Онлайн чтение книги Операция «Шасть!»
ГЛАВА 2. БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?

Черемысль – отнюдь не самый богатый штат в Объединённых Руссийских Конгломератах. Потому и внебрачный его ребёнок, городок Картафаново особенным процветанием не выделялся. Впрочем, не выделялся он и какой-нибудь особенной разрухой.

По причине удалённости от метрополии, а также известно чьих происков, понятно чьего казнокрадства, ясно какого климата и главное – надмирной русской планиды, дороги в Картафанове были, сами представляете, какие. Для безопасной и комфортной езды по здешним асфальтовым магистралям нашим героям, чья совокупная масса приближалась к трём сотням килограммов, подошёл бы больше всего здоровущий джип. «Land-Rover» какой-нибудь.

Илюхина «Окушка» цвета кофе со сливками хоть и походила на джип формой, но прочностью уступала. Лёха, критически окинув машинку своим ясным, промытым пивком взором, так прямо об этом и высказался:

– Попа полная! Да мы ж её в шанежку расплющим, парни.

– Не мандраже, кудрявый, – успокоил его Илья. – Лошадка только что из тюнинга… тюнигу… – Он покатал во рту модное слово и с брезгливостью выплюнул. – Только что от Матвейки Черепанова. Матвейку-то знаешь?

Лёха кивнул – кто ж в Картафанове не знает Матвейку-Паровоза?

– Вот я и говорю… Ручки к ней приложены трудовые. Подвеска усилена, то да сё. Бугая пятилетнего нехолощеного можно возить. Хоть бы хны. Главное – внутрь затолкать.

Илья хохотнул и любовно погладил «Окушку» по крыше. Никите на миг почудилось, что машинка, словно кошка, выгнула спинку навстречу его страшенной лапище и довольно мурлыкнула. Добрынин оторопело моргнул и, чтобы скрыть растерянность, закурил.

Папиросы у него были «Беломор», зато зажигалка «Ронсон».

Лёха, похоже, также увидел что-то странное, но виду не подал. Как уже говорилось, он знал Илью с голоштанного детства и привык, что к тому магнетически тянет всяческих особ женского пола. Почему должно быть исключение для техники? Он взглядом попросил у Никиты папироску, получил, раскурил, мимоходом отметил тонкий вкус грубого табачка и, красиво выпустив два дымных шлейфа из ноздрей, справился:

– Куда покатим-то, братцы?

– На Пятак! – провозгласил Муромский. – И без возражений. Я, срамно признаться, нынче ещё ни разу не купался. Ни единого! А завтра уж июнь. Первый шаг природы к осеннему увяданию. Там, на бережке под липками и обсудим, с какого боку за мировое зло браться.

– Маёвка за городом – славная традиция русской, разъети её в пути, революции, – заметил с одобрением Никита.

– Маёвка, оно конечно, да. Вещь. Только у меня, между прочим, плавок нету, – сообщил Лёха, забираясь на заднее сиденье.

Представить, что туда, в эту кормовую тесноту, полезет заджинсованный перчила Добрынин – с его щёгольскими усами, аристократической физиономией и «Ронсоном» в кармане бело-голубых, как будто слегка светящихся «Ливайсов» – так вот, представить такое зрелище Лёха был не способен категорически. А ему-то что, ему не привыкать. Он и в тракторной тележке, на наваленном россыпью корнеплоде турнепсе путешествовал. В багажном отсеке «кукурузника» вместо кукурузы летал. Вот такенного борова в детстве объезжал. Без седла, зато со шпорами!

– Плавок нету? И что? Семейники тебе уже и не трусы будто, – с добродушной укоризной прогудел Илья. – Мне вот, положим, они трусы, Никите трусы. А тебе – позорный клочок ткани?

В этот момент Никита рывком высунул голову в окошечко и обронил на мостовую дюжину-другую отборных – матовых по выражению Лёхи Попова – самоцветов. Неизвестно, оценил ли этот царский подарок дымчатый котяра, чей дерзкий бросок из-под колеса «Оки» послужил детонатором для взрыва, зато Лёха оценил сполна. Он широко улыбнулся и блаженно прищурил глаза. Ну кому, скажите на милость, пришло в голову звать злодейкой – судьбу, которая сводит с такими людьми?

