Онлайн чтение книги Остров дьявола
Глава девятая

1

Когда они отошли от берега примерно на милю, вертолет еще догорал. Пламени уже не было, но в знойное безветренное небо тянулась ровная голубая струя дыма. Яхта держала курс на Мексиканский залив. Так распорядился Макс. Пассажиры стояли у борта и молча смотрели на удаляющийся берег, на котором, как внушил им Веземан, витала черная смерть. В это верили все, начиная от капитана и кончая супругами Гомес, и лишь у Ганса не было твердой уверенности, что Остров заражен смертельными ядами, над изобретением которых работали Дикс, Кун и Кларсфельд. О двух последних Макс не думал. Он сидел в удобном плетеном кресле, погрузившись в хаос сложных и противоречивых дум. Недалеко от него, опершись на перила, стоял Норман Роджерс - его телохранитель и адъютант. Лицо его было непроницаемым. Максу хотелось знать, о чем думает сейчас Норман, впрочем, как и все остальные на яхте, включая и капитана? Догадаться было нетрудно - каждый задает себе вопрос: а что же дальше? Позади Остров дьявола и черная смерть, а впереди? Где он, тот берег спасения, и каков он, к которому причалит их необычный корабль? Пока что они задают этот вопрос себе мысленно. Но скоро они заговорят об этом вслух и потребуют ответа от него, Макса Веземана. Все они здесь, на палубе, еще не пришедшие в себя от шока, не совсем вникнувшие в то, что заставило их в пожарной спешке покинуть насиженные гнезда, бросить часть имущества и перебраться на борт яхты, которая направляется в туманную даль неизвестности, понурые, растерянные, углубившиеся в себя. Пока что они робко роняют отдельные слова, фразы, в которых звучит если не прямой, то скрытый вопрос. Он прислушивается к их голосам, не отрываясь, однако, от своих дум. Поступок Дикса нисколько не удивил его. Макс знал, что конец будет именно таким, потому что он планомерно, расчетливо направлял Дикса на этот путь, подчинил себе его волю.

- Доктор был болен, я давно замечала, что у него с психикой не в порядке, - монотонно говорит Эльза, обращаясь к испуганной и растерянной Марго. Секретарша Левитжера сквозь слезы роняет отрывочные слова:

- Я не могу поверить… он мертв, а глаза открыты. Почему его оставили там? Почему не взяли на яхту? Какой ужас… Он обещал в среду возвратиться.

"Он получил то, что заслужил", - мысленно отвечает ей Макс. Он думает о Дюкане, и что-то болезненное подступает к горлу и готово вот-вот вырваться наружу скорбным стоном.

- А где Мануэла? Она же шла, я сама видела, что шла, - словно спохватившись, говорит Ана Гомес.

- Она вернулась, - отвечает ей Норман и добавляет: - Она попалась мне навстречу.

К Максу подходит капитан, говорит совсем не то, что его на самом деле волнует:

- А этот лазутчик, видно, опытный шпион, что сумел уложить двоих.

Макс понимает, что капитан таким образом пытается скрыть свое волнение перед тем, как заговорить о главном, что тревожит его.

- На его месте так поступил бы каждый. Ему грозила неминуемая смерть. Левитжер попытался сбросить его в море, на что не имел никакого права, ни морального, ни юридического. Он вершил самосуд, за что и поплатился, - говорит Макс, и в тоне его звучит явная неприязнь к Левитжеру.

- Но пистолет, откуда взялся у него пистолет? - удивляется капитан.

- Плохо обыскали. Джек обыскивал, и он поплатился за свою халатность. Кстати, у вас тоже есть незаконный пистолет. Я не выдавал вам на него разрешения.

- Мне разрешил мистер Штейнман, - поспешно, с преувеличенной уверенностью солгал капитан и сам же понял, что Макс не верит ему.

- Не надо, - лицо Макса исказила гримаса досады. - Штейнман и не подозревал о вашем пистолете. Знал только я и, как видите, молчал. - Макс смотрел прямо в глаза капитану взглядом доброжелательным, и по губам его скользнула легкая ироническая улыбка, на которую капитан ответил улыбкой веселого смущения, как бы подтверждающей правоту Веземана. Но неожиданно для капитана Макс заговорил уже строгим тоном приказа. - Я прошу вас сдать свой пистолет до окончания рейса. Как только причалим к берегу, я верну вам ваше оружие. - Макс взглядом подозвал к себе Нормана и приказал: - Роджерс, примите у капитана оружие.

