Онлайн чтение книги Остров Тамбукту
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Старый географ не лжет. Сомнения Гахара. Амбо — сын вождя. Кто такой Арики? Идол племени занго. На охоте с сыном вождя. Гиббон и мангуста. Гремучая стрела.

I

Прошло еще три месяца. За это время не случилось ничего особенного. Каждое утро я отправлялся к туземцам на берег, а вечером возвращался на яхту. Капитан Стерн регулярно меня сопровождал для охраны, но скоро и он убедился, что его ружье излишне. Народ племени был миролюбивым и кротким, никто не собирался на нас нападать. Несмотря на это, капитану хотелось хотя бы раз выстрелить, чтобы показать силу ружья, но я не соглашался. Ведь от первого же выстрела туземцы испугаются, разбегутся и никогда уже не покажутся нам на глаза. Но что толку в этом? Нам следовало снискать их доверие, а доверие не внушается насилием и угрозами. Капитан Стерн понял эту истину и в последнее время начал сходить на берег без оружия. Все же туземцы ему не правились, и он часто на них жаловался.

— Врет старый испанский географ, — роптал он. — Эти люди совсем не гостеприимны. До сих пор никто нас не пригласил в гости, они прячут от пас женщин и детей, как будто мы людоеды...

Он был прав. Туземцы не только ни разу нас не пригласили в селение, но и к нам в залив они являлись почти с той же робостью и осторожностью, как при первой встрече. Но я не отчаивался. Наоборот, после того как племя бома дало мне ясно понять, что больше не считает меня своим приятелем, я еще более упорно начал искать способ доказать моим новым знакомцам, что мы, пакеги, им не враги. Я надеялся, что, убедившись в наших добрых намерениях, туземцы изменят свое отношение к нам и предоставят нам жить свободно па острове.

И почему бы нет? Я каждый день им раздавал подарки — ситцевые ленты, ожерелья, зеркальца, сигареты — в зависимости от щедрости плантатора, и, что особенно важно, лечил их от различных болезней... Вначале туземцы решительно отказывались от моих лекарств и с недоверием поглядывали на бутылочки с риванолом и банки с мазями. Только Гахар набрался храбрости и позволил промывать и перевязывать рану на его руке, — может быть потому, что она очень болела или же просто потому, что он был стар и уже не боялся смерти, не знаю. Но как только рана у Гахара зажила, он показывал ее всем и называл меня «лапао» — победителем всех болезней. Для меня это было лучшей наградой.

Однажды Гахар спросил, могу ли я вызвать «арамру» — землетрясение. Я отрицательно покачал головой.

— А можешь вызвать дождь?

— Нет, не могу, — ответил я.

— А можешь прогнать рыб из моря?

— Нет, не могу.

— А можешь ты оживить умершего человека?

Я рассмеялся.

— Скажи, можешь? — настаивал Гахар.

Я не люблю лжи, даже тогда, когда она лучше правды, как говорил Мехмед-ага. Я не хотел дурачить этого хорошего человека, тем более, что такая ложь легко может быть разоблаченной: умрет кто-нибудь — и того и гляди придет Гахар меня звать его воскрешать. Насколько мог, я объяснил ему на его языке, что никто не в состоянии оживить умершего человека, но если кто-нибудь заболеет, я могу его вылечить, если болезнь излечима.

— У тебя есть кобрай против кадитов? — спросил меня Гахар.

Я утвердительно кивнул головой:

— Есть.

Гахар, наверно, подумал, что я не понял его, и начал мне объяснять, что кадиты значит змеиный яд, что на острове водятся очковые змеи и довольно много людей умирают от их укусов. И он опять спросил меня, действительно ли я могу спасти от смерти человека, укушенного очковой змеей.

— Могу, Гахар, могу. Ты что, мне не веришь?

— Верю, — кивнул Гахар. — Пакеги никогда не лжет...

С того дня я постоянно носил в сумке капсулы с серумом против змеиного яда, которые Смит купил в Александрии.

II

Однажды Гахар нашел меня в бухте и встревоженно сказал:

— О, Андо! Уин-уин! — Очень плохо!

— Что случилось? — спросил я его.

— Амбо гуна! — Амбо умрет!

— Кто это Амбо?

— Сын тана Боамбо!

