Онлайн чтение книги Осколки ледяной души
Глава 3

– Алло... – Язык совершенно не ворочался, плотно прилегая к небу, будто приклеенный, в голове вообще творилось что-то невообразимое. – Алло, слушаю вас, черт возьми!..

В трубке посопели с минуту, затем отчетливо шмыгнули носом, а затем раздалось робкое:

– Здрасте, это я, Татьяна... Верещагина Татьяна.

– А-аа, это ты! Привет!.. – чуть приоткрыв глаза, ровно настолько, чтобы отыскать поставленный с вечера на тумбочку стакан с разведенным в воде аспирином, Степан с шумом выдохнул. – Который час?

– Восемь, – прошелестела в ответ Верещагина (черти бы ее побрали!) и тут же поспешила уточнить: – Восемь утра... Суббота... – И уж совсем не к месту добавила: – Семнадцатое сентября.

Дура, оскорбился до глубины души Степан.

Как есть дура, круглая дура! Отыскал прищуренными глазками стакан. Дотянулся до него и с жадностью выпил. Потом перевел взгляд на часы и засек время. Минут через десять должно стать легче. Он знал это доподлинно, потому как проделывал подобную процедуру не раз. Как не раз зарекался не напиваться до такого свинячьего состояния, в котором пребывал накануне.

Хотя повод был более чем достойный.

Вчера вечером проставлялся старый друг Кирюха, обмывая очередную свою помолвку. Проставлялся с такой щедростью, на которую прежде не приходилось и рассчитывать. И вот вам результат – жуткое, омерзительное похмелье.

А начиналось-то ведь все как всегда – вполне прилично. Прилично до раздражающей нервы и скулы зевоты.

Они все – жених, невеста, ее и его родители, его и ее друг с подругой – встретились в ресторане. Посидели, поговорили. Чинно поговорили, правильно, приглушенно посмеивались над приличными шутками. Немного потоптались на танцевальном пятачке, танцуя все больше под медленные композиции, чтобы тоже все было прилично – без взбрыкивания ногами и потных подмышек. Потом погуляли по набережной. Развезли всех по домам: его и ее маму с папой, оставили дома невесту, доставили по месту жительства подругу невесты.

И все... Дальше понеслось... Дальше началось такое...

Степан брезгливо поморщился, вспомнив необузданный секс с барменшей прямо в подворотне у бара, в котором они с Кирюхой доходили до конечной кондиции. Он бы лично, может, и не стал с ней ничего такого, кабы не друг. Искуситель еще тот, черти бы его побрали!

– Степа! – зашептал он ему на ухо, когда девочка пару раз стрельнула в их сторону жарким обещающим взглядом. – Смотри, какая телка задурелая! Это же твой типаж, Степка! Давай, мочи ее!

– Что, прямо здесь, что ли?! – Степан еще, помнится, огляделся по сторонам.

Невзирая на поздний час (вернее, на ранний – было уже четыре утра), посетителей в баре было немало. Представить себе, как он сдирает с девчонки ее крохотную юбчонку и трусики в ниточку, даже в его состоянии было как-то затруднительно.

– Ты че, Кирюха! – ухмыльнулся тогда Степан, но пристально и детально принялся рассматривать барменшу. – Тут народу тьма. Как я могу?

– Да ладно тебе париться! Э-эх, кабы не моя женитьба, я бы ее... – Кирюха мечтательно закатил глаза. – Я бы ее прямо на этой стойке...

Было ясно, что друг его откровенно подначивает.

Конечно, не стал бы он иметь секс с барменшей прямо на стойке – это раз.

А два – это то, что ни один из трех предыдущих браков не был ему препятствием на пути к желанному телу. Степан ему так прямо об этом и сказал.

– Не, Степ! На этот раз все серьезно! – печально пробубнил Кирилл, как, впрочем, заявлял и в предыдущие три раза. – Нюся... Она такая вся...

– Какая она, твоя Нюся? – фыркнул недоверчиво Степан.

Последний выбор друга, если честно, поставил его в конкретный тупик. Анна – так звали четвертую по счету невесту Кирилла – была тщедушна телом, непривлекательна лицом и патриархальна взглядами, будто пыльный пергаментный свиток на библиотечной полке. Увидев Нюсю впервые и послушав ее минут двадцать, Степан еле удержался от того, чтобы не схватить друга за шиворот и не утащить его от нее куда подальше. Но сдержался. Выбор друга – дело святое. Нравится – пускай себе женится. Вопрос – надолго ли – в этот раз также повис в воздухе...

– Нюся, она такая правильная, знаешь! – воскликнул Кирилл, правда, без былого восторга, что наличествовал в его голосе еще пару месяцев назад.

– Догадываюсь, – сдержанно согласился Степан, во всю семафоря глазами девчонке за стойкой. – И что?

– Вот я и хочу, чтобы детей мне родила именно она! Она и воспитать их сможет как положено. И я всегда могу быть уверен в том, что... – И вот тут Кирюху прорвало, и он как заорет: – Что эта моль никогда не приведет в мой дом мужика, как сука моя Верка! Что она натянет на себя ночную байковую рубаху-саркофаг и будет сидеть и ждать меня! Каким бы и во сколько бы я ни пришел!..

– Не факт, – вяло возразил Степан, изо всех сил жалея запутавшегося друга. И чтобы хоть как-то скрасить испорченное настроение, он вдруг брякнул: – Ну что, дружище, ты и в самом деле хочешь, чтобы я трахнул эту куколку?

– Ну! – Кирюха мгновенно оживился. – Это же твой типаж, брат! Такие сиськи, ноги, задница! И одета она так...

Одета барменша была так себе. То есть почти совсем не одета. Крохотная юбочка, майка на тонких бретельках, ну и еще босоножки. Лифчика на даме не было, и грудь четвертого размера призывно колыхалась над стойкой, ощетинившись в сторону друзей твердыми сосками. Ножищи были длиннющими и гладкими. Попка торчала упругим орешком, и шлепнуть по ней Степану хотелось с каждой минутой все острее. Тут еще девчонка, будто прочувствовав фривольное направление его мыслей, направилась прямо к ним. Ее ноги переступали совершенно правильно, так поигрывая коленками, как могли делать только «задурелые телки».

Это была их с Кирюхой фишка. Только их и ничья больше. Еще с ранних подростковых лет, когда они присаживались на корточки на набережной и, захлебываясь волной гормонов, подбрасывали маленькое овальное зеркальце под ноги взрослым девчонкам. Еще со времен студенчества и стройотрядов, тиская барышень на сеновалах и провисших койках общежития, они любили только таких вот азартных девчонок. Девчонок, не отягощенных дурацкими принципами, не парящихся из-за того, что мама узнает, что скажут люди и все такое.

Они с Кирюхой мгновенно узнавали таких. В чем бы и с кем бы девчонки ни были, сколько бы им ни было лет, друзья всегда их узнавали. Они могли быть блондинками, брюнетками. Могли быть высокими или нет, пухленькими, худенькими. Да любыми! Внешность не имела значения. Значение имел взгляд – раз. Походка – два. Поворот головы – три. И еще голос. Вот голос должен был быть обязательно... как бы это выразиться точнее... Обещающим, что ли, и еще, наверное, теплым, бархатным, обволакивающим.

Именно таким голосом говорила минувшей ночью с ним длинноногая барменша. Завораживала, убаюкивала, обещала. Сладко так, призывно... И еще смеялась она потрясающе. Заразительно, громко, совершенно неприлично запрокидывая назад кудрявую головку. И Степан сомлел и даже до дома ее не довез, а взял прямо там, у бетонной стены бара. И с наслаждением вдыхал в себя дразняще агрессивный запах ее недорогих духов, и слушал ее смех, ее голос и тискал ее молодое упругое тело...

И это всегда ему нравилось, в этом, по его мнению, и заключалась настоящая жизнь. Когда вот так на скаку, без обязательств и объяснений, без лишней головной боли. Когда каждый день с чистого листа. А вечер – с облегчением перевернутая последняя страница. Это было его.

Девчонки, подобные ночной барменше, никогда не досаждали ему. И Степан забывал о них, стоило им выйти из его квартиры. И он знал, что и они забывают о нем, едва успев хлопнуть подъездной дверью. Это его устраивало.

Случались, правда, проколы и у него, когда не обходилось без слез. Ох, как он ненавидел плачущих женщин! Ох, как ненавидел...

Ненавидел, когда с него пытались стребовать что-то, о чем он не имел ни малейшего представления. Однажды, когда одна из таких вот дам, занесенных им в черный список собственных проколов, спросила, а любит ли он ее, Степану едва не сделалось дурно.

– Любовь? – прошипел он тогда в ответ злобно. – А шла бы ты!..

Дама отчалила, а он промучился, как последний идиот, комплексом собственной неполноценности и сволочной несостоятельности остаток ночи и весь следующий день. И вот в тот самый роковой день господь то ли в наказание, то ли в насмешку и послал ему эту Верещагину. Будь он трижды проклят – тот ненастный промозглый день! Будь проклят...

– Чего там у тебя? – буркнул он нелюбезно, вспомнив о своем досадном промахе, заключающемся еще и в знакомстве с ней.

Верещагина снова отчетливо хлюпнула носом и умоляюще проговорила:

– Степа, мне нужно с тобой встретиться.

– Так сегодня суббота! – завопил он, перебивая, и даже приподнялся на локтях, хотя аспирин еще не начал действовать и ему надлежало лежать, не шевелясь, еще минимум минут пять. – Чего это вдруг я должен с тобой сегодня встретиться?! У меня планы на сегодня, к тому же...

Планов никаких не было, он врал безбожно. Все его планы на сегодня сводились к тому, чтобы проваляться большую часть дня на диване. Потом созвониться с Кирюхой. Наведаться в гараж, так они скромно именовали свой разросшийся за последнее время автосервис. А вечером... А вечером можно словить еще какую-нибудь не отягощенную моралью дуреху.

С чего это вдруг он должен портить свой выходной встречей с Верещагиной?! Она и так ему как... как бельмо на глазу, как гвоздь в заднице, как напоминание о том, какой он несовершенный и нехороший, как...

Степан грубо выругался в голос, но тут же потрясенно примолк. Кажется, Татьяна плакала. Это было что-то новенькое, и это было против правил, черт возьми. Почувствовав, что еще мгновение, и он взорвется, Степан бросил трубку.

Да пошла она!

Он в изнеможении откинулся на подушки и замер. Если он хоть что-то понимает в бабах, то она не перезвонит. Не перезвонит, потому что оскорбилась недостойной ее слуха бранью. Она не перезвонит, а он проваляется на диване часов до трех. Потом постарается выпить бульон, который исправно поставляла ему Ираида Васильевна – женщина, нанятая им для ведения своего запущенного дома. Она, правда, не только бульон ему таскала, но и котлеты, и голубцы, и даже кашу однажды рисовую приволокла. И заставила съесть всю до последней рисинки и только после этого позволила ему выбраться из-за стола.

Она вообще была классной теткой – его Ираида Васильевна. И только ей одной после смерти матери он позволял себя гладить по голове. Она гладила, а он нежился, как огромный сытый кот.

– Эх, Степушка, – вздыхала печально его домработница. – Неухоженный ты мальчик. Тебе бы жениться.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – испуганно вскидывался Степан и принимался неистово креститься. – Это пускай вон Кирюха за нас двоих отдувается. А я как-нибудь перебьюсь. Да и зачем мне жена, если у меня есть вы, Ираида Васильна!