- Но почему, на каком основании? - растерянно и смущенно проговорил капитан, нервически моргая жестокими глазами.

- Капитан, я не советую вам обострять отношения. Здесь я командую и полностью отвечаю за свои действия. Извольте подчиниться.

В спокойном, но властном голосе Макса звучал металл, и капитан с наигранной небрежностью отдал пистолет Норману Роджерсу. Он смущен и с трудом одерживает нарастающее в нем чувство ярости. Он говорит дрожащим голосом:

- Сэр, я должен понимать ваш более чем странный поступок, как недоверие мне?

- Никак нет, капитан. Я это сделал в интересах нашей общей безопасности. И повторяю: пистолет вы получите, как только яхта пришвартуется к берегу.

- Тогда позвольте полюбопытствовать - где будет тот берег и причал? - Тон независимый, с нотками обиды и раздражения. Макс ожидал этого вопроса и приготовил уклончивый ответ:

- Он будет там, где нам окажут гостеприимство.

Недовольная злая ухмылка затрепетала в глазах капитана, и после короткой паузы он спросил:

- А нельзя ли конкретней, сэр?

- Вас интересует берег? Хорошо: берег Мексиканского залива.

- Довольно конкретно, хотя и не совсем ясно - северный, южный или западный? - В голосе напитана звучала ирония.

Они шли в Мексиканский залив с восточной стороны. По правому борту на северной стороне лежала Флорида, по левому, на юге - Куба, впереди на западе была Мексика.

- Это мы уточним несколько позднее, - Макс со значением дотронулся рукой до портативного радиопередатчика, висевшего у него через плечо, словно этим жестом хотел сказать, что он с кем-то держит связь по рации и получает указания "вышестоящих". В голосе его звучало прежнее дружелюбие и призыв к пониманию и доверию.

Внешне у капитана спокойный и независимый вид, он пытается соблюсти чувство достоинства, выдержки и под этой личиной скрыть свое волнение. Макс понимает его подлинное состояние и догадывается, какие вопросы и сомнения точат душу капитана яхты. Сожжение вертолета, поспешное бегство с Острова, не преданные земле тела Левитжера и Джека, оставление на Острове Кочубинского с его отрядом - все это не может не вызвать подозрений и вопросов, на которые нет ясного ответа.

Макс вместе с капитаном поднялись в капитанскую рубку, где в то время находились моторист и механик. Поднялся и Норман. С появлением капитана механик сошел на палубу. Знойное солнце уже давно перевалило зенит и неторопливо клонилось к горизонту. На море по-прежнему штиль, и морская гладь казалась покрытой серебристой пленкой. Справа и слева на горизонте проплывали корабли различных классов и назначений. Перед тем как подняться вслед за капитаном в рубку, Макс на какую-то минуту подошел к Фиделио Гомесу, положил ему руку на плечо и вполголоса сказал тепло и ласково:

- Не волнуйся. Все будет хорошо, скоро вас встретит Кэтрин и Педро.

- Педро?! - На просмоленном солнцем и морем лице Фиделио вспыхнула тревожная радость.

- Не шуми, - еще тише сказал Макс. - Ваш Педро - хороший парень. - После этих слов он поспешил в рубку, оставив Гомеса в приятной растерянности.

Состояние нервного возбуждения, захлестнувшее Макса с той минуты, как яхта отчалила от берега, не проходило, но к сдержанной радости, которую испытывал он, примешивалась тревога, и трезвый рассудок охлаждал и подавлял восторг и ликование, считал эти чувства преждевременными: на пути к конечной цели могло возникнуть много разных непредвиденных и даже непреодолимых преград, опасных для жизни. Впрочем опасность для жизни подстерегала его все последние годы, начиная со времени службы в Пуллахе под Мюнхеном: она ходила за ним тенью, ибо в любой момент на него могли надеть наручники, сказав: "Хватит валять дурака, Вальтер Дельмам. Кончай играть роль Макса Веземана, занавес опущен". Самое обидное, что провал не всегда мог зависеть от него самого: в себе, в своей осторожности и осмотрительности он был уверен. Он мог стать жертвой ошибки или провала кого-нибудь из своих коллег, либо преднамеренного предательства. И тогда с ним могли поступить так же, как и с Эдмоном Дюканом. К этому он был готов, с этой мыслью он свыкся и уже не ощущал ее тревожной остроты. И сейчас, когда главная задача, ради которой он находился на Острове, была с неожиданным оборотом выполнена, казалось бы спокойствие должно поселиться в нем, исключая всякое опасение за свою жизнь - ведь главное дело сделано. И тем не менее он с неожиданной остротой ощутил жажду жизни и стыдливую боязнь смерти. И стимулом жизни была Кэтрин. Ради нее и во имя нее он должен жить. Он ждал, как самого светлого праздника встречу с ней в Гаване, тревожное нетерпеливое сердце его отсчитывало уже не дня, а часы и минуты. Кэт… С тех пор, как она покинула Остров и перебралась на Кубу, он думал о ней с возрастающей остротой, обожанием и нежностью, и теперь частицу своих чувств он старался передать ее родителям. Стоя в рубке рядом с угрюмым молчаливым капитаном, он с приподнятым напряжением всматривался вперед, словно боялся вовремя обнаружить опасность, внезапно возникшую на их пути.