Тем временем ведомая уверенной рукой Ильи машинка, подрезав грузовик «Кока-кола», выскочила в крайний левый ряд на проспекте Градоустроителей (бывший Далёких Канонад), нахраписто обошла спортивного вида иномарку и бодренько покатила навстречу солнцу. По направлению к озеру Пятак.

* * *

Пока друзья едут на маёвку, представим поближе заджинсованного перчилу.

Никита Добрынин был военная косточка в бог знает, каком поколении. Со времён Петра Великого, а то и раньше Добрынины верой и правдой служили отчизне. Дед Никиты, Самсон Добрынин, был одним из самых секретных диверсантов, действовавших в тылу фрицев с 1941 по самый 1945 год. Отец, Василий Самсонович, подвизался в зенитно-ракетной артиллерии. Именно он лично наводил ракету, сбившую Пауэрса над Черемыслем. Выйдя на пенсию, заслуженный ракетчик остался жить в городе своей боевой славы, где и появился на свет наш герой. Ясно, что для Никиты Васильевича иной дорожки, чем военная, не было. После Суворовского училища он подался в Краснознамённое Высшее военно-политическое училище имени Поссовета. По окончании Добрынина ждала карьера замполита, политрука, а, по-прежнему, комиссара. Однако стал он в итоге замысловатых жизненных выкрутасов армейским корреспондентом. В очень, очень приличном журнале Министерства обороны «На плечо!».

Конец лета 19.. года ознаменовался для молодого военкора, двадцатитрёхлетнего лейтенанта Добрынина первым серьёзным заданием. Командировкой в Забайкальский военный округ. Там недавно созданная группа пограничников ловила китайских браконьеров, истреблявших на нашей территории уссурийских тигров. У себя в Поднебесной, в погоне за целебными тигриными усами, когтями, костями и требухой, они перебили уже всех полосатых красавцев. Подчистую.

Командировка удалась. Никита сполна нюхнул пороху, сдружился с молодцами-погранцами и даже лично задержал прыгучего, как бешеный кузнечик, ловкача китаёзу. Тот махал ногами и большим разделочным ножом с поистине нечеловеческой скоростью, но не уследил за Никитиным левым кулаком, а потому остался без четырёх зубов, зато с бандажом на сломанной верхней челюсти. Повторим: верхней челюсти!

Встретил лейтенант Добрынин в районе Уссури и свою большую любовь. Любовь звали Элла, Элка, Элечка. Она была дочкой пограничного подполковника Браславского и первой красавицей всего Еврейского автономного округа. Точнее, если говорить именно о еврейских красавицах, последней. Спустя два года она, уже побывав Никитиной женой, укатила в свои Палестины. Делать бизнес или что ещё – ему было безразлично. После развода Добрынин знать ничего не хотел о её тамошней жизни.

В столицу тогда, после первого служебного задания, Никита прибыл только к Ноябрьским праздникам. В косматой волчьей дохе, в перепоясанных ремнями лётных унтах, при титанических рогах изюбря под мышкой. С третьей звёздочкой на погонах. Но главное, с несколькими толстыми блокнотами материалов в чемодане. Материалов этих хватило бы не то, что на статью – на книгу.

Однако выяснилось, что знаменитого журнала «На плечо!» больше не существует, а все работники уволены из рядов Вооружённых Сил. Без выходного пособия и без пенсиона. Так что будьте счастливы, безработный дембель Добрынин.

Нельзя сказать, что Никита сильно расстроился. Будучи действительно счастливым, он вернулся к Элке, без которой не представлял дальнейшей жизни. Расписались тут же.

Добрынин, не испытывая особой тяги к постоянной службе, околачивал вместо груш приамурские ильмы. Подрабатывал пером. Клепал статейки для регионального отделения «Комсомолки». Подписывался Джузеппе Куло. Батрачил литературным негром, производя три-четыре книжки в год. Книжки были знатные. «Не попадайся Аллигатору на зуб». «Аллигатор. Ноусэры стреляют с корточек». «Аллигатор против сомиков кандиру». Деньги тоже выходили приличные. А то, что на обложках красовалось чужое имя, так это – пустое! Сомнительной славы Аллигаторова родителя Добрынин не желал.

Потом Элка вдруг сказала «прости-прощай» и улетела к Синайским гобеленам и Голандским высотам.