Против такого аргумента ей возразить было нечего, и, печально вздохнув, она уходила от дальнейшего разговора, принимаясь с удвоенным рвением вылизывать его огромную квартиру.

Степан плотно зажмурился, но уснуть не получалось. Со злостью отшвырнув в сторону одеяло, он свесил ноги с кровати. Рывком поднялся с подушек. Запустил растопыренные пальцы в лохматую шевелюру и зачем-то задумался.

Чего она позвонила ему? В субботу! В восемь-то утра! И хныкала чего-то...

А ему не все равно? Надо подумать... Так все равно или нет?! Как бы нет... Он ведь в каком-то роде на нее работает.

Вспомнив момент их знакомства, Степан глупо ухмыльнулся.

До сих пор было смешно думать об этом. Они с Кирюхой ржали тогда два дня. Накачивались пивом на Кирюхиной даче, ели копченого палтуса, презентованного одним из постоянных клиентов, и ржали, как идиоты.

С чего же она тогда начала, подсев к нему в кафе? Вроде она спросила...

– Мне кажется, вам нужна работа?

Степан поднял глаза от своей тарелки и с изумлением вытаращился на молодую женщину, подсевшую к нему за столик без приглашения.

Лет тридцать, может, чуть больше, решил тогда Степан, без стыда разглядывая ее.

Натуральная блондинка. Голубоглазая, глазастая, ресницы и брови черные, что большая редкость для блондинок. Хотя могла и красить. Достаточно высокая, почти одного с ним роста. Грудь большая, чуть больше той допустимой нормы, что ему нравилась. Запястья и щиколотки узкие. Он не поленился, заглянул под стол, пытаясь рассмотреть ее ноги. Она тут же их подобрала, стесняясь. Хотя стесняться было нечего. Ножки были в порядке.

Она вообще вся была в порядке. От маникюра и высоченных тоненьких каблуков до крохотных мочек ушей. В полном упакованном порядке. Ее неброский костюмчик и туфельки с сумочкой стоили...

Да неважно, сколько все это стоило. Важным было то, что таких вот ухоженных, накрахмаленных и холеных цыпочек Степан не терпел. Он летел от них, как черт от ладана. Он даже головы в их сторону не поворачивал. И ни в одной самой разнузданной своей эротической фантазии он не представлял себя в постели с такой вот прекрасной эксклюзивной принцессой.

Принцесса и есть, решил он тогда и раздраженно зацарапал вилкой по дну тарелки.

Его от таких мутило. В них не было жизни, не было огня, не было страсти. Гладкие, сверкающие неживым блеском платиновые волосы. Изнеженная, замороженная плоть, и голос такой же замороженный, и смех наверняка такой же. А попробуешь растопить этот лед, ничего, кроме желе, не получится.

Тьфу, гадость какая...

– Вы смотрите на меня, как на жабу, – вдруг сказала женщина и поспешила представиться: – Верещагина... Татьяна Верещагина...

– Степан, – отозвался он неожиданно для самого себя. Сравнение про жабу ему понравилось, наверное, потому и назвал свое имя. – Так что вам от меня нужно, Татьяна?

– Мне нужно... Я хочу предложить вам работу... – Она нервно облизнула безупречной формы губы. – Это не совсем обычная работа. Я даже не знаю, как вам сказать...

– Я не стану спать с вами за деньги, – насмешливо протянул догадливый Степан. – Я не жиголо, дорогая Татьяна.

– Упаси вас господь!!! – испуганно вскинулась она и даже отпрянула, что его, несомненно, задело. – Я не сплю с кем попало! Я... вообще сейчас ни с кем не сплю.

Неудивительно, чуть не фыркнул он. Такая вся заледеневшая, что уличать ее в непотребном сексе на рабочем столе в каком-нибудь офисе было бы большой неосторожностью.

Вслух же он произнес:

– Так что вы от меня хотели?

– Я хотела бы, чтобы вы... – она снова затеребила языком свои губы, – чтобы вы сыграли роль моего любовника.

– Что?.. Роль?.. Как это?.. – Это походило на небольшое приключение, и Степан заинтересовался.

На задний план уползло его раскаяние, вызванное слезами вчерашней подруги, требующей от него любви и верности. И чувство собственной неполноценности притупилось.

– Понимаете, мой муж, он... он ушел, – проблеяла Татьяна, готовая расплакаться.

– Понимаю, – осторожно вставил Степан, а про себя добавил: «Ох как я его понимаю». – И что же?

– Я еще на что-то надеялась, понимаете, ждала... Прошло уже почти десять месяцев. А тут пару дней назад я встретила его... с другой женщиной. – Татьяна потупилась, с преувеличенным вниманием разглядывая свои ногти. – Теперь я хочу, чтобы и он меня увидел с мужчиной.

– Вы хотите заставить его ревновать? – догадался Степан.

– Нет. Я хочу просто вернуть его, – пояснила Татьяна и подняла на него глаза.

Злые, холодные и безжалостные.

Не вернется, решил для себя Степан, поежившись под ее взглядом. Ему стало так неуютно, будто в лицо ему плеснули ртутью.

Не вернется ни за что ее муж. От таких если уходят, то уходят навсегда. Возвращаться – дело гиблое. Запилит до смерти. Запилит или будет с утра до ночи морозить своими ледяными глазищами.

Бр-рр...

– Суть вашей работы будет в следующем. – Она помолчала немного, собираясь с мыслями, потом ошарашила его: – Вы должны будете появляться со мной в обществе раз в неделю.

– Это в каком таком обществе? – сразу насторожился Степан.

Общество белых воротничков и манишек он презирал и никогда туда не стремился.

– В том, где появляется мой муж. Кинотеатр, театр, ресторан, какие-нибудь презентации. Я стану оповещать вас заранее, чтобы вы позаботились о соответствующем туалете. У вас есть что надеть?

И тут она так взглянула на него, что Степан мгновенно почувствовал себя бедным родственником на ее празднике денег и роскоши. И он завелся. Вернее, повелся, как сказал ему впоследствии Кирюха.

– Да уж оденусь, не переживайте! – фыркнул он. – А где это вы вычитали, ну, что можно вот так снять мужика на вечер за деньги?

– Вычитала. – Татьяна оскорбленно дернула подбородком.

Не признаваться же этому грубому мужлану, что и в самом деле отыскала идею в одном из дамских романов, которые прилежно поставляла ей Светка, дабы скрасить ее пустые одинокие вечера. Там, правда, дело с наемным сопровождающим едва не закончилось трагически. Но Татьяна была уверена, что у нее все будет по-другому. Она же гораздо серьезнее и умнее той взбалмошной книжной героини...

– А с чего вы решили, что я нуждаюсь в работе? – вдруг спросил Степан, спохватившись. – Не просто же так вы подсели ко мне. Наверное, наблюдали какое-то время.

– Наблюдала. – Она кивнула, и белоснежное крыло волос сползло ей на лицо. – Наблюдала и сделала несколько выводов.

– Каких же? – Ему вдруг и правда сделалось интересно, и плаксивая вчерашняя подружка напрочь вылетела у него из головы.

– На вас дорогая одежда, но она изрядно поношена. Это значит, что раньше вы меньше нуждались в средствах, чем сейчас. У вас под ногтями слой грязи, значит, и условия жизни уже не те, но вы по привычке ходите в это кафе, и с удовольствием, хотя оно достаточно дорогое. Вам нравится, как здесь готовят? – Она улыбнулась, странно, по-кукольному растянув губы в стороны.

– Нравится, – нелюбезно буркнул Степан и полез за сигаретами. Подобная оценка его снова уязвила.

Вот никогда бы не подумал, что может подвергнуться такому анализу со стороны и его внешний вид, и состояние ногтей, и даже состояние его аппетита. Забежал же на минуту, еле оторвавшись от собственной машины, которую никогда не доверял наемным слесарям, а всегда по привычке копался в ней сам. Забежал на минуту и тут же подвергся пристальному вниманию. Никак не расслабиться...

– Мне тоже нравится, как здесь готовят, – примирительно проговорила Верещагина, догадавшись, что задела его за живое. – Я хорошо буду вам платить. Транспортные расходы будут оплачиваться дополнительно. Вы согласны?

Он подумал. Вернее, сделал вид, что думает. На самом-то деле давно решил, что пошлет ее куда подальше. Платить она ему будет, твою мать!.. Он и сам бы ей заплатил, к примеру, за то, чтобы разделась. Дотрагиваться до нее – боже упаси, а вот просто поглазеть!..

– Сколько вы намерены мне платить? – вдруг брякнул он совсем не то, о чем думал.

– Каждый наш выход в свет – тысяча рублей, – ответила Верещагина и, заметив, как недовольно дернулись его брови, исправилась: – Две! Две тысячи рублей! К тому же приятное общество, сытный ужин, выпивка плюс транспортные расходы. Все это за мой счет!

Он едва не расхохотался ей в лицо, но сдержался. Лицо это было абсолютно и безнадежно несчастным. Он не стал смеяться, жалея ее, и снова не к месту поинтересовался:

– А почему я? Разве то общество, в которое вы меня желаете ввести, подразумевает грязные ногти?

– Простите меня ради бога! – виновато воскликнула Татьяна и едва не расплакалась, часто-часто заморгав. – Я не хотела вас обидеть. Совсем не хотела!

– Ладно, проехали, – буркнул он, не желая видеть ее слез настолько же сильно, насколько не желал видеть и ее саму. – Итак, почему я?

– Вы... Вы тот тип мужчины, на который я никогда бы прежде не обратила внимания. Вы грубый, необузданный, и еще это... – Ее бледные щеки мгновенно загорелись. – Вы чрезвычайно сексуальны. Это очевидно. Санечка это не пропустит. Он знает мой вкус, знает мой уровень, он взбесится. Начнет думать, что я... превратилась в распутную девку, которой может нравиться такой мужчина, как вы...

«Сука!!!» – скрипнул зубами Степан. Холодная, безжалостная сука! Препарирует его как лягушку и, кажется, даже не догадывается о том, что унижает его. Ах да! О чем это он?! Как можно обидеть необузданного, грубого и, ох, простите, чрезвычайно сексуального?! Он уже природой обижен. Он же грубый, не их вкуса и не их уровня. И нужно очень низко пасть, чтобы такой вот мог понравиться. О-оо-х и сука...

– А вы не распутны, Танечка? – Степан нарочно перегнулся к ней через стол, с силой схватил ее нежную бледную лапку с нежно-розовыми коготками и с той самой хрипотцой в голосе, что мгновенно укладывала девок на обе лопатки, спросил: – А вдруг вы захотите иметь со мной секс, дорогая? Грубый, необузданный, с криками, стонами, а? Вдруг?! Вы стонете, когда кончаете, Танечка?! Наше трудовое соглашение подразумевает подобное откровение. Вдруг ваш муж меня захочет проверить, а я проколюсь на каких-то мелочах. Так как, стонете, когда кончаете?

Он распял ее уже одним тем, что дотронулся до ее руки. А уж эти его вопросики были еще парочкой гвоздей в ее изнеженную холеную плоть. Она была в ужасе, он это видел. Сидела, остолбенев, и смотрела на него остановившимися глазами.

– Что кончаю? – вдруг спросила она с глупой нервной улыбкой. – Вы имеете в виду оргазм? Да?

– Его, его я имею в виду, – закивал Степан, вовсю ощупывая ее взглядом. – Так как, стонете?

– Нет.

– Что так? Разве ваш, как его там...

– Санечка, – подсказала раскрасневшаяся Верещагина.

– Ваш Санечка вас не удовлетворял?