2

Опасность появилась с противоположной стороны, за кормой, и заметил ее опытный глаз капитана, моряка-профессионала. Как бы между прочим, с деланным равнодушием он обронил вялые слова:

- За нами идет сторожевой корабль военно-морских сил США. - Капитан опустил бинокль и, как ни в чем не бывало, снова устремил взгляд вперед в сторону слепящего солнца. Макс попросил у него бинокль и посмотрел за корму. Да, действительно, примерно на расстояний двух миль за ними шел небольшой военный корабль. За бесстрастностью тона, которым говорил капитан, чувствовались напряженность и беспокойство.

- Вы думаете, к нам это имеет какое-то отношение?

Капитан помедлил с ответом. Затем сказал уклончиво:

- Скоро узнаем: расстояние между нами заметно сокращается.

- А вы не можете прибавить ходу?

Именно этого вопроса и ожидал капитан. Макс хочет уклониться от встречи с американским военным кораблем, значит такая встреча для него нежелательна. Почему? Ответил:

- Идем полным ходом.

- Возьмите левей.

- Слушаюсь, сэр. - Что-то наигранное, неискреннее прозвучало в последних словах капитана, но приказ он исполнил: яхта повернула на несколько градусов влево.

Откуда ни возьмись, со стороны солнца появились два американских истребителя и с оглушительным ревом на небольшой высоте пронеслись над яхтой, едва не задев ее мачты. В их появлении было что-то зловещее, как рок, как знамение предстоящей беды. Корабль за кормой и эти самолеты в мыслях Макса соединились в нечто единое, что нельзя было назвать случайностью, и поэтому сам собой напрашивался вывод: о происшествии на Острове каким-то образом стало известно хозяевам Левитжера. Но каким? - вот вопрос, который сейчас лихорадочно звучал в разгоряченном мозгу Веземана. - Кто мог сообщить - и конечно же, по рации - о произошедшем? Кочубинский или капитан яхты? Скорее всего капитан, - решает Макс и говорит:

- Возьмите еще левей.

- Но там территориальные воды Кубы. Фидель не любит, когда вторгаются в пределы его владений.

- Ничего, за это я отвечаю.

Капитан недовольно, даже с демонстративным вызовом поводит плечами, но выполняет распоряжение, проворчав с язвительным намеком:

- Надо полагать, у вас приятельские отношения с Фиделем?

- А вы как думали? - Макс взял шутливый тон. - По выходным дням мы с ним в шахматы играем.

- С Фиделем?

- С Фиделио Гомесом.

Капитан оценил шутку и умолк, улыбаясь сам себе. Через минуту уже серьезно спросил:

- А почему мы оставили на Острове тело мистера Левитжера? Вдова покойного может пожаловаться президенту.

- Я не хотел доставлять вам лишние хлопоты и неудобства, поскольку ваша яхта не приспособлена для перевозки покойников. Но не это главное. Мистер Левитжер так много сделал для благоустройства Острова и так любил свой райский уголок, что однажды еще при жизни выразил пожелание, чтоб после смерти останки его захоронили в милой его сердцу "башне". Собственно она и строилась, как мавзолей, как личная усыпальница.

И хотя Макс старался говорить серьезным тоном, капитан не поверил ему. Как и в первый раз, так и сейчас со стороны солнца внезапно появился теперь уже один истребитель на бреющем полете, и очередь крупнокалиберных пуль в каких-нибудь полсотне метров от кормы яхты прошила водную гладь. Капитан вздрогнул и побледнел. Повернувшись к Максу встревоженным лицом, сказал голосом, в котором явно звучали испуг и смятение:

- Он что, псих? Не видит нашего флага и стреляет по своим?