Никита стремительно пропил с горя всё добро, добытое челюстями Аллигатора и корточками ноусэров, включая квартиру в центре Биробиджана, и мотнул к родителям, в Черемысль. А через месяц, устав от отцовского ворчания, перебрался в Картафаново.

Устроился санитаром в морг, пописывал заказные и рекламные статейки. Развивал и без того немаленькую силушку изометрической гимнастикой по методу Анохина. Описание метода он отыскал в журнале «Нива» за 1909 год.

И вот здесь-то, собирая материал для щедро оплаченной серии статей о детско-юношеской спортивной школе «Свинцовая перчатка» (башлял директор «Перчатки», более известный в Картафанове как Бакшиш, организатор подпольных боксёрских турниров), Никита встретил Илюху Муромского. Тот, конечно, давненько вышел из детско-юношеского возраста, но Бакшиш редко бросал на волю судьбы выпестованных в «Перчатке» талантов. Особенно – обладающих великолепно поставленным ударом супертяжеловесов-нокаутёров.

Мужчины живо прониклись взаимным уважением. Илюха по широте души раскрыл новому другу всю подноготную Картафановского спортивного бизнеса. Шанс отблагодарить Муромского представился Никите очень скоро. Буквально за пару часов до знаменательного сошествия витязей с Васнецовского полотна.

Словно сам сатана подвиг его оставить в то последнее майское утро прохладную, благоухающую хвоей и тленом утробу Картафановского морга, облачиться в пижонскую джинсу и направить стопы в расположение «Свинцовой перчатки».

Упомянем, что сатану звали Любавой Олеговной. Являлась она прозекторшей и прямой начальницей над Никитой и над всеми его холодными подопечными. Статей была драгунских, а характера гусарского. Но о ней после…

* * *

Подоспел Никита, впрочем, как раз вовремя. Бакшиш только что предложил Муромскому несусветное. Лечь под Хмыря.

Под Хмыря, йопрст! Илья, с виду вполне добродушно отшучиваясь (выдержке боксёра-профи позавидует и карточный шулер), всерьёз присматривался к морщинистой репе Бакшиша на предмет «куда бы тут засветить, чтобы не насмерть». Одновременно боковым зрением он оценивал положение Тыры и Богарта, Бакшишевых телохранителей. Тыре уже давно следовало пробить бубну и крепко пробить, ну а Богарт… Никто его в шестёрки не гнал. А коли вложить своевременно ума, так сам потом благодарить будет. Поваляется в больнице месячишко, авось и поймёт, что такое баско, и что такое баксы.

Илья наскоро похвалил себя за каламбур и решил начать расстановку акцентов, точек над Ё и тильд-апострофов именно с Богарта. Главное, по голове не бить. Рёбрышки пересчитать – с него и довольно.

Вот тут-то в поле зрения Илюхи возник Никита Добрынин. Обычно бесстрастное лицо Никиты цвело медоточивой улыбкой, руки были разведены точно для объятий. Но глубоко посаженные карие глаза смотрели, как бы прицеливаясь. В перекрестье угодил принуждённо скалящийся Бакшиш.

Дальше что-то произошло. Кажется, Никита заговорил. Ну, то есть сначала он, как обыкновенно, поприветствовал «чёртушек здоровых» в своей излюбленной манере. Через три загиба, через три колена, в сердце, в печень, в ядрёный корень. Да так сердешно, что Тыра с Богартом чуть слезу умиления не пустили, а Бакшиш совершенно расслабился и кивнул в ответ.

А потом – провал. Попа папуаса, как сказал бы старинный корешок Лёха. Бесспорно, что-то совершалось. Действие какое-то. Агрессия какая-то. Кому-то было очень плохо, и он ныл об этом тонким голоском. Кто-то стоял на одной ноге, далеко назад запрокинув голову, и неистово размахивал руками, будто крыльями. Кто-то убегал на четвереньках и всё не мог убежать, пока ему не наподдали ногой под копчик. Слабо тянуло пороховой гарью. И вроде грохотало где-то могучее «ура».

Очнулся Илья только на крылечке, хлебнув полной грудью дыма Никитиной беломорины.