– Нет, все было в порядке, – невнятно ответила она, наверняка не имея истинного представления о том, как это должно быть в порядке. – Просто... Просто Иришка спала в соседней комнате. Она очень чуткая... Приходилось осторожничать.

Она готова была провалиться сквозь землю под его насмешливым цепким взглядом, что моментально содрал с нее всю одежду. Провалиться и никогда больше не ступать по земле. Но... Но отступать было поздно. Если решилась, проворочавшись две ночи без сна, чего же теперь – отступать?

– Ага! Так значит... Ну, ну... – Степан отлепил свои пальцы от ее руки и откинулся на спинку стула. Помолчал какое-то время, глядя на нее тяжело и недобро, а потом спросил: – Вы хоть понимаете, что уже низко пали?

– Как это? – Ее голубые глаза снова наполнились слезами, сделавшись похожими на две огромные тронутые солнцем льдинки. – Почему?

– Потому что, черт побери, вы делаете непристойное предложение совершенно незнакомому мужчине! – фыркнул Степан и полез в карман за бумажником, пора было расплачиваться и кончать этот фарс. – А если я вор! Или маньяк! Или... Да мало ли кем я могу быть?! Кто надоумил вас, хотел бы я знать! Извините, но вы просто дура!

– П-п-простите, ради бога. – Верещагина позволила двум крохотным слезинкам скатиться по щекам и тут же поспешила улыбнуться. – Это и в самом деле была глупая затея. Простите.

Она чрезмерно грациозно поднялась из-за стола, не потому, что хотела произвести впечатление, а просто потому, что по-другому не умела, Степан был в этом уверен. И не менее грациозно поплыла по залу к выходу.

Очень высокая. Очень красивая. Очень гордая. И очень несчастная.

Мужчины оглядывались ей вслед. Потом переводили взгляд на Степана и тут же непонимающе хмыкали. По их понятиям, упускать такую шикарную женщину было большой ошибкой. Они даже не подозревали, глупцы, что попытаться ее удерживать было ошибкой куда более серьезной.

Пускай катится, решил он тогда для себя. Быстро расплатился по счету, взял с соседнего стула барсетку и через пару минут уже усаживался в свой любимый, выхоленный «Фольксваген».

Когда же он снова наткнулся на нее взглядом? Так, так, так... Дал бы бог памяти...

Нет, когда выезжал со стоянки, он ее еще не видел. Как оказалось впоследствии, она копалась с замком багажника своей пижонистой «Мазды» и не смотрела по сторонам.

А вот когда?.. Точно! Вспомнил! Она попросила помощи у какого-то хмыря, что отирался неподалеку, и начала смотреть на него так же, как только что смотрела на него: оценивающе и примеряя на себя. Вот тогда-то она и попала в обзор зеркала его машины.

Степан тогда, помнится, притормозил и понаблюдал.

Кажется, Татьяна Верещагина и не думала отказываться от своей глупой затеи. Интересно, что это за парень? Очередная жертва? По всей видимости, так оно и было. Верещагина глядела на собеседника холодно, с плохо скрываемым расчетом и что-то говорила и говорила ему, едва шевеля губами. А парень... Парень, кажется, оказался более сговорчивым. Он то и дело согласно кивал, призывно улыбался и косился на ее машину.

Вот ведь дура! Степан разозлился на нее тогда смертельно. Просто сам не знал, как удержался и не вылез из машины и не начал трясти эту холодную, белобрысую куклу. Сдержался, наверное, потому что был трезвый. Вот если бы чуть принял в кафе, то построил бы ее непременно. А вместо этого...

Вместо этого Степан опустил стекло своей машины. Посигналил пару раз и, не дождавшись внимания с ее стороны, гаркнул на всю стоянку:

– Танька! Верещагина! А ну иди сюда!

Ее собеседник от его рева вздрогнул, как от пушечного выстрела. Вжал голову в плечи и бочком, бочком растворился за пузатыми иномарками. Верещагина оторопело вертела головой по сторонам и не знала, что ей предпринять. Бежать, догонять несостоявшегося кавалера было глупо. Идти на зов, прозвучавший в столь грубой форме... Она пошла. Быстренько так, виновато.

– Вы мне? – проговорила она с достоинством, когда подошла к его «фольцу».

– А здесь есть еще Верещагина Татьяна? Или то, что от тебя сейчас с такой прытью упрыгало, она и есть? – Он просто сочился сарказмом и не думал этого скрывать.

Глупая несчастная баба раздражала его своей наивностью и неподготовленностью ко всякого рода подлостям. Сначала одного снимает в кафе. Потом ко второму пристраивается. Чего ищет? Приключений на свою аккуратную попку? Так найдет, сомневаться не стоит. Желающих избавить ее от одиночества, а также от содержимого кошелька, а то и квартиры, пруд пруди. Только что она вынесет из всего этого, кроме глупого пустого удовлетворения, что вот, мол: мы квиты, как там его – Васенька или Сашенька...

– Как вы можете?! – ахнула Верещагина, когда он, не церемонясь особо в выражениях, обрисовал ей возможный стопроцентный финал ее авантюрной затеи. – Как вы можете разговаривать со мной в таком тоне?!

– Я, дорогая Татьяна Верещагина, еще и не то могу! – ухмыльнулся Степан и сердито от нее отвернулся.

Он почему-то был уверен, что она не уйдет, а останется стоять возле его машины и будет ждать, что он ей скажет дальше. Грубым ей это покажется или не очень, но она обязана выслушать, раз он ее окликнул и попросил подойти. Ну, может, не попросил, а потребовал. Скорее, даже приказал, ну да это не важно. Ждать она все равно будет.

Степан зло барабанил пальцами по баранке руля, с неудовольствием отмечая, что ногти чудодейственным разрекламированным средством и в самом деле не отмылись. Хотя и щеткой их шкрябал, и намыливал с десяток раз. Потом, проклиная себя за глупую мягкость, вызванную наверняка вчерашними слезами неудовлетворенной барышни, он достал из внутреннего кармана куртки свою визитку. Сунул ее в тонкие пальцы Верещагиной и буркнул:

– Звони.

Она среагировала молниеносно. Ахнула. Вздохнула. Взметнула своей бесцветной блестящей гривой и кротко поинтересовалась:

– А когда? Когда звонить, Степан?

Он с силой выдохнул воздух, следом с силой его хватанул, чтобы не дай бог снова не выругаться. И почти... почти вежливо проскрипел:

– А как на работу нужно будет выходить, так и звони, работодательница, елки!

И все. Он уехал. Сорвался потом к Кирюхе на дачу. Они там гудели два дня. Жрали пиво ведрами, заедали рыбой, жареным мясом и ржали над глупой затеей глупой несчастной бабы.

С понедельника нахлынула масса заказов, все нужные, ни от одного не отвертеться. Они с Кирюхой метались, как ужи под вилами. Орали, потели, матерились, напрягались из последних сил, но что-то как-то выравнивали. Вечерами отрывались в любимом баре на набережной. Ночами... Ночами ему было хорошо и совсем не хлопотно. Короче, про Верещагину Степан забыл, и когда она позвонила, очень долго вспоминал, почему он должен был ехать куда-то вечером, причем в самом лучшем своем костюме да еще при галстуке. Вспомнив, поскучнел и тут же принялся названивать Кирюхе.

– Ладно тебе, Степаша! – заржал друган во все горло. – Съезди, оторвись, поприкалывайся. Потом расскажешь. А то глядишь, удастся и под корсаж принцессе проникнуть.

Не удалось. Да он и не пытался. Сидел на каком-то непонятном ему концерте прославленного пианиста или виолончелиста, точно даже не запомнил. Проклинал свою гребаную мягкотелость, сыгравшую с ним такую злую шутку, и почти не смотрел в сторону Верещагиной. А все больше таращился на спутницу этого, как его там... Ванечки или Санечки.

Спутница была то, что надо. Из этих самых – задурелых телок, так обожаемых им и его другом Кирюхой. Это Степан вычислил мгновенно, по тому как она взглянула на него сквозь ресницы, как затрепетала ноздрями и как тут же принялась поправлять длинные волосы, рассыпанные по плечам.

– Вероника, – пропела она томно, знакомясь с Татьяной и Степаном, дождалась ответного приветствия и продолжила солировать: – Мне очень приятно, знаете! Шурик мне так много о вас рассказывал.

О ком конкретно рассказывал ей Шурик, она не уточнила, но косила в сторону Степана со знанием дела. Шурик, или по версии Верещагиной – Санечка, игривость ее взглядов молниеносно уловил, занервничал, задергался, скупо поговорил с супругой о дочери и поспешил смыться. В их сторону он больше даже и не взглянул, зато Татьяна с него глаз не сводила. Вздыхала тяжело и протяжно каждые три минуты и, кажется, совсем забыла, зачем и с кем она здесь.

Степан еле дожил до последнего аккорда, тут же заторопился убраться в туалет, а когда вернулся, застал в фойе душещипательную сцену.

Верещагина говорила со своим бывшим мужем и даже немного позволила себе поплакать.

– Как ты мог?! – громким шепотом восклицала она, хватая его за рукав дешевого пиджака. – Как ты мог променять меня на эту шлюху?! Посмотри, на кого ты стал похож!!!

– Я, Танюша, наконец-то стал самим собой! – воскликнул ее бывший супруг без тени сожаления. – И кофе мне по утрам в постель подают, так что сахар мне рассыпать не приходится. А что касается твоей характеристики моей женщины, то...

Степану пришлось вывернуть из-за угла, дабы не быть уличенным в том, что он подслушивает. Он вышел и вальяжной походкой пошел в их сторону. При этом он излишне плотоядно косил на декольте своей спутницы и даже несколько раз позволил себе облизнуться. Может, и лишним это было, но что-то понесло его в тот момент.

– О твоем спутнике тогда и вообще говорить нечего, – закончил Санечка с кислой улыбкой.

Верещагина промолчала. Взгляды Степана, шарившие у нее за пазухой, она уловила и стояла теперь, одеревенело сведя руки на груди. Видимо, стеснялась.

Это не могло его не взбесить. Сама же навязалась, платит ему, причем вперед. Чего же теперь стесняться?

И вот тогда он решил отработать свои деньги сполна.

– Воркуете, голубки? – Он глупо хихикнул, подойдя к Татьяне со спины. – Ну что, мы идем, киска?

У Санечки вытянулось лицо до размеров лошадиного профиля. У Татьяны покрылись мурашками и плечи, и руки.

– Д-да-а, наверное, нам пора, – с трудом выдавила она из себя и сделала робкий шажок вперед, так как Степан слишком близко подошел к ней и дышал ей в шею горячо и шумно. – Всего доброго, Санечка. Звони. Скажи Иришке, чтобы не забывала мать и...

Закончить она не успела, вернее, не смогла, мгновенно лишившись дара речи. Степан, которому эта хрень, начиная с концерта и заканчивая прощальными соплями разбежавшихся супругов, изрядно надоела, сделал следующее. Он вдруг обнял ее крепко и с силой привлек к себе. При этом руки свои он хозяйски расположил прямо у нее на груди, а губам нашел другое применение. Он начал осторожненько и вдохновенно водить своими губами прямо по ее тоненькой шейке в крупных мурашках.

– Ум-м, сладенькая... – промычал он, хотя совсем не чувствовал ее вкуса и запаха, дикое бешенство затопило все. – А кто у нас Иришка, уу-мм? Это кто у нас такой еще?

– Это, молодой человек, наша с Таней дочь! – вдруг взвизгнул бывший, а Верещагина лишь кивнула. – И попрошу!.. Попрошу вести себя!..

