмой. Я подсказала выдвинуть тебя и тетю Феню. Вам разрешат помогать заключенным. Здорово, да?

— Умница! Спасибо.

Дема Рыкунов пришел к Кате после работы. Он Даже не успел вымыться и переодеться. Лицо его было в копоти.

Куда вы меня спрячете? — спросил он у девушек.

— Пока время еще есть, ты можешь вымыться, — сказала Катя. — А потом садись в столовой и жди. Я там, чтобы тебе не скучно было, приготовила журналы.

Она повела Дементия в ванную комнату, дала мыло, полотенце и оставила одного. Раздевшись до пояса, юноша тщательно вымылся, вновь оделся, причесался и, пройдя в столовую, уселся листать старые журналы «Нива».

В восемь часов Аверкин не появился. Только минут через тридцать в прихожей раздался звонок. Катя выбежала открывать дверь. На пороге она увидела незнакомого мальчишку.

— Вы Алешина? — спросил он. — Вам письмо. Мальчик отдал ей четвертушку бумаги, сложенную, как складывают в аптеках пакетики, и убежал.

Катя развернула записку. В ней лиловым карандашом было написано:

«Екатерина Дмитриевна!

Что же вы этак? Вроде засады против меня устроили. А я хотел вам кое-что по секрету сообщить. Неладно получается, теряете Вы друга верного. Теперь уже не знаю, когда смогу прийти. Буду занят все дни.

Верный Ваш друг

Виталий Аверкин».

— Выходи, Дема! — позвала Катя. — Аверкин, наверное, видел, как ты ко мне шел, и струсил. Посыльного прислал.

Прочитав полученную записку, Дементий пожалел:

— Эх, не так сделали! — сокрушался он. — Зря не послушался Савелия Матвеевича. Ловленный, конечно, без разведки не пойдет.

— Боюсь, что он нагрянет, когда вас не будет, — сказала Катя.

— А ты не бойся его. Эти шпики трусливы. Хочешь, я свой браунинг тебе оставлю?

— Я же не умею с ним обращаться.

— Подумаешь, трудность какая! Вмиг научишься.

Достав пистолет, Дема разрядил его и стал показывать девушкам, куда надо закладывать обойму, как ставить на боевой взвод и стрелять. Потом он начал разбирать его на части. В это время раздался звонок.

— Прикрой пистолет журналом, — велела Катя и пошла открывать дверь.

На лестничной площадке стоял отдувавшийся, тяжело дышавший домовладелец.

— Дозвольте войти? — спросил он.

— Пожалуйста.

Тучный торговец вошел в прихожую, снял белую фуражку и, как бы интересуясь, — не отсырели ли потолки, заглянул в комнаты, на кухню и спросил:

— Когда же вы за квартиру начнете платить?

— Честно говоря, мы даже не знаем, сколько она стоит, — призналась Катя.

— Это надо было узнать при въезде, — поучающе заметил домовладелец. — Сейчас цены на квартиры поднялись. А так как вы занимаете одну из лучших, то придется платить по сорока рубликов.

— Сорок рублей в месяц? — удивленно спросила девушка.

— А как же вы думали? К зиме еще больше возьму.

— Но у нас же нет таких денег!

— Это меня не касается. Надо было выбирать квартиру по средствам. Не заплатите, — в суд подам, выселю. Даю вам неделю сроку.

Не прощаясь, домовладелец нахлобучил фуражку и ушел.

— Вот ведь шкуродер! — возмутился Дементий. — Его бы за глотку да тряхнуть покрепче. Узнал бы, как людей грабить!

— Не вздумай только платить, — вмешалась в разговор Наташа. — На него надо жалобу в Исполком написать. Явный спекулянт.

— Я чувствую, что это все проделки Аверкина, — хмурясь сказала Катя. — Вот ведь подлец! Домовладелец по его указке приходил. Не зря же он в комнаты заглядывал. Теперь даже страшно оставаться одной.