Я не забыл имени вождя Боамбо — оно мне напоминало нашу первую высадку на берег после кораблекрушения. Тогда мы не знали, что находимся на острове, на котором нет «белых господ», и отправились прямо в селение туземцев. Боамбо был тот самый здоровяк с острым взглядом и властным видом, с перьями на голове и тремя поясами вокруг бедер, который приказал нас запереть в хижине, а потом, когда нас выводили на поляну к костру, указывал на одного из нас, и туземцы бросали его в океан. С тех пор я его не видел. Когда я однажды спросил Гахара, почему тана Боамбо не приходит получить от меня подарок, он ответил: «Тана Боамбо — калиман биля» (Вождь Боамбо — большой человек).

Гахар снова начал охать и ахать о сыне вождя.

— Что у него болит? — спросил я его.

— Ноги.

— А что у него с ногами?

— Черепаха его ранила, ты забыл?

Я отлично помнил отважного юношу, который первым ухватил черепаху за шею и перевернул на спину. Но почему Гахар не сказал мне тогда же, что это сын вождя племени? Почему это скрывал и сам сын вождя и почему он не дал перевязать ему рану? Почему и другие туземцы мне не сказали, кто этот юноша? Ответ был один: они мне не доверяли и боялись меня. Для них я был «пакеги гена» — белый человек с луны, человек из другого мира, у которого есть странные зеркала и пестрые ожерелья, украшения для головы из цветистого ситца и «кобрай» в невиданных до сих пор бутылочках. Я был человеком, который может зажечь огонь без того, чтобы тереть сухое дерево о дерево, и делать много других чудес...

Все-таки мне удалось убедить Гахара, что если сын тана Боамбо придет ко мне, я ему дам «нанай кобрай» — самое лучшее лекарство, и за несколько дней он выздоровеет.

Гахар пошел в селение и через каких-нибудь десять минут четверо туземцев принесли на руках сына вождя.

Как всегда, я сидел на берегу бухты в тени огромного баниана с воздушными корнями, немного в стороне от пирог. Это было мое любимое место, отсюда я наблюдал за туземцами, не беспокоя их, когда они отправлялись на рыбную ловлю. Я избегал всего, что могло возбудить их недоверие ко мне и никогда им не навязывался. А случалось, что и прятался от них, выбирая укромное место в чаще на опушке леса и оттуда, будучи невидимым, наблюдал за ними. Хотя они и привыкли ко мне, мое присутствие все же их стесняло.

Туземцы принесли юношу под дерево и положили его на песок. Я осмотрел рану — она действительно была очень опасна. От соленой морской воды опа воспалилась и посинела вокруг; в ней кишели личинки насекомых, с рваных ее краев стекали гной и кровь. Нога опухла, юноша не мог ступать на нее.

Я не спрашивал его, почему он не пришел раньше за «кобрай». Это было излишне. Самым разумным было его вылечить и предоставить ему самому решать: враг я ему или друг. Я тщательно промыл рану риванолом и перевязал ее, посоветовав больному лежать в хижине, не снимать перевязки и не мочить рану, особенно морской водой.

Юноша все время молчал. У него было довольно красивое лицо, с правильными чертами, с немного мясистыми губами, черными глазами и черными, сросшимися бровями. Его тело не было особенно черным, нос не такой сплющенный, как у других туземцев, а прямой, почти римский. Когда я ему сказал, что он должен каждое утро приходить па перевязку, Амбо кивнул головой.

— Нана — буду приходить...

Подарив ему зеркальце, я велел отнести его в селение. Гахар и Таной остались со мной. Гахар вынул из мешочка, всегда висевшего у него на шее, зеркальце и две хорошо отполированных раковины и начал вырывать ими волосы из усов, как щипцами. Он вырывал только те волосы, которые свисали на губы и мешали есть. И Таной вспомнил о своем зеркальце, вытащил его из своего мешочка и начал охорашиваться. Прежде всего он поправил большой гребень из бамбука, воткнутый в волосы над лбом, потом вынул из того же мешочка две тонкие веревочки. Взяв их за оба кончика и натянув как струны, он начал их вертеть в бороде. Волосы подлиннее навивались на веревочку, Таной с силой ее дергал и вырывал волосы с корнем. Это было «сухое бритье».