Его изрядно поредевшие кудряшки липли к потному лбу и щекам. Он пытался их смахнуть подрагивающими пальцами и делал это неловко и нелепо. Он чувствовал это и злился еще больше. Кончилось тем, что Санечка сунул крепко сжатые кулаки в карманы пиджака и, презрительно скривив все еще по-юношески пухлый рот, обронил:

– Вот уж никогда не подумал бы, что ты, Танюша, сможешь клюнуть на такого плохого парня!

Верещагина звучно сглотнула и с отчетливой хрипотцой в голосе обронила:

– Один-один, Санечка.

– Что?! – Ее бывший муж запрокинул голову и рассмеялся зло и неприятно. – Хочешь сказать, что это можно сравнить с моей Вероникой?! Если твой выбор обусловлен исключительно такими мотивами, то ты проиграла.

Еще минута-другая – и Степан дал бы ему в морду. Точно дал бы. Ситуацию, как ни странно, спасла Вероника.

– Че за базар? – пропела она откуда-то со спины и тут же затянула капризно: – Шу-урик! Какого черта я жду тебя в такси уже миллион лет?! Мы едем домой или нет?!

Они, конечно же, уехали. Шумно уезжали, с сюсюканьем, похлопыванием по попке и непременными поцелуйчиками. Все это Степан с Верещагиной наблюдали, усаживаясь в ее «Мазду».

– Клоунесса! – фыркала Татьяна, злилась и никак не могла вырулить со стоянки. – Шлюха и клоунесса! Как он может водить ее в свой дом?! Там же Иришка!

Степан молчал. Он так вымотался за этот вечер, что уже сотню раз пожалел, что согласился на эту дурацкую «работу». Думал, развлечется, а выходило как раз наоборот. Психовал, раздражался и отчаянно хотел домой.

– Вот ваши деньги, – затеребила сумочку Верещагина, подвозя его к его дому.

– Так вы же мне уже заплатили, – сонно отозвался Степан, езды было двадцать минут, и его успело укачать.

– Это за то... что вам пришлось импровизировать, – выдавила она из себя через силу. – Только больше никогда этого не делайте. Пожалуйста!

– Да ладно, без проблем. – Он потянулся с хрустом и без лишних угрызений совести взял у нее еще тысячу. – Не очень-то и хотелось.

– Ага! Вот и ладно! – Кажется, она этому обрадовалась. – Ну, до следующей встречи...

Потом были еще концерты. Пара выставок. Три ужина в ресторане и еще какая-то вечеринка, на которой Степан напился и добросовестно проспал весь вечер в углу дивана.

– Зачем мне это, Кирюха?! – восклицал он всякий раз, когда его настигал очередной звонок Верещагиной.

– Это тебе, Степаша, в наказание за все твои грехи, – издевательски хихикал Кирюха. – Искупление!

Может, и так, но никто не договаривался, чтобы это самое искупление настигало его в субботу в восемь часов утра. Удумала тоже...

Степан поднялся и с кряхтением потянулся. Затем замотал головой из стороны в сторону. Болевых симптомов не было, и слава богу! Аспирин, как всегда, помог.

Больше никаких пьянок, решил он, разглядывая свое отражение в зеркале, перед тем как залезть в душ. Никаких пьянок и случайных половых связей. Нужно как-то подпортить свою незапятнанную браком репутацию, наверное. Вон и Ираида Васильевна настаивает. Найти себе какую-нибудь разведенку лет двадцати пяти, можно и с ребенком. И шастать к ней вечерами, и в ожидании, пока малыш уснет, сидеть на кухне, шуршать газетой, попивать душистый черный чай, можно кофе – не принципиально. А потом...

Не катит ни черта!

Степан пустил мощную струю прохладной воды. Думаться сразу стало проще и позитивнее.

Никаких разведенок! Никаких детей! Ему своих-то не хочется, а тут чужой. И чего ради?! Ради секса, который он и так может иметь в любой подворотне.

Вот до чего похмелье может довести. Похмелье да еще эта Верещагина.

Степан намылил голову и полез на полочку за зубной щеткой.

Чего-то у нее наверняка случилось, раз позвонила так рано и при этом хлюпала носом. Может, ночь не спала и, едва дождавшись утра, принялась ему названивать. С чего бы это? «Мне, – говорит, – надо с тобой встретиться», – и заревела. Вот ведь выдалось утречко...

Он фыркал и плескался. Чистил зубы, брился, потом споласкивал с себя пену и снова фыркал. В желудке перестало все трепетать и переворачиваться, пропала горечь, и голова прояснилась. Только вот мысли о Верещагиной не хотели покидать. Связался же на свою голову!

И чего она так рано?! Обычно все происходило совсем не так. Она звонила дня за два. Оговаривала час, место и то, как он должен быть одет. Оговаривала все сухим и казенным, как скрип снега под ногами, голосом. А сегодня... А сегодня сразу же потребовала встречи, и опять же эти слезы.

А может, она влюбилась?! Степан едва не присел от подобных мыслей, посетивших его так некстати. А что?! Разве такое невозможно? Вполне. Тем более что в последний раз он снова целовал ее, но теперь уже по заказу.

Вероника с Санечкой окончательно распоясались и принялись лапать друг друга прямо в музее. Тогда и Татьяна потребовала ее поцеловать. Он и поцеловал. Что ему? Убудет, что ли? Поцеловал и посмотрел потом ей прямо в глаза с усмешкой. Он знал, что это срабатывает беспроигрышно. Надо же, не сработало. Татьяна не зарделась от смущения, не попыталась отвести взгляд и не понесла вздор, какой обычно несут его девчонки без принципов. Она вытаращилась на него изумленно и вдруг спросила:

– А что это такое ты сейчас делал своим языком?!

– ??? – Он даже не нашелся, что ответить.

– Вот так? – И она вытащила кончик своего розового, будто зефир, язычка и поводила им из стороны в сторону. – Это так принято, что ли? Это какой-то не такой поцелуй, который я знаю!

– Не понравилось? – буркнул он недовольно, все всегда с ней было не так.

– Не знаю, я об этом не думала, просто стало интересно: так разве бывает? Разве так правильно?

С ней еще и не такое может быть, думал теперь Степан, в бешенстве растираясь полотенцем. Звонит вон чуть свет, плачет, а ты думай, что хочешь. Не нужно, наверное, было трубку бросать. Нужно было выслушать хотя бы. Может, и правда влюбилась и мучается теперь.

Он обмотал бедра полотенцем и босиком пошел прямо на кухню.

Где-то там среди пакетиков со специями Ираида Васильевна хранила листок бумаги с номером телефона Верещагиной. Он его принципиально не желал знать. А вот Ираида Васильевна, однажды увидев их вместе, возжелала иметь ее номер. Он уважил. Теперь вот надо было этот самый листок отыскать.

Степан вывалил на стол из большой жестяной коробки все имеющиеся там мешочки и пакетики и принялся рыться в огромной пахучей куче, то и дело почесывая нос и изо всех сил борясь с чиханием.

Звонок в дверь настиг его в тот самый момент, когда он уже набирал номер Верещагиной.

– Да что за черт?! – вспылил Степан, бросая трубку обратно на аппарат и нашаривая взглядом часы. – Что сегодня с утра всем от меня нужно?!

Кирюха прийти не мог – это однозначно. У того похмелье протекало еще более мучительно, и без трехлитровой банки с рассолом дело не обходилось. К тому же из бара он прямиком направился к Нюсе, а это могло значить...

– Все, Степа, друг! – Это все же был Кирюха. – Развожусь! Сил моих больше нет! Нет, ты послушай, прихожу к ней, как к человеку, как к своей будущей жене, можно сказать, а она!..

– А она? – Степан посторонился, пропуская своего друга с разбитыми вдрызг мечтами в свою квартиру.

– А она мне!.. Эта моль!.. Эта... эта слякоть, дрянь... Иди, говорит, проспись, дорогой! И чтобы я тебя больше никогда в таком состоянии рядом с собой не видела! Прикинь!!! – Кирюха стащил с ног кроссовки и с третьей попытки повесил на крюк вешалки кожаную куртку. – Говорю ей, ты че, Нюся, офигела?! Я муж тебе без пяти минут! Я муж тебе или нет?! Муж, говорю, или нет?! Ты меня должна в любое время в любом состоянии, а ты мне...

На Кирюху было жалко смотреть. С глубокого перепоя, с растрепанными волосами, которые он обычно убирал в хвост, а теперь поленился. С красными от бессонной ночи и пьяных слез глазами. И с разбитыми надеждами.

– Нет, ты понял, друг?! Понял?! – всхлипнул бедный Кирюха и повалился на спину на диван в гостиной.

– Понял, – кротко отвечал Степан, пристраиваясь в кресло напротив.

– Что ты понял?! Ну, вот что ты понял, скажи?! – возопил его друг, приподнимаясь на локтях и зло сверля его глазами. – Что понял, говори, или я...

– Я понял, что свадьбы не будет, – снова покорно ответил Степан и через минуту заржал в полный голос. – Кирюха!.. Это, блин, вообще, прикол!!! Эта серая порточная моль тебя выгнала!!! Это атас полнейший!!! Как же она теперь-то?! С кем же?.. Елки-палки, кто же на нее теперь-то...

– Да ну тебя, – кажется, обиделся друг и снова упал на диванные подушки, а потом вдруг: – Выпить нету?

– Выпить-то всегда есть, но надо ли? – Степан старался никогда не похмеляться, потому что знал: похмелье плавно перетечет в очередную попойку, и тогда все. – Нам с тобой сегодня в гараж надо. Кое-что подбить...

– Кое-кому морду набить, – отозвался Кирилл. – Валерка опять с ремнем генератора вчера не справился. Уволю я его, как хочешь, уволю.

– Увольняй, друг. Я не против. Нет работника, и этот не работник. У меня есть паренек на примете. Руки золотые, просто Кулибин и...

В дверь снова позвонили.

– Кто это?! – Кирилл подскочил на диване, глаза его заметались. – Если это за мной, то меня здесь нет! Не хочу никого видеть! Маман теперь выть начнет, батя косорылиться... Вот, блин, жизнь, а?! Меня здесь нет, Степка!!!

Степан встал с кресла и пару минут разглядывал себя. Выходить или нет в полотенце? Может, лучше все же одеться? Нет, одеваться он не станет. Вдруг это и правда Нюся. Он ее не пустит. И соврет, что не один, а с женщиной. И что он вообще только что после секса и после душа. И делать ей в его квартире нечего абсолютно. Если не дура, поймет и уберется. И для Кирюхиных родителей это полотенце станет хорошим шлагбаумом. Те так вообще люди деликатные, даже порога не переступят.

К двери он подходил очень даже недоброжелательно настроенным. Не торопясь, шмыгнул замком, медленно потянул на себя дверь и в следующую минуту остолбенел.

На пороге стояла заплаканная Верещагина. И была она не одна, а с чемоданом. И, судя по ее решительному шажку вперед, оставлять его в покое на сегодня она не собиралась.

– Привет, – хрипло поздоровалась она еще раз и, не обращая внимания на то, что он совершенно не одет, вошла в квартиру. – Прости, что без приглашения да еще с вещами.

– Угу... – только и нашелся он что ответить и неожиданно застеснялся и своих босых ступней, и волосатого пупка, и мокрой шевелюры. – Ты это... Уезжать, что ли, собралась?

– Не-а, не уезжать. Переезжать. И переезжаю я, если ты еще не догадался, к тебе. Комнату сдашь?