– Я их ушатал? – спросил Илья, прислушиваясь к себе. Ощущение было – как после второго раунда с камээсом-любителем. То есть бодрость, наплыв сил и желание побаловать с сопляком ещё чуть-чуть. Подразнить публику.

– Я их ушатал, – ответствовал Никита, веско уперев на «я».

– Ну? – поразился Илья. – А я что?

– А ты велел Богарту хорошо подумать, что такое баско, и что такое баксы. И что он для себя выбирает.

– А после?

– А после под зад пнул. – Никита растопырил пальцы, изучая чистоту безукоризненных ногтей. – Довольно сильно пнул, – добавил он с одобрением.

Илья на секунду задумался. Потом слегка виновато глянул на Добрынина и пробасил:

– Никит, ты только не обижайся… Не то чтобы я тебя за слабака держу… Просто они резкие парни. Особенно Богарт. Его бы и я-то с первого раза то ли вынес, а то ли хрена. Или ты их газом траванул? Вместе со мной, а? Я ваще ничо не помню!

Никита аккуратно загасил папиросу, опустил окурок в урну, бросил в рот леденец и сказал:

– Я их пальцем не тронул. Немного поговорил и всё. Бакшиш, оказывается, тебя ровно сына любит. Отпустил с миром да ещё «отвального» пять штук бачей пообещал. Завтра в полдень подвезут. Прямо домой.

– Да брось! Где это видано, чтобы Бакшиш дал себя уговорить?

– Понимаешь, Илюха, – сказал Никита, сходя с крыльца Картафановского Дворца спорта. – Нас в Высшем военно-политическом имени Поссовета в основном тому и учили – говорить убедительно. Вот представь, у тебя на руках рота пацанвы, а за бруствером – чисто поле. И по нему работает артиллерия, авиация и до батальона мотопехоты противника. Шквал огня, прости за пафос. А тебе надо своих напустивших со страху в штаны мальчишек поднять и бросить в атаку. На смерть практически. И они понимают, что на смерть. Представил? Ты сможешь?

Илья, трезво оценивающий свои способности кого-то в чём-то убедить одними словами, без рукоприкладства, только хмыкнул.

– Так вот, я смогу. С Бакшишем, конечно, посложнее было. Но ведь и он человек.

– Что, в самом деле? – вполне натурально изумился Муромский.

– Как ни странно, – молвил Никита. – Так что ты теперь вольная пташка. Вместе со мной.

– А ты-то с чего вдруг?

Добрынин с печалью проговорил «двумя словами не скажешь» и качнул головой в сторону близких зонтиков летней пивной.

– Я вроде как на режиме… – засомневался Илья. – Но ведь, с другой стороны…

– То-то и оно, что с другой! – развеял остатки его сомнений Никита. – С категорически обратной. Которая, по сути, может, и есть самая лицевая.

– Морда буден, – изрёк Илья. – Харя Кришны.

И уже через минуту полетели с бутылочных головок крышечки, полезла с шипением через край сладкая пивная пена, и пластиковые стаканы ударились боками с неожиданно чистым хрустальным звоном.

Друзей он, впрочем, не удивил. Коли уж палка раз в год стреляет…

– Я ведь, брат, бывшую жену всё ещё люблю, – сообщил после первых жадных глотков Никита. – Элка меня тоже любит. Когда звонит раз в полгода, так и заявляет: в любой момент приючу и обласкаю. Плевать, дескать, на развод и теперешних воздыхателей. Но далековато она. А кой-какие потребности, напротив, всегда при мне.

Илья понимающе кивнул и с клокотанием влил в себя до полулитра пива за раз. Вкусно захрустел сухариками. О кой-каких потребностях он знал решительно всё. Хоть женат ни разу не был.

– А тут, понимаешь, начальница моя, Любава… Олеговна…

– Понимаю. Видная, – заметил с одобрением Муромский, более всего ценивший в женщинах телесную крепость. Он опалубил второй стакан и спросил: – С норовом, кажись, баба?

– А то! – на миг загордился Никита.

– Так ведь и ты с характером?

– А то! – повторил Добрынин почти что с угрозой.

– Ну и нашла коса на камень, – сделал заключение Илья.