Макс не ответил. У него уже не было сомнений, что их преследуют. Встревожились и пассажиры.

- Возьмите еще левей, - приказал Макс. Голос его звучал спокойно и уверенно.

- На юг, сэр? - Капитан уставился на Макса с некоторым недоумением.

- Да, - негромко, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, обронил Макс, с некоторым напряжением всматриваясь в белесую дымку южного горизонта, где, словно мираж, вырисовывались далекие, в неясных очертаниях корпуса вытянутых вверх строений. - Бинокль, - попросил Макс у капитана. Бинокль приблизил горизонт, и Макс опознал знакомый силуэт высоких зданий. Спросил, не отрывая глаз от окуляров: - Это Гавана?

- Да, сэр, гостиницы "Капри" и "Абана Либре".

- Курс на гостиницы, - негромко приказал Макс, и капитан ответил осторожным кивком головы. Яхта шла к кубинскому берегу.

В воздухе послышался характерный стрекочущий рокот, и вскоре по правому борту в предвечернем небе показался вертолет, шедший в направлении яхты. Его появление ничего хорошего не предвещало. Вторжение в воздушное пространство и территориальные воды Кубы военными самолетами и кораблями США было обычным явлением. Янки с присущим им цинизмом и наглостью демонстрировали свои мускулы перед всеми, кто был слабее их, не считаясь о суверенитетом и нормами международного права. Макс без труда догадывался, с какой целью приближается к яхте вертолет, и готовился к жестокой схватке безоружной посудины с вооруженным воздушным пиратом. Он понимал, что наступают самые критические минуты в его жизни. Янки не остановятся ни перед чем, и без зазрения совести они потопят яхту, даже в территориальных водах суверенного государства, тем более, что яхта шла под флагом США. Едва ли ЦРУ и Пентагону известны подробности происшедшего на Острове. Для них важно, чтоб ни один свидетель, а тем более посвященный в тайны Острова, не остался в живых. Они еще не располагали точными и достоверными сведениями, кто уцелел и кто погиб в адском огне, и что за люди (Дикс, Кун, Веземан, Кочубинский?) спешат пристать к кубинскому берегу и с какими материалами и документами. Да уж, конечно, не с пустым чемоданом.

Одновременно с появлением вертолета впереди навстречу яхте со стороны Гаваны мчался сторожевой катер кубинских пограничников. Его заметили одновременно капитан и Макс.

- Кажется, нас одни провожают, а другие встречают, - проговорил капитан и озабоченно посмотрел сначала на вертолет, затем вперед, в сторону Гаваны. Вид у капитана был растерянный. Весь этот путь от Острова он бился над загадкой - кто же есть на самом деле этот немец, нацистский полковник Макс Веземан? Теперь, кажется, ответ проясняется, судя по тому, как спешит к кубинскому берегу, а американцы пытаются помешать ему. Не он ли приложил руку к зловещему пожару на Острове?

А вертолет уже над яхтой, и раздается требовательный голос в мегафон:

- Вы сбились с курса. Возьмите вправо и немедленно уходите в нейтральные воды. Это приказ.

- Что отвечать? - Вид у капитана подавленный.

- Ничего. Соблюдайте спокойствие и не меняйте курса. - Голос Макса ровный, уверенный. Он с напряженным нетерпением смотрит вперед на спешащий навстречу кубинский катер. И вдруг от вертолета отрывается бомба и падает перед самым носом яхты, в каких-нибудь сорока метрах, вздымая огромный фонтан воды. Капитан резко останавливает машину. Лицо его бледное, в глазах растерянность. Он поворачивается к Максу и сухим дрожащим голосом говорит с явным озлоблением:

- Вы не имеете права рисковать нашей жизнью!

А с вертолета опять тот же голос в мегафон:

- Ваше сопротивление бессмысленно! Или вы хотите пойти ко дну?! - И вертолет нагло и самоуверенно опускается на палубу яхты, и в ту же минуту из его утробы выскакивают шесть вооруженных автоматами морских пехотинцев.

Двое - солдат и сержант - врываются в рубку, где находится Макс и капитан, и сразу вопрос:

- Почему держите курс на Кубу?

- Я выполняю приказ, - дрогнувшим голосом ответил капитан.

- Чей? - Вид у сержанта свирепый, тон грубый. Капитан кивком головы указал на Макса.

- Вы кто такой? - Сержант с высокомерной наглостью уставился на Макса.