– Что? – Он вытаращился на свою непрошеную гостью и даже, кажется, отступил на шаг. – Ты чего несешь?

– Я поживу у тебя, хорошо? – Самоуверенность, которая ей очень дорогого стоила и которую она в течение часа тренировала, отираясь у его подъезда, постепенно пошла на убыль, снова забрезжили близкие слезы, и Татьяна заторопилась: – Я заплачу тебе! Ты не думай...

– Нет, это ты не думай! – взвыл Степан, которому только теперь стал понятен истинный смысл ее визита.

Пожить? У него? А как же... Как же его личная жизнь?! Его девчонки?! Как он станет приводить в дом подружек на ночь, когда тут будет отираться эта... эта принцесса?!

– Я не стану мешать твоей личной жизни! – воскликнула она, будто догадалась, о чем он сейчас думает. – Я буду сидеть в самой дальней комнате тихо-тихо, как мышка! Ну, пожалуйста!!!

– Во-первых, я ненавижу грызунов! – взревел Степан и взъерошил гладко зачесанные назад волосы. – Во-вторых... Во-вторых, ты не можешь не мешать уже одним тем, что будешь где-то там сидеть, затаившись! Мало ли что нам взбредет в голову?! Может, мы станем голышом скакать по квартире или...

– Я переживу, – продолжала умолять Верещагина, топчась у порога и ни в какую не желая уходить. – Сейчас же ты почти голый, и ничего. Меня совершенно не интересует твое обнаженное тело! Честно!!!

Врала без зазрения совести.

Такое тело не могло не интересовать, тут же подумалось Татьяне воровато. Хотя бы потому, что оно совершенно не было похоже ни на одно из тех, что ей прежде доводилось видеть.

У Санечки торс был рыхловатым и абсолютно лишенным растительности. Кожа белая с редким вкраплением веснушек. Мышечная масса, приобретенная в юности на разгрузке вагонов, была безжалостно погребена экономической практикой и сытой беззаботной жизнью. Что касается других...

Их просто не было. Хотя Светка и пыталась обвешать ее ухажерами, и зазывала холостяков к себе на дачу, и кружили они вокруг Татьяны подобно мотылькам. Но ни один не пленил ее. Ни один. Да и были они все старше ее лет на пять, а то и на десять, а это уже прилично за сорок. Какие тут, к чертям собачьим, торсы и мышцы? Все ушло с годами и пивом, потребляемым декалитрами, в округлые животы и мягкие валики над воротниками и ремнями штанов. Ей это было противно.

Со Степаном дело обстояло не так. Он был неприличным, «плохим» парнем от кончиков пальцев на сильных волосатых ногах до всклокоченной макушки. Широкие крепкие плечи. Непотребно плоский живот. Ну, просто непотребно плоский. И еще эти волосы, убегающие тонкой струйкой под край полотенца... А загар! Где так можно было загореть, если он утверждал, что ни шагу этим летом не сделал из города?

Нет, пожалуй, она погорячилась, сказав, что спокойно переживет, если он с какой-нибудь шлюшкой станет голышом скакать по квартире. Погорячилась однозначно. Но отступать некуда, уходить тоже, приходилось врать напропалую.

А Степан разозлился.

Подумаешь, принцесса! Тело его ее совершенно не интересует, скажите, какие мы разборчивые! Жить она к нему пришла...

Что, что?..

– Слушай, у меня сегодня выходной, – начал он, нервничая уже от одного того, что она стоит сейчас в его прихожей; а тут еще Кирюха вздумал подглядывать. – Болит голова после вчерашнего. Я не могу адекватно реагировать на такие вот изменения в своей личной жизни... Так что...

– Так что? – Ее голубые зареванные глазищи смотрели на него с мольбой.

– Так что проваливай!!! – заорал он вдруг и ухватил ее за рукав легкой курточки. – У меня нет желания с тобой возиться еще и по выходным!!! Уходи!!!

Такого конфуза с ней не случалось с момента сватовства Санечки. Чтобы ее так прилюдно оскорбили, растоптали, а потом еще выставили! Почему прилюдно? Да потому что она уловила движение за дверью гостиной. И тень чью-то заметила, и шумное дыхание услышала. Кто-то наблюдал за тем, как Степан вышвыривает ее из собственного дома. Это было очень унизительно. И в любое другое время Татьяна Верещагина даже головы бы не повернула в сторону этого хама, но сейчас...

– Пусти меня, скотина! – вдруг заорала она так, как никогда в жизни не позволяла себе орать; резким движением высвободила из его пальцев свой рукав, тряхнула головой и, чуть понизив голос, командно отчеканила: – Я никуда отсюда не уйду, понял, ты?! Если уж мне пришлось пересечь рубеж, опустившись столь низко, то отсюда ты вынесешь меня только вперед ногами!

– С удовольствием! – снова заорал Степан так же громко.

Тут же подхватил ее на руки, подивившись ее легкости. Такая высокая и достаточно округлая, а легкая.

– Вынесу вперед ногами, как и заказывали, госпожа Верещагина! – Степан сделал шаг к двери и, крепко удерживая ее одной рукой под коленки, а второй за талию, попытался отпереть замок. – Как и заказывали, мать вашу!

И вот тут Верещагина совершила самую большую ошибку в своей жизни, как потом неоднократно ему признавалась.

Она обняла его за шею. Прижалась к его пылающему лицу прохладной щекой и быстро-быстро зашептала:

– Степочка, миленький, не выбрасывай меня на улицу, ну, пожалуйста! Мне некуда больше идти!.. У меня никого больше нет, кроме тебя! Так уж сложилось, прости! Я не стану путаться у тебя под ногами, клянусь! Позволь мне остаться, хотя бы на сегодня! Потом я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю!

Замок не хотел открываться. Так приходилось еще и Верещагину держать на руках. А она льнет и льнет, зараза. И еще шепчет. И голос вдруг с чего-то стал такой... Такой обволакивающий. Как у тех девчонок, с которыми он так любил отрываться.

А может, они дурят их всех, мужиков-то?! Может, каждая владеет в совершенстве такими вот штучками, только врет и изворачивается до поры до времени? Ишь, вцепилась!..

Он оставил свои попытки отпереть замок и, выругавшись вполголоса, поставил Верещагину на прежнее место.

– Что уставилась? – зло рявкнул Степан, судорожно поправляя на себе полотенце, которое после возни с этой длинноногой балбесиной поползло вниз. – Что вот мне с этим со всем делать, скажи?!

При этом он тыкал широко растопыренными пальцами то в нее, то в объемистый чемодан, сиротливо притулившийся у стены.

– Что у тебя случилось, а?! С чего вдруг все это?! – Он снова указал на чемодан. – Ну!!! Что там у тебя за проблемы, которые отчего-то вдруг стали моими?! Отвечай!

Господи!!! Господи помилуй, что она делает? Что она делает со своей жизнью и со своим тихим спокойным будущим? Что вообще она делает в квартире этого грубого голого мужика, который ненавидит ее с каждой минутой все острее?! Почему не поехала к Светке? К бывшему мужу? Или, к примеру, к матери?

Ответы, как из рога изобилия, посыпались тут же.

Светка уехала в Турцию. Только вчера звонила оттуда. Довольная, счастливая и наверняка загорелая. Ключи не оставила, забыла. И все сокрушалась, смеясь, что цветочки теперь точно завянут.

Санечка с Вероникой. Ирка в каком-то лагере, даже не оповестила – в каком именно. Жить в квартире с бывшим мужем и его любовницей?! Нет, до такого она еще не дожила.

Ехать к матери... Нет, лучше умереть!

Оставался только он – ее наемный сопровождающий, играющий роль ее любовника. Который из жалости принял когда-то ее предложение, а теперь от этого и страдал. Она видела и чувствовала это. Особенно остро почувствовала, когда он хотел выбросить ее из квартиры и поднял на руки. И наговорила ему... Она даже с Санечкой никогда таким умоляющим голосом не говорила, а тут надо было так унизиться!..

– У меня проблемы, – тихо обронила Татьяна, потупившись под его ненавидящим взглядом.

– Я понял! Какие проблемы?! Неуплата за коммунальные услуги? И потому тебя хотят выселить? Я угадал? – Степану хотелось говорить зло и непримиримо, но гнев отчего-то начал гаснуть, и закончил он почти миролюбиво: – За что же тебя хотят лишить жилплощади, уважаемая Татьяна Верещагина?

– Меня не выселить хотят, – проговорила она с заметной хрипотцой в голосе, это снова было от волнения. – Меня хотят убить!

За дверью тихо присвистнул Кирюха. Степан услышал это и снова взбесился. Друг, значит, по достоинству оценил глобальность его неприятностей и не постеснялся подать голос. Наверняка ночное объяснение с Нюсей показалось тому теперь детскими игрищами.

Во что он влип, интересно, по вине этой цыпочки?! Убить! Убить?! Да кто, господи?! Мастер стройцеха с той фирмы, где она трудится? Или маляр, которому она не подписала заявление на отпуск?! Или, может быть, ее соперница? Так Татьяна ей не конкурент. Санечка ее так тискал на последней презентации, что даже Степану за него сделалось неловко, а он далеко не моралист.

– Так! Стоп! – Он поднял указательный палец правой руки и ткнул им Татьяну в грудь. – Тебя? Хотят? Убить? Я правильно понял? За что?

Он ей не поверил, и Татьяна мгновенно сникла.

Стиснула пальцы, опустила голову и попыталась собраться с мыслями. Хотя бы постараться подумать над тем, что же ей делать дальше, если он повторит свою попытку выставить ее? Она пыталась думать, честно пыталась. Но тут, как назло, взгляд ее с носков собственных туфель переполз на его голые икры. Потом полез выше, еще выше и остановился на том самом месте, которое было несколько ниже края полотенца. И она снова растерялась.

Чертовщина какая-то с этим парнем получалась!

Все буквально у него было не так, как у всех. Ну, насчет всех, допустим, она представление имела достаточно смутное. Но замужем-то была не год и не два! Уж с чем с чем, а с физиологическими особенностями противоположного пола знакома не понаслышке. Чтобы привести в такое вот состояние некоторые фрагменты их тела, требовались необходимые усилия и еще, как это Санечка всегда говорил, приличествующая случаю обстановка. Вот! Обстановка, да еще приличествующая!

Сейчас обстановки не было, усилий с ее стороны тем более, а то, что находилось у Степана под полотенцем, казалось, жило своей собственной самостоятельной жизнью. И это не могло не возмущать и интриговать одновременно.

Ну почему же с ним все не так! Не похоже на то, к чему она давно привыкла, и...

– Чего вытаращилась? – вдруг вклинился в ее совершенно искреннее изумление его сердитый голос. – Дурдом просто какой-то! Просто дом дур, да и только!

И Степан, с силой ударив по двери гостиной растопыренной ладонью, ушел одеваться.

Татьяна с облегчением выдохнула ему в след.

Слава богу! Кажется, он на время оставил свои попытки выгнать ее. Первый раунд она выиграла, хотя и не без потерь. Пришлось нашептывать ему первое, что пришло в голову. А так раньше она не делала никогда. Тщательно обдумывала каждое слово, прежде чем раскрывать рот.

Татьяна, нерешительно потоптавшись в прихожей, скинула туфли. От высоких каблуков ныла вся стопа. Но обувь без каблуков она не носила лет двадцать. Даже домашние туфли были хоть с небольшим, но все же каблучком. Стянула с себя курточку и пристроила ее рядом с чьей-то кожанкой. Одернула тонкий свитерок, оправила юбку и пошла в противоположную от гостиной сторону. Там, по ее расчетам, должна была быть кухня. Она уловила слабое, едва слышное урчание холодильника.