– А то! – в третий раз сказал Добрынин и покачал головой: – Нет, представляешь, она мне та-акое предложила… – Он тактично не стал углубляться в суть чудовищного предложения, только рукой махнул. – Э-эх… Да и где, главное? Прямо в холодильнике нашем. Ей-богу, перед усопшими неловко. «Дёшево же, говорю, вы меня цените, драгоценная Любава Олеговна, если к такому склоняете». А она без экивоков: «Ну, так и пшёл прочь, скотина! Сопля зелёная! Вахлак!»

– Вахлак? Сопля? Ой, ё! А я-то считал, это у меня сегодня трудный день, – посочувствовал ему Муромский.

Пиво тем временем кончилось. Молча переглянувшись, друзья решили, что ладно, для начала хорош. И пошли себе, пошли. Остановились одновременно, подле чистенькой «Окушки» нежного кофейного цвета.

– Это, часом, не твой пони? – спросил Никита.

– Обижаешь, брат, – сказал Илья. – Не пони, а скакун. Конёк-горбунок дамского полу и самочистых кровей. Семижильная кобылка, «КАМАЗам» родственница. Садись, прокатимся. Хочу тебя с одним парнем познакомить. Чует моё сердце, необходимо это. Ой как необходимо.

– Кому? – спросил Никита. Больше для порядку спросил, потому что чуял: Илья прав.

– Матушке Святой Руси, – без тени улыбки ответил Муромский.

* * *

…Доехав до подступов к озеру, друзья поняли, что маёвка отменяется. Поперёк дороги был растянут полосатый как шершень жёлто-чёрный транспарант с предостережением: «Озеро Пятак – сточная яма для химических отходов!» Под плакатом бродили нелепые фигуры в противорадиационных балахонах и респираторах. Двое или трое протестовавших приковали себя цепями к перегородившей проезд ферме мостового крана. Тут же суетились телевизионщики, милиция, врачи «Скорой». Стояли две «Волги», возле которых кучковались представительного вида граждане.

– Да что за чепуха? Какие там могут быть химические отходы? – осердился Илья, заподозрив, что с купанием наклёвывается облом.

Словно услышав его вопрос, какой-то полный мужчина в светлом дорогом костюме с упоённой яростью заорал от «Волг»: «Это ложь и провокация, оплаченная известно кем!..» На что люди в балахонах ответили, глумливо задув в детские дудочки.

– Я объезд знаю, – похвалился Лёха.

– Да я сам знаю, – сказал Илья. – Но ведь через объезд далеко. Время жалко терять.

– Ой, ёкарный бабай, что сейчас начнётся! – сказал вдруг со странным выражением Никита и поспешно закрутил рычажок, подымая боковое окошечко.

Тут только друзья обратили внимание на накатившую невесть откуда темноту. За несколько секунд небо затянули беспросветные как смертный грех тучи. В тучах ворочались и смешивались совсем уж жуткие клубы черноты, из-под которых били короткие злые молнии. Молнии ветвились, перетекая одна в другую, и оплетали весь горизонт слепящей паутиной. Вместо грома слышалось какое-то шипение, треск, и от этих звуков по коже бежали мурашки.

Через мгновение хлестнул ливень. С градом. Представительные граждане, совершенно несолидно толкаясь, полезли в машины. Купленные известно кем защитники озера нахлобучили на головы колпаки балахонов и бросились под защиту деревьев. Троица прикованных с нервным хохотом отстёгивала кандалы.

Илья невнятно выбранился (можно было различить только «погода» да «климат») и начал разворачивать машинку. Воды на дороге было уже по середину колеса.

– Куда теперь? – в голос справились пассажиры.

– Ко мне, ясен перец.

– Что ж, годится. Явочные квартиры для революционеров столь же привычны, как лесные поляны, – подытожил Никита.

* * *

Видно, если уж решила государыня История испытать крепость избранных ею человеков, так и не отступится за здорово живёшь. В огне, дескать, куются характеры. Подброшу-ка дровишек – авось, прямая польза для дела выйдет!

Не мытьём в Пятаке либо под ливнем, так катаньем по строительному котловану рядом с собственным Илюхиным двориком запахло для друзей.

Что там собрались возводить, для какой цели вырыли уродливую глинистую яму, к которой подводит наша повесть троицу героев, доподлинно неизвестно. Но яма присутствовала и была полна отвратительной рыжей грязи. А правильней выразиться, жижи. На краю ямы теснились гаражи-ракушки (крайний Ильи) и возвышались кучи щебня.