- Я не обязан отчитываться перед пиратами, попирающими элементарное международное право, - спокойно, соблюдая достоинство, ответил Макс. Он видел, как на палубе другие солдаты опрашивают механика и пассажиров, и хотел предугадать дальнейшие действия янки, - что они предпримут? Они явно спешат, помня о приближающемся катере кубинских пограничников. Важно было затянуть время. Но и сержант понимает это и уже обращается к капитану, указывая на Макса:

- Кто он?

- Мистер Веземан, начальник спецслужбы.

- Понятно. - Сержант торопливо достает из кармана бумажку и вслух читает: - Дикс, Кун, Кларсфельд, Веземан, - быстрый взгляд в сторону Макса, - Кочубинский… они здесь, на яхте? - Он обращается только к капитану.

- Все остались на Острове, кроме Веземана, - с послушной готовностью говорит капитан, избегая смотреть на Макса.

- Это точно? Вы отвечаете за это головой? Я прикажу обыскать яхту и если найду хотя бы одного вот из этих, - сержант потряс перед носом капитана бумажкой, - я лично расстреляю вас.

- Из названных вами, сержант, только мистер Веземан находится на яхте, - покорно ответил капитан.

Макс не сводит взволнованного взгляда с приближающегося катера. "Скорей, скорей…" - выстукивает сердце, а мысль с лихорадочной быстротой выискивает лучик надежды: обыск яхты даст выигрыш хотя бы несколько так необходимых, желанных минут. Но это понимает и сержант, с тревогой посматривая на приближающийся кубинский катер. И он решает не тратить драгоценное время на осмотр яхты, он приказывает Максу следовать за ним, на палубу, где стоит вертолет. Макс делает преднамеренную заминку, он пытается протестовать и таким образом выгадать минуты, но верзила морской пехотинец, сопровождающий сержанта, грубо ткнул ему в бок дуло автомата и процедил сквозь жвачку, которую он не прекращал жевать:

- Ну, быстро…

На палубе возле вертолета стояла группа пассажиров, окруженная морскими пехотинцами. Сержант снова дрожащей рукой достал бумажку и, уставившись в нее рассеянным взглядом, сказал:

- Слушайте меня внимательно: есть на яхте Дикс, Кун, Кларсфельд, Веземан и Кочубинский? - Он поднял глаза на перепуганную, не смеющую открыть рта, толпу. - Ну? Я тебя спрашиваю, рыжая красавица? - уколол прищуренным глазом Марго.

- Нет, никого нет, только мистер Веземан, - заикаясь пролепетала секретарша Левитжера, глядя на сержанта с доверчивостью и подобострастием.

- Все ясно, - сказал сержант и, положив руку на плечо Макса, приказал солдатам:

- Этого в вертолет, живо!

Четверо морских пехотинцев схватили Макса, заломили за спину руки и, приподняв, грубо, как бревно, втолкнули в дверь вертолета. Затем и сами поднялись вслед за ним. И через минуту вертолет оторвался от палубы яхты и на виду у кубинских пограничников, сделав разворот, ушел на север.

3

Рейсовый самолет из Вены прибыл в аэропорт Шереметьево точно по расписанию - минута в минуту, хотя погода в Подмосковье стояла слякотная: то дождь со снегом, то снег с дождем, как это нередко бывает в ноябре. Иван Слугарев в последний раз виделся с Максом Веземаном много лет тому назад в Зальцбурге и теперь, ожидая прибытия венского самолета, испытывал легкое волнение: узнает ли его? Время неотвратимо делает свое дело, не щадит никого, тем более, думал Слугарев, последний год для Веземана был полон тяжелых драматических испытаний, и это, конечно же, не могло не отразиться как на физическом, так и на духовном состоянии Макса. Мысль, что он не сразу узнает его, была неприятной и досадной. Однако тревога оказалась напрасной: они сразу узнали друг друга, словно расстались только вчера, - ту же сдержанность и ненавязчивое обаяние подметил Слугарев в своем друге.

В машине они сидели вдвоем, без шофера, - Слугарев за баранкой, Веземан - рядом с ним. Густой пушистый снег влажными хлопьями слепил ветровое стекло, и щетки с трудом справлялись со своими обязанностями, мокрое скользкое шоссе сдерживало скорость, да они и не спешили. Разговаривали спокойно, неторопливо, сдерживая эмоции, которые распирали обоих.

- На другой день после того, как тебя усадили на вертолет, мы уже знали в подробностях, что и как произошло, и довольно переволновались за твою безопасность, - сказал Слугарев, бросая на Макса короткие взгляды через зеркало.