Кухня нашлась. Огромная, стильная и очень чистая. Такая чистая, что казалось, там никогда не готовили, и никто там не обедал и не ужинал, и уж тем более не рассыпал по полу сахар. Если бы не горка пакетиков со специями на большом обеденном столе, ощущение музейной необитаемости было бы полным. Машинально сложив специи обратно в жестяную коробку, Татьяна пристроила ее на нижней полке в одном из шкафов и тут же потянулась к холодильнику. Там наверняка должна была быть выпивка. У такого парня, как Степан, а она его всегда именовала про себя «плохим», вкладывая в это свой особый смысл, выпивка быть должна непременно.

Ассортимент был велик. Татьяна остановилась на коньяке. Достала початую бутылку и, не особо церемонясь, припала к горлышку.

Черт знает до чего докатилась! Сначала снимает мужика за деньги. Потом пристает к нему и даже называет Степочкой. Просто бред какой-то!.. Теперь вот коньяк глушит из горла. Так офисные мужики всегда говорят – глушить из горла. Мать в буддистские монахи рванула бы на Тибет, узнай, до чего докатилась ее единственная дочь.

Татьяна так вымоталась, так перенапряглась в борьбе за право отвоевать себе кусочек Степиной территории, что даже не почувствовала вкуса и крепости коньяка. Отпила изрядно, не поморщившись. Убрала бутылку обратно в холодильник и, достав оттуда батон вареной колбасы, принялась кромсать его на бутерброды.

А что такого? Она проголодалась! Он, наверное, тоже. Наверняка еще не завтракал, успев только душ принять.

Но тело у него, конечно... Татьяна мечтательно зажмурилась. А особенно некоторые части его... И как это с ним все неправильно постоянно?! То целуется как-то непривычно странно, теперь вот еще и это... Ладно бы постель была или она в нижнем белье топталась на его пороге, а то ведь запросто так и...

– Здрасте, – раздался вдруг совершенно чужой, не Степин, голос. – Как поживаете?

Она оглянулась и обнаружила за своей спиной мужчину.

Приблизительно одних лет с хозяином квартиры. Такого же роста. Тонкогубый и скуластый. С растрепанными вьющимися волосами, спрятанными в хвост. С покрасневшими припухшими глазами, в которых плескался сейчас неподдельный интерес, а может, даже и восхищение. Одет он был в джинсы, тонкую водолазку ярчайшего синего цвета (кстати, под глаза) и такие же ярко-синие носки.

– Кирилл, – протянул он ей руку с ухоженными ногтями и обручальным кольцом, почему-то на левом безымянном пальце.

– Татьяна, – проговорила она с набитым ртом, успев откусить от огромного бутерброда с вареной колбасой.

– Очень приятно. – Тонкие губы Кирилла раздвинулись в улыбке, выставив на обозрение великолепнейший набор белоснежных зубов.

– Мне тоже... наверное, – добавила она на всякий случай. – А вы?

– Я друг Степана, – поспешил он пояснить и, заметив ее сморщившийся в размышлениях лоб, рассмеялся. – Мы не голубые, не подумайте. Я просто поругался со своей невестой этой ночью и с утра приперся к нему. А потом вы...

– Приперлись, да? – Татьяна вздохнула, ничего такого подумать об их сексуальной ориентации она и не успела, но словоохотливость Кирилла приятно располагала. – Хотите бутербродов, Кирилл? Я тут хозяйничаю. Степан наверняка рассердится, но куда уж больше. Я и так сегодня все мыслимые пределы переступила. Так что пара ломтиков колбасы вряд ли что способна изменить.

– А давайте бутерброды! – Он потер ладонь о ладонь, сунулся еще раз в холодильник и достал сыра, сервелата и сгущенки. – Мы сейчас еще и кофе сварганим. Вы кофе черный пьете, Танюша? А я вот грешен – люблю со сгущеночкой.

– Я кофе почти не пью, – промямлила она, задвигая ноги глубоко под стол.

Уселась так, чтобы быть подальше от Кирилла. Тот разошелся не на шутку и всякий раз, проносясь мимо нее, нарочно ли или нечаянно касался ее. То по плечу плечом заденет. То локтем по груди. То, поднимая упавший пакетик с наструганным сервелатом, вдруг коснулся, как бы по неосторожности, ее колена.

– Да? А что же вы пьете? – изумился Кирилл, огорченный тем, что Верещагина забаррикадировалась от него обеденным столом. – Кроме коньяка, разумеется?

– Чай. Все больше зеленый. – Она с надеждой поглядывала на дверной проем, дожидаясь Степана, скорее бы уж, что ли, и пришел. Все что-то медлит и медлит.

Степан и в самом деле медлил. Торчал в прихожей и, криво ухмыляясь своему зеркальному отражению, подслушивал, как Кирюха окучивает его незваную гостью.

Верещагина Кирюхе понравилась, невзирая на ее лощеный и неприступный внешний вид. Он промчался мимо него за ней в кухню, выбросив оба больших пальца из кулака и прошептав на ходу: «Супер!». И теперь терся около нее, стопроцентно задевая ее то локтем, то бедром. Этот Кирюхин прикол был ему хорошо известен. Ну-ну, пускай попробует. С этой принцессой он быстро обломается.

Тело, вишь, ей его не понравилось. Скажите, какие мы разборчивые. То же еще...

Степан все стоял и стоял в прихожей, рассеянно рассматривал себя в зеркале и с напряжением вслушивался в то, что происходит сейчас на его кухне.

Как он и предполагал, Верещагина Кирюхины штучки-дрючки быстро раскусила и поспешила укрыться за столом. Но это другана не сломило, и он жужжал огромным шмелем вокруг нее, и то и дело понижал голос до интимного журчания, и похохатывал, похохатывал. О чем Кирюха, интересно, с ней может разговаривать? Вот он лично с ней парой фраз порой за вечер не обменивался, когда они пасли ее Санечку с любовницей.

– Да что вы, Танечка? – совершенно фальшиво изумился чему-то Кирилл и загромыхал сковородками. – Никогда не пробовали обжаренные в кляре крабовые палочки? Так я вас сейчас угощу.

Ага! Уже Танечка!

Степан вдруг нахмурился, обнаружив неприятный просвет на затылке. Неужели лысеет?! Черт! А что, может, и лысеет. Отец, мать рассказывала, был с изрядными залысинами, дядька тоже. Не хотелось бы так рано-то...

Танечка, значит, ну-ну! И кормить ее собрался, во дает, а! Слыхала бы его сейчас его Нюся, она бы ему накормила. Она бы ему...

Кстати, что это такое она брякнула тут насчет того, что ее хотят убить? Врет, нет? Не похоже, чтобы врала. Во-первых, не похожа она на врунью. А во-вторых, слишком уж велико было ее отчаяние. И слезы, и пальцы дрожат. И нашептала ему такого!

«Степочка, – говорит, – миленький... У меня, – говорит, – никого нет, кроме тебя...»

Так ему еще никто не говорил. Никто и никогда. Кроме разве что матери. Та, помнится, гладила его по голове и всегда приговаривала, уже много позже смерти отца: «У меня ведь никого, кроме тебя, нет, Степочка, миленький мой. Никого...»

– Танечка, а я тут вот что подумал, – метался по квартире вдохновенный голос его друга. – Если вы стесните Степана, ну, если он будет очень уж сильно против вашего здесь присутствия, я, наверное, смогу вам помочь.

– Да? – впервые заинтересовалась она, устав от его трепа основательно. – Каким образом?

– Поживите у меня на даче, – просто предложил Кирюха, забыв рассказать, как и зачем он обычно приглашал туда женщин. – Двухэтажный дом к вашим услугам. Все условия имеются. Вода, туалет, полный холодильник продуктов, телевидение, НТВ-плюс и все такое.

Ехать к нему на дачу ей абсолютно не хотелось, хотя она видела, что нравится этому разговорчивому парню. Но ехать не хотела. Не девочка была, понимала, чего ради он приглашает. И хотя в ее положении выбирать не приходилось, и по внешним показателям Кирилл мало чем уступал своему другу, она бы с удовольствием осталась здесь. Здесь все же было как-то надежнее и безопаснее.

Вспомнив о пережитой бессонной ночи, Татьяна невольно поежилась.

Неужели она не ошибается?! Неужели исцарапанная замочная скважина на ее входной двери – это следствие полуночного любопытства? Неужели кто-то хотел проникнуть в ее дом, чтобы... убить?! Убить, как бедную Надежду Ивановну? Милиция, правда, списала все на несчастный случай, спровоцированный сердечным приступом. Но бдительная генеральская вдова Софья Андреевна, с присущей ей горячностью, опровергла эту версию.

– Что вы, милочка! Не будьте столь наивны! – фыркнула она и опустила горестной скобкой выцветшие губы. – Какой сердечный приступ, если Надежда не имела в доме даже анальгина. Она была крепкой и здоровой, как гренадер! Разве вы не понимаете...

– Что я должна понимать? – Новость Татьяну поразила, но не настолько, чтобы обсуждать ее во дворе в начале девятого вечера, когда еле на ногах стоишь после бешеного ритма трудовых будней.

– Ее же убили! – зашипела рассерженной гусыней Софья Андреевна.

– Убили? Кто? – Ручки от пакета больно врезались в затекшую руку.

Угораздило же набрать продуктов, будто на месяц. И рис, и гречку, и сахар. Ох уж этот сахар... После ухода Санечки она почти его не употребляла, всякий раз находя ему замену. То джем, то сгущенное молоко, то мед. Видеть его просто не могла. А тут купила пару килограммов. И теперь переминалась на высоченных каблуках, перекладывая тяжеленный пакет с покупками из руки в руку. И слушала зловещий шепот соседки, и все силилась уловить: кто, за что и почему убил Надежду Ивановну. И почему, собственно, милиция проявила такую преступную халатность.

– Ну, вы будто с луны свалились, Танюша! – возмутилась Софья Андреевна и, заметив ее нетерпение, вцепилась в рукав ее плаща. – Как они могут, если в убийстве замешан их сотрудник?!

– Что-то я не пойму. – Смотреть на часы было бессмысленно, многозначительность ее взглядов Софья Андреевна несомненно пропустит. – Какой сотрудник?!

– Ну, как же! – вдовствующая генеральша рассердилась не на шутку и теперь уже двумя руками впилась в ее белоснежный плащ. – Мы же видели с вами, как он предъявлял Надежде Ивановне удостоверение. И как потом потащил ее в подъезд. А потом долго не появлялся и руки вытирал белым платком. Это он! Он убил ее! А они даже слушать меня не захотели. Смотрели на меня, как на умалишенную!

Точно так же приблизительно смотрела на нее и Татьяна. Она, конечно же, помнила об инциденте, что произошел на днях под их окнами, но...

Но каким же надо было быть идиотом, чтобы, совершив убийство, вытираться прямо под окнами и не торопиться уехать?! Это вздор! И здесь было что-то не то.

– Хватит вам, Танечка, людей смешить, – снова возмутилась Софья Андреевна и засеменила следом за Татьяной к ее подъезду; у той просто сил не было больше стоять.

Хотелось домой, горячего крепкого чая, потом в ванну и в постель. Укрыться с головой и уснуть. И чтобы без дум и сновидений до самого утра. А тут такое...