Гахар, покончив со своим «туалетом», вздохнул и задумчиво сказал:

— Уин-уин! — Очень плохо! Арики сказал: «Пакеги опасны».

— Кто это Арики? — спросил я.

Гахар удивился. Как я не знаю, кто такой Арики? О, Арики — калиман биля! (большой человек!) Арики — рапуо! Арики знает, о чем думают люди. Арики может прогнать рыб в Большой воде. Арики может вызвать дождь и арамру...

«О, Арики-большой человек!» — несколько раз воскликнул Гахар.

Я спросил, больше ли он тана Боамбо? Гахар задумался и, не зная, что ответить, пожал плечами. Из его слов я понял, что Арики нечто вроде жреца племени.

— А что еще говорит Арики? — спросил я моего старого друга.

— Арики говорит, что белые люди с луны прогонят рыбу из моря.

— А сказал он, что пакеги вызовут арамру?

— Сказал. Арики говорит, что Дао накажет кадитами всех, кто ходит к пакеги.

— Кто это Дао?

— Это не человек.

— А что же?

Гахар объяснил, что Дао — это их идол. Он сделан из дерева. Племя держало его в «либа гаолани» — хижине с вечным огнем. Эта хижина была вне селения, в лесу. В ней постоянно горел костер. Огонь поддерживала самая старая женщина племени. Она жила в хижине вечного огня и никогда из нее не выходила.

— А где живет Арики? — спросил я.

— В селении.

— А тана Боамбо?

— В селении.

Гахар возбудил мое любопытство, и я опять его спросил, кто важнее — тана Боамбо или Арики? Он снова пожал плечами — не зная, или не желая мне ответить. Я заметил, что когда речь заходила об Арики, старик понижал голос до шепота, словно боясь произнести его имя.

III

Прошло две недели. Рана у Амбо почти зажила. Он каждый день приходил к маленькой бухте, и после того как я перевязывал ему рану, садился со мной и начинал меня расспрашивать, кто сделал ожерелья, зеркальца и пестрые тряпки, которые я дарил туземцам, кто сделал сумку с лекарствами и самые лекарства...

— Много людей на луне? — спросил он меня однажды.

Я ответил ему, что на луне нет людей, но он не поверил. В свою очередь и я его спросил:

— Арики — плохой человек, или хороший?

— Плохой! — ответил Амбо. — Уин-уин. Арики говорит, что я умру от твоего кобрая.

— Но ты же сам видишь, что поправился...

— Поправился. Ты мне дал нанай кобрай. Вчера я встретил Арики и сказал ему: «Амбо поправился. Амбо не умер. Пакеги дал Амбо нанай кобрай. Пакеги — нанай биля».

— А он что тебе сказал?

— Сказал, что Дао накажет меня кадитами. Я умру от кадитов.

— А ты веришь ему?

— Арики лжет, — ответил Амбо. — Арики — уин биля.

Я подарил ему перочинный нож, который когда-то дал мне капитан. Амбо очень обрадовался и поспешил уйти в селение похвастаться подарком от белого человека с луны.

Мы с Амбо стали большими друзьями. С тех пор как я вылечил его рану, он в корне ко мне переменился. Недоверие исчезло. Он просто не знал как меня отблагодарить. Иногда он рассказывал мне об Арики. Арики был старым человеком. Он был опоясан семью поясами мудрости. Он был рапуо — главный жрец. Он пугал туземцев какими-то белыми листами, которые будто ему сообщали, о чем думают люди. Тех, кто ему не подчинялся, он запугивал Дао — идолом племени. Дао умертвит непокорного кадитами очковой змеи. А люди очень боялись очковых змей, потому что их яд смертоносен.

Вообще Амбо мне наговорил таких вещей об Арики, что и я начал бояться этого главного жреца. Да, Арики кроме того говорил, что нас, белых людей с луны, надо бросить еще раз в океан, но на этот раз прочно привязать камни к ногам. Племени следовало избавиться от нас, так как мы опасные люди, можем прогнать рыбу из моря и дождь с неба, засушить таро, ямс и хлебные деревья... И, что самое страшное, можем накликать арамру — землетрясение. А туземцы больше всего боялись землетрясений. Однажды на острове произошло очень сильное землетрясение — были разрушены все хижины, много людей погибло, другие, бывшие в море, утонули.

— Арамру уин-уин, — повторил Амбо.