- Понимаешь, Иван, дело тут не в моей безопасности, за себя я был спокоен, хотя б уже потому, что яхта оказалась в руках кубинцев, и ЦРУ не удалось бы избежать гласности, если б они попытались расправиться со мной втихую. Получилось все как-то уж очень нелепо. Одна не предусмотренная деталь, как ты знаешь, может погубить все дело. Я имею в виду флаг. Если бы мы, войдя в Мексиканский залив, поменяли американский флаг на какой-нибудь другой, мы бы спутали их карты и кто знает, может все обошлось бы благополучно. И потом: я никак не мог предположить, что они пойдут на такую авантюру в территориальных водах Кубы.

- Нас беспокоило другое: не пришлось бы тебя обменять на какого-нибудь Гапона-Пухова.

- Пухов? Это кто такой?

- Посадили мы тут одного ихнего… Да не в нем дело, я вообще.

- Я понимаю, о чем ты. Нет, я не "засветился". Они могли лишь подозревать, но фактов у них не было. Никаких улик и доказательств. К пожару я действительно не имел прямого отношения - тут у меня твердое алиби. Все остальные мои распоряжения и действия, порой лишенные логики и здравого смысла, я объяснял состоянием шока. Мол, пожар и гибель моего друга Дикса повергли меня в глубокую депрессию, и я не отдавал отчета своим поступкам. Мои объяснения с юридической точки зрения не вызывали сомнений. Причина взрыва и пожара - несчастный случай во время эксперимента, проводимого учеными. Об эксперименте меня предупредил накануне Дикс. Он и Мануэлу в этот день выпроводил домой, что она и показала на следствии.

- А на самом деле ты считаешь - это была преднамеренная акция?

- Несомненно. Дикс готовил ее заранее. Ему удалось незамеченным перенести к себе в служебный кабинет напалм. И надо думать, в немалом количестве.

- А почему Кун и Кларсфельд не оказали ему сопротивления?

- Я думаю, перед тем, как произвести взрыв, он их просто застрелил. У него было два пистолета. Один он постоянно имел при себе, другой хранился в его служебном кабинете. Часовой показал, что перед взрывом в здании он слышал выстрелы и попытался войти, но дверь оказалась запертой изнутри. И я не сомневаюсь, что запер ее Дикс с определенной целью. На вопрос, почему не пытались тушить пожар, я отвечал: боялись, знали, что в лаборатории хранились опаснейшие для жизни яды. Всех, мол, охватил панический страх, даже ужас. Именно этим я объяснял свой поспешный уход с Острова на яхте. Ужас на какое-то время лишил меня рассудка, и я принимал нелепые действия: например, отправил отряд Кочубинского в дальнюю бухту, сжег вертолет. Кстати, уничтожение вертолета вызвало наибольшее подозрение у членов следственной комиссии. Я объяснял это так: поручив вертолетчику и одному из охранников захоронить тела погибших - Левитжера и Джека, я опасался, что они, как только яхта отчалит, не станут выполнять мой приказ и умчатся с Острова на вертолете.

- И тебе поверили?

- Но я же не отдавал отчета своим поступкам и делал глупости. Впрочем за уничтоженный вертолет мне пришлось уплатить. В ЦРУ, я думаю, не верили мне, но у них не было улик. Трудней всего было оправдать наш поход на Кубу. Мои объяснения звучали неубедительно даже для беспристрастных юристов. Я утверждал, что Кэтрин Гомес - моя невеста, что она Левитжером и Диксом была зачем-то командирована на материк и что за наделю до взрыва я получил от нее записку, в которой она сообщала, что находится в Гаване и не собирается возвращаться на Остров, о чем просила сообщить ее родителям. А поскольку супруги Гомес оказались на яхте, то я решил доставить их к дочери да и сам горел нетерпением встретиться с невестой и официально оформить наш брак.