– Они же привыкли к безнаказанности! Убить человека им так же просто, как отобрать права на дороге! Уж я-то знаю, что такое военные! Сорок лет прожила со своим благоверным. Такая была сволочь, знаете... – Софья Андреевна запыхалась от собственной запальчивости и остановилась, ухватившись за сердце. – Он убил ее и вытер все в квартире. Милиция говорила между собой, что ни одного пальчика не нашли. По их версии, там никого, кроме хозяйки, не было. Но мы-то с вами знаем, что все было тщательно протерто.

– Ничего я не с вами! – воскликнула потрясенная Татьяна.

Приобщаться к подозрениям соседки совершенно не хотелось. И думать ни о чем таком не хотелось тоже. Но не думать, наверное, уже не получится. А ей ведь еще мимо квартиры Надежды Ивановны нужно пройти, пробираясь к лифту. И дверь с аккуратной бумажкой она увидит, и думать теперь уже точно станет. Думать и мучиться оттого, что, возможно, Софья Андреевна не так уж и неправа. Думать и еще немного бояться. Она же видела его. Она его, а он ее...

Бояться было нельзя, она это знала. Страх способен поглотить все остальные чувства. Он вездесущ и может быть совершенно неуправляемым. А ей одной в квартире еще жить и жить. Пока Санечка сподобится вернуться.

Других вариантов избавления от одиночества она тогда просто не рассматривала. До тех пор, пока через пару дней ее снова не подкараулила Софья Андреевна и не зашептала:

– Ко мне пытались проникнуть в квартиру, Таня! Я написала заявление, советую вам сделать то же самое!

Она снова тогда устала. И снова была на высоких каблуках. Да еще под самый вечер повздорила со своим боссом, который вознамерился повесить на нее еще парочку обязанностей. Раз справляешься, на-ка тебе еще. Короче, сердита она была и неприветлива. Ну, и нагрубила Софье Андреевне. Сухим голосом посетовала на занятость. Отлепила от своего рукава ее сухонькую лапку и, не узнав никаких подробностей, вошла в свой подъезд.

А на следующий день... Софьи Андреевны не стало.

Она попала на светофоре под автомобиль, решивший проскочить, пока моргает желтый. Водитель скрылся с места происшествия, а Софья Андреевна умерла по дороге в больницу. О происшествии рассказала ее племянница, развешивавшая на балконе выстиранные кухонные полотенца.

– Нету больше тети Сонечки, – всхлипнула та и пожаловалась: – Теперь вот на похороны нужно тратиться, а у нас с Тошей денег ни копейки...

И продолжала в таком же духе еще минут десять. Татьяна поспешила попрощаться, как только в этом «плаче Ярославны» появилась брешь, и скрылась в своей квартире. И проплакала остаток вечера и часть ночи, вспоминая бедную старушку и свое к ней невнимание. Ни о чем другом она больше в тот вечер и не думала. Зато на другой день...

Она точно помнила, как вышла из лифта. Как закинула сумку на плечо и протянула руку с ключом к замку. Протянула и тут же замерла. Округлая блестящая поверхность замка, размером три на три, была грубо исцарапана. Исцарапана так, будто кто-то пытался, да так и не смог отпереть ее дверь без нее. Или все же смог?!

В квартиру она не пошла. Вызвала по мобильному милицию и все время стояла перед дверью. До тех пор, пока они не приехали. Они приехали. Долго смотрели на ее замок, вздыхали, переглядывались и снова вздыхали. Потом вошли в ее дом, все осмотрели. Заручились ее утвердительным ответом, что да, все в порядке и все на своих местах, и отчалили с чувством выполненного долга.

А она не спала всю ночь, просидев в подушках с включенным по всей квартире светом. Не спала и слушала. Под утро ее сморил тревожный сон, в котором она все время от кого-то убегала. А проснувшись, Татьяна уже знала, что будет делать.

Она поедет к Степану и какое-то время поживет у него. Он будет против, она знала. Но ей непременно удастся его уговорить. Не зверь же он, в самом деле! Поймет наверняка, как ей плохо и страшно...

– Так что, Танечка? – вторгся в ее печали вкрадчивый голос Кирилла. – Может, переедем ко мне на дачу? Степан сердится, станет ворчать. А там вам будет предоставлена полная свобода действий. Так как?

Пора было прекращать подслушивать. Степан еще раз осторожно потрогал пальцами намечающуюся лысину. Растрепал волосы в этом месте, сделал пару шагов к кухонной двери и снова остановился.

С чего-то ему вдруг стало интересно, что ответит Кирюхе Верещагина. Поедет или нет на дачу к нему и вместе с ним? Последний вопрос друга яснее ясного намекал на то, что в одиночестве она страдать не станет.

Переедем или нет?.. Степан скривился.

А что? Пускай катится! Баба, как говорится, с возу... Пускай катится ко всем чертям, и Кирюха тоже пускай катится вместе с ней. Тоже фрукт! Только по Нюсе своей сопли размазывал, а тут же Верещагину начал окучивать. Она же не в его вкусе!..

– Танюша-аа, э-эй! Вы меня слышите? – Кирилл даже пальцами пощелкал у нее перед лицом, пытаясь выдернуть ее из прострации, в которой она пребывала. – Едем?

– Я не знаю, Кирилл. – Татьяна вздохнула и укрылась за чашкой с зеленым чаем, что он ей приготовил. Отхлебнула, подержала во рту и проглотила затем осторожно. Чай он ей приготовил неважный. – Пускай Степа скажет.

Лихо! Степан снова разозлился, теперь уже без промедления двинувшись в кухню. Он еще и решения должен принимать за нее! Лихо...

– О чем разговор? – вяло поинтересовался он, хотя слышал все от первого до последнего слова.

– Да вот предлагаю Татьяне пожить у меня на даче, раз ты против того, чтобы она жила у тебя. – Кирилл повернулся к Верещагиной спиной и смотрел теперь на друга умоляющим скорбным взглядом из разряда: ну, будь ты человеком, помоги, а!.. – А она на тебя ссылается.

– Мне по барабану. – Степан скривился другу в лицо, но так, чтобы Татьяна не видела. – Пускай едет, если ей так хочется.

Сказал и сел к столу завтракать. С хрустом откусывал от целого огурца, заедая его ломтем черного хлеба, и без устали таскал с тарелки колбасу. Крабовые палочки, что зажарил Кирюха для Верещагиной, он принципиально не трогал, хотя и любил. Пускай уж дама угощается, раз тут перед ней так выкладываются.

А дама расстроилась. Такого откровенного равнодушия с его стороны, если честно, она не ожидала.

Болван! Бесчувственное, неструганое бревно! Неужели не видит, как ей сейчас плохо?! Неужели ни капли сострадания в нем нет?! Немного-то ведь успели они узнать друг друга, и должен он был понимать, каких трудов ей стоило заявиться к нему. И что все это было продиктовано не минутными капризами, а страхом. Самым настоящим, жутким и почти осязаемым. От которого звенит в ушах и дико заходится сердце. А ему по барабану...

– Едешь, нет? – нелюбезно глянул на нее Степан и тут же чуть смягчился: – Думай сама, я тебе здесь не указ. Хочется, поезжай. У Кирюхи там классно. Все условия есть и для работы, и для отдыха, и для... Гм-мм, ну да тебе еще предстоит узнать.

Зачем сказал?! Прозвучало глупо! Глупо и ехидно. Если не дура, поймет, что он злится. А поняв, начнет думать: что да почему. А ему того не надо. Он и сам не знает, отчего бесится.

– Я бы пожила здесь, – ответила через силу Татьяна, решив стоять до последнего. Если уж снова начнет выносить ее вперед ногами, тогда уж поедет к Кириллу на дачу. – Если ты не против, конечно. Здесь мне и до работы ближе. И вообще...

Кирюха мгновенно сник и к столу подсел уже без былого оживления. Сразу стал ныть, поглядывать на часы, вспоминать несчастную обиженную Нюсю. И когда через полчаса она позвонила ему на мобильный, тут же сорвался и уехал к ней.

Завтрак они заканчивали в полном молчании. Вернее, это Степан завтракал. Верещагина же ерзала кружкой с нетронутым чаем по столу и смотрела все время куда угодно, только не на него.

Зато он разглядывал ее без смущения. Разглядывал и силился понять, чем же она так пленила его друга. Видел тот ее впервые и сразу запал настолько сильно, что начал зазывать к себе, а это подразумевало...

Ну, да неважно, что это подразумевало. Все взрослые люди были, понимали.

Сегодня она, кстати, выглядела не так свежо и шикарно, как обычно. Лицо бледнее обычного, темные круги под глазами, губы совершенно бесцветны. Простенькая юбочка, вытянутый на локтях свитерок. Да, не так, как всегда. И еще потерянно как-то. Не было обычной самоуверенности, от которой она задирала нос. И взгляда холодного не было – обычного ее атрибута.

– Так что там у тебя стряслось? – спросил вдруг Степан и тут же пожалел об этом.

Ну, вот зачем?! Тебе-то какое, собственно, до этого дело?! Не терпится быть втянутым в историю? В ее историю? Мало муторных походов по театрам и музеям? Мало потерянных вечеров? Так она тебе добавит, не сомневайся. Добавит так, что белый свет тебе с алтын покажется. Идиот, что тут скажешь! Был бы умным, отделался бы от нее еще тогда, в кафе...

– Стряслось то, что вокруг меня начали умирать люди, – проговорила Верещагина чуть слышно. – Не в том смысле, конечно, не в буквальном. А соседи... Сначала одна женщина с первого этажа. Потом соседка через стенку. А потом этот мой замок.

– А подробнее можно? – сразу скис Степан, услышав упоминание о смерти.

Этой гадости он не терпел. Никогда не шел в понятые, если дело касалось аварии или убийства. Никогда не ездил на опознание. Никогда не смотрел на покойников, даже если доводилось присутствовать на похоронах. Потому что ненавидел смерть. Ненавидел и всячески старался избегать ее соседства. Он даже... к гробу матери не подходил, боясь не запомнить ее живой. А тут вдруг у Верещагиной такая история.

– Я сначала не обратила внимания на ее слова, – во всех подробностях рассказывала она Степану о том, что произошло с ней за последнее время. – А потом, когда и ее не стало... И опять эти царапины на замке...

– А может, это просто совпадение? Или мелкий домушник решил поживиться твоим имуществом, пока ты на работе. А? Может, совпадение? – все еще не хотел он терять надежду на то, что, может, пронесет и все страхи Верещагиной окажутся пустыми.

– Ты в это веришь? – изумилась Татьяна, подняв на него бездонно-голубые грустные глаза.

– Нет.

Он не верил, конечно, потому что вообще в совпадения не верил. Кроме разве что одного совпадения, столкнувшего его с Верещагиной тем пасмурным днем. Зашел бы чуть позже и не встретил бы ее. И не сидела бы она сейчас напротив него и не обременяла своими проблемами.

Пожил, черт побери, спокойно!..

– Я думаю, что я следующая, – выдохнула она со всхлипом. – Так не хочется умирать, Степа! Никогда бы не подумала, что это так... противно.

– Противно?

– Противно! Страшно, конечно же, несомненно. Но противно-то как! Ты живешь себе, никого не трогаешь и вдруг, сама того не ведая, переходишь кому-то дорогу. И за тобой начинается самая настоящая охота. Противно быть дичью, Степа!

Она выбралась наконец со своего места и принялась убирать со стола. Засучила рукава свитера, обнажив изящные бледные руки, и принялась споласкивать чашки и тарелки.