А ещё неподалеку раскинулась лужа. Безбрежная, величественная и, по-видимому, бездонная. Во всяком случае, проверять глубину желания не возникало.

Проход от гаражей к дому Ильи располагался в аккурат между бездонной лужей и заполненным грязью котлованом. Да только пройти не представлялось возможности. Десятка полтора наголо обритых крепышей в камуфляже стояли на единственном сухом перешейке. Две шеренги, ноги на ширине плеч и ручищи с закатанными по локоть рукавами за спину. На плече – подозрительные эмблемы вроде свастики. Взгляды бойцов были направлены на глиняный ров и полны звериной ненависти.

Перед строем прохаживался мужичок-боровичок в чёрном берете набекрень и пронзительно выкрикивал воинственные призывы. Судя по всему, бритым крепышам предстоял скорый штурм котлована. Выходит, не одна только История закаляет мужские характеры всякими пакостями.

– Эй, робята, посторонись. Нам пройти надо! – миролюбиво прогудел Илья.

Боровичок оглянулся на него раздражённо и рявкнул:

– У нас экстремальный тренаж.

– Хе, экстремальный! Ну полная попа! А у нас трубы горят, чуешь, родной? – слегка преувеличил серьёзность ситуации Лёха.

– Дар-рогу, бойцы! – раскатисто скомандовал Никита.

Бритоголовые бойцы от его профессионального комиссарского голоса заметно дрогнули. А на роже Боровичка нарисовался вдруг хищный интерес.

– Взвод, слушай приказ! – пролаял он с интонациями, чем-то непередаваемо похожими на Добрынинские. – Отставить преодоление болотистой преграды! Взять чурок и утопить в грязи!

– Чурок? – недоуменно проговорил Илья. – Каких чурок?

И тут бритые бросились в атаку.

Эх, лучше бы они Никиты послушались, право слово! Целей бы были.

Илья, встретивший противника первым, орудовал с бесшабашной удалью проникшего в овчарню матёрого волчищи. Он видел в каждом противнике того самого Хмыря, под которого ему предлагалось лечь, и доказывал, доказывал, доказывал своё подавляющее превосходство. Словно колол в охотку ровные осиновые полешки. Поленница выходила добрая.

Никита действовал экономно и расчетливо. Короткие движения его состояли из отработанных связок: подсечка-бросок-удар. В Краснознамённом Высшем военно-политическом имени Поссовета такую технику называли многозначительно, но уклончиво: боевое самбо. Ну а загляни в описываемый момент на поле брани знаток боевых искусств Востока, он немало поразился бы факту, что Добрынин вот так запросто демонстрирует самое тайное и смертоносное дзю-дзюцу Японии. То сокровенное дзю-дзюцу клана Мудимято, которому обучались лишь избранные императорские телохранители страны Нихон. Впрочем, смертей покамест не наблюдалось. Побывавшие в хватких Никитиных руках робяты лежали беспокойно, скулили и с ужасом смотрели на свои синеющие и распухающие с умопомрачительной скоростью локти, колени, запястья. Затем умопомрачение побеждало, и они проваливались в обморок.

Алексей сражался наиболее прямолинейно, но ничуть ни наименее эффективно. Метаемые его рукой куски щебня проделывали в рядах противника жуткие бреши, а на излёте косили растущие возле гаражей лопухи или весело прыгали по гладкой поверхности чудо-лужи идеальными «блинчиками». Подошедших чересчур близко бритоголовых Попов сносил размашистыми простонародными оплеухами. На лице его цвела вдохновенная улыбка поэта, у которого попёрла рифма.

Бой был закончен в считанные минуты. Лёха навесным мортирным броском сразил последнего улепётывающего противника – мужичка-боровичка, отряхнул от песка руки и гаркнул, переполняемым победоносными чувствами:

– Эх, позабавились!

– А я бы ещё пару левых крюков испёк, – мечтательно сказал Илья, произведя рукой грозное движение вверх-вниз. Словно взвешивал что-то тяжёлое.

Никита молча улыбнулся и, переплетя кисти, хрустнул пальцами.

Аккуратно перешагивая через поверженных робят, друзья двинулись к дому Муромского.