- Да, прямо скажем: сказка для школьников, - улыбаясь произнес Слугарев, а Макс продолжал:

- Я требовал от американцев отправить меня на родину, то есть в ФРГ, где я готов держать ответ перед своим начальством. И в этом отношении мне, помимо воли своей, помогла старая подруга Дикса фрау Эльза. Кубинцы переправили ее, по ее же просьбе, в Федеративную республику, где она дала сотрудникам из Пуллаха подробные показания о своей жизни на Острове и обо всем, что произошло потом, естественно, и обо мне, к которому она питала симпатию, как к соотечественнику. Из Пуллаха последовал запрос к американцам, и те вынуждены были передать меня на Рейн. Как потом я выяснил, в Пуллахе интересовались загадочной смертью полковника Штейнмана, а я был именно тот человек, который мог им кое-что прояснить. И я действительно рассказал все о смерти Штейнмана и Дикса. Последний их больше всего интересовал, особенно неофашистов, для которых он был чуть ли не национальным героем. Со слов Эльзы они знали, что на Острове я был единственным другом Дикса, и, может, поэтому и на меня попал отраженный лучик его славы. Словом, в ФРГ ко мне отнеслись с пониманием и сочувствием. Но я знал, что это ненадолго, что на смену им уже зреют недоверие и подозрительность. Тогда я решил перебраться в Австрию.

- Мы об этом тоже знали и потому отозвали тебя. Ты хорошо поработал. Дмитрий Иванович называл тебя современным Зорге.

- Дмитрий Иванович - большой шутник и мастер гипербол. Как он поживает?

Слугарев ответил не сразу. По лицу его скользнула скорбная тень. Макс заметил ее и, насторожившись, ждал.

- Дмитрий Иванович на пенсии, - глухо проговорил Слугарев, не отрывая сосредоточенного взгляда от мокрого шоссе.

- Что-нибудь случилось? - после некоторой паузы осторожно спросил Макс. Бойченкова он глубоко уважал и ценил за ясный ум, принципиальность и прямоту.

- Решительно ничего. Просто не понравился одному товарищу, - уклончиво ответил Слугарев.

"Кому?" - мысленно спросил Макс, но вслух счел неуместным задавать этот вопрос, только библейски подумал: пути Господни неисповедимы. Наступила продолжительная, какая-то печальная пауза. И вдруг Макс взволнованно заговорил:

- Да, ведь я встречался с Эдмоном Дюканом.

- Где? - встрепенулся Слугарев. - Когда? - Какое-то зловещее, тревожное предчувствие охватило его.

- На Острове. Накануне и в день пожара. Он погиб. Его убили. С ним расправились за его "Черную книгу". Ты что-нибудь слышал о ней?

Вместо ответа Слугарев сокрушенно произнес:

- Все-таки не послушался совета и поплатился. Этого следовало ожидать. Расскажи, - попросил он печально. И Макс подробно рассказал о появлении Дюкана на Острове, о встрече с ним и о его гибели.

…Потом долго молчали. Казалось, каждый погружен в какие-то свои, личные воспоминания, и грешно было потревожить их даже полусловом. Лишь когда миновали Белорусский вокзал и влились в нескончаемый автомобильный поток улицы Горького, Макс спросил:

- Мы куда сейчас?

- В гостиницу "Космос". Это новая, ты ее еще не видел.

- В Москве много нового, чего я еще не видел, - произнес Макс с душевным волнением. - "Космос". Это где такая?

- У ВДНХ. Строили французы. Одна из фешенебельных. Тебе понравится.

- Да, я люблю этот район - северную окраину столицы.

- Была окраина когда-то. А сейчас это почти центр. На метро от ВДНХ до Дзержинской минут пятнадцать и того меньше.

Стеклобетонная "подкова" гостиницы "Космос" своей внутренней стороной повернута на запад, на главный вход в ВДНХ. Окна трехкомнатного апартамента, забронированного для Макса, с высоты двадцатого этажа смотрели на сказочный городок павильонов, за которыми простирался зеленовато-рыжий массив Главного Ботанического сада и Останкинского парка. Макс, бесшумно ступая по мягкому ковру гостиной, заглянул в кабинет, затем в спальню, в ванную комнату, подошел к окну и, глядя на золоченый шпиль главного павильона, глубоко и сладко вдохнул всей грудью. Обернулся к Слугареву, блаженно зажмурился и выдавил из себя тепло и нежно:

- Москва… Даже не верится.

Слугарев смотрел на него с дружеской улыбкой, разделяя его состояние, и сказал с тайным намеком:

- Тебя ждут приятные сюрпризы. Не буду мешать. Вот мои телефоны - служебные и домашний. Сегодня я тебя не побеспокою. - Он положил на стол маленький клочок бумажки с номерами телефонов и протянул руку: - До завтра. Отдыхай. - Он задержался у порога и, взглянув на Макса лукаво прищуренными глазами, прибавил с нажимом па первое слово: - Приятного отдыха.

Проводив Слугарева, Макс снял пальто, пиджак и начал развязывать галстук, как в дверь постучали. Стоя посреди гостиной с галстуком в руке, он прокричал:

- Да-да, входите.