Он хотел ее поначалу остановить, но потом вспомнил, что Ираида Васильевна придет только во вторник. Сегодня была суббота. Не стоять же грязным тарелкам в раковине еще три дня. Пускай, в конце концов, хоть чем-то платит за его вынужденное гостеприимство.

Нет, ну что все-таки нашел в ней Кирюха? Надо бы спросить. Сегодня вечером они встречаются на фирме, там и спросит...

Кирюха заявился в офис, уже когда Степан сворачивался.

– Извини, брат, Нюся совсем осатанела, – покаялся Кирилл, с тяжелым вздохом опускаясь за свой стол. – Разборки, разборки, сплошные разборки. Родичей привлекла. Слезы, хай... Дошло до того, что начали звонить знакомому наркологу. Кодировать меня собрались. Ну не дураки?!

– А ты что? – Степан искренне сочувствовал, попасться в руки такой женщины, как Нюся, он не согласился бы ни при каких обстоятельствах. Осыпь его золотом, не согласился бы.

– А что я?! Собрал вещи, сунул кольцо в карман, сделал всем ручкой и съехал... – Кирилл помолчал какое-то время и через паузу добавил со значением: – На дачу съехал.

– Угу, – не принял его подачи Степан, продолжая собираться. – Так тут вот о делах, коротенько... – Он подсунул другу несколько бумаг, дождался, пока тот поставит свою подпись рядом с его, и продолжил: – Не стал я никого увольнять, Кирюха. Каялся тут мне этот криворукий, каялся. Клялся, что никогда больше и ни в жисть. Оставил пока. Ты как, не против?

– Нет, – кажется, тот даже не понял, о чем речь. – Слушай, а твоя жиличка, она что?..

– Что? – Степан встал из-за стола, сунул под мышку барсетку и направился к двери.

– Она сейчас где? – Кирюха нетерпеливо заерзал на стуле.

– Дома, наверное. – Степан равнодушно пожал плечами, но интерес друга ему был отчего-то неприятен, и он фыркнул зло: – Я что, ее пасти должен?!

– Нет, нет, упаси тебя господь! – поспешил обрадоваться Кирюха. – Дома-то у тебя?

– А где же еще! Она же с вещами приперлась! – Степан отвернулся, взявшись за ручку двери. – Пока, друг, пора мне.

Кирюха тут же засуетился, засобирался и помчался за ним следом, на ходу приговаривая с воодушевлением:

– Слушай, может, мне пригласить ее куда-нибудь, а? Как думаешь, это удобно?

– Я ничего не думаю, знаешь! – фыркнул Степан, подивившись тому, что вот ему-то в голову не пришла такая простая мысль, как пригласить Верещагину куда-нибудь поужинать.

– А ты, Степка, того... не против?! – вдруг забеспокоился Кирилл и даже споткнулся на пороге гаража. – Может, у тебя какие-нибудь виды на нее имеются? Так ты скажи, я тогда отвалю и все такое...

– Нет у меня на нее никаких видов, Кирюха, – улыбнулся ему Степан, а про себя подумал, что выбирать-то все равно ей.

Выбирать между ними двумя.

Что же все-таки Кирюха в ней нашел? Даже Нюсе дал от ворот поворот, а ведь детей с ней иметь собирался. Чудно-о!..

– Так я еду к тебе, друг? – Кирюха топтался у своего «Фольксвагена» – точной копии Степкиной машины. – Ты как?..

– Поехали. Только давай для начала в магазин заскочим. Дома, кроме колбасы и сыра, ничего нет. А жрать, невзирая на жизненные изменения, все равно хочется. А Ираида Васильевна моя еще только во вторник придет. Не умирать же нам всем с голоду.

Под «нами» он ничего такого не подразумевал. Ну, себя, Кирюху, конечно же. Ну, и Верещагину еще, может быть. Раз уж пришла жить, не морить же ее голодом. Вот ведь история...

Степан впервые за целый день улыбнулся, вспомнив, как она провожала его на фирму.

– Ты надолго? – спросила Татьяна, скрестив руки под грудью, которая, на его взгляд, была немного великоватой для ее прозрачной стройности.

– Я? – Вопрос его поразил в самое сердце, никто со смерти матери не задавал ему таких вопросов, не смел задавать. Он сам по себе, а все остальные... Но вдруг ответил: – Не знаю, как получится.

– Ага... Ладно... – Она повернулась и снова пошла на кухню.

– А чего ты вдруг? – крикнул он ей в спину и тут же покосился на ее ноги в капроновых колготках, Верещагина все еще ходила босиком по его полам.

– Да ничего, просто думала... Может, приготовить что к обеду?

– Нет. – Он испугался и даже головой замотал совсем по-ослиному. – Ничего не нужно! Никаких обедов! Я не обедаю дома! Никогда!!!

Еще чего не хватало! Сначала тарелка супа. Потом часть отвоеванной территории. Потом часть отвоеванной души.

Нет... Нет, нет, нет!!!

Он свободен, независим и ценит это, как ценит жизнь человек, сумевший заглянуть туда, откуда не возвращаются.

Он ушел, хлопнув дверью. Сел в машину и нарочито долго плутал по улицам, прежде чем поехал на фирму. Все пытался успокоиться, загнать раздражение внутрь. Потом она позвонила ему и, когда он ответил, сказала лишь короткое «прости».

Злиться он перестал тут же, сразу свернув в нужном месте, и через пару минут уже тормозил у ворот своего автосервиса. Будто ее кроткое извинение что-то изменило разом. А может, и изменило, он так и не понял. Зато она наверняка поняла причину его паники. Не дура же, в самом деле. Ну и пускай понимает. Понимает и не суется со своим обедом, мать его...

Они вытащили с Кирюхой из лифта по паре огромных пакетов. Степан отпер дверь своей квартиры, переступил порог и успел только нашарить на стене выключатель, когда Кирюха сдавленно зашипел ему в спину:

– Чем это так вкусно пахнет, Степаша?! Она что, еще и готовить умеет?!

– Ага, а также на машинке шить и крестиком вышивать. – Раздражение пробудилось с новой силой.

Просил же не соваться со своей стряпней, нет же...

Они зажгли свет и прошли с пакетами в кухню. На газовой плите стояли две маленькие кастрюльки, накрытые полотенцем. Кирюха тут же полез под крышки и зашептал, зашептал, восхищенно прищелкивая языком:

– Щи, Степаша! Щи самые настоящие! Как пахнут!

Щей ему хотелось, если честно. Наваристых, золотистых и густых. Со сметаной или майонезом. А на отдельной тарелке чтобы лежало мясо, наструганное крупными ломтями. Мать так всегда его кормила – сытно и незамысловато.

– А там что? – Степан водрузил пакет на стол и ткнул пальцем в другую кастрюлю.

– А там курятина, тушенная с морковкой! – Кирюха почти счастливо рассмеялся и звучно сглотнул. – Давай поедим, что ли? У меня со вчерашней помолвки во рту, кроме рассола, ничего не было.

– А как же утро? – напомнил ему Степан их совместный завтрак. – Ты же ел!

– Я? Ел? Да ты что?! Разве я мог жевать, находясь рядом с такой женщиной?!

– С какой? – Степан достал из сушки две глубокие тарелки и принялся щедро наливать себе и другу. – Что в ней тебе так понравилось? Обыкновенная замороженная рыба, да и только.

– Тише ты! – шикнул на него Кирюха и опасливо оглянулся на кухонную дверь за спиной. – Услышит еще, обидится.

– Да нет ее. Туфли отсутствуют. Курточка тоже. – Степан пожал плечами, стараясь казаться равнодушным, но вопросец все же точил изнутри: куда же это госпожа Верещагина умыкнулась, наготовив щей.

– А-а-а, тогда ладно. Но я все же взгляну, с твоего позволения. – Кирюха быстро пробежал по квартире, вернулся и разочарованно развел руками: – И правда, нет ее, Степ. А где же она? Сказала, что ей угрожает опасность, а сама куда-то запропастилась.

Он показался Степану на удивление расстроенным.

– Слушай, а может, ты влюбился? – поинтересовался Степан, опустошив целую тарелку щей и потянувшись к кастрюле с курицей.

– Может, и влюбился! – пробурчал Кирилл с полным ртом капусты. – Немудрено в такую женщину влюбиться. Не знаю, чего ты до сих пор терялся. Я бы уж не упустил возможности. Позволишь? Ах да, тебе же по барабану, я слышал! Так я ей займусь? Такая женщина! Она всех моих трех предыдущих жен стоит вместе взятых. Она... Конечно, она не из наших любимых задурелых, это факт, но в ней столько огня! И насчет рыбы замороженной ты, старик, не прав. Ее только расшевелить требуется. Чуть-чуть дунуть – и займется. Поверь!.. А как готовит!.. Конечно, любить такую даму много нервов нужно. Нервов, времени, сил, ну и денег соответственно. Она не одноклеточная, это однозначно. Сложный организм, это понятно... Так я займусь ею? Чего молчишь?

Сказать в ответ было нечего.

Смотреть на Верещагину глазами друга не хотелось. Своего мнения он менять не собирался, во всяком случае, пока. И в то же время мысль о том, что ею кто-то будет заниматься, пускай даже и его друг, была неприятна. Не сильно, нет. Немного совсем, но неприятна.

Кирюха был прав. Любить такую женщину очень проблемно. Проблемно, хлопотно и нервно. Не каждому по силам. Санечка вон ее и тот не выдержал, прожив вместе столько лет и нажив дочь и совместное имущество. А Кирюха рвется, будто все про нее заранее знает. Хотя... Хотя, учитывая его богатый опыт семейной жизни, может, он не так уж и не прав...

Курица по вкусовым качествам ничуть не уступала щам. Они хватали большие сочные куски, обгладывали с косточек мягкое нежное мясо и жмурились от удовольствия.

– Слушай, а ей-то мы оставим или нет? – вдруг всполошился Кирилл.

– Надо бы... – Степан заглянул в кастрюльку. В жирной морковной подливке сиротливо болталось одинокое крылышко. – Кажется, мы с тобой все съели. О как!

– Ладно, старик, не парься. Время позднее, ей на ночь наедаться вредно. Такую фигуру нужно блюсти. Давай сюда, что там еще осталось...

Они съели все и макали потом хлебные корки в подливку, цепляя морковку с луком и отправляя в рот. Вымыли посуду. Посмотрели телевизор. Поговорили. Украдкой друг от друга смотрели на часы и, каждый по-своему, волновались из-за ее долгого отсутствия.

Потом Кирюхе позвонила мать и со слезами в голосе потребовала немедленно приехать. Тот нехотя уехал, оставив Степана в одиночестве.

Тишина пустого вечера тут же начала давить ему на уши, снова заставив нервничать.

Сидел бы сейчас в баре, отдыхал. Снял бы девочку, развлекся бы. А вместо этого что? Сидит и, как болван, слушает шум лифта в подъезде.

Куда ее унесло на ночь глядя, а?

Какое-то время Степан еще посмотрел футбольный матч, потом оделся и вышел на улицу.

Там было темно, свежо и тянуло сыростью скорого дождя.

У подъездной двери отирались подростки, воровато пряча в рукава сигаретки. Хором поздоровались и растворились куда-то, пока он оглядывал двор.

Двор как двор. Автостоянка на пятнадцать машин. Его место было третьим справа. Это было их негласное соседское соглашение – у каждого свое место, и ни-ни на чужое. У каждого подъезда, а их было всего-то два, по две лавочки, кустарники, чахлые липки. В дальнем углу несколько ракушек, предмет постоянных визитов представителей инспектирующих организаций. И ни одного фонаря. Ни одного...