— А Арики?

— И Арики уин-уин.

— А тана Боамбо?

— Тана Боамбо хороший, — сказал Амбо. И подумав спросил: — Ты можешь сделать гром?

— Могу, — ответил я.

Он недоверчиво взглянул на меня, потом опять спросил.

— Сейчас можешь?

— Сейчас не могу, потому что со мной нет ружья.

— Что значит ружье? — спросил Амбо.

Я объяснил ему, что это стрела, которая гремит, как гром. Если он поедет со мной на большую пирогу, я ему покажу. Но Амбо отказался. Тогда я сел в пирогу и отправился па яхту. Я решил показать моему другу силу ружья. Убью в его присутствии какое-нибудь животное, а он уж расскажет все туземцам. Пусть узнает Арики, что значит ружье, чтобы в другой раз ему и в голову не пришло бросать нас в океан.

Взяв с яхты охотничье ружье и патронташ Смита, я вернулся на берег.

Мы отошли от селения, к Скале Ветров, и пошли вверх по течению реки. Мощные ветки огромных деревьев по обоим берегам переплетались и образовывали над нашими головами зеленый свод, закрывавший солнце. Длинные листья пальм свисали, как огромные зеленые языки, и доходили до самой воды. Мы двигались как будто в туннеле. На одном повороте перед нами открылась небольшая поляна, покрытая диким тростником. Большое дерево, поваленное бурей упало поперек речки и образовало что-то вроде моста. Амбо схватил меня за руку и прошептал: — Смотри! Бума и кока!

Посередине упавшего дерева над самой водой, друг против друга, лежали напружившиеся гиббон (бума) — маленькая юркая обезьянка и мангуста (кока) — зверек величиной с кошку, с пушистым хвостом и острой мордочкой, как у мышки. Обезьянка хотела перейти на левый берег, а мангуста — на правый. Ни одна из них не хотела уступить дорогу другой. Они встретились посередине дерева и, ощетинившись, подстерегали друг друга. Обезьянка поднялась на длинные передние ноги и издала пронзительный крик, а мангуста задрала вверх пушистый хвост, судорожно замахала им и зарычала. Я взял ружье на изготовку, но не торопился стрелять. Мне не хотелось убивать ни гиббона, ни мангусты. Гиббоны-маленькие, безвредные обезьянки. Они питаются плодами и молодыми побегами некоторых растений, живут стадами на деревьях, прыгают с ветки на ветку, хватаясь за них передними несоразмерно длинными конечностями, а иногда перепрыгивают с дерева на дерево на расстояние до десяти метров. По земле они передвигаются в полувертикальном положении, но не могут бегать так быстро, как по деревьям, так как задние ноги у них короткие. А мангусты полезны потому, что питаются ядовитыми змеями. Даже яд очковой змеи не действует на них. Они живут обыкновенно на земле, но лазят и по деревьям, охотясь на птиц. У них короткие лапки с острыми когтями. Ими мангуста ловит добычу и защищается от врагов. Сейчас она вся ощетинилась и шипела на гиббона. Шерсть на длинном ее хвосте встала дыбом, как колючки у ежа.

Я колебался, не решаясь стрелять. Меня останавливало чувство жалости к этим безвредным зверькам, да и их мяса я никогда бы не ел.

Вдруг раздался сильный шум — над нашими головами появилась огромная птица и как стрела устремилась на гиббона и мангусту. В то же мгновение они бросились в разные стороны и исчезли в лесу. Увидев, что она упустила добычу, птица взмахнула тяжелыми крыльями и взлетела вверх. Я поспешно вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Послышался острый писк, перебитое левое крыло птицы повисло, и она упала в тростник. Я повернулся к Амбо — он, присев на корточки, зажимал руками уши. Выстрел его оглушил и ошеломил.

— Страшно! — сказал он, придя в себя.

— Может быть, хочешь и ты попробовать?

Он замахал руками:

— Не хочу! Не хочу!

Мы нашли убитую птицу в тростнике. Это был крупный хохлатый попугай с красивыми разноцветными перьями в хвосте. Я подарил его Амбо. Как только мы вернулись в бухту, он ушел в селение рассказать туземцам о виденном чуде. Я подумал: «Пусть услышит и главный жрец, какие страшные ружья есть у пакеги — это будет нам полезно».