Дверь тихо, как-то нерешительно отворилась, и так же бесшумно закрылась. Кто-то несмело вошел в прихожую и не подавал голоса. Бросив на диван галстук, Макс с напряженным любопытством шагнул к прихожей и замер в немом оцепенении. Перед ним стояла Кэтрин, тот самый сюрприз, о котором намекал генерал Слугарев. Большие темные с синей поволокой глаза ее озаряли невинной, робкой и в то же время бесконечно счастливой улыбкой очарованное и слегка смущенное лицо, такое юное и нежное. И вся фигура ее, плотно обтянутая платьем из легкого материала, трепетная и непорочная, излучала ослепительную юность, так что Макс одновременно с радостным восторгом почувствовал совестливую неловкость и грусть. Преодолев первые мгновения замешательства, он шагнул к ней навстречу, неловко обнял ее, и она доверчиво, как ребенок, прижалась лицом к его груди. Он целовал ее волосы, такие до боли знакомые, и ему казалось, что как и прежде, они пахнут морем и магнолией. Потом они сидели в мягких громоздких креслах, восторженно рассматривая друг друга, и Максу казалось, что они не виделись целую вечность, хотя минуло с их последней встречи на Острове чуть больше года.

Они не находили слов, да и какие слова могли выразить то, что говорили их сердца. Наконец он, преодолев какой-то барьер волнения, спросил:

- Как ты, какими судьбами?..

- Я приехала учиться. Москва была моей мечтой.

- А как твои - мама, Фиделио, Педро?

- О, мы все переживали за вас, - она осеклась, заулыбалась и смущенно поправилась: - за тебя. Я даже плакала, я думала, что не переживу, весь свет померк для меня. Я ни с кем не хотела разговаривать, никого видеть не хотела. Я боялась, что янки не выпустят тебя живым. Педро и его друзья успокаивали. О твоем похищении писали газеты. Потом, когда я узнала, что ты в Германии, у меня отлегло от сердца, появилась надежда.

В ответ ему хотелось сказать ей много нежных, ласковых слов, сказать о том, что образ ее он бережно хранил в своем сердце, что в мыслях он ни на час не расставался с ней, сказать, как горяча его любовь, поздняя - первая и последняя. Но что-то стесняло его и сдерживало, какой-то нравственный тормоз не давал воли чувству и словам, и он лишь стеснительно сказал:

- А я тебя несколько раз во сне видел. И всякий раз ты была какая-то не такая.

- Какая же? - Восторженная счастливая улыбка не сходила с ее пылающего лица, а голос, мягкий и чистый, звучал, как серебряный колокольчик.

- Трудно передать. Но не похожая на себя.

- Значит, это была не я, - тоном шаловливого ребенка оказала Кэт.

Он смотрел на нее с блаженным умиротворением, изучающе и проникновенно, словно хотел вспомнит ту, что снилась, и сравнить. Тающий взгляд его мягко и неторопливо скользил по ее темным до блеска волосам, по взволнованно-цветущему лицу, осененному искрами ослепительных глаз, по маленькой юной груди, по тонким смуглым рукам, совершенно спокойным, тихим, будто взволнованность не коснулась их совершенно. Перед ним была все та же прежняя Кэт, и в то же время он ловил себя на мысли, что она за это не так уж и продолжительное время заметно изменилась. Что-то новое, незнакомое, неуловимое, неопределенное находил в ее чертах. Сквозь пылкий восторг, целомудрие и непосредственность просматривался установившийся, дельный, глубокий характер не девчонки, а женщины. "Сюрприз, приятный сюрприз", - мысленно произнес он, вспомнив Ивана Слугарева, и вдруг спросил:

- Как ты оказалась здесь, в гостинице? Ты где разделась?

- У себя в номере. На этом этаже. Мы с тобой соседи, нас разделяет коридор, и окно моей комнаты выходит не на запад, как твои окна, а на восток. Это твой друг Иван снял мне комнату на два дня. А вообще-то я живу в общежитии.

- Сюрприз, - вслух повторил он и протянул ей свою руку. И в тот же миг в ответ она сделала встречный жест, и горячая узкая рука покорно и уютно улеглась в его ладони и ударила приятным током, разрушив какую-то невидимую нравственную преграду. Его охватило нечто похожее на озноб и придало решимости. Он лихорадочно наклонился над разделявшим их журнальным столиком и стал с упоением целовать ее пальцы Горячая блаженная волна охватила ее, и Кэт прильнула губами к его склоненной голове.