— Бери браунинг и не трусь! — подбодрил ее Дема. — Вооруженную всякий испугается.

Он ловко собрал пистолет, пощелкал им, затем вставил обойму с патронами и предупредил:

— Помни, здесь семь патронов. Стреляют автоматически.

Аверкин в присланной Кате записке не лгал, ему действительно с трудом удалось освободиться на три часа. Все эти дни он участвовал в облавах и обысках.

Старший брат вызвал его к себе и сказал:

— Бросай все мелкие дела и переключайся на самое важное. Надо быстрей выяснить, куда мог скрыться главный руководитель большевиков — Ульянов-Ленин. Вот его фотография и описание примет. Надеюсь, ты его видел в натуре?

— Приходилось.

— В общем, учти: с пятого он перешел на нелегальное положение. Газеты уже пишут о нем как о немецком агенте, затеявшем свергнуть законное правительство. Будут напечатаны клятвы добровольцев «Лиги борьбы с коммунизмом», георгиевских кавалеров и юнкеров, взявшихся разыскать его живым или мертвым. Ульянова-Ленина правительство объявит вне закона. На добровольцев, конечно, надежда малая, они только запутают следы... Я больше полагаюсь на профессионалов. Так что подыщи старых агентов и действуй. Помни, — ждет большая денежная награда и продвижение по службе. Средств, сил и времени не жалей, — все окупится. И не забывай другого, — он человек опытный и умный. Сторонников у него не меньше, чем врагов. Особенно на флоте и в рабочих районах. Как нападешь на след, — немедля сообщи.

— Ладно, — буду ежедневно докладывать. Подобрав себе помощников, Аверкин прежде всего установил слежку за квартирой на Широкой улице, где до последних дней жил Ленин. Двух агентов он отправил на разведку в Кронштадт, а одного — к дому Алешиной.

Собираясь к девушке, он решил намекнуть ей об опасности, грозящей Ульянову-Ленину. Он надеялся этим вызвать доверие к себе и получить хотя бы ниточку, ухватившись за которую, можно двигаться в верном направлении. «Алешина, конечно, предупредит своих, — рассуждал он. — Она — одному, тот — другому… появится цепочка. Только не упускай ее, и ты нащупаешь след».

Он сам видел, как к Алешиной прошел Рыкунов, и обозлился: «Вот ведь подлая! Засаду устроила!»

Написав Кате записку, Аверкин послал к ней мальчишку, а сам зашел к домовладельцу и попросил его припугнуть девушку выселением. Тучный торговец охотно выполнил поручение и, вернувшись, услужливо доложил:

— Заметил, есть подозрительные: какой-то бугай здоровенный и барышенька невысокенькая, а в угловой комнате — ребятишки малые.

Дождавшись, когда Наташа с Дементием ушли от Алешиной, Аверкин поднялся на второй этаж, достал свой ключ, сунул его в замочную скважину и дважды повернул. Дверь лишь едва приоткрылась; она была на цепочке. В образовавшуюся щель даже рука не проходила.

Аверкину казалось, что он возился с дверью осторожно, но Катя все же расслышала шум. В коридоре вспыхнул свет. Девушка появилась на пороге. Лицо ее было бледным, а руки она держала за спиной.

— Кто здесь? — окликнула Катя дрогнувшим голосом.

— Это я, — негромко ответил Аверкин. — Откройте, Екатерина Дмитриевна.

— Что вам нужно?

— Очень важное сообщение...

— У меня никого нет дома... я не могу вас впустить. Как вы не понимаете, что это неприлично?

— Понимаю, все понимаю, — зашептал в щель Аверкин. — Такое дело, что минуты нельзя… Вашего Ленина объявляют вне закона. На поиск пущены все тайные агенты... даже собака Треф. Сегодня начнутся облавы и обыски...

— А для чего вы мне все это говорите? — словно возмутясь, спросила Катя. — Какое я имею отношение? Что за провокация!

— Тише... тише! — зашикал на нее Аверкин. — Зачем так громко? Я ведь, как друг... Откройте на минуточку.

— Уходите! — не снижая голоса, потребовала Катя. — Мне ничего от вас не нужно.

Захлопнув дверь перед его носом, она закрыла ее на крюк.

«Вот паршивка! — ругнулся про себя Аверкин. — Неужто догадывается? Но ей не выдержать. Сегодня же побежит к своим. А мы люди не гордые, у нас терпения хватит».

Избавясь от Аверкина, Катя в самом деле задумалась: «Как же сообщить нашим? И это надо сделать быстрей. А вдруг провокация? К тому же он теперь следить будет. Ну и пусть! Я же войду в дом, где, кроме райкома, еще находятся отделы Районной Думы и Совета. Мало ли туда людей ходит».

Катя дождалась возвращения матери и бабушки, которые два раза в неделю ходили в госпиталь за продукты стирать белье раненым. Положив в сумочку оставленный Демой браунинг, она сказала матери, что скоро вернется, и пошла на Большой Сампсониевский проспект.

На сумеречной улице пешеходов было немного. Девушка шла быстрым шагом и временами оглядывалась. Один раз ей показалось, какая-то тень мелькнула на левой стороне улицы и прижалась к темной стене дома. «Идут следом», — решила Катя. Она вытащила из сумочки пистолет и зажала в руке. Но по пути к ней никто не пристал.

В районном Комитете партии, как обычно, шло какое-то совещание. В приоткрытую дверь Катя разглядела Гурьянова, сидевшего невдалеке от входа. Просунув в дверь голову, она поманила его к себе. Гурьянов без промедления поднялся и вышел в коридор.

— Что, от отца письмо пришло? — спросил он.

— Нет, мне просто нужно срочно посоветоваться с вами.

Девушка отвела Гурьянова в конец коридора к окну и рассказала ему о последнем сообщении Аверкина. Старый слесарь, выслушав ее, нахмурился и спросил:

— Думаешь, он шел следом?

— Уверена.

— Хорошо, побудь здесь. Я сейчас со своими ребятами поговорю, надо проучить этого типа. Сегодня как раз мы толковали о патрулировании в районе. Пора отвадить шпиков... так пугнуть, чтоб нос боялись сунуть.

Гурьянов ушел. Катя прижалась к косяку окна и стала наблюдать за улицей. Но, сколько она ни вглядывалась во мглу, никого подозрительного не заметила.

Гурьянов пропадал недолго. Вскоре он вернулся с тремя рослыми парнями и сказал:

— Растолкуй им, по каким переулкам ходишь.

Катя в нескольких словах объяснила дружинникам, где проходит кратчайший путь к ее дому, и сказала о приметах Аверкина. Парни тут же, при ней, договорились, в каком месте лучше всего устроить засаду, и по одному ушли.

Катя показалась на улице минут через двадцать, Оглядевшись по сторонам, она пошла обычной дорогой.

Город уже готовился ко сну. Улицы опустели. Тарахтя и дымя, проехала последняя паровая конка. Где-то на Неве прогудел буксирный пароходик. Девушка настороженно прислушивалась ко всем звукам и от волнения не могла дышать полной грудью. Сердце билось учащенно. Казалось, сейчас где-то рядом прогрохочут выстрелы. Но вокруг все было спокойно. Только звонко разносился стук ее каблуков о каменные плиты панели.

Шагов за сто до поворота Катя услышала из темного подъезда шепот:

— Не пугайтесь, — за углом наши. Идите не останавливаясь.

Катя повернула в переулок и, никого не заметив, прибавила шагу. Когда она отошла на изрядное расстояние, за спиной вдруг услышала шарканье ног, пыхтение и глухие удары. Девушка оглянулась. Трое парней, схватив какого-то типа, прижали его к забору.

Катя побежала к ним и, увидев, что они держат незнакомого человека, сказала:

— Это не он.

— Не важно, — ответил один из дружинников. — Этот тоже крался. Мы их отучим бегать за нашими девушками!